§2. Евразийское понимание сущности и функций «государства правды»

Итак, в предыдущем параграфе было установлено, что при обращении к современным политическим и правовым теориям государства обнаруживается некоторая парадигматическая односторонность, монистичность представляемых доктрин. Такая ситуация объясняется тем, что современная теория государства построена была в период европейской истории, отличительной чертой которого является общая идейная почва, которая создана учениями естественного права, широко распространившимися на Западе, главным образом в романском и в англо-саксонском мире. Европейский государственный мир развивался и во многом еще продолжает формироваться под влиянием либеральных идей английской и французской революций.

Эти революционные, либерально-демократические идеи признавали справедливым и действительным только то государство, которое основано на договоре граждан с властвующими или между собою. Исходя из этого, следовало, что законною является власть, на которую дано согласие большинства подвластных, причем в первых теориях позиционировалось, что согласие такое может быть дано раз и навсегда (Монтескье), а впоследствии был сделан логический вывод, что право соглашения неотчуждаемо и что акту согласия должно подлежать каждое действие власти.

Тем самым на место властного союза, государства была поставлена атомарная личность с ее интересами. В интересы такой личности не входило достижение какого-либо общественного идеала. Личность оторвала себя от общества и государства, стала независимой, суверенной, автаркичной величиной. Нация превратилась в конгломерат наделенных правами отдельных индивидов, совокупности атомарных личностей. Индивиды эти были чисто абстрактными, не определялись ни историческими условиями, ни социальными различиями, ни каким-либо иным положением в обществе. Интересы такой личности вытеснили, заслонили собою все остальные интересы и цели в идее государства, релятивизируя тем самым его цели и задачи.

Прежде всего, такой релятивизм мы наблюдаем в системе либерального государства, где политический союз выступает только в роли «ночного сторожа» и ограничивает свою деятельность оказанием защиты при нарушении интересов граждан¹.

Несколько иное направление немецкой юридической школы базируется на аксиоме признания государства особой личностью. Однако постепенное развитие юридической теории государства привело к размыванию остатков этатизма. Государство-личность постепенно стало только фикцией, научной абстракцией, не обладающей реальной жизнью.

Личность государства превратилась во вспомогательное научное представление, в модель олицетворения правовых норм, установлений действующего права. При этом нормативная теория государства постаралась отделить «норму» от реальности, из мира «сущего» перенести ее в мир ирреального «должного».

Таким образом, государство превратилось в совокупность норм, в олицетворение Правопорядка. Из понятия о государстве постепенно были вытеснены некоторые важные элементы, отражающие реальность государственных явлений. Результаты применения такого подхода понятны: отожествив государство с нормой права и заслонив государство правом, он привел к утрате сущности целеполагания и целеосуществления государства, к релятивизму верховной власти. Сходные результаты логически вытекали и из сущности марксизма: «неправомерное сужение понятия государства в системе марксизма и вытекающее из него отрицание государственных оформлений в будущем социалистическом обществе были причинами своеобразной утраты чувства государственной реальности у современных европейских социалистов и ведомых ими народных масс. Государство превратилось в историческую категорию, утратилось сознание необходимости государственного бытия».¹

Вместе с другим культурным наследием трансформации подверглись и властные отношения, и сама идея власти. В течение многих веков существовал тот ведущий слой западного общества, который именовался феодальной аристократией и дворянством. Процессы изменения, в нем наблюдаемые, не меняли существа его в целом. В быстром революционном процессе слой этот был вытеснен новым классом, буржуазией. Но едва буржуазия выдвинулась на роль ведущей группы, идейные устои ее существования были подвергнуты беспощадной критике. И вместе с тем на арене истории появился новый социальный слой, претендующий на преобладание в государстве, - промышленный пролетариат. Все эти процессы наметились в течение нескольких десятилетий, и это не могло не оказать влияния на саму идею власти.

Неустойчивость «ведущих» внесла сомнения в представления о власти вообще - возник кризис власти. «Исчезла вера во всеобщепринятый и всеми почитаемый принцип авторитета, состояние повсюду господствующей непрочности заставляло прислушиваться к безумным идеям всяких совершителей переворотов и увлекаться любовью к бессмысленным авантюрам» ².

Именно поэтому усилия западной и российской науки были направлены на более глубокое историческое исследование государственных форм.

Для сопротивления универсалистским теориям либерализма русские и немецкие исследователи, государствоведы, публицисты использовали самобытные органические теории государства. Основная идея органицизма - государство - суть живой организм, который рождается, живет и умирает. Сколько государств - столько государственных идей, каждая из которых уникальна и оригинальна, следовательно, навязывание любой формы абстрактного универсализма, с любым идеологическим содержанием губителен для самобытной идеи и самого государственного организма.

