УДК 340(476)

ББК 67.99

Рекомендовано к изданию

кафедрой международного права и иностранных языков

Могилевского филиала (протокол № 7 от 23.02.2011)

Р е ц е н з е н т ы :

доцент кафедры гуманитарных дисциплин УО «Могилевский государственный

университет продовольствия» кандидат исторических наук В. Д. Выборный;

доцент кафедры теории государства и права Могилевского филиала БИП

кандидат исторических наук Е. А. Кузнецова

Формирование и развитие государственности и правовой системы Беларуси: история и современность: сборник научных статей преподавателей кафедры международного права и иностранных языков Могилевского филиала БИП. – Минск: «БИП – Институт правоведения», 2011. – 56 с.

ISBN 978-985-7014-02-6.

В сборник вошли научные работы кафедры международного права и иностранных языков Могилевского филиала БИП, в которых рассматриваются политические и правовые проблемы становления и развития белорусского общества и государства с древности и средневековья до сегодняшнего дня.

Материалы сборника являются итогом работы преподавателей кафедры по данной тематике за последние годы.

Сборник предназначен для преподавателей, аспиратнов и студентов вузов, всех интересующихся политикой, историей и правом Беларуси.

УДК 340(476)

ББК 67.99

ISBN 978-985-7014-02-6

© Оформление «БИП – Институт правоведения», 2011

Правовые формы определения преступления в раннем средневековье

Т. Б. Ежова, преподаватель

В историко-правовой науке еще много дискуссионных вопросов и слабо исследованных проблем. К числу последних относится история развития уголовного права Великого княжества Литовского. На протяжении прошлых столетий многочисленные ученые в той или иной степени затрагивали эту тему, и вопрос о генезисе и этапах формирования уголовного права находился в центре внимания многих исследователей [2, с. 319]. Однако до сих пор эта проблема является малоисследованной, но в связи с возрастанием на современном этапе роли права как регулятора общественных отношений необходимо произвести более детальный и подробный анализ понятий и институтов уголовного права в рассматриваемый период. В данной части исследования мы попытаемся рассмотреть правовые формы определения преступления в раннем средневековье.

Хотя терминологически название «уголовное право» можно отнести к глубокой старине (ведь этимологически оно связано с единым корнем «голова», «головничество», т.е. убийство), реально понятие преступления в абстрактной форме появилось лишь в XVIII в. [2, c. 321].

Вопрос о генезисе и этапах формирования уголовного права находился в центре внимания многих исследователей. Так, известный историк средневекового права М.Ф. Владимирский-Буданов выделяет следующие ступени развития уголовного права исследу­емого периода: 1) эпоха до Русской Правды (до XI в.) – господство мести; 2) центральная и главная эпоха (XI–XIII вв.) – время действия Русской Правды, эпоха вымирания мести и начала зарождения уголовных наказаний; 3) эпоха судных грамот (XIV–XV вв.) – уголовные наказания берут перевес над выкупом [4, с. 362].

Другой дореволюционный исследователь Н. П. Загоскин выделял два периода в истории средневекового права: 1) эпоху частного воззрения на преступление и наказание с такими характерными чертами, как институт кровной мести и система имущественных пеней (период до середины XV в.); 2) эпоху господства устрашительных наказаний с государственным воззрением на преступление и наказание, с карательной системой и сыскной формой процесса (XV – начало XVI вв.) [2, с. 319].

Известный советский ученый, занимавшийся проблемами русского средневекового права, С.В. Юшков, говоря об этапах формирования уголовного права, в основу своей периодизации положил мероприятия княжеской власти, направленные на реформирование уголовно-правовой политики. Первый этап связан с деятельностью князя Владимира Мономаха по замене взимания вир смертной казнью и процессом возвращения к вирам, а также с расширением церковной юрисдикции. Затем этот исследователь выделяет второй этап – развитие уголовного права при князьях Владимире и Ярославе (X–XI вв.), в котором «наблюдается дальнейшее развитие феодальных принципов при установлении наказаний... устанавливается ряд новых составов преступлений». С князем Владимиром С. В. Юшков связывает попытку замены системы вир смертной казнью и уточнение уголовно-правовой юрисдикции церкви, с Ярославом же – установление единого размера виры в размере 40 гривен, сокращение в нормативном порядке числа возможных мстителей и установление новых преступлений. Третий этап развития уголовного права связывается ученым с периодом феодальной раздробленности, в котором «наблюдается дальнейшее развитие феодальных принципов при установлении наказаний... устанавливается ряд новых составов преступлений, в частности имущественных» [6, с. 476–480].

Однако и это еще не все. Белорусские ученые И. Н. Кузнецов и В. А. Шелкопляс считают, что феодальное право Великого княжества Литовского как регулятор общественных отношений интенсивно развивалось под воздей­ствием экономических, социальных и политических причин, и выделяют два основных этапа развития права Великого княжества Литовского.

Первый, «привилейный», этап (XIII–XV вв.), на протяжении которого по мере образования ВКЛ как суверенного феодального государства складывается общеземское право, его отдельные отрасли и их институты путем издания великими князьями грамот (привилеев). Нормы их обязательны для всего населения Великого княжества Литовского, в том числе и самих великих князей, не только издавших грамоту, но и всех последующих князей.

Для «привилейного» этапа развития феодального права характерно то, что правовой обычай как основной источник феодального права в IX – первой половине XII вв. вытесняется нормативным актом. К значимым нормативным актам указанного этапа относятся договор, грамота, постановление сейма.

Второй, «статутовый», этап (XVI в.) характеризуется господ­ством общеземского права, которое развивается так динамично, что неоднократно требуется его систематизация. Это приводит к появлению таких крупных памятников права, как статуты Великого княжества Литовского 1529, 1566 и 1588 гг. По своей структуре и содержанию эти статуты могут быть отнесены к своду действующего права государства.

К значимым нормативным актам первого этапа относятся:

• Договор Витебской, Полоцкой и Смоленской земель с Ригой и Готским берегом 1229 г.

• Грамота полоцкого и витебского князя Герденя о заключении мирного договора и установлении торговых отношений с Ригой и Готландом 1264 г.

• Договорная грамота великого князя Казимира с Великим Новгородом об установлении мира и условиях ведения торговли с Полоцком и Витебском 1440 г.

