• Некоторые итоги развития библиографедения в дореволюционной России

Само название этой науки - порождение наших дней, хотя реально, библиография как наука, насколько можно проследить по вышеизложенным результатам ее исторического изучения, начинает складываться в Западной Европе уже в XVII в., а в России - в ХVIII в. Оно было введено в научный оборот лишь теперь, исходя из правомерного желания устранить исторически стихийно сложившуюся многозначность термина «библиография». Сам факт такой многозначности естествен, и потому его следует считать положительным. Это явное свидетельство того, что данное социальное явление достигло такой необходимой сложности и значимости в своем развитии, что становится неотъемлемой и существен ной частью общественного прогресса и требует уже сознательного, целенаправленного упорядочения, логически строгой, научной формализации. Правда, здесь есть и обратная, негативная сторона. Всякая формализация, хотя она и необходимый элемент научного познания, это и огрубление, упрощение действительности, и если ее абсолютизировать, оторвать от реальной общественной практики, превратить в фетиш, то появляется опасность отрыва теории от практики, застоя, авторитарности со стороны определенных апологетов, научных направлений и школ.

В любом случае мы должны гордиться тем, что именно наша советская библиографическая наука выступила в роли пионера ее теоретического углубления с учетом достижений современного социального и научно-технического прогресса. Ведь всякий шаг на пути научного самосознания связан с необходимостью обозначения, выражения в определенной знаковой системе полученных результатов человеческой, общественной деятельности. Это является объективной стороной, обязательной составляющей нашей жизни. «На «духе», - подчеркивали К. Маркс и Ф. Энгельс, - с самого начала лежит проклятие - быть «отягощенным» материей, которая выступает здесь в виде движущихся слоев воздуха, звуков - словом, в виде языка. Язык так же древен, как и сознание; язык есть практическое, существующее и для других людей и лишь тем самым существующее также и для меня самого, действительное сознание, и, подобно сознанию, язык возникает лишь из потребности, из настоятельной необходимости общения с другими людьми». Это в полной мере касается не только естественного языка как «важнейшего средства человеческого общения, «непосредственной действительности мысли», но и всех других, «искусственных» способов документального воспроизведения социальной информации, среди которых особое место занимает книга.

Следует отметить, что о самого начала термин «библиографоведение» был признан не совсем удачным, уже в силу его неблагозвучности, несоответствия сложившимся канонам в обозначении науки. И шли довольно жаркие дискуссии среди специалистов. Но это не означает, что сам факт, само осознание необходимости его внедрения следует считать ошибочным. В конце кондов, дело не столько в терминообозначении, сколько в самой сути соответствующей науки, в нашем случае - библиографоведения.

Как это ни странно, особенно с учетом достаточно длительного и глубокого, о чем мы можем судить по ранее изложенному материалу. исторического опыта развития библиографии, чаще всего и трактуемой; в качестве науки, но до сих пор не сформировано более или менее удовлетворительного, тем более единого и целостного понимания существа библиографоведения. Между тем библиографоведение принадлежит к числу немногих научных дисциплин, разработка проблем которых в последнее время велась довольно активно и на таком высоком уровне, как по крайней мере три докторских диссертации. Правда, каждый автор давал свою, существенно отличную от других интерпретацию библиографии как деятельности и науки о ней. Библиографии повезло и в другом отношении: из всех отраслей книжного дела (шире - информационной деятельности) в ней особенно активно разрабатываются и внедряются ГОСТы. В частности, один из них отражает действующую ныне систему основных терминов и их определений. Однако необходимой ясности в проблему понимания социальной сущности библиографии и библиографоведения они пока, на наш взгляд, не внесли.

Любая наука для получения своего статуса должна в качестве обоснования определить прежде всего три момента своего существования: объект и предмет, методологию, терминосистему. Естественно, эти определяющие моменты следует воспринимать конкретно-исторически. И в атом отношения необходимо подвести некоторые итоги в обобщении основных тенденций и достижений исторического развития библиографоведения в нашей стране, следуя известному принципу научного познания, сформулированному применительно к предмету нашего исследования в фундаментальной монографии Н.В. Здобнова.

Этим и объясняется то особое внимание, которое мы уделили истории библиографии в настоящем учебном пособии. Именно история этой важнейшей сферы общественной деятельности отражает все необходимые предпосылки и составляющие библиографоведения как науки: в любом случае - ее прошлое, настоящее и будущее. Не опираясь на всю историю библиографии, научное обобщение ее результатов, библиографоведение заведомо превращается в бездумное теоретизирование, схоластику.