В основе евразийской социально-политической доктрины лежит три априорных постулата: 1) существование особого континента Евразии, характеризующегося специфическими для данного климатического региона природными условиями и ландшафтами; 2) жительство на этой территории порождает определенный культурно-исторический тип нравственности, менталитета, религиозности (в этом положении евразийцы развивали идеи Ш. Монтескье, В.И. Ламанского и В.О. Ключевского); 3) культурный менталитет и географические условия жизни народа порождают особую социально-политическую организацию на территории Евразии. В программном документе «Евразийство. Опыт систематического изложения» подчеркнуто, что именно «естественные условия равнинной Евразии, ее почва и особенно ее степная полоса, по которой распространилась русская народность, определяют хозяйственно-социальные процессы евразийской культуры и, в частности, характерные для нее колонизационные движения, в которых приобретает оформление исконная кочевая стихия». Основными чертами евразийского психического уклада в нем названы «сознание органичности социально-политической жизни и связи ее с природой, к «материковому» размаху, к «русской широте» и к известной условности исторически устаивающихся форм...»¹.

За исторической изменчивостью культурных и социально-по­литических процессов евразийцы пытались найти структурообразующие элементы евразийских государств. Империя Чингиз-Хана, Московское государство, Российская империя, СССР, с точки зрения евразийцев, несли в себе зародыш будущего евразийского государства. Следует подчеркнуть, что их мысль была обращена не столько в прошлое, сколько в будущее. Евразийская социально-политическая доктрина представляла собой идеальный проект государства, наиболее отвечающего специфичным географическим и культурным ценностям Евразии.

Колоссальный континент-океан Евразии с его неограниченными по разнообразию возможностями - регион, объединяющий различные народы, которые исторически призваны жить вместе, вести автаркическое, т.е. замкнутое на себя, хозяйство, иметь замкнутый внутри своего союза народов-государств товарообмен, является одновременно и центром мира и его периферией, ориентированным как на изоляцию, так и на интеграцию.

Отметим, что в понятие Евразии евразийцы вкладывали сжатую культурно-историческую характеристику такого мира, который представлял из себя сочетание элементов культурных традиций Европы и Азии, но не являлся в то же время ни Европой, ни Азией¹.

Национальное бытие народа в каждый данный момент существования составляет производное всей своей истории, отражает в себе ее особенности и одновременно подчиняется историческому развитию в целом. Культурно-материковое единство, сложившееся на евразийском континенте, особенности этого континента-океана побуждали евразийцев искать культурное единство Евразии не в Киевской Руси, которая была колыбелью будущего государства, и даже не в Северо-Восточной Руси, а в империи Чингиз-Хана, преемницей которого, как считали евразийцы, стало Московское государство.

Именно в эпохе монголо-татарского нашествия, как неоднократно отмечало большинство евразийских авторов, кроется генезис русской самобытной государственности. Она возникла под внешним давлением опеки монгольской центральной государственной власти. Под угрозой монгольского нашествия «агрегат самостийничавших враждовавших славянских народов оказался включенным в организм великой Монгольской державы для того, чтобы выйти из нее совершенно обновленной этнографически и политически силой и самому в свою очередь сделаться центром евразийского всеединства», - писал в «Евразийской хронике» В.Н. Ильин¹, воспроизводя выводы Н.С. Трубецкого, лидера евразийского движения. За историческим многообразием тех государств, которые существовали на территории Евразии в XIV веке, теоретики евразийства пытались увидеть то общее, что было характерно только для этих государств, а также то универсальное, что объединяло эти государства с другими государствами, существовавшими в истории человечества. Московское государство, с их точки зрения, представляло собой один из прообразов грядущего евразийского государства. Они считали общими для всех евразийских государств следующие черты: 1) авторитаризм, сочетающийся с широким местным самоуправлением; 2) определяющая роль религиозно-нравственных принципов в системе социальных и правовых отношений; 3) социальная справедливость, понимаемая, если применять терминологию Аристотеля, как гармоничное сочетание уравнивающей и воздающей справедливости.

В основу своего учения о государстве евразийцы ставили «здоровый реализм» и прагматизм. Но евразийский политический метод характеризовался также отстаиванием ценностей «старой московской правды» перед лицом западнической и марксистской «новой интеллигентской» правды. Поэтому евразийская политологическая модель изначально дуалистична - аутентичность в ней сочетается с высоким идеализмом. Евразийцы отнюдь не впадали в политический цинизм, утверждая положительные социально-политические идеалы, среди которых основными являются те, которые связаны с государством, - идеал «государства мира» с реализацией принципа общественной солидарности и идеал «государства правды», реализующий принцип подчинения государства началу вечности.