• Грамоты великих князей городам на магдебургское право 1390, 1391, 1441, 1494, 1498, 1499 гг.

• Общеземские грамоты 1387, 1413, 1432, 1434, 1447 (1457) гг.

• Судебник Казимира 1447 г.

• Постановление Городельского сейма об унии Великого княжества Литовского с Польшей о привилегиях феодалов-католиков 1413 г. [1, с. 20–21].

Существуют и другие периодизации процесса формирования русского средневекового права. При этом каждый из этапов был отражением общей тенденции, связанной со все более усиливающейся регулятивной ролью общества.

Эти рассуждения об этапах формирования уголовного права приводят к убеждению, что различные варианты определения стадий формирования уголовного права можно объяснить отсутствием единой точки зрения на эту проблему среди юристов. Именно поэтому более продуктивно в контексте данного исследования сосредоточить свое внимание в целом на развитии понятия преступления в эти периоды, особенностей уголовного средневекового права [2, с. 320–321].

Предваряя исследование процесса формирования уголовного права эпохи Средневековья, нужно отметить, что употребление термина «уголовное право» объясняется методологическими соображениями. Автор понимает, что уголовное право как отрасль права сформировалось гораздо позднее исследуемого периода. Для избранного времени более корректно с научной точки зрения употребление термина «уголовное законодательство», предполагающее исследование системы преступлений и наказаний. Многие уголовно-правовые понятия (преступление, субъект преступления, объект преступления, понятие вины, соучастие) еще не закончили своего правового оформления и закрепления в законодательных актах исследуемого периода. Только к концу XV–XVI вв. в источниках понятийный аппарат уголовного права получает свое нормативное оформление, да и то в начальной форме [3, c. 48].

Понятие о преступлении в период средневековья существенно отличается от нашего. Теперь на преступление установился формальный взгляд: под преступлением разумеется действие, нарушающее установленный государством порядок, а так как порядок этот определяется законом, то преступление есть нарушение закона. Понимаемое в таком смысле преступление есть понятие формальное. Внешняя форма преступного деяния есть всегда насилие или обман. По отношению к человеку, против которого преступное деяние направлено, преступление является всегда с характером принуждения. В насилии принуждение очевидно; обман есть также принуждение воли, но замаскированное. Преступление вменяется человеку в вину; вменение имеет место тогда, когда нарушение закона является результатом сознательной воли совершившего, когда человек хотел достигнуть именно тех преступных целей, которых достиг, когда у него было предвидение последствий совершаемого. Среди нарушений закона различают уголовные правонарушения и гражданские. Человек, например, может не заплатить долга своего, не сделать того, к чему он по договору обязался. Это тоже нарушение права, но оно не рассматривается как преступление; это гражданское правонарушение. Уголовное правонарушение ведет к наказанию, которое и составляет предмет уголовного права; а гражданские правонарушения к наказаниям не ведут, а только к возмещению убытков.

В рассматриваемый период встречаемся с совершенно иным взглядом на преступление, а именно, преступление рассматривалось как материальное зло [8, с. 253–254]. Под преступлением понималась «обида», т.е. нанесение материального или морального ущерба личности или социальной группе. Впервые этот уголовно-правовой термин был введен в оборот Русской Правдой (ст. 2). Более ранние источники права, к которым следует отнести русско-византийские договоры, универсального термина, объединяющего правонарушения, не имеют. Летописи называют правонарушения «злыми делами». Сам термин «обида» в информативном плане весьма емкий для исследователя. Можно предположить, что при становлении в эпоху начального этапа формирования государственности этот термин стал употребляться в отношении противоправного деяния, направленного против частного лица. Например, об обиде как совершении преступления в отношении частного лица идет речь в берестяной грамоте № 33 (XIV в.): «...Давыда обидя...» [7, с. 35–36]. Мы видим, что разряд преступлений, наказываемых Русской Правдой, действительно ограничивается так называемыми частными преступлениями против личных и имущественных прав частных лиц. Но из этого отнюдь не следует, что оценка преступных деяний совершается только с точки зрения интересов потерпевших лиц; напротив, штраф за «обиду» платится не в пользу потерпевшего, а в пользу общественной власти: так за укрывательство беглого раба виновный, кроме возвращения раба его господину, платит 3 гривны уголовной продажи в пользу князя; древнейшая Правда не указывает прямо значение этого штрафа, говоря только: «а три гривны за обиду) (Акад., 10); но пространная Правда (Кар. 27) уясняет это вполне: «а оному платити 3 гривны продажи» (продажей называется уголовный штраф в пользу князя). Даже такая личная обида, как позорный удар необнаженным мечом или рукоятью его, влечет за собой общественный штраф, а не личный выкуп: «12 гривен продажи за обиду» (Кар. 19) [9, с. 311].

Материальный взгляд на преступление начинает изменяться с принятием христианства. Духовенство вносит новое воззрение – формальное, преступление становится нарушением предписаний, именно предписаний церковных. Этот формальный взгляд на преступление нашел свое выражение сначала только в церковных уставах Владимира и Ярослава. В уставе Владимира запрещаются многие деяния только потому, что они не допускаются церковными законами, например, моление у воды, волшебство и прочее. Преступлением считалось отправление обрядов языческого богослужения. Эти обряды не причиняли, конечно, никому материального вреда, но исполнение их воспрещалось и наказывалось потому, что они были не согласны с учением церкви. Благодаря тому же влиянию духовенства к воззрению на преступление начинает примешиваться чисто религиозный оттенок: преступление называется «грехом», а преступник «забывателем страха Божия» [8, с. 257].

В Псковской и Новгородской судных грамотах и древнейших уставных излагаются уголовные постановления, весьма сходные с постановлениями Русской Правды [9, с. 330]. Под преступлением по Псковской судной Грамоте подразумевался не только вред, причиненный отдельному частному лицу, но и государству в целом [11].

В силу развития и укрепления феодальных отношений в обществе ускорился процесс не только установления различной правоспособности для простых людей и феодалов, но и формирования новой социальной общности – сословия. Значимую роль в формировании светского сословия шляхты сыграли общеземские грамоты (привилеи), которые выдавались великими князями в 1387, 1413, 1432, 1434, 1447 гг.

