§ 3. Взаимодействие физики и философии

Как уже отмечалось, одной из наиболее фундамен-шльпых гносеологических проблем физики XX в. явля­ется исследование характера взаимодействия физики е философией. В этом взаимодействии надо различать две стороны: 1) влияние физики на философию; и 2) об­ратное влияние философии на физику.

Рассмотрим последовательно оба аспекта.

Как показывает исюрия взаимоотношения физики с философией в XX в., влияние физики на философию исследовалось в многочисленных трудах как отечествен­ных, так и зарубежных философов науки в форме выяс­нения «философскою значениям фундаментальных фи­зических открытий. Особое место при этом отводилось исследованию «философского значения» теории отно­сительное! и и квантовой механики. В ходе этих иссле-

185

довапий было покачано, что влияние физики на фило­софию связано с уточнением и обобщением философс­ких понятий («категорий») как онтологического, так и гносеологического плана. Такое уточнение и обобще­ние неизбежно влечет за собой также уточнение и обоб­щение связи между ними, что приводит, в свою очередь, к построению, с одной стороны, новой онтологической «модели» реальности (онтологической «картины мира»), а с другой, совершенствованию философских представ­лений об универсальных процедурах («алгоритмах») познания этой реальности.

Одним из наиболее ярких примеров такого влияния физики на философию может служить уже рассмотрен­ная нами (в § 1 гл. I) идея множественности материаль­ных миров в онтологическом смысле («онтологический негео центризм»).

Дело в том, что до появления релятивистской и кван­товой физики такой идеи в истории философии вообще не существовало. Как уже отмечалось (в § 1 гл. I), в фи­лософии вплоть до XX в., многообразие миров рассмат­ривалось только в 3-х аспектах (естественнонаучный, логический и мистический негеоцсптризм). Понятие материального мира било органически связано с онто­логическим геоцентризмом. Идея множественности ма­териальных миров в онтологическом смысле могла бы показаться столь же абсурдной как «круглый квадрат» или «жареный лед». Модифицировать можно было толь­ко «модусы» материального мира, по ни в коем случае не его атрибуты; по той причине, что модификация хотя бы одного из атрибутов, казалось бы, сразу требовала перехода от материального мира к миру идеальному (сверхчувственному, «трансцендентному»).

186

Почему же до появления релятивистской и квантовой физики у философов при всей смелости их воображения не возникло идеи о множественности материальных миров в онтологическом смысле?

Причина этого заключалась в том, что теория отно­сительности и квантовая механика поставили перед фи­лософами совершенно новую методологическую пробле­му — анализ всеобщего содержания атрибутов материи. До возникновения теории относительности и квантовой механики такой проблемы не существовало потому, что неоднородным считалось только особенное содержание атрибутов, а всеобщее молчаливо считалось абсолютно однородным. Поэтому указанный анализ как будто бы не имел никакого смысла.

Например, в евклидовом пространстве рассматрива­лись разные геометрические фигуры — куб, шар, гипер­болоид и т. п. При этом евклидово пространство молча­ливо отождествлялось с пространством как таковым, «пространством вообще». Свойства («особенности») конкретных геометрических фигур при их применении к реальным физическим объектам могли обнаружить различную степень общности (сферических тел могло оказаться меньше, чем кубических, а гиперболических, допустим, больше и т. п.).

Аналогично рассматривались разные промежутки времени, соответствующие разным физическим процес­сам и находящиеся в разных хроноло! ических отноше­ниях друг с другом. Все подобные конкретные «време­на» были фрагментами единого аристотелевского вре­мени, которое отождествлялось с временем как таковым, «временем вообще». Опять-таки, указанные разные про­межутки времени при их применении к реальным про-

187

цессам обнаруживали, вообще говоря, разную степень общности (например, людей с продолжительностью жизни в 50 лет могло оказаться меньше, чем людей с продолжительностью жизни в 30 лет и. наоборот, боль­ше, чем лтодей с продолжительностью жизни в 70 лег).

Точно так же рассматривались движения разных тел по разным траекториям ('круговое, эллиптическое, па­раболическое и т. п.). Движения по разным траектори­ям имели, вообще говоря, разную степень общности (могли наблюдаться в разных множествах реальных объектов), по все они были конкретными («особенны­ми))) проявлениями единого ньютоновского движения, которое отождествлялось с движением как таковым, «движением вообще».

Таким образом, неоднородными (по степени общно­сти) считались лишь «особенные» черты евклидова про­странства, аристотелева времени и ньютонова движения, а их «всеобщие» черты (подобные, например, «плоско­му» характеру евклидова пространства, равномерному характеру «течения» аристотелева времени и «траектор-ному» характеру ньютонова движения) считались одно­родными, поскольку предполагалось, что они примени­мы к любым реальным объектам и процессам.

Что же нового внесли в этот вопрос теория относи­тельности и квантовая механика?

Как мы уже видели, в первой четверти XX века Эйн­штейн показал, что реальное пространство в астроно­мических масштабах должно обладать заметной кривиз­ной. Это обстоятельство физически проявляемся в суще­ствовании полей тяготения. Если бы пространство не было искривлено, полей тяготения не существовало бы. Сам но себе э'ют факт, так сказать, телесного, почти

188

осязаемого воплощения идей неевклидовой геометрии имел совершенно исключительное философское значе­ние. Теперь уже не абстрактно-математически, как это сделали создатели неевклидовой геометрии, а физичес­ки было доказано, что «плоский» характер простран­ства имеет относительно-всеобщее значение. Однако лаже установление этого факта не идет ни в какое срав­нение с открытием другого факта, которого не предви­дел ни один, даже самый смелый п дерзкий в своих спе­кулятивных построениях философ. Речь идет об обна­ружении относительно-всеобщего характера таких «конкретных» особенностей атрибута «время», как рав­номерность длительности и абсолютность одновремен-НОС1И. Известно, что Лоренц и Пуанкаре почти вплот­ную подошли к основным результатам частной теории относительное.! и. Лоренц даже ввел понятие «местное время». Но он не осмелился придать ему физический смысл, ибо равномерность длительности и абсолютность одновременности были для пего непререкаемыми аксио­мами. Отказ от них был равносилен отказу от старых представлений и понятий о самих основах бытия, на что ни Лоренц, ни даже более смелый Пуанкаре не могли ре­шиться. Только гений Эйнштейна оказался в силах «сло­мать» эти понятия и представления. Следует отмстить, что с методологической точки зрения отологический «микроанализ» атрибута «время», осуществленный Эйн­штейном, ничем принципиально не отличается от анало­гичного «микроанализа» атрибута «пространство» Ло­бачевским и атрибута «бесконечность» Кантором, выпол­ненного этими выдающимися математиками в XIX веке. Итак, теория относительности физически доказала относительно-всеобщее значение такой конкретной осо-

189

бенности атрибута «пространство», как его «плоский» характер, но не ограничилась пространством, а распро­странила применявшийся раньше только к пространству онтологический микроанализ на другой атрибут мате­рии — «время», доказав относительно-всеобщее значе­ние равномерности длительности и абсолютности одно­временности.

Аналогичный процесс происходил и в квантовой фи­зике. В XVII веке Ньютоном были сформулированы ос­новные законы классической механики. В них, в конеч­ном счете, были выражены главные «свойства» такого атрибута материи, как пространственное изменение (движение в собственном смысле). При этом молчаливо подразумевалось, что такие конкретные особенности этого атрибута, как траектория (поскольку речь идет об изменении положения) и непрерывность основных ди­намических характеристик (энергии, импульса и момен­та импульса), имеют абсолютно-всеобщее значение.

В 20-х годах XX века, как мы уже видели, была от­крыта механика, существенно отличная от классической. Однако физический смысл главных ее положений вна­чале оставался совершенно неясным. Предпринималось немало попыток разгадать его, но они не давали резуль­татов. И здесь нашлись физики, которые очень близко подошли к раскрытию физического смысла квантово-механического движения, но не смогли поставить все точки над i только потому, что не решались усомниться в абсолютной универсальности такой конкретной осо­бенности атрибута «движение» как траектория. Это были де Бройль и Шрёдипгер. Замечательно, что Шрё-дингеру сразу была ясна необходимость отсутствия у микрообъекта траектории, но это истолковывалось

190

им в том смысле, что микрообъскг ((размазан» в про­странстве.

Вообще поведение Шрёдингера в данном вопросе очень напоминает поведение Лорейна в эпоху закладки фундамента теории относительности. И тот и другой получили основные математические соотношения соот­ветствующих теорий («уравнение Шрёдипгера» и «пре­образования Лоретща»), но как для одного, так и для другого оказалась непосильной «ломка» некоторых он­тологических аксиом. Потребовалась острота ума Гей-зеноерга, чтобы прийти к заключению, что траектория есть чисто эмпирическая особенность атрибута «движе­ние», связанная хотя и с очень широким, но все-таки ограниченным механическим опытом. Если присмот­реться внимательнее к многочисленным «мысленным экспериментам», проведенным Гейзенбергом в 20-х го­дах с целью обоснования принципа неопределенности, можно заметить, что все эти мысленные операции име­ют гораздо более глубокий смысл, чем это может пока­заться с узкоприкладной точки зрения: они представля­ют собой не что иное, как oiitojtoi ический микроанализ атрибута «движение», по своей природе совершенно ана­логичный, например, эйнштейновскому анализу одно­временности.

«Бестраекторность» движения, а также дискретный характер его основных динамических характеристик с онтологической точки зрения вполне эквивалентны '(искривленности» пространства и неравномерности «те­чения» времени. Последнее обстоятельство свидетель­ствует о том, что статистичнос!Ь движения квантовых объектов имеет лишь формально-математическое сход­ство со статистичностыо движения обычных, «клаеси-

191

чсских» объектов; по своему же физическому существу она принципиально отличается от этой последней. Это о шичие заключается в следующем: стагистичность дви­жения «классических» объектов обусловлена случайным характером этого движения; статистичпость же движе­ния квантовых объектов вообще не связана со случай­ностью, а обусловлена всецело и исключительно «бес-траекторпостью» атрибута «движение» в мире кванто­вых явлений. Однако истинная причина статистичности движения квантовых объектов маскируется тем внешним обстоятельс i вом, что в холе исследования квантовых яв­лений мы начинаем со статистики и только потом при­ходим к заключению о «бсстраскторпости». Следова­тельно, процесс познания «переворачивает» действи­тельное отношение между «бестраекторностью» и статистичпостыо. благодаря чему складывается впечат­ление, будто «бестраекторносгь» есть следствие статис­тичности.

Этот процесс очень напоминает процесс получения оптического изображения предмета в человеческом гла­зу: глаз, действуя как камера-обскура, «переворачива­ет» изображение предмета, и требуется специальная ра­бота мозга, чтобы вернуть его в прежнее положение.

Таким образом, квантовая механика дала строгое физическое доказательство того факта, что такие «кон­кретные» особенности атрибута «движение», как траек­тория и непрерывность основных динамических харак­теристик (энергии, импульса и момента импульса), не имеют абсолютно-всеобщего, а имеют лишь относитель­но-всеобщее значение.

Из изложенного ранее ясно, что пространство, время и движение не исчерпывают всего многообразия атри-

192

оугов материи как объективной реальности, которая в принципе (непосредственно или опосредовано) может стать наблюдаемой. Качество и количество, непрерыв­ность и дискретность, элементарность и структурность, феноменологическая закономерность и нефеноменоло-гический закон, возможность (потенциальное бытие) и действительность (актуальное бытие), случайность и не­обходимость, причинность и взаимодействие и т. п. — все это такие универсальные характеристики («черты») материи, которые неотделимы от ее природы и потому называются, в соответствии с терминологией выдающе­юся голландского философа XVTT века Спинозы, «ат­рибутами».