Евразийцы подвергали сомнению марксистское положение о неизбежности борьбы классов, социальных групп. Кроме того, они критиковали ленинское определение государства как механизма насилия, закрепления господства экономически и политически господствующего класса. Культивирование социальной розни в качестве главного внутриполитического фактора евразийством решительно отвергалось. Государственные институты не смогут нормально функционировать, если политическая элита возведёт насилие в ранг главного метода жизнедеятельности. В качестве наглядного примера евразийцы указывали на годы «военного коммунизма» и красного террора, породившие массовый голод во многих регионах России. Евразийцы признавали отрадным тот факт, что с весны 1921 г. коммунисты стали проводить Новую экономическую политику, фактически ознаменовавшую восстановление позитивной роли государства. Евразийцы призывали всячески поощрять конструктивные элементы в жизни советского политического режима, его перевод на мирные рельсы государственного строительства. Мирная сторона государства должна обеспечить общественное спокойствие, внутреннюю стабильность и целостность. По словам Н.Н. Алексеева, «до тех пор, пока русские люди - и правящие и управляемые - не поймут, что государство есть стихия мира, до тех пор невозможно будет ожидать восстановления нормальной политической жизни советского государства»¹. Необходимо создание таких форм политической организации, которые в наибольшей степени давали бы возможность проявления индивидуальных и коллективных стремлений и творческих способностей.

Историческим идеалом государства для евразийцев являлось «государство правды», где существовало народное самоподчинение религиозно-нравственной правде, где социальные отношения строились на взаимном признании достоинства властей и народа¹. До евразийцев эту сущностную сторону российской государственности подчеркивали славянофилы, пытавшиеся восстановить идею религиозно-этического провиденциализма, утвердившуюся в России еще в XV веке, когда национальное сознание восприняло идею Москвы - Третьего Рима. Последующие столетия Московской Руси были самым ярким временем государства, базирующегося на религиозности, сросшейся с бытом.

Главная идея «государства правды», вышедшая из религиозно-положительного опыта, состояла в подчинении государства «началу вечности». В «государстве правды» иерархическое строение имело второстепенное значение, а первостепенное значение имела божественная воля, божественное предопределение. Принцип беспрекословного подчинения распространялся до самых верхов социальной пирамиды: верхи также должны были подчиняться чему-то абсолютному. Единственным непреложным законом Древней Руси была вера, поэтому закон не устанавливался произвольно, а князья составляли только указы и уроки. Правда древнерусского идеала не требовала ослабления абсолютной власти, так как содержание власти предполагало не единоличную власть царя, а действия указов, принятых совместно Земским собором и Боярской думой². В евразийской модели государство осуществляло задачи укрепления православия, возвращения правды на землю, выполняло функцию защиты народа от внешней угрозы. Государственный строй с его иерархической лестницей являлся в таком государстве лишь частным проявлением православной культуры, определяющим принципом которой являлась православная вера. Именно этот высший принцип православия, единый для каждого подданного и для самого царя, сплотил Русь в единое целое в эпоху Московского царства.

Из конструктивной направленности государства на социальный и политический мир проистекает осознание государства как «союза правды». Смысл государственной политики евразийцы в конечном итоге видели в религиозном идеале преображения, насыщении социально-политических процессов религиозным содержанием. «Правда» религиозная есть одновременно «правда» народная, выражение сокровенных чаяний народа. Одновременно правда есть любовь власти к собственному народу, что подразумевает отказ от построения отношений «власти-подчинения» только лишь на основе формального права, поддержанного силой государственного подавления. Евразиец М. Шахматов самой существенной признавал идею подчинения государства началу вечности¹, которое существует автономно от каких бы то ни было предпочтений и вкусов. Сакрализованное «государство правды» должно стать полноценной заменой дискредитировавшей себя монархии. В нём не может быть политического волюнтаризма, его внутренняя политика будет проводиться в интересах большинства россиян. Историческим прообразом «государства правды» евразийцы называли Византийскую империю. Здесь воля правителя и подданных должна была подчиняться Божественной Правде. В целом, ближе всего к идеалу «государства правды» подходила именно русская монархия. Отдельные её представители были способны на «подвиг власти». Появились даже определённые традиции, направленные на укрепление основ подвижнического служения. В частности, «исконным началом русского идеального права является не наследование престола старшим сыном, а наследование лучшего из династии».² Однако, политическая и юридическая эволюция государственного строя, его бюрократизация ознаменовали отрыв политической элиты от основной массы народа. В России этот процесс начался ещё в XVII в. и заметно усилился в петровскую и екатерининскую эпоху. Русская революция была направлена на уничтожение этого разрыва, сначала политико-юридического, а затем - социального и экономического. В результате «прежние русские монархические традиции были опорочены и забыты»¹. В конечном итоге, по убеждению А. Эфрона, русская цивилизация вновь придёт к имперской идее, но реализованы имперские потенции России будут не через социальный и политический раскол общества, а, напротив, путём решения «проблемы национального единства на основе многонародной государственной целостности»².