Привилей Ягайло 1387 г. был новым нормативным актом, в котором не все феодалы Великого княжества Литовского, а только принявшие католическую веру, получали дополнительные привилегии. Это было сделано для того, чтобы ускорить распространение католической религии на территории государства. Все последующие привилеи расширяли эти привилегии, хотя в силу объективных причин православная шляхта была уравнена привилеем 1432 г. в правах со шляхтой католического вероисповедания. Общеземский привилей Казимира 1447 г. завершил процесс правового оформления сословия шляхты, предоставив даже в ущерб государственным интересам столь многочисленные привилегии, что иногда его называют конституцией шляхты.

Оживление правотворческой деятельности государства, оттеснение на задний план такого традиционного для раннефеодального периода развития права источника, как правовой обычай и ряд других причин во второй половине XV в. вызвали необходимость систематизации текущего законодательства. Результатом работы по упорядочению текущего общеземского законодательства было утверждение Казимиром Судебника Великого княжества Литовского 1468 г. Его нормы регламентировали в основном уголовно-правовые отношения, хотя есть и отдельные положения, касающиеся процессуального, гражданского и административного права.

Судебник содержит 25 статей, 16 из которых регламентируют различные правовые аспекты такого преступного деяния, как кража (раскрывается состав преступления, определяются виды наказания за простую и квалифицированную кражи и др. положения) [1, с. 21–23]. Это деление сохранилось и в современной историко-правовой литературе. Судебник, как и большинство законодательных актов Великого княжества Литовского, был написан на старобелорусском языке.

Кроме обобщения текущего законодательства, норм местного обычного права и судебной практики по названным отраслям права Судебник ввел ряд новых принципов и подходов государства к наказанию преступников. Новым было и обозначение преступления как противоправного деяния. Таким образом, изданием в 1468 г. Судебника было положено начало новому этапу в развитии правовой теории и практики законодательной деятельности государственных органов, появлению новых принципов систематизации и кодификации феодального права, что закончилось изданием Статутов Великого княжества Литовского [10, с. 42–43].

Все институты уголовного права получили довольно полное отражение также в Статутах 1529, 1566, 1588 гг. Его нормы содержатся в основном в специальных разделах, например, в Статуте 1529 г. – в разделах IX, XI-XIII, в Статуте 1588 г. – в разделах X–XIV, и только небольшое число его норм содержится в других разделах.

Как и другие отрасли права, феодальное уголовное право ВКЛ содержит некоторые прогрессивные положения, опережающие свое время и в основном характерные для буржуазного права. К таким положениям относится принцип равенства всех перед законом («иж все подданные наши, так убогие, яко и богатые..., ровно а адностайным тым писаным правом мають сужоны быти» (Статут 1529 г. разд. I, арт. 9); принцип ответственности только по закону (врадники «не мають подданных нашых иначей судити и справовати, леч тыми писанами правы» (Статут 1529 г. разд. I, арт. 7); принцип соразмерности наказания тяжести совершенного правонарушения (виновные «мають быти карваны и сказываны подле тяжести а легкости выступов своих» (Статут 1529 г. разд. I арт. 1) и др. Указанные прогрессивные принципы содержатся и в нормах последующих Статутов, т.е. они не были «случайными» и стали основополагающими принципами уголовного права XVI ст. [1, с. 57–58].

Наиболее доскональным и прогрессивным для своего времени был последний, третий Статут. Кроме перечисленных выше принципов, в нем также провозглашен принцип презумпции невиновности. Закон охранял от возможных судебных ошибок и предписывал судьям руководствоваться только законом и собственной совестью, учитывать все обстоятельства дела и в случае возникновения сомнения склоняться к освобождению обвиняемого [10, с. 57].

Ни один из Статутов не содержит четкого определения понятия преступления, но из сравнительно-правового анализа статей Статута 1588 г. можно сделать вывод, что законодатель признает преступлением противоправное, виновное действие (бездействие), несущее в себе элемент общественной опасности и посягающее на общественный строй, собственность, права и интересы частных лиц. Отсутствие четкого определения понятия «преступление» обусловило и отсутствие единого термина. Даже в Статуте содержится большое количество слов, означающих уголовно-наказуемое действие (бездействие): «выступ», «вина», «своволенство», «неслушеньство» и др. Но как бы ни называлось уголовное правонарушение в XVI в., для него всегда характерна одна сущностная черта – противоправность [1, с. 58–59].

Хотя законодатель ВКЛ не знает такого понятия, как состав преступления, однако хорошо отличает все его основные стороны и достаточно подробно описывает типовые признаки, которые характеризуют определенно вредоносное и противоправное действие как преступление. Особую регламентацию в Статуте 1588 г. получили и такие важнейшие институты уголовного права, как «крайняя необходимость» и «необходимая оборона» [10, с. 59].

Оценивая уголовное право Великого княжества Литовского в целом, можно сказать, что оно содержало как прогрессивные положения, многие из которых опережали свое время, так и негативные, свойственные любому феодальному праву (публичность осуществления наказания, жестокость некоторых форм смертной казни: четвертование, сожжение и др., наличие телесных наказаний, объявление виновного вне закона и изгнание за пределы государства и др.).

Характеризуя в целом зарождающееся общеземское право Ве­ликого княжества Литовского в XIII – нач. XVI вв., необходимо отметить, что наряду с классическими чертами феодального права (классовый характер, привилегии и др.) ему присущи уже такие прогрессивные по своему времени положения, как:

1) четко указанный возраст уголовной ответственности;

2) право феодалов на публичный суд;

3) свободное без всяких ограничений распоряжение недвижи­мым имуществом;

4) ответственность только за вину;

5) ограничение ответственности членов семьи;

6) запрет самоуправства в виде нападений на имения и др. Это свидетельствует о довольно высоком уровне развития не только общества и государства, но и правовой мысли [1, с. 23].

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. История государства и права Беларуси: пособие для студентов высш. учеб. заведений / И.Н. Кузнецов, В.А. Шелкопляс. – Минск: Тесей, 2004. – 320 с. – (История государства и права).

2. Момотов, В.В. Формирование русского средневекового права в IX–XIV вв. / В.В. Момотов. – М.: Зерцало-М, 2003 – 415 с.

3. Рогов, В.А. История уголовного права, террора и репрессий в Русском государстве XV–XVII веков // В.А. Рогов. – М., 1995.