Ввиду диалектической связи всех подобных атрибу­тов, проявляющейся в их «полярном» характере¹, мо­дификация фундаментальных черт одного из атрибутов неизбежно должна затронуть какие-то фундаментальные черты во всех других атрибутах. Поэтому обобщая опи­санные выше результаты философского анализа теории относительности и квантовой механики, трудно не прид­ти к идее об объективной неоднородности всеобщего со­держания асех атрибутов материи и, в конечном счете, к ее необходимому следствию — множественности ма­териальных миров в онтологическом смысле. Зависи­мость модификации одних атрибутов от модификации их «полярных» (диалектических) партнеров (непосред-

Как нетрудно заметить, атрибуты образуют пары взаимно противо­положных атрибуюв, одновременно исключающих и предполагающих •Фуг друга (явление и сушнопь, качество и количество, движение и по­кой, пространство и время, необходимость и случайное!ь, возможность ч действительность п г. п.)

193

ственпых или опосредованных), как ясно из истории формирования релятивистской и квантовой теорий, осо­бенно наглядно проявилась в модификации «свойств» времени после модификации в теории относительности «свойств» пространства и модификации «свойств» де­терминизма и причинности после модификации (в кван­товой механике) «свойств» движения.

i

Рассмотрим теперь другую сторону проблемы — об­ратное влияние философии на физику. Хотя мировоз­зрение, как было отмечено ранее, является одним из важ­нейших «свойств» исследователя (независимо от того, сознает от! это или нет), тем не менее сама практика на­учно-исследовательской работы часто порождает иллю­зию, будто влияние мировоззрения на научное иссле­дование практически равно нулю. Такое представ­ление возникает вследствие того, что на всех стадиях ис­следования (за исключением перехода от умозрителыго-•о к фундаментальному теоретическому) мировоззрение непосредственно не влияет на получаемые результаты. Действительное влияние мировоззрения на любой стадии исследования обнаруживается только тогда, когда ставится вопрос о его роли в формировании на­учных интересов и научных идеалов исследователя. Для того чтобы понять, как это влияние проявляется, надо рассмотреть роль мировоззрения в структуре иссле­дования.

При изучении любого объекта исследователь с само­го начала «смотрит» на него сквозь «призму» той онто­логической «модели» реальности, называемой обычно на популярном языке «картиной мира», которую он счи­тает правильной. Следовательно, онтологический аспект

194

мировоззрения¹ определяет ту априорную установку, с позиций которой исследователь (обычно совершенно бессознательно) подходит к изучаемой предметной об­ласти. Вполне естественно, что из множества возможных проблем, связанных с изучением данной предметной об­ласти, он выбирает ту, которая существенна с точки зре­ния его мировоззрения. Например, на рубеже XIX-XX вв., исследуя излучение света атомами, физики, при­держивавшиеся материалистического мировоззрения (Болышан, Лоренц и др.), очень интересовались пробле­мой строения атомов, но эта проблема казалась совершен­но бессмысленной физикам, разделявшим позитивистские взгляды (Мах, Оствальд и др.). Следовательно, воздействие мировоззрения па научные интересы проявляется в выбо­ре исследователем (под влиянием онтологического аспек­та мировоззрения) определенной проблемы.

У исследователя обычно еще до начала его работы имеется определенное представление о том, какова дол­жна быть в общих чертах «цепочка» познавательных процедур и их результатов, чтобы кратчайшим путем достичь истины. Но такая «цепочка» представляет со-

¹ Oi пол отческую «модель» реальности (млн, что практически то же, >чснпе об объект пвно-упинерсалыюм бытии), построенную на основе обобщения данных «сех конкретных наук, нередко называют «научной Kdpi иной мира». При 1акойтерминологии вопрос об эвристической роли философии в развит и физики приобретет форму вопроса об эвристи­ческой роли «научной картины мира». «Научную картину мира», если гюдмоваться таким нестрогим термином, не следует: 1) противопостав­лять научному мировоззрению как нечто самостон юльное, а не как он­тологический аспект того же мировоззрения; или 2) отождествлять ее с г.п. ^физической картиной мнра>>, ко юрой в современной физике про­ст не существует, ибо до сих пор не решена проблема синтеза релятиви­стских и квантовых принципов.

195

бой некое идеализированное исследование, поскольку реальное исследование всегда содержит множество от-ступлений («зигшов», колебаний, ошибок и г. п.) от иде- _: ализированного случая. Законы исследования пробива-ют себе дорогу «мерси толпу случайностей» (Энгельс) и . проявляются лишь в виде статистической тенденции, Гносеологический аспект мировоззрения определяет тот стиль научно-исследовательской работы, который тот или иной ученый считает наиболее совершенным. Прак-тически этот стиль проявляется, например, в мобилиза-цин тех способностей, которые необходимы для выпол­нения процедур, предусмотренных идеалом научной де-ятельности исследова!еля, и игнорировании и даже подавлении тех. которые этим идеалом не прсдусмотре-пы. Тем же идеалом ученый руководствуется в выборе средств исследования (орудий и условий), литературы, подлежащей наиболее глубокому изучению, и т. п. Та­ким образом, иод влиянием гносеологического аспекта мировоззрения ученый выбирает определенный метод для решения той проблемы, которую он уже выбрал под влиянием онтологического аспекта.

Из изложенного ясно, что влияние философии на на­учное исследование обнаруживается (через формирова­ние научных интересов и идеалов) на всех стадиях ис­следования. Однако из всех проблем исследования са­мой сложной, трудной и фундаментальной является проблема построения новой фундаментальной теории. Поэтому в вопросе о роли философии в научном иссле­довании центральное место принадлежит вопросу о ее роли в формировании научной теории. Этот вопрос зас­луживает специального рассмотрения ешс и потому, что здесь мы сталкиваемся с той уникальной си гуацией. ког-

196

да философия влияет на получение научных результа­тов не только опосредованно, по и непосредственно., Если опосредованное влияние философии имеет место повседневно, то ее непосредственное влияние проявля­ется лишь в эпохи научных революций, т. е. в периоды крутой ломки фундаментальных теоретических понятий.

Чтобы найти удовлетворительное (с точки зрения научного мировоззрения) решение указанной проблемы, надо обратиться прежде всего к истории пауки и посмот­реть, каким образом те или иные философские принци­пы проявляли свою •эвристическую функцию. Особенно пенный материал здесв дает история современной фи­зики. Как известно, философские принципы играли эв­ристическую роль при формировании как теории отно­сительности, так и квантовой теории. Мы рассмотрим этот вопрос сначала на примере общей теории относи­тельности (ОТО), а затем на примере квантовой теории.

Поводом для создания ОТО явилось обсуждение про­блемы происхождения сил инерции в ускоренно движу­щихся челах. Суть проблемы Эйнштейн обычно иллюс­трировал на примере следующего мысленного экспери­мента (рис. 12).

Допустим, что в пустом мироном пространстве сво­бодно висят две жидкие капли. Они состоя т из одинако­вого вещества и находятся в совершенно одинаковом состоянии. Предположим также, что они расположены друг- от друга на таком расстоянии, что силами гравита­ционного взаимодействия между ними можно пренеб­речь. Тогда под влиянием сил поверхностного натяже­ния капли примут сферическую форму. Допустим теперь, что они вращаются друг относительно друга (относи­тельно оси, соединяющей их центры). При этом шар S; сохраняет свою форму, а шар S₂, сплющивается, прини­мая форму эллипсоида вращения. Это означает, что в S_: возникло поле сил инерции, деформирующее S?. Та­ким образом, наблюдается парадоксальное явление: два одинаковых тела, находящиеся в одинаковых условиях, ведут себя неодинаково. В другой форме этот парадокс может быть выражен так: в ускоренно движущемся S₂ возникают силы, ответственность за появление которых нельзя возложить (вопреки требованиям классической механики) на какое-либо другое физическое тело.

В истории физики было предложено два пути реше­ния указанного парадокса — объяснение природы сил инерции Ньютоном и объяснение происхождения этих сил Махом. Согласно Ньютону, неодинаковое поведе­ние Sj и S-, объясняется тем. что они ведут себя неодина­ково относительно третьего объекта — «абсолютного» пространства. Капля S_} покоится относительно этого пространства, a S_: вращается; другими словами, причи­ной появления сил инерции в ускоренно движущемся теле является его *)tfH,j/t'cw/t' относительно «абсолютного» про­странства.

Мах согласен с тем, что нельзя объяснить неодинако­вое поведение двух одинаковых объектов, не привлекая

198

для объяснения какой-то третий объект, по в качестве последнего он указывает не «абсолютное» пространство, а «сферу неподвижных звезд»: S/ покоится относитель­но такой сферы, a S₂ вращается. Таким образом, по Маху, причиной появления сил инерции в ускоренно дви­жущемся теле является взаимодействие этого тела со «сферой неподвижных звезд» (при его движении относи­тельно этой сферы).

Ньютоновское объяснение происхождения сил инер­ции эквивалентно допущению, что «всякое ускоренное движение абсолютно» (принцип абсолютности ускоре­ния); напротив, маховское объяснение эквивалентно до­пущению, что «всякое ускоренное движение относитель­но» (общий принцип относительности, по терминоло­гии Эйнштейна).

Таким образом, на рубеже XIX-XX вв. в теоретичес­кой физике столкнулись два противоположных физичес­ких принципа. Оба они не были выведены индуктивным путем из опыта, но не были получены и дедуктивным путем из уже известных физических принципов: они были созданы, как обычно выражаются физики, «шпу-итивным» путем, т. е. посредством творческого вообра­жения.

Перед Эйнштейном возникла проблема выбора из этих двух принципов одного. Ми известные опытные данные, ни существующие (прошедшие опытную проверку) фи­зические принципы не позволяли сделать такой выбор. Тем не менее Эйнштейн сделал выбор, исходя и^-з следу­ющих соображений.

1. Любое научное объяснение должно удовлетворять принципу причинности. Последний гласит, что одина­ковые причины в одинаковых условиях всегда приво-

199

дят к одинаковым следствиям. Поэтому, если мы стал­киваемся с ситуацией, когда два одинаковых объекта в одинаковых условиях ведут себя неодинаково, мы обя­зательно должны искать причину такого неодинакового поведения во влиянии некоторого третьего объекта. Однако этот третий объект будет причиной реальной, а не фиктивной только в том случае, если он является принципиально наблюдаемым. Последнее означает, что он может наблюдаться не менее чем двумя независимыми способами. В самом деле, если бы он мог наблюдаться только одним способом, тогда, его объективное суще­ствование могло бы быть поставлено под сомнение. Если для объяснения явления В₁ допускается существование объекта А/ (порождающего В/), то наблюдение В, еще не доказывает однозначно существования A_h ибо В_ь вообще говоря, можно объяснить с помощью других объектов (допущение о существовании Л₂, /4 ? и т. д.). Для того чтобы быть уверенным в действительном существо­вании aj необходимо, чтобы существовало некоторое другое явление В₂, с помощью которого А / можно было бы наблюдать независимо от ei о наблюдения с помощью В/. Другими словами, принципиально наблюдаемый объект - 'ют. наблюдение которого всегда можно про­контролировать другим (независимым от предыдущего) способом. Без такого контроля нельзя быть уверенным, что результат исходного наблюдения не есть продукт субъективных ошибок (иллюзии, фантазии и т. п.) или погрешностей приборов.