Переход к «государству правды» будет осуществляться постепенно, а не в результате внезапных переворотов или кровавых революций. Он будет связан с ростом национального сознания евразийских народов и укреплением их солидарности и континентального патриотизма. При этом евразийцы предостерегали от ожидания скорого благополучия в процессе перехода к «государству правды». Они указывали, что само русское месторазвитие с его достаточно суровыми условиями не предполагает лёгкую и обеспеченную жизнь проживающим здесь народам. «Русская мечта» может быть достижима лишь через самоотверженный труд многих поколений евразийских народов. Лишь терпением и совместными усилиями (под общим контролем государства) можно добиться относительного достатка. Результатом реализации этого проекта будет создание и укрепление самодовлеющей автаркии - евразийской цивилизации, которая будет способна решать космические задачи.

Согласно положениям евразийского учения, в ходе осуществления идеала «государства правды» существенное значение должно придаваться как вопросам ценностной самоидентификации, так и правовым аспектам государственного строительства. Евразийцы, являясь самыми убеждёнными сторонниками сильного государства, апологетами «государствоцентризма», вовсе не приравнивали власть к произволу и грубому насилию, считая, что стихия права органично связана с «эйдократическим государством». Более того, они отмечали, что правовой аспект общественной жизни «более глубоко и органично связан с евразийством, чем с любым из современных русских политических течений»¹. Вместе с тем, евразийцы видели свою основную историческую задачу в том, чтобы принести в политический процесс религиозную «правду» и нравственное содержание. При этом религиозная правда в контексте реалий современной политики должна быть раскрыта как правда социальная и политическая, смысл которой состоит в сакрализации, освящении евразийского социально-политического дела. Как полагали евразийцы, необходимо идею «царства трудящихся» связать с религиозной идеей². При этом цель «государства правды» состоит в религиозном и земном спасении и духовном преображении народа. Однако, как считали евразийцы, следование этой цели непосильно для человеческого существа, ибо достичь познания «Правды Божией» мы не в состоянии, что влечёт неизбежную историческую и идеологическую драму.

Особое значение евразийцы придавали условиям выполнения государством возвышенных целей. Условия эти состоят в абсолютной верности народа общественному идеалу «государства правды», а также в непременной повторяемости в душе руководителя государства определённого мировоззрения, преданности традиционной политической линии. По словам П.Н. Савицкого, «важно, чтобы, несмотря на смену лиц, оставался бессмертным один схематический тип личности, с одинаковым «лицом», тот же духовный «образ», «лик», чтобы в душах всех правителей живо было то же «внутри-душевное учреждение»³.

Евразийцы уделяют внимание и вопросу о соотношении «правды» и «справедливости». «Справедливость» - внешнее выражение «правды». Осуществление начал справедливости невозможно без предоставления каждому индивидууму некоторой области свободной деятельности. Евразийцы признавали неотъемлемыми т.н. «основные права» чело­века и общественных союзов и одновременно утверждали об их не­разрывной связи с обязанностями. Самым главным из прав человека евразийцы считали возможность внутреннего, духовного развития. По словам Н.Н. Алексеева, «отрицание этого права уничтожает у человека качество быть человеком и делает нормальное развитие государства невозможным»¹. Но, с другой стороны, в евразийской концепции должен быть не плюрализм, а взаимосвязь конкретных прав и свобод человека, их иерархия, т.е. свободы должны иметь не отрицательный, а положительный смысл, осуществляться во имя идеалов «правды» и справедливости. Эти факторы определяют всё содержание евразийского понимания природы и функций государства.

Одновременно евразийцы призывали понять и принять «правду» тех народов, которые населяют территорию евразийского материка. В частности, Н.С. Трубецкой ещё в книге «Европа и человечество» осуждал всякое стремление к уничтожению многообразия национальных культур и считал нереальными и вредными попытки создания некой единой общечеловеческой культуры.² Православная цивилизация не будет допускать какой бы то ни было нивелировки национально-культурных различий. Ей будет чуждо грубое «русификаторство», способное породить рознь между народами Евразии. Трубецкой в статье «Вавилонская башня и смешение языков» прямо указывает: «Важно, чтобы влияние одной культуры на другую не было подавляющим», чтобы культурные заимствования органически перерабатывались».³

Также несомненна идейная связь евразийства с гегелевской этатистской версией правового государства, отличной как от либерально-демократической версии правового государства, так и от архаических и новейших деспотических и тоталитарных форм правления, в которых господствует произвол и насилие¹. В.С. Нерсесянц пишет по этому поводу: «Обоснованный Гегелем своеобразный правовой этатизм является прямым антиподом ошибочно и тенденциозно приписываемому ему тоталитаризму»². В этой связи, позволим себе воспользоваться оценкой, данной авторитетным ученым гегелевской концепции, в отношении евразийства: в данном случае этатизм также против тоталитаризма.