4. Владимирский-Буданов, М.Ф. Обзор истории русского права / М.Ф. Владимирский-Буданов. – М.: Территория будущего, 2005. – 797 с.

5. Загоскин, И.П. Очерк истории смертной казни в России / И.П. Загоскин.- Казань, 1892.

6. Юшков, С.В. Общественно-политический строй и право Киевского государства / С.В. Юшков. – М., 1949.

7. Арциховский, А.В. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1952 г.) / А.В. Арциховский. – М, 1954. С. 35–36.

8. Сергеевич, В.И. (1832–1910). Лекции и исследования по древней истории русского права / В.И. Сергеевич. – М.: Зерцало, 2004. – XXXVI, 451 c.

9. Владимирский-Буданов, М.Ф. Обзор истории русского права / М.Ф. Владимирский-Буданов. – Ростов-н/Дону: Феникс, 1995 г. – 640 с.

10. Гісторыя дзяржавы і права Беларусі: вучэб. дапам. / А.Ф. Вішнеускі, І.У. Вішнеуская. – Мінск: Тетра-Сістемс, 2005. – 192 с.

ЗЕМЛИ ВОСТОЧНОЙ БЕЛАРУСИ

В ДИПЛОМАТИИ ВЕЛИКОГО КНЯЖЕСТВА ЛИТОВСКОГО

И ВЕЛИКОГО КНЯЖЕСТВА МОСКОВСКОГО В 1-й трети XVI в.

Б. И. Сидоренко, кандидат исторических наук

Данная работа посвящена роли и месту земель Восточной Беларуси во внешней политике Великого княжества Литовского и Великого княжества Московского, когда оба государства вступают в борьбу за «древнерусское наследство».

Вторая половина XV в. характеризуется значительными изменениями жизни Южной и Восточной Европы. Появление Османской империи изменило геополитическую ситуацию в Средиземноморье и создало непосредственную угрозу центральноевропейским государствам. Другая потенциальная империя начала складываться на великорусских землях в междуречье Волги и Оки вокруг Московского княжества [17, с. 262–263]. Международная обстановка благоприятствовала центростремительным процессам в Северо-Восточной Руси. Золотая Орда к середине XV в. распалась на несколько отдельных ханств. ВКЛ, ослабленное гражданской войной после смерти Витовта и борьбой Казимира с сепаратистскими действиями Юрия Лингвеньевича и промосковскими планами Михаила Олельковича, Федора Бельского и Ивана Гольшанского в 40–80-х гг., в большей степени ориентировало свою внешнюю политику на отношения с Крымским ханством. В 1442 и 1473 гг. ВКЛ установило абсолютно чёткую границу с обоими орденами – Ливонским и Тевтонским – закрепив её межгосударственными договорами. В 40-е гг. XV в. были заключены договоры с Псковом и Новгородом, а в 1449 г. с Тверью.

Москве в середине XV в. дипломатией ВКЛ уделялось место, соответствующее её положению среди других русских земель и княжеств. Отношения с ней регулировались договором Казимира и Василия II от 31.08.1449 г. [13, с. 160–163], в котором Тверское княжество признавалось зоной влияния ВКЛ, а Новгород Великий – Москвы [22, с. 104]. Пограничный вопрос в нём решался следующим образом: «А верховстии князи, што будуць издавна давали в Литву, то им нинечи давати, а болшы того не промышляти. ...А которыи люди с которых мест вышли добровольно, ино тем людям волным воля, где хотять тут живуть» [13, с. 162]. Порубежные конфликты должны были разрешаться администрацией пограничных волостей. Текст договора не содержал ни прямого разрешения, ни запрета права перехода верховских князей в подданство либо литовскому, либо московскому и службы «на обе стороны», однако феодальные традиции смены вассалом сюзерена, нечеткие договорные формулировки и размытые границы закладывали основу для последующих широких разногласий в дипломатическом обеспечении принятых обязательств.

Во второй половине XV в. Москве удалось добиться впечатляющих успехов. Присоединение Новгорода (1478 г.), Твери (1485 г.), ликвидация монголо-татарского ига (1480 г.) означало и появление на карте Восточной Европы нового государства, противостоявшего ВКЛ [21, с. 37]. Рост молодого государства с 430 тыс. кв. км. в 1462 г. до 2800 тыс. кв. км. в 1533 г. [14, с. 59] предоставлял возможность для реализации самых смелых внешнеполитических проектов. После падения в 1453 г. Константинополя, территориального, практически беспрепятственного со стороны ВКЛ роста Московского княжества, и первых военных успехов в определенных кругах православного духовенства и московской аристократии стало укрепляться представление об исключительной роли Москвы в судьбах всего христианства. Объединительная политика Ивана III (1462–1505 гг.) привела к изменению соотношения сил в Восточной Европе [38, с. 157] и означала конец претензий ВКЛ на роль лидера в восточнославянском мире [8, с. 17–19]. Её результаты позволили московским князьям выступить с широкой внешнеполитической программой консолидации всех бывших древнерусских земель под властью Москвы [37, с. 29–30]. Основу программы составила вотчинно-династическая теория, базировавшаяся на представлении об этническо-конфессионном и династическом единстве древнерусских земель, согласно которой Москва выступала преемником всех земель князей-рюриковичей. «Это воззрение – указывал Б.Н. Флоря – типично для средневековой патримониальной идеологии, не проводившей различия между родовой собственностью и родовой территорией. Однако оно приобретало иное содержание, когда «вотчина» прародителей отождествлялась с этнографическим понятием «Русская земля», т.е. территорией заселенной восточными славянами» [36, с. 17]. А поскольку «вся Русь» оказалась к началу XVI в. в двух примерно равных половинах во владениях сильных держав, то именно ВКЛ становится главным препятствием на пути реализации внешнеполитических задач Москвы.