Одной из определяющих задач на пути развития советского библиографоведения и стало освоение уроков его прошлого развития в дореволюционной России. Осознание его как науки впервые в нашей стране представлено в цитированной выше статье В.Г. Анастасевича «О библиографии» (1811). Именно в его работах оно и получило известную двуединую трактовку: практическая библиография и теоретическая библиография. К сожалению, приходится констатировать, что необходимая четкость в объяснении существа взаимосвязи этих двух частей (сторон, уровней и т.п.) библиографической деятельности отсутствует и в наше время. Мы считаем, что здесь следует видеть попытку структурной дифференциации библиографической науки, т.е. выделение в качестве относительно самостоятельных таких ее частей, как теория (у В.Г. Анастасевича - «философия») и методика (у В.Г. Анастасевича - «со стороны ее практики», «в отношении ее к одним сочинениям», «к продаже», в ограничении «только вещественностью и техническим описанием книг»).

Позже, при осознании целостности и самобытности библиографоведения в системе книговедческих дисциплин (прежде всего, в работах Н.М. Лисовского и А.М. Ловягина), структурная дифференциация его получила в принципе окончательное решение. Напомним, что Н.М. Лисовский выделял в структуре науки книговедения и составляющих его частных дисциплин историю, теорию и практику, А.М. Ловягин в своих поисках решения предложил два варианта: типология, практика, теория, история. а в другом случае - история (генетика), морфология (статика) и динамика. Следовательно, с определенной долей упрощения, но мы можем утверждать, что уже в дореволюционном русском книговедении была определена оптимальная структура любой книговедческой дисциплины в единстве ее истории, теории и методики. Нужно только принимать во внимание тот существенный факт, что и библиография как деятельность, и книжное дело в целом трактовались хотя и системно, но идеалистически: лишь в качестве духовной (научной) деятельности. Практика полностью отождествлялась с методикой, т.е. не воспринималась как реально-преобразующая творческая деятельность, а применительно к специфике непроизводственной, духовной сферы общения - как знаковая материализация и использование социальной информации (тогда - знание) в обществе, в общественной деятельности.

От библиографической концепции В.Г. Анастасевича идет еще одна «двойственная» тенденция в разработке библиографоведения, связанная с его интерпретацией библиографии в узком, «теснейшем смысле» и в широком смысле - как «вышней библиографии». Это и способствовало затем разделению всех русских библиографов на «академистов» и «общественников». Размежевание это, конечно, условное. Как справедливо подчеркивал в этой связи Б.С. Боднарский, только в единстве этих подходов библиография может дать необходимый «синтез книжной мысли» и тем самым в полной мере осуществить свою общественную функцию. Именно в стремлении более четко определить основные социальные функции (назначение, цель, задачи и т.п.) библиографии как деятельности мы должны видеть суть рассматриваемого деления. Академическое направление ограничивало общественные функции библиографии лишь книгоописанием, «исчислением» и систематизацией, а значит, и не могло подняться до уровня «вышней библиографии». В этом отношении социологическое направление более плодотворно в своем стремлении придать библиографии и решение еще таких социально и культурно значимых задач, как критика, обобщение и выводы, руководство чтением. Требование активно внедрять библиографию в жизнь, информационное общение, вырабатывать и пропагандировать свое отношение, свои выводы и общую точку зрения на различные общественные процессы естественным образом приводило к тому, что библиография становилась ареной острой идеологической и классовой борьбы, «борьбы идей». Не случайно все прогрессивные течения русского революционно-освободительного движения (революционно-демократическое, народническое, большевистское) особое внимание уделяли именно рекомендательной библиографии.

Более того, согласно ленинской сценке труда Н.А. Рубакина «Среди книг», всякую попытку библиографии уйти от участия в «борьбе идеи», от живой полемики в сторону «прикрытой полемики», «надпартийности», ложно понимаемой объективности следует считать ее крупным недостатком. Еще В.Г. Анастасевич, обосновывая необходимость в социальной активности библиографии, квалифицировал труд библиографа как «обширное поприще сведений, собранных им под одну точку зрения», требовал «сказать пред ученым светом свой суд», дать о книге «надлежащее понятие, которого ищет читатель в разборе (анализе), или в рецензии», быть не только судьей и проводником, но и «путеводительницей и наставницей» в выборе книг.

Иными словами, уже В.Г. Анастасевич и В.С. Сопиков достаточно верно поставили вопрос об оптимальной дифференциации общественных функций библиографии, что до настоящего времени так и не имеет убедительного решения. В самом общем виде и в различных терминообозначениях общественные функции библиографии могут быть сведены к следующим трем: учет (описание, исчисление, систематизация и т.п.), критика (оценка, анализ и т.п.), рекомендация (синтез, выводы, руководство чтением и т.п.) книг (произведений, документов, изданий). Важность их определения играет особую, можно сказать, ключевую роль и в определении социальной сущности библиографии вообще, и в оптимальной специализации ее как деятельности. В библиографоведении этот вопрос со временем выделился в проблему особого значения: определение основных видов библиографии, т.е. в типологию библиографии.