Таким образом, Эйнштейн исходил из предположе­ния, что принцип причинности приобретает реальный смысл и действительное практическое значение лишь при условии, что он сочетается с принципом наблюда-

200

емости: «Мы спрашиваем теперь: по какой причине тела Sj и S₂ ведут себя различно? Ответ на тгот вопрос может быть только тогда признан удовлетворительным с теоре­тико-познавательной стороны, когда обстоятельство, ука­чанное в качестве причины, является наблюдаемым опыт­ным фактом: ибо закон причинности только тогда имеет смысл суждения о явлениях в мире нашего опыта, когда в качестве причин и следствий в конечном итоге оказыва­ются лишь факты, могущие быть наблюдаемыми».¹

Из сказанного выше ясно, что принцип наблюдаемо­сти в интерпретации Эйнштейна не имел ничего общего с берклеанским «существовать — значит быть воспри­нимаемым». Если берклеапский принцип (разделявший­ся Махом) субъективировал критерий существования, то эйнштейновский принцип, напротив, ставил своей целью устранить субъективизм из критерия существо­вания.

2. Несмотря па то, что ньютоновское представление об «абсолютном» характере пространства и времени прочно укоренилось в пауке, Эйнштейн считал гораздо более правдоподобным, что свойства и самое существо­вание пространства и времени зависят от свойств и су­ществования движущейся материи: «Мне хотелось по­казать, что пространству и времени нельзя с необходи­мостью приписать раздельное существование, независимо от действительных объектов физической ре­альности, Физические объекты находятся не в простран­стве, но эти объекты являются пространственно протя-

Эйнштейн А. Основы общей теории относительности/Пришит от­носи и-лыюсти/Под ред. В. К. Фредериксл, Д. Д. Иваненко. М.„ Л.. 19.Ч5,

20]

женными. На этом пути концепция «пустого простран­ства» теряет свой смысл».¹

Нетрудно понять, что все описанные соображения Эй­нштейна, а именно: принцип причинности, принцип на­блюдаемости и принцип относительности пространства и времени. — являются некоторыми мировоззренческими установками. Поскольку в той форме, в которой они здесь сформулированы, они затрагивают универсальные чер­ты бытия и познания, постольку их философский харак­тер вполне очевиден. Вопрос о том, каким образом пере­численные выше философские принципы сформирова­лись в сознании Эйнштейна, совершенно особый вопрос, выходящий за рамки обсуждаемой здесь темы. Существуют, однако, веские основания полагать, что принцип причинности сформировался у Эйнштейна глав­ным образом под влиянием некоторых сторон философ­ской системы Спинозы, принцип наблюдаемости — под влиянием некоторых аспектов философии Маха, а прин­цип относительности пространства и времени -- под вли­янием некоторых аспектов философии Декарта.

Каким же образом с помощью указанных философс­ких принципов Эйнштейн выбрал из двух физических принципов (принципа абсолютности ускорения и обще­го принципа относительности) один? Как мы уже виде­ли, принцип абсолютности ускорения предполагает' су­ществование «абсолютного» пространства. Понятие о таком пространстве было введено Ньютоном, чтобы объяснить происхождение сил инерции в ускоренно дви­жущихся тел ах. С первого взгляда может показаться, что

¹ ЭшшггеГш Л.Ожоснтелыюсн, и проблема просфанства/Собр. науч. фулов. М.. 1965. I. 2. с. 744.

202

благодаря этому «абсолютное» пространство является у Ньютона принципиально наблюдаемым объектом. С точки зрения Ньютона, когда мы наблюдаем сплю­щивание вращающейся капли (см. рис. 12), мы косвен­но наблюдаем «абсолютное» пространство. Поэтому Ньютон и считал себя вправе утверждать, что «абсолют­ное» пространство может быть причиной появления сил инерции. Нетрудно, однако, заметить, что дело обстоит -так лишь до тех пор. пока мы не комбинируем принцип причинности с принципом наблюдаемости (в смысле Эй­нштейна). Как только мы подходим к анализу парадокса с двумя вращающимися шарами с точки зрения такой комбинации, мы сразу обнаруживаем, что ньютоновское «абсолютное» пространство в действительности являет­ся обьектом принципиально ненаблюдаемым: оно приду­мано дли объяснения сил инерции, по его нельзя наблю­дать независимо от наблюдения этих сил. Значит, прин­цип абсолютности ускорения противоречит принципу наблюдаемости. Но тем самым он противоречит и прин­ципу причинности, ибо «абсолютное» пространство как принципиально ненаблюдаемый объект может быть толь­ко фиктивной, а не реальной причиной чего бы то ни было. С этой точки зрения, попят ие «абсолютного» про­странства при объяснении происхождения сил инерции играет фактически ту же роль, какую играло понятие «скрытых качеств» у средневековых схоластов.

Таким образом, принцип абсолютности ускорения не­совместим со всеми тремя указанными выше философски­ми принципами. В то же время общий принцип относи­тельности прекрасно согласуется с ними. При объяснении сил инерции он ставит на место принципиально ненаблю­даемого «абсолютного» пространства «сферу неподвиж­ных звезд», которая является принципиально наблюдае-

203

мой (ее можно наблюдать как посредством вызываемых ею инерционных эффектов, так и независимо от этого, на­пример путем наблюдения излучаемого ею света). Значит, она является не фиктивной, а реальной причиной. Совме­стимость такого объяснения сил инерции с принципом от­носительности пространства очевидна.

Для построения ОТО выбор общего принципа отно­сительности был, однако, недостаточен: требовался еще так называемый принцип единства гравитации и мет­рики (ПЕГМ). Последний исторически был связан не с проблемой объяснения происхождения сил инерции, а с проблемой объяснения происхождения гравитационных сил. Согласно ПЕГМ причиной появления гравшацион-ных сил является изменение метрики пространства-вре­мени. Известно, что до появления ОТО существовали разные механистические попытки объяснения сил гра­витации. Они пытались свести гравитационное поле или к «полю» давлений в гипотетической корпускулярной среде, или к «полю» деформаций в не менее гипотети­ческой эфирной среде и т.п. И здесь мы вновь сталкива­емся с ситуацией, в методологическом плане совершен­но аналогичной описанной выше. Опять-гаки имелось множество различных вариантов решения физической проблемы. Каждый такой вариант мог бьпь выражен в виде некоторого физического принципа. Каждый такой пришит был продуктом творческого воображения ис­следователя. Вновь возникала проблема выбора, и опять-таки этот выбор (при существующем стечении об­стоятельств) не мог быть осуществлен ни с помощью опытных данных, пи с помощью прежних физических принципов. Замечательно, что в сложившейся ситуации Эйнштейн вновь сделал выбор с помощью философских соображений, причем тех же самых, которые уномипа-

204

лись выше. Существенно, что этот выбор был связан с критикой Эйнштейном оснований созданной им самим специальной теории относительности:

«Точно так же. как с ньютоновской точки зрения ока­залось необходимым ввести постулаты tempus est absolutum, spatium est absolutum, так с точки зрения спе­циальной теории относительности мы должны объявить continuum spatii et tcmporis est absolutum». Но «представ­ление о чем-то (пространственно-временной континуум), что воздействует само, но на что нельзя воздействовать, противоречит присущему пауке методу мышления»'. «Поскольку не только классическая механика, но и тео­рия относительности в узком смысле (т. с. СТО — В. Б.) обладают- этим фундаментальным недостатком, я и по­ставил своей целью обобщить ieopino относительности таким образом, чтобы устранить его»².

Из сказанного ясно, что построение ОТО началось с поиска двух ее исходных принципов (общего принци­па относительности и ПНЕМ). Оба эти принципа не были «выведены» (индуктивно из опыта или дедуктив­но из прежних физических принципов), а были выбра­ны из множества возможных вариантов, являющихся продуктом фантазии физиков. Этот выбор стал возмо­жен лишь благодаря использованию некоторых фило­софских принципов. При этом существенно подчерк­нуть, что описанные физические принципы не могли быть получены путем дедуктивного вывода из указан­ных философских принципов, ибо последние допуска­ли, вообще говоря, и другие физические принципы, от-

Л. Сущность гсорпм о'пюсптелыюеж. М.. 1955. с. 52 53. "}Гшш1сПи Л. Собр. науч. фудов. М.. 1%5. т. 1- с. 392.

205

личные от общего принципа относительности и ПЕГМ. Другими словами, те философские принципы, которы­ми пользовался Эйнштейн, делали возможным одно­значный выбор только по отношению к данному мно­жеству возможных конкретных вариантов решения про­блемы. При другом множестве вариантов результаты выбора с физической точки зрения могли быть суще­ственно другими. Именно по этой причине описанные философские принципы играли роль не исходных посы­лок для получения дедуктивным путем каких-то след­ствий, а роль селекторов для отбора. Тем самым исто­рия формирования ОТО преподала нам два важных уро­ка; I) философские принципы продемонстрировали свою эвристическую роль, вскрыв несостоятельность позити­вистского нигилизма; 2) эту роль они продемонстриро­вали таким путем, который принципиально отличался от пути, предлагавшегося натурфилософами.

Хотя этот результат весьма интересен, но остается открытым вопрос об его общности: является ли такая процедура эвристической роли философии характерной только для ОТО или она имеет более общее значение? Чтобы ответить па этот вопрос, необходимо рассмот­реть роль философии в формировании совершенно дру­гой отрасли физики, а именно квантовой теории.

Посмотрим теперь, какую роль играли философские принципы при построении квантовой механики (1924-1928). Здесь главной проблемой была проблема правиль­ной интерпретации обнаруженного на опыте корпуску-лярно-волнового дуализма (КВД) мпкрообъектов.

Было предложено два решения указанной проблемы: 1) интерпретация де Бройля на основе модели волны-пилота и 2) интерпретация Бора па основе принципа дополнительности. Суть дебройлевекой интерпретации

206

состояла в том, что к одному и тому же микрообъекту одновременно применимы как классическое понятие кор­пускулы, гак и классическое понятие волны. Согласно же боровской интерпретации к одному и тому же мик­рообъекту классические понятия корпускулы и волны применимы не одновременно, а последовательно. По­скольку иод «корпускулой» подразумевался объект, ло­кализованный в макроскопическом пространстве и мак­роскопическом времени, постольку корпускулярное опи­сание поведения микрообъекта было эквивалентно макроскопическому пространственно-временному опи­санию. С другой стороны, волновое описание в силу

соотношений v = -f- и k= связывалось с импульсно-

h h

-энергетическим описанием, т. е. с применением зако­нов сохранения энергии Е и импульса р. Так как после­дние были связаны е принципом макроскопической при­чинности, то тем самым волновое описание поведения микрообъекта становилось эквивалентным его макро­скопическому причинному описанию. В силу указанных обстоятельств в основе обеих интерпретаций лежали два разных физических принципа.

В случае интерпретации дс Бройля: при описании по­ведения микрообъектов на языке макропонятий макро­скопическое пространственно-временное и макроскопи­ческое причинное описания совместимы друг с другом (принцип унитарности описания)

В случае интерпретации Бора: при описании поведе­ния микрообъектов на языке макропопятий макроско­пическое пространственно-временное и макроскопичес­кое причинное описания взаимоисключающ друг друга (принцип дополнительности описания).

207

Вновь возникла проблема выбора, и вновь складыва­ется впечатление, что роль философии здесь была равна пулю, поскольку выбор был произведен посредством анализа различных экспериментальных ситуаций: опи­сание экспериментов на основе принципа унитарности приводило к логическим противоречиям, тогда как принцип дополни!ельноети гарантировал непротиворе­чивость описания.

Поставим, однако, опять вопрос: почему из множества возможных интерпретаций КВД дс Вройль выбрал ин­терпретацию на основе принципа унитарности, а Бор — па основе принципа дополнительности еще до того, как с помощью этих интерпретаций были подвергнуты ана­лизу различные эксперименты?