Основополагающим постулатом московской дипломатии Ивана III и Василия III (1505–1533 гг.) стал тезис о том, что «...короли Владислав и Александр отчичи Полского королевства и Литовской земли от своих предков, а Русская земля от наших предков из старины наша отчина» [31, с. 354], «...Киев, Полтеск, Витебск и иные городы государя нашего король держит за собой неправдою» [31, с. 460]. Исследователи показали искусственность этих претензий на территории, которые никогда органически не были связаны с волго-окским междуречьем [30, с. 447–448] и в конечном итоге представляли собой политическую химеру, призванную обосновать аннексию пограничных земель ВКЛ [12, с. 124]. В годы правления Василия III под пером псковского старца Филофея оформляется идеологема «Москва – третий Рим», обосновывающая богоизбранность Московского княжества в лице его владельца и преемственность Москвы Римской и Византийской империям [25, с. 452]. Вместе с тем появление на восточнославянском этнокультурном ландшафте династии Гедиминовичей, также владевшей частью Руси [11, с. 8, 13], переносило этот спор из дипломатической в чисто военную область.

В конце XV в. ВКЛ вступает в полосу войн с Московским княжеством, на которые по подсчётам В.О. Ключевского за неполное столетие (с 1492 по 1582 гг.) приходится не менее 40 лет [20, с. 111]. Официально они никогда не объявлялись, а напряженная обстановка возникла с момента образования общей границы. Война 1492–1494 гг. окончилась для ВКЛ потерей части «верховских» земель и г. Вязьмы [1, р. 134–135]. «Докончанье вечное», заключенное между Вильно и Москвой в 1494 г. [31, с. 124–125], последующий брак дочери Ивана III Елены с Александром Казимировичем [28, с. 208] и признание за московским князем титула «государь всея Руси» не изменили враждебных отношений между государствами.

В войне 1500–1503 гг. ВКЛ лишилось 19 городов, 70 волостей, 22 городищ и 13 сел [1, р.10], по данным Евреиновской летописи и Летописи Рачинского – 60 городов [27, с. 66, 234], а Михалон Литвин говорит даже о 73 крепостях [23, с. 24]. В 1514 г. был утрачен Смоленск и по перемирию 1522 г. вместе с ним к Москве отошло ещё 23 тыс. кв. верст [19, с. 288]. Суммарные потери ВКЛ в 1492–1522 гг. превысили 200 тыс. кв. км., на них проживало не менее 1 млн. человек, что составляло от 1/4 [9, с. 34] до 1/3 [15, с. 195] государственной территории и значительную часть населения. Такие потери серьёзно ослабляли дальнейшие оборонные возможности ВКЛ и предопределили выработку твердой внешнеполитической линии, направленной на возвращение отторгнутых земель дипломатическим и военным путями. He менее важной выглядела и проблема предотвращения новых территориальных захватов Москвы, что обусловило проведение военных преобразований, перераспределение средств в государственном бюджете, совершенствование налоговой системы. На решение этих важнейших задач ВКЛ была направлена деятельность органов государственной власти и государственного управления и подчинена вся восточная политика первой трети XVI в.

Неблагоприятная внешнеполитическая обстановка активизировала дипломатию ВКЛ на поиск союзников [7, с. 16–18] и определение крымско-москов-ского внешнеполитического направления как основного [18, с. 14–15]. Вотчинно-династической теории Москвы дипломатами ВКЛ было противопоставлено свое видение территориального размежевания в Восточной Европе. Это, прежде всего, касалось проблемы «Русской земли» исторически оказавшейся в составе двух государственных образований – ВКЛ и Московского княжества. Дипломатия ВКЛ, признавая за «Русской землёй» этно-конфессионную общность, решительно отвергала её когда-либо существовавшее политическое единство. Уже средневековой дипломатии был известен набор контрдоводов против территориальных претензий соседей [39, с. 17, 31]. С точки зрения Яна Длугоша столпы, поставленные Болеславом Храбрым в месте впадения Сулы в Днепр неподалеку от Киева, вполне могли обозначать восточную границу польских земель. Михалон Литвин, чья принадлежность к высшим дипломатическим сферам ВКЛ не вызывает сомнений [24, с. 102–106], относил весь бассейн Днепра к «старым литовским владениям», а Новгород, Псков и Северщину называл «литовскими провинциями» [23, с. 27, 50]. Такой же виделась проблема «Русской земли» и в Европе. Не менее известный дипломат Сигизмунд Герберштейн подчёркивал, что «Русью» владеют князь литовский, польский король и великий князь московский [33, с. 59]. В перемирных грамотах и дипломатической переписке восточнославянская часть ВКЛ именуется «отчиной» великого князя литовского, в которую великий князь московский обязуется «не вступаться» [13, с. 161].

Такая традиция по сути дела отрицала существование единого Древнерусского государства. Признавая на постмонгольском пространстве Восточной Европы лишь наличие пестрых политических структур, она не видела за Москвой никаких прав на эти территории, а владениям Ивана III и Василия III отводила пределы Московского княжества. Сообразно такому подходу снималась и проблема преемственности – ВКЛ и Московское княжество рассматривались как автохтонные государства. Трокский воевода Ян Юрьевич птсал московскому боярину и воеводе Якову Захарьичу во время войны 1500–1503 гг.: «...ведь же ведаешь, штож великое княжество Литовское к Москве николе не служило, а Москва к великому княжеству» [5, с. 231].

Если общие планы западного направления московской дипломатии были твердо определены, то в отношении Поднепровья действовала пока ещё не исследованная более конкретная установка. Она была сформулирована и изложена московской стороной во время переговоров летом – осенью 1517 г. «литовскому» посольству Яна Щита и Богуша Боговитиновича. Представляя собой составную часть вотчинно-династической теории, эта установка в качестве первого шага «всей Русской землей поступиться», требовала от ВКЛ передачи всех земель, которые были пожалованы «до живота» Александром Казимировичем своей жене Елене Ивановне, доводящейся сестрой Василию III, несмотря на то, что Елены уже четыре года не было в живых. На переговорах от имени московского князя заявлялось: «сестре нашей королеве и великой княгини Олене и которые городы и волости подавал сестре нашей, а своей жене королеве и великой княгине муж её Александр король и Жигимонт бы король тех городов и волостей нам поступился...» [31, с. 527–528, 540, 579]. Таких матримониальных обязательств не предусматривал брачный договор, хотя Елена, будучи уже вдовой, владела всеми пожалованиями до момента смерти. Внешнеполитический подтекст московских требований проступал довольно отчетливо. Хорошо понимая стратегическое положение Поднепровья, московская сторона тем самым подчеркивала их приоритет в территориальных притязаниях к ВКЛ на следующем этапе после взятия Смоленска. Речь шла, прежде всего, об обширной Могилевской волости, которой Елена с 1503 г. владела «до живота». Требование передачи этих земель приобретало для московской дипломатии характер долговременной перспективы, и в 1567 г. Иван IV будет требовать у Сигизмунда Августа в порядке первого шага к миру «Шклов, Могилев и иные городы по Днепру» [29, с. 262]. Приехавший в Москву в 1521 г. королевский дворянин Николай Шестаков дал официальный ответ Сигизмунда I: «...которые городы и волости невестка наша королева и великая княгиня её милость Александровая держала до живота своего, тые городы и волости отчизна наша, и справедливо по её смерти к нашим рукам пришла» [31, с. 599].