Но типология библиографии не ограничивается только выделением и систематизацией видов библиографии на основе ее общественных функций. Здесь возможны и не менее существенны и другие критерии для библиографической систематизации. Особое значение для библиографии имеет специализация ее по содержанию, т.е. по уровням отражения в ней социальной информации. И в этом отношении русская дореволюционная библиография сделала определенный шаг. В частности, В.Г. Анастасевич одной из важных функций библиографии считал «изображение сущности всех сочинений по их предметам». На этом основании он разделял библиографию на общую и частную. Со временем такая специализация библиографии еще больше углубилась, но как научная проблема она также до конца в библиографоведении до сих пор не решена, остается дискуссионной.

С предметной (содержательной) специализацией тесно связана и еще одна важная характеристика библиография, которую сейчас чаще всего называют читательским назначением, читательским адресом. Другими словами, библиография должна учитывать, на кого, на какого читателя она ориентирует свою деятельность. Уже в русской дореволюционной библиографии была четко осознана разница в ее ориентации на массового читателя или, как говорил В.Г. Анастасевич, «для ищущих одного удовольствия в чтении книг», и на специалистов - «посвятивших себя ученому состоянию». В этом плане также можно рассматривать и «двойственность» библиографии в «узком» и «широком» смыслах, в «академическом» и «общественном» направлениях. Считалось, что для специалиста (ученого) вполне достаточно одного книгоописания, так как оценку и выбор необходимых источников информации он способен осуществить сам. Более того, А.М. Ловягин высказал мысль, что для специалистов многих наук (естественных, точных, технических) нужны не сами книги (документ), а непосредственно отдельные факты и идеи, т.е. то, что мы сейчас называем «фактографической информацией». Другое дело - массовый читатель, который нуждается во всей полноте библиографического обслуживания и особенно рекомендательного. Характерно, что постепенно осознается необходимость в более глубокой дифференциации читательского адреса по самым различным характеристикам. Наиболее ярким примером может служить обзор «Среди книг» Н.А. Рубакина. где все рекомендуемые издания были квалифицированы в соответствии с образовательным уровнем возможного читателя.

В дореволюционном библиографоведении была по-своему решена и важная проблема, касающаяся объекта и предмета библиографии. Особой четкостью и специальным обоснованием эти решения не отличались уже потому, что книговедение и библиография чаще всего отождествлялись, как и соответствующие им объекты и предметы познания, сферы деятельности. Такое неоправданное отождествление обусловливалось также и сведением книжного дела и библиографии как деятельности соответственно лишь к научной, познавательной - книговедению и библиографии как науки (библиографоведению). Поэтому применительно к дореволюционному библиографоведению следует говорить об объекте и предмете познания.

Естественно, понятия объекта и предмета - конкретно-историчны, их следует воспринимать в развитии. Это в такой же мере касается и методологии библиографоведения. В самом общем понимании метод представляет собой определенный способ достижения поставленной цели, в нашем случае - способ реализации общественных функций библиографии. Для этого и нужно «знать книги», составлять соответствующие библиографические пособия и т.д. И уже основоположники отечественного библиографоведения большое внимание уделяли его методам. В частности, методам составления библиографических пособий, библиографической систематизации, о чем и рассуждал в своей статье В.Г. Анастасевич, выделял книгоописание, количественное и содержательное сравнение, оценку, анализ и выбор книг, их классификацию. Правда, практика дореволюционной библиографии в методологическом отношении была богаче. Здесь широко использовались различные методы библиографического описания, аннотирования, реферирования, рецензирования, составления обзоров, библиографической статистики, библиографической группировки. В начале XX в. была уже осознана необходимая взаимосвязь частных библиографических методов с общекниговедческими. Так, Н.М. Лисовский считает, что «изучение эволюции книги в качественном и количественном отношениях» следует вести на уровне различных порядков: библиографическом, историческом, социальном; Н.А. Рубакин разрабатывает теорию «книжного ядра», «библиопсихологию»; А.М. Ловягин предлагает рассматривать книговедческое познание как целостный процесс в единстве методологического восхождения от описания и систематизации к анализу («библиография»), от анализа к синтезу («библиология»), в целях выяснения влияния книги на развитие и формирование духовной культуры человека и общества. И все же говорить о высоком уровне методологической разработки библиографоведения пока еще не приходится.

Наконец, уже в дореволюционной науке о книге произошли качественные изменения относительно определения места библиографоведения в системе книговедческих дисциплин. Хотя необходимой четкости добиться не удалось, в то же время наметился твердый отход от былого их отождествления. Библиографоведение как бы начинает свой новый путь в качестве относительно самостоятельной в системе книговедения дисциплины. И все же с возникновением советской библиографии, в качественно изменившихся общественно-экономических условиях, все пришлось как бы начинать сначала: с разработки определяющих оснований библиографоведения, но в свете марксистско-ленинского учения.