В случае дс Бройля ответ на этот вопрос таков. Де Бропль исходил из картезианского постулата, что любое явление природы может быть сведено к некоторой мак­роскопической механической модели. Последняя же пред­полагает обязательную совместимость макроскопическо­го пространственно-временного и макроскопического причинного описания. Поэтому очевидно, что картези­анский принцип «механического» моделирования в про­цессе сортировки (отбора) различных возможных интер­претаций допускал только такие, которые были связаны с принципом унитарности. Напротив, Бор руководство­вался совершенно иной методологической установкой: «Всякое новое знание является нам в оболочке старых по­нятий, приспособленной для объяснения прежнего опы­та, и всякая такая оболочка может оказаться слишком уз­кой для того, чтобы включить в себя новый опыт».¹ Это

означает, что при переходе от исследования матери­ального мира одной природы к материальному миру дру­гой природы неизбежен выход за границы применимости старой системы понятий (приспособленной для познания первоначального мира). Как следствие такого выхода по­является своеобразный антагонизм между разными по­нятиями (из старой системы понятий). Другими словами, в рамках старой системы понятий возникают противоре­чия. Последние, однако, существенно отличаются от обычных логических противоречий тем. что они не свя­заны с какими-либо логическими ошибками в ходе ана­лиза того или иного опытного материала, а обусловлены исключительно и всецело выходом за границы их приме­нимости. Чтобы отличить их от обычных логических про­тиворечий, их лучше называть антиномиями.

Бор выразил это различие между логическими про­тиворечиями и антиномиями в форме учения о двух ви­дах истин: существуют истины «простые» и «глубокие»; в случае «простых» истин противоположные им утвер­ждения ошибочны, в случае «глубоких» противопо­ложные утверждения тоже правильны¹.

Таким образом, в основе рассуждений Бора при по­исках им правильной интерпретации КВД лежал свое­образны!! принцип антипомичпости познания: при пе­реходе от мира одной природы к миру другой природы в старой системе понятий неизбежно должны возникать особые противоречия (антиномии).

Как уже отмечалось(гл. Г, § 2), не требуется особой проницательности, чтобы заметить сходство этой мето-

Бор II. Лгомния физика и человеческое познание. М., 1961, с. 95.

208

¹ Фейнберг Н. Д. Научное гворчесшо Нильса Бора ./в кн.: Нильс Бор: жизнь и творчество/Под ред. Б. Г. Кузнецова. М,. 1967.

209

дологической установки Бора с так- называемой «нега­тивной» диалектикой Канта. Напомним, что, согласно Капту, при переходе от мира «явлений» к миру «вещей в себе» в рамках системы фундаментальных понятий (приспособленных, по его мнению, для познания лишь «явлений») неизбежно возникают антиномии. Вместе с тем между принципом аптиномичпосги Бора и анало­гичным принципом Канта имеется и существенная раз­ница. Во-первых, у Бора речь идет о переходе от мате­риального мира одной природы к материапьному же миру другой природы; Кант же юворит о переходе от мира «явлений» (г. е. восприятий) к миру непознавае­мых «вещей в себе». Во-вторых, антиномии Бора пред­полагают несовместимость тех фундаментальных поня­тий, которые раньше были совместимыми; у Канта же антиномичность связывается с совместимостью тех по-НЯ1ИЙ, которые раньше были несовместимыми.

Тем не менее, существуют серьезные основания пола­гать, что указанное сходство идеи антипомичности по­знания у Бора и Канта не является случайностью и что боровский принцип аптиномичности познания был на­веян в какой-то мере «негативной» диалектикой Канта.

Очевидно, что физик, руководствовавшийся принци­пом антиномичности познания, при выборе из множе­ства возможных интерпретации КВД должен был исклю­чить все ге интерпретации, которые игнорировали ан­тиномичность познания, и принять во внимание только те, которые учитывали последнюю. Но интерпретации, связанные с принципом унитарности, как раз игнори­ровали антиномичнос1ь, а интерпретации, основанные на принципе дополнительности, учитывали ее. Во г по­чему Бор предпочел свой принцип дополнительности каким-либо другим физическим принципам.

210

Нетрудно заметить, что имеется удивительное сход­ство между познавательными процедурами, посредством которых философские принципы играли эвристическую роль при формировании теории относительности, и теми процедурами, посредством которых эти принципы были использованы при построении квантовой теории. Это сходство заключается прежде всего в том, что в обоих случаях решающая роль в построении теории принад­лежит операции выбора (селекции) и, следовательно, эв­ристическая функция философских принципов по своей природе является не дедуктивной, а селективной. Но выбор невозможен, если нет некоторого множества ва­риантов, из которого можно выбирать. Как ясно из рас­смотренных выше примеров, это множество образуется путем создания необычных комбинаций из компонент ста­рого знания (своеобразных «сфинксов» и «кентавров»), т. е. путем творческого воображения (а не путем индук­тивного вывода из опыта или дедуктивного вывода из известных принципов). Следует подчеркнуть, что такое «комбинирование» является отнюдь не механическим объединением разных представлений, а органическим синтезом их, в процессе которого каждая из компонент подвергается существенной модификации. Именно по­этому в ходе подобного «комбинирования» возникают качественно новые представления и понятия.

Таким образом, т ворческое воображение создает сво­еобразный «фон» (множество возможных теоретических программ, или «поле возможных решений», по выраже­нию Л. Поликарова) па котором начинает действовать селективная способность исследователя. Подавляющее большинство создаваемых таким путем комбинаций не имеет никакого отношения к объективной реальности

211

и представляет собой не что иное, как своего рода умоз­рительный «мусор» («спекулятивные построения»). Од­нако, когда число комбинаций очень велико (достигает астрономических значений), становится весьма вероят­ным существование среди них такой (единственной) ком­бинации, которая адекватно отражает существенные черты исследуемой сферы объективной реальности. Практически соответствие указанной комбинации не­которой области реальности может быть установлено следующим образом: в отличие от спекулятивных ком­бинаций эта комбинация обладает замечательной спо­собностью объяснять известные (в данной предметной области» эмпирические закономерности и предсказывать в согласии с экспериментом новые эмпирические зако­номерности.

Итак, сделать фундаментальное теоретическое откры­тие - значит не что иное, как найти способ извлечь из кучи мусора «жемчужное зерно». С первого взгляда ка­жется, что проблема может быть решена последователь­ной экспериментальной проверкой предсказаний, выте­кающих из всех комбинаций (метод проб и ошибок). Действительно, когда число вариантов невелико, такой путь вполне эффективен. Однако, когда оно достигает астрономических значений, этим методом действовать нельзя, ибо не хватит жизни никаких поколении.

Таким образом, на пути построения новой фундамен­тальной теории неизбежно возникает своеобразный «се­лективный» парадокс: чтобы выбрать из множества воз­можных комбинаций единственную истинную, ее надо экспериментально проверить, но. чтобы ее можно было проверить, ее надо предварительно выбрать. Очевидно, что этот парадокс может быть разрешен лишь путем

212

привлечения какого-то внеэмпири чес кого и внстеорети-чсского (в конкретно-научном смысле) фактора. Как ясно из истории физики, таким фактором являются имен­но философские принципы. Они ограничивают множе­ство вариантов до О1раниченного подмножества, после чего уже можно действовать методом проб и ошибок.

Из рис.13 видно, ч го философские принципы осуще­ствляют, вообще говоря, двоякую селекцию: «потенци­альную» (пунктирный круг) и актуальную (сплошной круг). Когда число комбинаций очень велико, не только их проверка, по и само их консфуирование заняло бы столько времени, что было бы практически неосуществи­мо. Поэтому, для того чтобы можно было реально со­здать какое-то множество действительных комбинаций, надо предварительно ограничить (до ограниченного подмножества) множество возможных комбинаций. Эго особенно наглядно было видно при анализе эврисшчес-

кой роли философских принципов в построении кван­товой теории. Другими словами, исследователь практи­чески строит только те комбинации, которые согласу­ются с некоторыми его мировоззренческими установка­ми, и безусловно отказывается от конструирования таких комбинаций, которые противоречат данным ус­тановкам. Это делает понятным, почему в реальной практике научного творчества никогда не конструиру­ются асе комбинации, в принципе могущие быть пост­роенными в рамках той информации, которой исследо­ватель (и далее все сообщество исследователей) распо­лагает. «Потенциальная» селекция (т. е. отбор не из действительных, а из возможных комбинаций) интерес­на в двух отношениях: а) философские принципы при­меняются здесь всегда неявно, т. е. бессознательно; б) она показывает, что философские принципы при фор­мировании повой теории обладают своего рода «конст­руктивной» функцией (помогают не только отбирать ком­бинации, но и создавать их). Однако «конструктивная» функция философских принципов не есть что-то отличное от их селективной функции, а есть разновидность после­дней (выбор не из действительного, а из возможного).

После того как множество действительных комбина­ций построено, возникает потребность в «актуальной» селекции (т. е. в выборе из действительных комбинаций). На этой ступени философские принципы могут приме­няться как неявно, так и явно, причем как в том случае, когда число вариантов еще достаточно велико, так и в том случае, когда оно мало, но науке еще неизвестны опытные данные, с помощью которых можно было бы произвести отбор. Именно с этим последним случаем мы встретились при анализе эвристической роли философ-

214

ских принципов в формировании ОТО. Однако отбор с помощью философских принципов всегда имеет лишь вспомогательный характер: он создает необходимые ус­ловия для окончательного отбора с помощью опыта (тогда, когда появляются новые опытные данные).

Итак, в первом приближении фундаментальное тео­ретическое открытие есть результат взаимодействия трех главных факторов: 1) творческого воображения {созда­ние множества комбинаций); 2) мировоззрения¹ (огра­ничение этого множества) и 3) опыта (выбор путем пе­ребора).

Возникает, однако, вопрос: является ли ограничение с помошью философского мировоззрения достаточно сильным, чтобы позволить включить опыт в качестве средства отбора? Боле детальный анализ истории фор­мирования фундаментальных физических теорий пока­зывает, что. вообще говоря, не является: селективная функция философских принципов должна быть усиле­на селективной функцией теоретических парадоксов и ма­тематических аксиом. Это значит, что: 1) из множества возможных умозрительных моделей, удовлетворяющих

При чтом. однако, слелдс: отметить, что селектминая функция миро­во "прения имее'1. как покрывает история фишки, не глобальный, а лу-ки.1ьпмй характер. Это значик чю в реальной пракжке научного твор­чества при выборе 1еоретлческих принципов из множества умофшель-пых используется не вся oino.noi ичеекая «модель» реальности (или. как утверждают некоюрыс методологи, «научная картина мира»), а юлько ее o'i дельные фрагменты, описываемые соотнес дующими философским принципами. Мы яо видели на примере истории формирования общей теории относительности и квантовой механики. "Эйнштейн даже как-го "(аметил, чю в использовании философских принципов ([пипки часто бываю[ большими «оппортунистами», набегая следовать жестким ipe-'ювпнпям какой-'io одной философской системы. Такое повеление, ко­нечно, снячано со страхом оказаться в плену ненаучной философии.

215

данному философскому принципу (принципам), следу­ет выбрать такое подмножество, которое решает фун­даментальный теоретический парадокс, возникший при попытке объяснить новое эмпирическое знание с помо­щью старого теоретического знания; 2) из множества моделей, удовлетворяющих философскому принципу и решающих теоретический парадокс, следует выбрать такое еще более узкое подмножество, которое удовлет­воряет определенной математической аксиоме (аксио­мам). Только при включении во взаимодействие селек­тивной функции теоретических парадоксов и математи­ческих аксиом отбор на основании философских принципов приобретает действительную эвристичность.

Мы видели, что эвристическая функция философских принципов по своей природе всегда «селективна». Но можно ли утверждать обратное, а именно: что всякая селективная функция эвристична? Оказывается, что нет: селективная функция указанных принципов может быть, вообще говоря, как эвристичной («позитивная» роль фи­лософии), так и антиэвристичпой («негативная» роль философии). Все зависит от того, о каких философских принципах идет речь.