Возрастание стратегического значения Поднепровья отчетливо обозначилось по итогам войны 1500–1503 гг., когда восточная граница ВКЛ оказалась отодвинутой на центральном участке на запад на 150–300 км. [34, с. 102–103]. Шестилетнее перемирие, заключенное 25–26.03.1503 гг. обязывало Ивана III «...волостей Мозыря, Бчича, Брягина, Речицы, Горволя, Стрешина, Чечерска, Пропойска, Могилева, города Мстиславля с волостями, города Кричева с волостями, города Смоленска и волостей Рославля, Иванкова, Прудов... не воевати, не зацепляти ничем в те перемирные лета» [31, с. 399–400]. «Литовские послы: пан Станислав Глебович наместник Полоцкой, – сообщает Никоновская летопись – да Войтех Янович наместник Коденский, да писарь Ивашко Сопетичь; и взята с великим князем Иваном Васильевичем всея Руси перемирие на шесть лет от Благовещенья до Блоговещенья и грамоты перемирные написана» [26, с. 257]. Новая восточная граница ВКЛ на поднепровском участке теперь фактически совпадала с внешней границей Кричевской, Пропойской и Рославской волостей. Война 1507-1508 гг. оставила эту часть границы без изменений. «Лист перемирный князя великого Московского Василя с королем Жигимонтом» от 8.10.1508 г., установивший «вечное докончанье», дублирует в описании восточной части рубежа текст договора 1503 г. [2, р. 125].

Более точные границы устанавливала перемирная грамота, составленная по итогам переговоров 9-14.09.1522 г. Тогда итоги войны 1512–1522 гг. обсуждали в Москве «...послы Литовские пан Пётр Станиславов, да Богуш Боговитинов, да писарь Ивашко Горностаев и взята с великим князем перемирье на пять лет...» [26, с. 48]. Граница с Московским княжеством на центральном направлении определялась следующим образом: «А рубеж городу Рославлю со Мстиславлем промеж Словнева да Шибнева к Гневкову Доброю речкою на Водопост, а от Водоноса Доброю же речкою в Остр через Великий Бор в реку Шумячу к Стрекуле к рубежу к Кричевскому, а от Кричева городу Рославлю рубеж река Шумяча, а Шумячею в реку в Немелицу, а из Немелицы старым рубежом к Заборью в Ипуть реку, да на низ Ипутью к Хмелю» [31, с. 638–639]. Результаты войны 1534–1537 гг. также существенно не изменили границ на центральном отрезке [32, с. 126–129], и линия, разделяющая два государства, сохранялась без изменений на всем протяжении XVI в. [32, с. 190].

На восточном порубежье ВКЛ развернулись основные события борьбы с Московским княжеством в военных кампаниях 1500–1503, 1507–1508, 1512–1522, 1534–1537 гг. [4, с. 102–110]. Эта граница постепенно закрепила региональные особенности западной части Московского княжества и восточного массива земель ВКЛ [40, с. 19-20]. Активная внешнеполитическая деятельность обоих княжеств обусловила интенсивный дипломатический обмен [41, с. 6–8]. По данным Е.И. Индовой, в конце XV – первой половине XVI вв. в ВКЛ из Москвы было отправлено 169 посольств (148 по земельным и пограничным вопросам и 21 посольство с вопросами самого различного характера) [16, с. 295]. Более 50 посольствами и визитами дипломатов ВКЛ и Московское княжество обменялись в 1500–1537 гг. [35, с. 41], хотя «вечный мир», принимавшийся в 1494 и 1508 гг., после войны 1512–1522 гг. так и не был заключен. Александр Казимирович и Сигизмунд I удерживали за собою большую часть восточнославянских земель. После «докончанья вечного» 1508 г., нарушенного смоленскими походами Василия III, ВКЛ не признавало захватов и территориальных претензий Москвы. Инструкции великокняжеским послам предписывали до заключения перемирий «...Смоленска у перемирной грамоте в его сторону не писати, поки перемирье будет держано водлуг умовы. А Дубровны города и волостей наших Полоцких, Витебских, Роских, Мстиславских, Кричевских... не поступовати в его сторону» [3, р. 80]. Последовательная линия посольской администрации ВКЛ в отношении стратегически важных порубежных территорий стала прочной дипломатической традицией. Ярче всего она проявилась при составлении межгосударственных документов, касавшихся договорных обязательств по сохранению мира или перемирия через отдельные нюансы переговорного процесса. Анализ «наказов» Сигизмунда I послам Яну Костевичу и Богушу Боговитиновичу, направлявшихся в Москву летом 1520 г. для подготовки мирного договора, позволяет прийти к выводу, что территориальные притязания московской дипломатии, но уже с другой мотивировкой, распространялись не только на Могилевскую волость, но и на Дубровно, Мстиславль и Кричев, которые в августе-сентябре 1514 г. временно перешли на сторону Василия III, ввиду исключительно тяжелого положения на восточных рубежах ВКЛ после утраты Смоленска. «Крестное целованье» Василию III жителей этих городов Москва считала достаточным основанием видеть их своими. К исходу войны 1512–1522 гг. передача московскому князю Мстиславля, Кричева, Дубровны, Могилева находилась в одном блоке вопросов с заключением мира или перемирия, но была категорически отвергнута послами ВКЛ [6, с. 134]. Мстиславский, Кричевский, Пропойский рубежи были одним из немногих, если не единственным участком государственной границы ВКЛ, где при подготовке заключения перемирия 1537 г. спор проходил за каждый населенный пункт. В проекте договора дипломаты ВКЛ включили в его текст «…сёла Чечерские и Пропойские Залесье, Бабичи, Светиловичи, Голодно, Скарбовичи, Лапичи, Железниковичи, Ухово, Волковичи, Крюков десяток, Олучичи, Маслов десяток; и князь бы великий тех волостей в свою сторону писати не велел». 16.02.1537 г. бояре от имени Ивана IV заявили, что это собственность малолетнего великого князя «из деда своего докончальных грамот и из отца своего докончальных грамот», дипломаты ВКЛ парировали этот довод тем, что «...те волости и села изстари тянули к Кричеву и к Чечерску и к Пропойску». После долгих препирательств стороны решили: «Да в великоко же князя сторону написаны села Чечерские и Кричевские, а наперед того были же писаны в перемирных те села в великого князя сторону: Залесье, Бабичи, Светиловичи, Голодно, Скарбовичи, Лапичи; а Крюкова десятка и Маслова десятка и Олучичь, которые держали на великого князя сильно, тех не писали ни в одну сторону для того деля, что их ведали и на великого князя, и на короля, кто сильнее держить» [32, с. 105]. Типичной была ситуация, когда вдруг выяснялось, что «...граница вся идет не пущею, але по лесам. А што ся дотычеть ведане о землю, колко Московский земли за себя забрал, колко мил, ино многося есмо о том доведовали и не могли о том доведаться» [10, с. 67]. Олучичи, Крюков и Маслов десяток попадали под двойное управление, но Мстиславль получал небольшое приращение и теперь в перемирных грамотах отмечалось: «...города Мстиславля с волостьми и волость Хотславич» [32, с. 128].

Несмотря на определенные неудачи виленская дипломатия смогла выработать контраргументы и доводы в ответ на территориальные претензии Москвы на Могилев, Кричев и Мстиславль, к которым московский князь по вполне понятным причинам питал повышенный интерес. Кроме этого, вопреки всему «антилитовскому» содержанию вотчинно-династической теории, дипломатия Московского княжества вынуждена была признать все восточнославянские земли бывших древнерусских княжеств, остававшихся во владениях Ягеллонов, частью государственной территории ВКЛ.

Таким образом, земли Восточной Беларуси занимали достаточно много места во взаимоотношениях Вильно и Москвы в означенный период. Эта часть государственной территории ВКЛ имела наивысшие приоритеты в дипломатии двух государств, спор за которые попеременно переносился из-за стола переговоров на поля сражений.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1.Lietuvos Metrika – Lithuanian Metrika – Литовская Метрика.Kn.5. (1427–1506): Uzrasymu knyga 5./ Parenge Egidijus Banionis. Vilnius: Mokslo ir enciklopediju leidykla, 1993. – 402 р.

2. Lietuvos Metrika – Lithuanian Metrika – Литовская Метрика. Kn.8 (1499-1514): Uzrasymu kn. 8./ Parenge Algirdas Baliulis, Romualdas Firkovicius, Darius Antanavicius. Vilnius: Mokslo ir enciklopediju leidykla, 1995. – 708 р.

3. Lietuvos Metrika – Lithuanian Metrika – Литовская Метрика. Kn.10 (1440-1523): Uzrasymu kn. 10/ Parenge E. Banionis ir A. Baliulis. Vilnius: Mokslo ir enciklopediju leidykla institutas, 1997. – 178 р.

4. Natanson-Leski J. Dzieje granicy wschodniej Rzeczypospolitej. – Lwow; Warszawa:T-wo Nauk.Warsz., 1922. – Cz. 1: Granica Moskiewska w epoce Jagiellonskiej. – 196 s.

5. Акты, относящиеся к истории Западной России, собранные и изданные Археографической комиссией: В 5 т. / СПб.: Изд. в Типографии II Отделения Собственной Е.И.В. Канцелярии, 1846 – 1853. Т. 1 (1340–1506 гг.) – 1846. – 419 с.

6. Акты, относящиеся к истории Западной России, собранные и изданные Археографической комиссией. – СПб.: Изд. в Типографии II Отделения Собственной Е.И.В. Канцелярии, 1848. – Т. 2 (1506-1544 гг.) – 437 с.

7. Банёнис, Э.Д. Посольская служба Великого княжества Литовского (середина ХV в. – 1569 г.) / Автореф. дис. … канд. ист. наук: 07.00.02. / Э.Д. Баненис– Вильнюс: Ин-т истории Акад. наук Литовской ССР, 1982. – 21 с.

8. Греков, И.Б. Очерки по истории международных отношений Восточной Европы ХIV – ХVI вв. / И.Б. Греков – М.: Издательство восточной литературы, 1963. – 373 с.

9. Грицкевич, А.П. Внешняя политика Великого княжества Литовского в первой половине ХVI века (восточное направление). Франциск Скорина и Вильнюс: Сборник материалов Республиканской научной конференции, посвященной 500-летию со дня рождения Франциска Скорины / сост. Л.В. Судавичене. – Вильнюс, Вильнюсский ун-т, 1991. – С. 33–41.

10. Документы Московского архива Министерства Юстиции. – М.: Товарищество типографии А.И. Мамонтова, 1897. – Т. I. – 567 с.

11. Древнерусское единство: парадоксы восприятия (круглый стол)// Родина. – 2002. № 11–12. – С. 5–13.

12. Думин, С.В. Другая Русь (Великое княжество Литовское и Русское). История Отечества: люди, идеи, решения // Очерки истории России IХ – начала ХХ в.: сб. ст./ сост. С.В. Мироненко. – М.: Политиздат, 1991. – С. 76–126.

13. Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей ХIV – XVI веков/Подг. к печати Л.В. Черепнин, отв. ред. С.В. Бахрушин. – М-Л.: Изд-во Акад. наук СССР, 1950.– 585 с.

14. Зимин, А.А. Россия на пороге Нового времени / А.А.Зимин.– М.: Мысль, 1972. – 452 с.

15. Зимин, А.А. Россия на рубеже ХV – ХVI столетий /А.А.Зимин. – М.: Мысль, 1982. – 333 с.

16. Индова, Е.И. Русская посольская служба в конце ХV – первой половине ХVI в. // Феодальная Россия во всемирно-историческом процессе. Сборник статей, посвященных Л.В. Черепнину/под ред. акад. А.А. Губера, А.А. Дружинина и др. – М.: Наука, 1972. – с. 294–311.