Рассмотрим конкретный пример, связанный с ролью философии в формировании специальной теории отно­сительности (СТО). Как известно, три выдающихся уче­ных — Лоренц, Пуанкаре и Эйнштейн — почти одно-. временно подошли вплотную к фундаментальному тео­ретическому открытию — формулировке специального принципа относительности, который лежит в основе СТО. Тем не менее открытие было сделано только од­ним из них — Эйнштейном. Это тем более странно, что. по своим субъективным способностям и уровню квали-. фикации все три исследователя не очень значительно..

отличались друг от друга. Вес трое нашли независимо друг от друга математическую структуру, выражающую специальный принцип относительности (преобразования Лоренца). Но открыть специальный принцип относитель­ности — значило найти правильную физическую интер­претацию этой структуры. Возникает вопрос: почему из множества возможных интерпретаций преобразований Лоренца только Эйнштейн выбрал правильную, основан­ную па представлении об изменении свойств простран­ства и времени (в движущихся системах отсчета), а Ло-репц и Пуанкаре выбрали неправильную, связанную с представлением о существовании особых эффектов, ком­пенсирующих отклонение от относительности в рамках ньютоновых пространства и времени («контракционная гипотеза»)? Анализ этого вопроса показывает, что это есть прямое следствие тех различных мировоззренческих установок, которые были использованы тремя исследо­вателями в качестве селекторов для отбора. Эйнштейн молчаливо руководствовался принципом объективной относительности пространства и времени (т. е. зависи­мости пространства и времени от материи); Лоренц — принципом объективной универсальности нью гоновских пространства и времени (т. е. всеобщности пространства и времени, не зависящих от материи); Пуанкаре — прин­ципом субъективной относительности пространства и времени (т. е. зависимости пространства и времени не о г материи, а от условного соглашения между учеными, сле­довательно, от сознания).

Как известно, правильная интерпретация преобразо­ваний Лоренца требовала придать так называемому местному времени / буквальный физический смысл. Та­кая интерпретация г допускалась мировоззренческой установкой Эйнштейна и безусловно исключалась со-

217

ответствующими установками Лоренца и Пуанкаре. В отношении установки Лоренца это очевидно, в отно­шении же Пуанкаре требуются пояснения. Как конвен-пионалист, Пуанкаре, естественно, допускал самые раз­личные интерпретации, включая и интерпретацию, свя­занную с изменением свойств пространства и времени. Но как тот же конвенционалист, из нескольких конвен­ций он считал предпочтительнее ту, которая была «удоб­нее». «Удобнее» же, с его точки зрения, была та, кото­рая была «проще». Так как «ломка» общепринятых в науке данного периода фундаментальных понятий все­гда является очень «сложным» актом, то при таком ме­тодологическом подходе естественно было признать более «простой» (и, следовательно, более «удобной») ин­терпретацию, не требовавшую подобной «ломки», т. е. интерпретацию па основе контракционной гипотезы. Другими словами, принцип конвенциональное™ про­странства и времени представлял своеобразные «шоры», которые помешали Пуанкаре придать t объективный смысл и тем самым сделать правильный выбор.

Аналогичную ситуацию можно наблюдать, изучая процесс формирования квантовой механики. Как уже отмечалось, диалектический принцип антиномичпости познания помог Бору выбрать из множества возможных интерпретаций корпускулярно-волнового дуализма пра­вильную (принцип дополнительности). В то же время для обоснования принципа дополнительности Бор выдвинул принцип «неконтролируемого» возмущения микрообъ-скта макроприбором. Согласно последнему, описание микрообъекта потому имеет «дополнительный» харак­тер, что при взаимодействии с макроприбором микро­объект постоянно подвергается «неконтролируемому» возмущению. На вопрос о том, почему Бор из множе-

218

егва возможных обоснований дополнительности выб­рал указанный принцип, можно дать следующий ответ: потому что при таком отборе он руководствовался ин­детерминистическим принципом «неконтролируемого» возмущения субъектом объекта, который он заимство­вал у Джемса. Таким образом, если один философский принцип помог Бору найти правильную интерпретацию корпускулярпо-волнового дуализма, то другой способ­ствовал выбору неправильного обоснования этой интер­претации, ведущего, в конечном счете, либо к агности­цизму, либо к солипсизму.

Рассмотренные примеры наглядно иллюстрируют ту мысль, что эвриетична селективная функция только принципов научного мировоззрения; селективная же функция принципов ненаучного мировоззрения антиэв-ристичпа. Отсюда понятно ньютоновское: «Физика, бе­регись метафизики!» Как известно под «метафизикой» Ньютон подразумевал современную ему схоластическую философию, которая была далека от принципов науч­ного мировоззрения. Антиэвристическая селективная функция иллюстрируется рис. 14.

Сказанное с первого взгляда противоречит фактам двоякого рода. С одной стороны, п истории науки изве­стны случаи, когда ученый, находившийся под влияни­ем философа, мировоззрение которого в целом было далеким от научных требований, приходил к построе­нию правильной теории. С другой стороны, известны случаи, когда исследователь, находившийся под влия­нием научной философии, приходил к созданию совер­шенно ошибочной теории.

Замечательно, что учет селективной функции фило­софских принципов, действующих на множестве возмож­ных теоретических программ (рис. 13 и 14), позволяет легко объяснить такие парадоксальные ситуации. Рас­смотрим сначала первую из них. Мы уже видели, что селективной функцией обладают определенные фило­софские принципы. При этом одни из них могут обла­дать эвристической функцией, а другие — антиэвристи­ческой. Наконец, существуют и такие философские прин­ципы, которые в той предметной области, которую изучает исследователь, и в той информационной облас­ти, ко-юрой он располагает, вообще не имеют селектив­ной функции. Другими словами, селективная функция философских принципов, вообще говоря, не абсолют­на, а относительна: она зависит от предметной и ин­формационной области. Например, если ученый изуча­ет свойства пространства и времени и в то же время до­пускает, что вне пространства и времени существует некий принципиально ненаблюдаемый объект, который никак не связан с пространством и временем. Другими словами, философский принцип не может обладать се­лективной функцией там, где обсуждаются проблемы, к которым он не имеет отношения.

220

Предположим теперь, что мировоззрение ученого со­стоит из двоякого рода принципов:!) обладающих в рассматриваемой предметной и информационной об­ласти эвристической функцией, и 2) не имеющих в ука­занной предметной и информационной области селек­тивной функции вообще. Тогда вполне естественно, что данный ученый (при прочих равных условиях) сможет построить правильную теорию, несмотря на наличие в его мировоззрении ошибочных установок. Возможен, однако, и еще более парадоксальный случай, когда в ми­ровоззрении ученого сочетаются принципы, обладаю­щие в данной предметной и информационной области эвристической функцией, с принципами, которые име­ют в ней ангиэвристическую функцию. Тогда получит­ся весьма драматический итог: исследователь, букваль­но «упираясь» в великое открытие «лбом», не сможет его сделать, остановившись на полпути. Это объясняет­ся тем, что антиэвристическая функция ошибочных принципов сведет на нет эвристическую функцию пра­вильных принципов (рис. 15).

PaccMOipHM теперь парадоксальную ситуацию, о ко­торой мы упоминали выше. Мы уже видели, что фило­софские принципы являются одним из 5 факторов, уча­ствующих в построении новой фундаментальной теории. Кроме них, не менее важным факторами являются твор­ческое воображение, теоретические парадоксы, матема­тические аксиомы и опыт. Очевидно, что если вообра­жение исследователя недостаточно богато и поэтому не сконструировало (среди множества возможных комби­наций) единственную истинную комбинацию, то сколь бы правильными и глубокими ни были используемые для отбора философские принципы, они будут бессиль­ны помочь найти истинный вариант, ибо последнего в множестве возможных вариантов просто нет. С дру­гой стороны, даже при наличии такого варианта и «бе­зупречности» философских принципов успех еще отнюдь не гарантирован: ведь окончательный отбор из выделен­ного с помощью философских принципов подмножества осуществляется только посредством опыта; если же пос­ледний ставится неудовлетворительно, то из указанно­го подмножества может быть выделен ошибочный ва­риант. Все это свидетельствует о том, что без высокой квалификации и индивидуального таланта никакое ми­ровоззрение ничего не может дать: оно является необхо­димым условием успеха, но отнюдь не достаточным.¹

Кроме роли воображения, юорсгичсских парадоксов, математичес­ких аксиом и омьпа. для успеха принципов научного мирово ирепня в процессе отбора необходим еще учет оиюстсдыюсш селективной фун­кции последних: надо уметь ivi различных принципов этого мировоззре­ния выбирать такие, которые mmcioi опюшемис к обсуждаемым конк-речпонаучпым проблемам и поэтому в данной предметной и информа­ционной области обладаю! селекншпой функцией,

222

Проблемой выбора в научном исследовании ученые и философы интересовались уже давно. Одним из первых, кто указал на связь научного поиска и совершаемого в процессе такого поиска открытия с процедурой выбо­ра, был Лейбниц. В начале XX в. па особое значение этой проблемы для научного творчества обратил внимание Пуанкаре¹. Девиз Пуанкаре «творить — значит выби­рать» содержит в себе, как мы видели, глубокую истину.

В последующие i оды на Западе эта проблема подвер­глась анализу в работах Поппера, Маргснау, Куна, Ла-катоса, Тулмсна, Вартофского и др. С точки зрения ис­пользуемых селекторов большинство концепций выбо­ра, развитых со времени Пуанкаре в западной «философии науки», можно разделить на две группы: 1) иррациональные и 2) формальные.

Типичным примером концепции первого thiih явля­ется концепция Пуанкаре. Согласно Пуанкаре-, роль селектора при отборе умозрительных «комбинаций» играет эстетическое чувство: ученый отбрасывает «не­красивые» комбинации и выбирает только «красивые». То, что эстетическое чувство играет важную роль в про­цессе выбора, не вызывает сомнения. Недостаток кон­цепции Пуанкаре заключается не в признании роли эс­тетического чувства в осуществлении процедуры выбо­ра, а в отказе от постановки вопроса, что лежит военове указанного чувства. Другими словами, иррационализм Пуанкаре заключается в утверждении, что некий «бес­сознательный» фактор (эстетическое чувство) является первичным (не подлежащим дальнейшему анализу) фак­тором при отборе. Между тем «красивой» комбинащь

Пуанкаре А. Паука и метод. СПб, 1910, с. 55-56, 64-69. ^; Там же. с. 55-56, 64-69.

223

ей обычно считается та, которая позволяет объяснить максимум экспериментальных результатов при миниму­ме теоретических средств. Такая комбинация соответ­ствует идеалу теории. Однако история пауки свидетель­ствует о том (ср. нападки некоторых физиков на теорию относительности и квантовую механику вскоре после их создания), что ученый считает комбинацию «красивой» только в том случае, если она дает максимум результа­тов при минимуме затраченных средств в рамках его.ми­ровоззрения. Таким образом, «красота» теории опреде­ляется ее соответствием идеалу теории, а последний оп­ределяется мировоззрением. Но эго значит, что выбор на основе эстетического чувства есть метафорическая (иносказательная) форма выбора с помощью философ­ских принципов. Эстетическое чувство выступает как своеобразная эмоциональная «окраска» селективной функции философских принципов.

Типичным примером формальной концепции выбо­ра является концепция Маргепау¹. В этой концепции признается, что решающую роль в осуществлении про­цедуры выбора играют не эмоциональные, а рациональ­ные соображения. Под последними понимаются мето­дологические правила, которыми должен руководство­ваться исследователь, чтобы построить истинную теорию. Все эти правила (соответствие новой теории старой, способность ее к дальнейшим обобщениям, про­стота и т. п.), однако, характеризуют не атрибуты объек­тивной реальности (и взаимоотношения между после­дними), а те или иные познавательные процедуры, рас­сматриваемые безотносительно к реальности.