17. История дипломатии: В 3 т. – М.: / под ред. В.П. Потемкина, С.В. Бахрушина, А.В. Ефимова и др. Государственное издательство политической литературы, 1959–1960. Т.1.– 1959. – 896 с.

18. Канановіч, У.І. Дыпламатыя Вялікага княства Літоўскага ў 1480 – першай чвэрці ХVI ст. (адносіны з Вялікім княствам Маскоўскім і Крымскім ханствам): Аўтарэф. дыс. ... канд. гіст. навук: 07.00.02./ Ін-т гісторыі Нац. Акад. навук. – Мінск, 1997. – 16 с.

19. Кашпровский, Е.И. Борьба Василия III Ивановича с Сигизмундом I Казимировичем из-за обладания Смоленском (1507–1522 гг.) Е.И. Кашпровский // Сборник историко-филологического общества при институте князя Безбородко в Нежине. – Нежин, 1899. – С. 173–289.

20. Ключевский, В.О. Сочинения: В 9-ти т./ под ред. В.Л. Янина. – М.: Изд-во «Мысль», 1987–1990. – Т. 2.: курс русской истории. – 1998. – 446 с.

21. Кром, М.М. Когда отзвонил вечевой колокол / М.М. Кром. // Родина. – 1995. – № 6. – С. 35–39.

22. Кучкин, В.А. Судебник 1497 г. и договорные грамоты московских князей ХIV – ХV веков В.А. Кучкин // Отечественная история. – 2000. – № 1. – с. 101–109.

23. Мемуары относящиеся к истории Южной Руси. – Киев: Тип. Г.Т. Корчак-Новицкого, 1890. – Вып. I (ХVI ст.). – 190 с.

24. Охманьский, Е. Михалон Литвин и его тракт о нравах татар, литовцев и московитян середины ХVII в. Е. Михалон Охманьский // Россия, Польша и Причерноморье в ХV–ХVIII вв.: сб.; под ред. акад. Б.А. Рыбакова. – М.: Наука, 1979. – С. 97–117.

25. Памятники литературы Древней Руси конца ХV – начала ХVI веков./ сост. Л.А. Дмитриева, Д.С. Лихачёва. – М.: Художественная литература, 1984. – 768 с.

26. Полное собрание русских летописей: Т. 11–12, 13 – Патриаршая или Никоновская летопись. – / Акад. наук СССР. Ин-т истории. – М.: Наука, 1965. – Т. 11–12 (1362–1506 гг.) – 266 с.; Т. 13 (1506–1553 гг.) – 532 с.

27. Полное собрание русских летописей. – Т. 35. – Летописи белорусско-литовские / Акад. наук СССР. Ин-т истории / сост. и авт. предисл. Н.Н. Улащик. – М.: Наука, 1980. – 305 с.

28. Попов, Н.В. Династические браки и брачная дипломатия в Центральной и Восточной Европе Н.В. Попов // Новая и Новейшая история. – 2000. – № 3. – с. 206–220.

29. Послания Ивана Грозного./ Подг. текста Д.С. Лихачева, Я.С. Лурье. под ред. В.П.Андриановой - Перетц. - М-Л.: Изд-во Акад. наук СССР, 1951. – 716. с.

30. Пресняков, А.Е. Образование Великорусского государства. Очерки по истории ХIII-ХV столетий А.Е. Пресняков – Петроград: Типография Я. Башмаков и К^о, 1918. – 458 с.

31. Сборник Императорского Русского исторического общества в 148 т. – СПб – Петроград, 1867–1916. – Т. 35: Памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским (с 1487 по 1533 гг.) / под ред. Г.Ф. Карпова. – СПб.: Типография Ф.Г. Елконского и К^о, 1882. – Т. I. – 869 с.

32. Сборник Императорского Русского исторического общества в 148 т. – СПб – Петроград, 1867–1916. – Т. 59.: Памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским (1533–1560 гг.)/ под ред. Г.Ф. Карпова. – СПб.: Типография Ф.Г. Елконского и К^о, 1887. – Т. II. – 629 с.

33. Герберштейн, Сигизмунд. Записки о Московии / Герберштейн, Сигизмунд. – М.: Изд-во МГУ, 1988. – 429 с.

34. Сидоренко, Б.И. Начало формирования восточной границы Могилёвщины в первой четверти ХVI в. Б.И. Сидоренко // Школьное естественно-географическое образование: проблемы, поиски и перспективы: тезисы материалов межвузовской научно-практической конференции 25–26.03.1998 г. Могилёв: МГУ им. А.А. Кулешова, 1998. – С. 102–103.

35. Сідарэнка, Б. Усходняя палітыка ВКЛ у першай трэці ХVI стагоддзя Б. Сідарэнка // Беларускі гістарычны часопіс. – 2000. – №3. – С. 40–45.

36. Флоря, Б.Н. Русско-польские отношения и политическое развитие Восточной Европы во второй половине ХVI – начале ХVII веков / Б.Н. Флоря – М.: Наука, 1979. – 300 с.

37. Флоря, Б. Н. Точка распада. «Вся Русь» в политике Вильно и Москвы / Б.Н. Флоря. Родина. – 2003. № 11. – С. 28–33.

38. Хорошкевич, А.Л. Русское государство в системе международных отношений конца ХV – начала ХVI веков / Хорошкевич, А.Л. М.: Наука, 1980. – 293 с.

39. Юзефович, Л.А. «Как в посольских обычаях ведётся…» Русский посольский обычай конца ХV–ХVII в. / Л.А. Юзефович. М.: Международные отношения, 1988 – 216 с.

40. Шеламанова, Н.Б. Образование западной части территории России в ХVI в. в связи с её отношениями с Великим княжеством Литовским и Речью Посполитой: Автореф. Дис. …канд. ист. наук: 07.00.02 / Н.Б. Шеламанова: Моск. гос. ун-т., 1971. – 20 с.

41. Яноўскі, А.А. “Вайна нерваў”, ці характар дыпламатычнай перапіскі паміж ВКЛ і Маскоўскай дзяржавай у ХVI ст. А.А. Яноўскі // Беларусь і свет: альманах. Т.1. / пад рэд. Л.В. Лойкі – Мінск: РІВШ, 1999. – С. 4–11.