¹ Morgenau H. The Nature of Pliisical Reality. Ne\v York. 1950.

224

Опять-таки недостатком концепции Маргенау являет­ся не признание важной роли формальных методологи­ческих правил в осуществлении операции выбора, а от­каз от постановки вопроса, что лежит в основе этих пра­вил (почему они именно такие, а не другие). Например, с точки зрения Маргенау, бессмысленно рассматривать «раздвоение» исследования на эмпирическое и теорети­ческое как следствие «раздвоения» материального объек­та на «явление» и «сущность». Это вполне попятно, ибо он отождествляет физическую реальность с истинным знанием о ней (физическая реальность - комплекс «вери-фактов»). Другими словами, для Маргенау объект иссле­дования и истинный результат исследования — одно и то же. Поэтому исследование, с точки зрения Маргенау, не есть деятельность, истинные результаты которой от­ражают реальность, существующую до, вне и, вообще говоря, независимо от этой деятельности, а есть констру­ирование самой реальности. Вот почему Маргенау отка­зывается искать, по его выражению, «онтологические костыли» для методологических правил, т. е. объектив­ные основания познавательных процедур, приводящих к построению теории, согласующейся с экспериментом.

Нетрудно заметить, что концепции выбора, опираю­щиеся на эмоциональные селекторы («бессознательное») как на первичный фактор, легко могут привести к агно­стическим и даже мистическим выводам. Концепции, опирающиеся на формальные селекторы как на столь же самостоятельный («первичный») фактор, ведут опять-таки к агностическим или даже солипсистским заклю­чениям. Общим недостатком всех описанных концепций является неспособность объяснить, почему иногда вы­бор приводит к теории, не согласующейся с эксперимен­том, а иногда, напротив, к теории, согласующейся с ним.

225

Это и понятно, поскольку все указанные концепции не пытаются связать проблему выбора с проблемой отра­жения нашим знанием реальности.

Указанная -задача получает удовлетворительное реше­ние только в рефлективной концепции выбора, т. е. в концепции, построенной с учетом принципа отраже­ния. Суть этой концепции вкратце состоим в следующем: выбор на основе эмоциональных и формальных селек­торов потому иногда приводит к построению истинной теории, что за указанными выше селекторами скрыва-юм'ся селекторы рациональные и притом содержатель­ные; последние представляют собой некоторые допуще­ния универсального характера о природе объекм'ивыой реальности и ее атрибутов. Но м-акие допущения сумъ не что иное, как то, что обычно называют мировоззрен­ческими установками или философскими принципами. Если такие принципы адекватно отражают объективную реальность и ее атрибумът, то выбор (при прочих рав­ных условиях, о которых речь шла выше) может приве­сти к успеху (отбору умозрительной комбинации, в свою очередь адекватно отражающей какие-то конкретные виды реальности и их конкретные свойства и законо­мерности). Напротив, если указанные принципы дают искаженное представление о реальности и ее атрибум'ах, то выбор ведет к неудаче (отбору умозрительной ком­бинации, в свою очередь лающей искаженное представ­ление о каких-то конкретных видах реальности и их кон­кретных свойсмъах и закономерностях).

Дело, однако, не только в том, что за эмоциональны­ми и формальными селекторами скрываются некоторые содержательные положения. Согласно рефлективной концепции выбор на основе одних эмоциональных и формальных селекторов без непосредственного исгюль-

226

•ювапня. содержательных утверждений вообще невозмо­жен, ибо ограничение множества возможных комбина­ций с помощью одних эмоциональных и формальных селекморов является, как правило, слишком слабым.

Из сказанного вытекают два важных вывода. Во-пер­вых, если бы характер селективной функции философс­ких принципов (ее эвристичностт. или антиэвристич-ность) не зависел от их содержания, то было бы невоз­можно отличить истинные философские принципы от ошибочных. Последнее же означало ^неприменимость к философским принципам понятий истины и заблуж­дения, что сделало бы философское исследование про­сто бессмысленным. Во-вторых, философский анализ возможных путей формирования фундаментальной те-ории позволяет свести к минимуму дезориентирующую роль случайного домысла, который заключается в про­извольном выхватывании из необозримого множества возможных вариантов лишь одного. Ввиду огромного количества возможных вариантов опровержение одно­го из них существенно не сокращает число вариантов и потому практически не имеет эвристической ценности. Философский анализ позволяет разбить множество ва­риантов па небольшое число подмножеств. Хотя в каж­дом из таких подмножеств может остаться достаточно много вариантов, по селективная функция теоретичес­ких парадоксов и математических аксиом дает возмож­ность резко сократить число вариантов в рамках дан­ной философской установки. В результате опровержение варианта, связанного с определенной философской ус­тановкой, приобретает эвристическую ценность: оно значительно сокращает число возможных вариантов и тем самым облегчает поиск истинного варианта.

227

Таким образом, удовлетворительная концепция вы­бора должна да гь четкие ответы на следующие три воп­роса: 1) jo чего производится выбор; 2)посредством чего он производится; 3) для чего он производится. Согласно рефлективной концепции выбор производится из мно­жества конкретно-научных принципов. Отсюда ясно, что в настоящее время недостаточно говорить о выборе из множества комбинаций, моделей, конструктов и т.п. Конкретно-научные принципы включают в себя все эти понятия, но к ним не сводятся, будучи образованиями более сложными. Согласно той же концепции он произ­водится в конечном счете с помощью философских прин­ципов. Отсюда следует, что нельзя сводить дело просто к эмоциональным соображениям, формальным методо­логическим селекторам и т. п.

Наконец, согласно рефлективной концепции целью выбора является преодоление селективного парадокса, т. е. создание условий для опытной проверки. Отсюда сразу же вытекает важный вывод, что непосредственной целью выбора, строго говоря, отнюдь не является «на­хождение истины». Последнюю способен обнаружить только опыт. Но опыт не может быть «включен» в про­цесс исследования, пока не будет сделан выбор на осно­ве «вне-эмпирического»¹ фактора. Поэтому нелепо про­тивопоставлять выбор с помощью опыта выбору с по­мощью «внеэмпнрических» факторов.

Практическое значение указанных ответов на постав­ленные вопрос!,! состоит в том, что эти ответы дают воз­можность научиться _).'н/)аб'ляшь выбором (перевести, так

сказать, «бессознательное» в сферу сознательного или, попросту говоря, «осознать бессознательное»).

Изложенная концепция эвристической роли философ­ских принципов в формировании новой фундаменталь­ной теории, как было показано ранее, является естествен­ным обобщением научного творчества Эйнштейна в про­цессе формирования теории относительности и научного творчества Бора в процессе формирования квантовой механики. Но подобно тому как в теоретической физи­ке эвристичность новой умозрительной концепции мо­жет быть доказана только тогда, когда эта концепция не только объясняет известные эмпирические закономер­ности, по и предсказывает новые. — точно -так же и в философии физики эффективность той или иной онто­логической концепции (онтологической «модели» реаль­ности, или онтологической «картины мира») может быть продемонстрирована лишь в том случае, если эта кон­цепция не только обосновывает методологию, с помо­щью которой были построены известные теории, но и дает методологические рекомендации для создания прин­ципиально новой теории.

Поскольку центральной задачей современной теоре­тической физики была и остается проблема построения общей теории элементарных частиц, то для практичес­кого использования новых результатов, полученных в области философии физики, очевидно стало необходи­мым исследовать селективную функцию принципа онто­логического пегеоцентризми (ПОН) в формировании теории элементарных частиц (ТЭЧ).

¹ -(Априорность» этого фактора является, конечно, не абсолютной (как полагал Кант), а относительной (по отношению к исследуемой предмет­ной области, а не «вообще»).

228

Как уже упоминалось рапсе и л. [. § I). смысл 'пого принципа сосю-ит и следующем: «если модифицируется какой-то всеобщий признак \ одного атрибута материи, ю :ло laipai инаег какой-чо всеобщий при­знак у всех остальных трибу юн».

229

Дело в том, что главным препятствием на пути пост­роения ТЭЧ является отсутствие в современной физике содержательного синтеза релятивистских и квантовых принципов. Такой синтез существенно связан с синте­зом методологии Эйнштейна (при создании теории от­носительности) и методологии Бора (при создании кван­товой механики). В настоящее время в литературе суще­ствуют два диаметрально противоположных подхода к решению этой проблемы: 1) синтез общей теории от­носительности и квантовой теории поля (супсрполевой подход; наиболее ярко проявляется в исследованиях по квантовой космологии); и 2) синтез специальной теории относительности и перелятивистекой квантовой меха­ники (клспсодинамический подход, наиболее четко проявляющийся в исследованиях по квантовой теории от­носительности или, что то же, квантовой клепеодинами-ке). Выбор одного из этих альтернативных направлений является типичной методологической и. следовательно, философской проблемой, ибо никакие физические прин­ципы сами по себе (до их развертывания в физическую теорию) не могут обосновать предпочтительность од­ного из них.

Оказалось, что если следовать ПОН, то из двух ука­занных подходов надо выбрать второй (несмотря на ходячее мнение, что первый подход наиболее перспек­тивен). Именно ПОН привлекает внимание к порази­тельной аналогии между ситуацией в физике па рубеже XX- XXI вв. и той ситуацией, которая существовала в физике на рубеже XIX-XX вв. Тогда была следующая альтернатива: 1) искать наиболее совершенную модель механического эфира, рассматриваемого как реальный

230

физический объект (Лоренц, Пуанкаре, Кельвин и др.); 2) отказаться от эфира как реального объекта и рассмат­ривать его как вспомогательный умозрительный конст­рукт для поиска принципиально новых свойств макроско­пического пространства и времени при очень больших скоростях физических тел (Эйнштейн). Аналогично, в конце XX века возникла новая альтернатива: ]) искать наиболее совершенную модель квантово-полевого ваку­ума, рассматриваемого как реальный объект; и 2) отка­заться от вакуума как реального объекта и рассматри­вать его как вспомогательный умозрительный конструк т для поиска принципиально новых свойств микроскопичес­кого пространства и времени при очень больших энер­гиях взаимодействия элементарных частиц. Именно ПОН указывает на то, что только вторая альтернатива при поисках содержательного синтеза релятивистских и квантовых принципов соответствует методологии Эй­нштейна при создании им теории относительности. Это можно пояснить с помощью следующей историко-науч-ной аналогии.

В истории науки известны случаи, когда новые фун­даментальные теории возникали на основе решения очень простых и, по видимости, довольно «наивных» вопросов. Так, в XVI в. был поставлен «наивный» воп­рос, сыгравший большую эвристическую роль: как бу­дет выглядеть мир. если наблюдатель окажется на Сол­нце? Этот вопрос возник, конечно, не случайно. Его мог поставить только человек, усомнившийся в птоломеев-ском геоцентрическом подходе к описанию движений не­бесных тел. Ответ на него привел к созданию гелиоцен­трической системы Коперника.

231

В конце XIX в. появился еще один «наивный» воп­рос: как будет выглядеть, мир, если наблюдатель будет двигаться со скоростью света? Опять-таки к постановке этого вопроса мог при/гги только человек, коюрого ста­ли обуревать сомнения в справедливости ньютоновско­го геоцентрического подхода к описанию свойств про­странства и времени. Как известно, ответ на этот воп­рос послужил поводом к созданию СТО.

Вполне естественно, что в конце XX в. возник третий «наивный» вопрос: как будет выглядеть мир, если на­блюдатель уменьшится до «размеров» элементарной частицы? Этот вопрос может показаться еще более аб­сурдным, чем два предыдущих. Между тем первые два «наивны», но не бессмысленны, несмотря на очевидную невозможность их конкретной реализации. Подобный вопрос может поставить только человек, сомневающий­ся в применении к поведению микрообъектов макроско­пических представлений об атрибутах материи (почерп­нутых из повседневного «земного» опыта). Здесь геоцен­тризм принимает форму своеобразного макроцентризма (абсолютизация макропредставлений). Стало быть, этот вопрос «наивен» с точки зрения принципа онтологичес­кого геоцентризма и весьма глубок с точки зрения аль­тернативного ему принципа онтологического нсгсоцсн-тризма (ПОН).

Прецедент с упомянутыми двумя вопросами требует осторожности в оценке третьего. Учитывая этот преце­дент, можно надеяться, что и трети вопрос не более «наивен» и бессмыслен, чем предыдущие, и поэтому может привести к не менее глубоким следствиям. Из из­ложенного ясно, что всякий, кто попытается па него

ответить, неизбежно будет поставлен перед неооходи-мостыо построения своеобразной квантовой теории относительности.¹ В самом этом вопросе и в ответе па него как бы сливаются воедино методологии Эйнштейна и Бора: требование относительности движения и «допол­нительности» последнего. При этом не может быть сомне­ния в том. что как сам вопрос, так и ответ на него являют­ся, говоря словами Бора, «достаточно безумными».

Из сказанного ясно, что эвристическая функция фи­лософии никоим образом не может сводиться к обсуж­дению и уточнению смысла фундаментальных понятий, лежащих в основе готовых физических теорий (напри­мер, понятия пространственно-временного континуума, лежащего в основании теории относительности, или понятия квантового состояния, лежащего в основании квантовой механики).

Эвристическая функция философии физики состоит в том, чтобы, образно говоря, возвыситься над систе­мой стандартных фундаментальных понятий и подвер­гнуть их критическому анализу. Поэтому философия физики не может не быть в то же время, если воспользо­ваться терминологией Канта, «критикой физического разума». Философ, подобно альпинисту, обозревает по­знавательную ситуацию, так сказать, е вершины, от ко­торой отходят многочисленные ущелья. Во многих из них трудятся исследователи, имеющие весьма смутное представление о том. что делается в соседних ущельях.

¹ Брянский В. II. Теория элементарных частиц кик ооьект мсюдоло-i цчсского исследовании. Л. 1989: его же, Эиристичеекая роль философии пауки и формировании теории племен гарных части,./«Вестник СПоГУ».

1993. сер. 6. вып. 2.

233

Преимущество позиции философа¹ состоит в том, что он может объективно оцепить «перспективность» соответ­ствующих «ущелий» и, что самое главное, обнаружить «ущелье», до которого исследователи еще не добрались.

Резюмируем сказанное относительно обратного вли­яния философии на физику, проявляющегося ярче всего в эвристической роли философии в формировании фи­зической теории.

Вопрос об эвристической роди философских принци­пов п формировании научной теории фактически постав­лен еще натурфилософами XVI-XVIII вв. Эту роль они усматривали в возможности дедуцировать исходные принципы научных теорий из философских принципов. Наиболее отчетливо такой подход к решению указан­ной проблемы проявился позднее в грандиозных натур­философских системах Шеллинга и Гегеля. Поскольку в результате такого подхода пи разу не удалось постро­ил ь новой истинной теории (получались лишь спекуля­тивные конструкции или ложные теории), то в середине XIX в. возникло, а в наше время довольно широко рас­пространилось убеждение, согласно которому филосо­фия не может играть эвристическую, т. е. поисковую, роль в формировании теории, а может лишь упорядо­чивать и интерпретировать готовое знание. Наиболее четко суть такого подхода выразил Витгенштейн, срав­нив философа не с архитектором, помогающим камен-

Само собой разумеется, что речь иде: о философе, обладающем со-oiHCiciBvwiucii физико-маюматической подготовкой, осч которой ни о каком сравнительном анализе физических понятий с философскими ка­тегориями не может оыть и речи. Но то в равной мере относится и к фишку: серьезно обсужда i ь философские проолсмы фп зики может лишь тот теоретик, который смотри! на фундаментальные физические поня­тия через «призму» истории мировой философии.

234

щику строить дом. а с мусорщиком, уоирающим комна­ты уже построенного дома.

История пауки в XX в. (особенно история создания теории относительности и квантовой теории) показала несостоятельность обоих этих подходов, хотя в каждом из них были и свои рациональные моменты. Натурфи­лософия поставила важную проблему, но дала ей непра­вильное решение; позитивизм же, подвергнув справед­ливой критике это решение, в то же время необоснован­но объявил саму проблему бессмысленной.

Как показывают новейшие методологические иссле­дования, ключ к решению проблемы лежит в преодоле­нии уже упомянутого селективного парадокса, возни­кающего при переходе от умозрительного к фундамен­тальному теоретическому исследованию. Напомним, что парадокс состоит в следующем. Чтобы из множества умозрительных принципов, построенных в данной ин­формационной области, выбрать единственный истин­ный (по отношению к данной предметной области), его надо проверить, но для того, чтобы его можно было проверить, его надо предварительно выбрать. Когда число умозрительных принципов невелико, отбор мо­жет быть произведен методом проб и ошибок, но когда число вариантов достигает астрономических значений (что и имеет место в современных исследованиях), этот метод неприменим и указанная антиномия кажется аб­солютно неразрешимой.

Анализ истории формирования фундаментальных тео­рий показываег, что выдающиеся ученые преодолевают указанный парадокс, ограничивая множество умозритель­ных вариантов с помощью некоторого впеэмпирического (по отношению к изучаемому объекту) фактора. Роль та-

235

koi о фактора играют мировоззренческие уел ановки иссле­дователя, т. е. ei о философские принципы.

Подведем теперь итог нашему анализу эвристической роли философских принципов в формировании фунда­ментальной физической теории.

Как уже отмечалось, ограничение множества умозри­тельных вариантов с помощью мировоззрения, олпако, далеко не всегда бывает достаточно сильным, чтобы можно было привлечь в качестве средства отбора опыт. Для усиления такого ограничения надо сузить выделен­ное подмножество посредством учета теоретических парадоксов , возникающих при исследовании нового эм­пирического знания с помощью старого теоретическо­го знания. Иными словами, в первоначально отобран­ном подмножестве следует принять во внимание только те варианты, которые решают указанные парадоксы, и отбросить те, которые не дают их решения (или решают только часть их). Следовательно, в процессе формиро­вания фундаментальной теории селективной функцией обладают не только философские принципы, но и пара­доксы, возникающие при переходе от нефундаменталь­ного теоретического к умозрительному исследованию. В конечном счете в основе всех таких парадоксов лежит некий фундаментальный теоретический парадокс, с ко­торым на уровне пефундаментальпого теоретического исследования связано множество нерешенных теорети­ческих проблем, кажущихся независимыми друг от дру­га («проблемная ситуация»). Например, в процессе со­здания статистической физики роль такого парадокса играло противоречие между классической механикой,

Нугаев Р. М. Рскчнсфукцпя процессии смсмы фундаментальных па\чмы\ гсорнн. Казань. 1989.

236

требовавшей обратимости всех физических процессов, и классической ie-рмодинамикой. из которой следовала их необратимость, а в процессе создания специальной тео­рии относительности противоречие между той же ме­ханикой (принцип относительности Галилея) и класси­ческой электродинамикой (нарушение этого принципа). Решение фундаментального парадокса обнаружива­ет связь между мнимо независимыми проблемами и бла­годаря этому решает проблемную ситуацию в целом. Среди вариантов, решающих эту ситуацию, следует, однако, различать те. которые дают только качествен­ное, и те, которые предполагают и количественное ре­шение. Так как в развитом исследовании падежная про­верка предсказаний теории невозможна без ее количе­ственной проверки, то возникает еще одно ограничение: отбор таких вариантов, которые допускают не только качественную, но ^количественную формулировку. Пос­ле зтого'множество вариантов сокращается до такого минимума, что становится возможным применить ме­тод проб и ошибок.

Таким образом, в конечном счете, фундаментальное теоретическое открытие есть результат взаимодействия не трех, а пяти главных факторов (рис. 16): I) творчес­кого воображения (создание множества вариантов);

2. философских принципов Ф (первичное ограничение);

3. теоретических парадоксов П (вторичное ограничение);

4. математических аксиом М (окончательная юстировка селекции): 5) опыта (окончательный выбор путем перебо­ ра). При формировании разных теорий роль указанных факторов во взаимодействии может быть неодинаковой, ] ю это не может быть аргументом япя игнорирования того или иного фактора и, тем более, противопоставления их друг другу. Только учет их взаимодействия делает понят­ ным как вообще возможно формирование принципиаль­ но новой теории. Из сказанного ясно, что в этом исключи­ тельно сложном и запутанном взаимодействии философс­ кие принципы определяют общую стратегию научного поиска, тогда как теоретические парадоксы и математи­ ческие аксиомы — его конкретную тактику. Окончатель­ ным же арбитром в этой исследовательской «драме» выс­ тупает опыт и только опыт.

Итак, эвристическая функция философии при форми­ровании фундаментальной теории является недедуктив­ной, а селективной. При этом, не следует смешивать се­лективную («отборочную») функцию с регулятивной («упорядочивающей»), ибо выбор и перестройка — су­щественно разные процедуры. Поэтому не одно и то же «селектор» (отборочный принцип) и «регулятив» (упо­рядочивающий принцип). Обратное, однако, неверно: селективная функция может быть как эвристической, так и антиэвристической. Все зависит от того, какие имен­но философские принципы используются для отбора. Отсюда следует, что в процессе формирования теории

238

философия может играть, вообще творя, как положи­тельную, так и отрицательную роль. Поэтому, подчер­кивая в противовес позитивизму эвристическое значение философии в формировании теории, не следует забывать актуальности и в наше время старого ньютоновского предостережения: «Физика, берегись метафизики!», под­разумевая под «метафизикой» не какую угодно, а только «плохую» (т. е. ненаучную) философию. Это особенно актуально в связи с постпозитивистской тенденцией сти­рать грань между научным и чисто спекулятивным зна­нием. Вопреки известному тезису О.Шпепглера, физичес­кая 1сория, несмотря па громадную роль в ее формиро­вании умозрительного знания, никоим образом не является «интеллектуальным мифом» (О.Шпепглер).

В заключение полезно отмети ть, что роль философии в исследовании не следует ни недооценивать, ни пере­оценивать: каково бы ни было влияние философии на исследование, всегда имеет место относительная неза­висимость научных результатов от мировоззрения чех, кто их получает. Практически это выражается в том, что постоянное влияние философии на работу исследовате­ля проявляется опосредованно, а ее непосредственное влияние — непостоянно. Таким образом, роль филосо­фии в исследовании маскируемся целым рядом «затем­няющих» обстоятельств, и требуется довольно "топкий методологический анализ, чтобы раскрыть эту роль.

Подводя итоги нашему анализу проблемы взаимодей­ствия физики и философии, естественно пос1авитъ воп­рос: каков конечный результат этого взаимодействия? Из изложенного ясно, что философское обобщение но­вых физических теорий в своей наиболее развитой фор­ме позволяет сформулировать новый философский прин­цип, а последний дает возможность выбрать из множе-

239

ства вариантов (создаваемых в ходе стихийной «игры» творческого воображения физиков), так сказать, «сверх­новую» теорию, гшходящую за пределы круга известных новых теорий.

Ярким примером описанного взаимодействия физи­ки и философии является возникновение в результате философского обобщения теории относительности и квантовой механики философской концепции онтоло­гического негеоцентртми и обратное влияние этой кон­цепции на те теории, философский анализ которых при­вел к формулировке принципа онтологического негео-цептризма открытие возможности построения квантовой теории относительности как основания бу­дущей единой теории элементарных частиц, свободной oi разного рода физических аномалий и парадоксов (присущих существующим вариантам ТЭЧ).¹

Схематически описанное взаимодействие физики и философии может быть представлено в следующем виде:

'Важно оорашгь внимание на следующее. Принцип онтологическо-ю (сопснтршма д_шгс.тьное время ористпровал теоретиков в их усили­ях сит ечмронать релятииискжне и кваптоиыс принципы и направлении пост роения прелельно общей релнгмнмстеконкван'ювой механики. Прин­цип же онтологического нсгесшентризма прибывает георстков. так ска­зать, «ooepnvib калачу» и попытаться постройib квантовую icopmo от­носительности.

240

Обратим внимание, что описанное взаимодействие физики и философии в равной степени отличается как от позитивистского, так и натурфилософского подходов к обсуждаемой проблеме. От позитивистского подхода оно отличается демонстрацией эвристической («поисковой») роли философии в формировании новой физической те­ории, а не простым «косметическим» ремонтом существу­ющих теорий. От натурфилософского подхода оно отли­чается селективны» механизмом философского прогно­зирования, исключающем традиционные попытки натурфилософов получать новые физические принципы путем дедуктивного вывода из философских принципов.

Наш анализ показал, что проблема взаимодействия физики и философии является одной из важнейших и притом наиболее сложной из множества гносеологичес­ких проблем, поставленных физикой XX в. Общее ре­шение этой проблемы в рамках научного мировоззре­ния выглядит следующим образом.

Когда мы рассматриваем влияние физики на филосо­фию, мы должны учитывать, что это влияние заключа­ется в развитии и обобщении упоминавшихся ранее принципов научного мировоззрения, но не в отказе от этих принципов. Отсюда следует, что никакие новые фи­зические теории не могут интерпретироваться в духе философии, ведущей к солипсизму (отказ от принципа объективности), агностицизму (отказ от принципа по­знаваемости) или мистицизму (отказ от принципов де­терминизма и рациональности). Если интерпретация какой-либо новой физической теории приводит к солин-систским. агностическим или мистическим выводам — это значит, что следует подвергнуть критическому ана­лизу или эту интерпретацию, или же ту конкретную форму, в которой формулируется тот или иной из прип-

241

цинов научного мировоззрения (которому новая теория как-будто противоречит), или же то и другое вместе.

С другой стороны, когда мы рассматриваем влияние философии на физику, мы не должны ограничиваться только «косметической» функцией философии в виде упо­рядочения логической структуры готовой теории и уточ­нения («экспликации») смысла ее фундаментальных по­нятий (что характерно, как мы видели, для позитивистс­кого подхода). Напротив, мы должны исследовать эвристическую функцию нашей философии в формиро­вании покой физической теории. Если наша философия не обладает такой функцией — тем хуже для нее! Значит надо внести какие-то коррективы в ее принципы, подоб­но тому, как надо внести коррективы в принципы науч­ной теории, обладающей только объяснительной, но не обладающей предсказательной функцией. Без методоло­гического про!нозирования результаты философского обобщения (с точки зрения его эффективности) так же непроверяемы, как пепроверяемы результаты естествен­нонаучного обобщения, если у теории нет предсказаний.

В то же время эвристическую роль философии не следу­ет гипертрофировать (преувеличивать) до ее противопос­тавления роли опыта (экспериментальной проверке пред­сказаний теории), что характерно для постпозитивистско­го подхода к обсуждаемой проблеме. Нельзя обсуждать эвристическую роль философии, игнорируя закономерно­сти формирования и развития физической теории. Это де­лает, как уже упоминалось, характерный для постпозити­вистского направления в развитии современной филосо­фии пауки так называемый методологический анархизм.

Именно таковы уроки взаимодействия физики и фи­лософии в XX в. и эти уроки, по-видимому, имеют не­преходящее значение.

242

Заключение

Наш анализ философских проблем современной фи­зики показывает, что философия физики XX века явля­ется такой областью знаний, которая далеко выходит за пределы интересов только физиков и специалистов по методологии физики и вторгается в сферу интересов не только представителей всех естественных, но и всех гуманитарных паук. Поэтому философия физики долж­на входить в тот минимум знаний, которым следует ов­ладеть каждому образованному и культурному челове­ку. Незнакомство с философией современной физики можно сравнить с незнакомством с историей человече­ства в XX веке, включая ключевые события этого века в развитии мировой культуры. Чтобы понять, откуда про­истекает тот высокий статус, который философия физи­ки приобретает в современной культуре, надо принять во внимание несколько причин. Рассмотрим их после­довательно.

1. Прежде всего, как мы уже видели, философия физи­ки является хорошей школой формулировки философских проблем. Сам стиль физико-математического мышления приучает кконкретнои постановке философских проблем в любой области знаний без той неопределенности, ту­манности и многозначности, без того «растекания мыс­ли по древу», которое так затрудняет анализ этих про­блем и поиск их решений в разных сферах социальной деятельности. Как хорошо известно, многие трудности в поиске ответов на философские вопросы связаны имен­но с неумением (а подчас и с нежеланием!) правильно сформулировать саму проблему. Кажущаяся неразреши­мость некоторых философских проблем нередко проис-

243

текает из их некорректной формулировки. Схоластичес­кий характер многих философских дискуссий, как пра­вило, обусловлен именно этим обстоятельством.

2. Сравнительная простота физических объектов (по сравнению с биологическими и социальными объекта­ми) сильно облегчает исследование закономерностей как объективного мира, iatc и познания, имеющих общена­учное значение. Это происходит потому, что здесь они выступают в наиболее простои форме, не будучи затем­ненными и замаскированными разными усложняющи­ми факторами, как это наблюдается в биологических и социальных науках. Простота проявления общенаучных закономерностей в области физических явлений и фи­зического познания особенно заметна при исследовании природы научной теории на примере физической тео­рии. Как мы уже видели, именно физическая теория об­нажает суть всякой настоящей теории как синтеза умоз­рительного и эмпирического знания с предельной ясно­стью, чего нельзя сказать в отношении понятия теории в других (особенно гуманитарных) науках. Аналогично анализ истории формирования научной теории на при­мере физической теории ясно показывает, почему нельзя сводить этот процесс только к двум стадиям эмпири­ческой и теоретической, — игнорируя различия между нефундамептальным и фундаментальным теоретическим исследованием и принципиальное значение умозритель­ного исследования как особой стадии в развитии науч­ного исследования. Тем самым физическая теория по­казывает, каким требованиям должна удовлетворить всякая достаточно развитая («зрелая») теория в любой сфере научного исследования. Без знания этого идеала научной теории нельзя добиться существенного прогрес-

244

са в теоретической деятельности как в области других естественных наук, так и в гуманитарных науках.

Физическая теория также показывает всю важность гармоничного сочетания качественного и количествен­ного методов исследования, что игнорируют некоторые естественные и многие гуманитарные науки. В равной степени на примере физической теории особенно оче­видна необходимость гармоничного сочетания в любом научном исследовании феноменологического (познание объекта со сюропы явления; возможно более полное описание явлений) и пефеномепологического. илиэссет/-циальиого (познание объекта со стороны сущности; воз­можно более полное объяснение явлений) подходив к исследуемой предметной области.

3. Философия физики привлекает внимание к приви­легированному положению научной деятельности в от­ношении претензий на объективную истину в любых сферах культуры. Как известно, в истории мировой куль­туры периодически возникает решительная оппозиция такому взгляду (иногда называемому «паукоцснтриз-мом»). Действительно, философия обобщает все виды социальной деятельности (экономическую, политичес­кую, юридическую, художественную, религиозную и т.д.), а не только научную деятельность. Поскольку на­учная деятельность является лишь одной из разновид­ностей социальной деятельности, то приписывание ка­кой-то привилегии науке в поисках объективной исти­ны с первого взгляда кажется необоснованным.

Однако в таком ходе рассуждений есть один уязви­мый момент, к которому привлекает внимание именно философия физики. Он заключается в существенном различии при подходе к исследованию ненаучных раз-

245

новидностсй социальной деятельности со стороны на­учной и ненаучной философии. Дело в том, что научная философия обобщает все виды социальной деятельнос­ти не непосредственно (как это делает ненаучная фило­софия), а опосредованно, т. е. через «призму» науки. Это значит, что она смотрит на все виды ненаучной деятель­ности через «призму» теорий этих видов деятельности. Другими словами, научная философия обобщает не не­посредственно экономическую, политическую, юриди­ческую, художественную, религиозную и другие виды ненаучной деятельности, а теорию экономики, теорию политики, теорию права, теорию искусства, теорию ре­лигии и т. п. Причем речь должна идти не о каких угод­но теориях, а об «истинных» теориях в том смысле, в котором это общенаучное понятие было рассмотрено на примере физической теории. Поэтому любые фило­софские обобщения любых видов ненаучной деятельно­сти, если они не опираются на адекватные реальности теории этих видов деятельности, заведомо не могут быть «истинными». Именно в этом и только в этом смыс­ле можно говорить о привилегированном положении на­учной деятельности и ее результатов в истории миро­вой культуры. И именно в этом состоит один из важ­нейших уроков философии физики. Подобно тому как связь научной философии с физической реальностью об­наруживается через посредство различных физических теорий, точно так же связь этой философии с социаль­ной реальностью должна устанавливаться через посред­ство различных социальных теорий.

4. Наконец, общенаучное и общекультурное значение философии физики проявляется через социальную синер­гетику, которая, как было показано рапсе, является за-

кономерным развитием и далеко идущим обобщением физической синергетики (§ 3. гл. I). В образе социаль­ной синергетики философия физики выстраивает доста­точно прочный и потому достаточно надежный «мост» между естествознанием и обществозпапием, указывая путь, следуя которым можно перевести фундаменталь­ные проблемы социального бытия и социального позна­ния на научные рельсы.

Впервые в истории мировой философии оказывается возможным получить рациональное решение эсхатоло­гической и экзистенциальной проблем в рамках после­довательного научного мировоззрения (§ 3, гл. 1). Уже одно это обстоятельство убедительно свидетельствует в пользу того, чго философию физики XX века следует изучать ис только представителям конкретных наук (как естественных, так и общественных), но и философам, социологам, культурологам, искусствоведам, религио­ведам и другим гуманитариям, деятельность которых связана с обобщением различных специальных наук.

У читателя с гуманитарным уклоном может возник­нуть вопрос: не преувеличивает ли автор роль физики XX века и ее философии в развитии мировой культуры в ушедшем столетии? Нет ли здесь крена в популярный в 30-х годах XX века физикализм, несостоятельность пре­тензий которого была убедительно показана многими авторами в последующие годы. Нетрудно, однако, за­метить, что все перечисленные тезисы (1). (2), (3) и (4) не имеют ничего общего с философией физикализма. по­пулярной в 30-х годах XX века. Эта философия, действи­тельно, гипертрофировала значение физики, незаконно экстраполируя некоторые неуниверсальпые закономер­ности физического познания на любые области знаний.

247

В отличие от этой философии, тезисы (1), (2), (3), и (4) показывают роль философии физики в открытии новых общенаучных закономерностей, имеющих общефилософ­ское значение. Это значение можно кратко резюмиро­вать в виде следующей схемы (рис. 18):

Схема иллюстрирует то взаимодействие, которое дол­жно существовать между философией физики и филосо­фией гуманитарных наук (поскольку общая философия науки обязательно включает в себя как философию ес­тествознания, так и философию обществозпапия¹). Из

•этого взаимодействия следует, что влияние философии физики на формирование общей (и притом «положитель­ной») философии науки предполагает существование обратной связи, которая должна способствовать даль­нейшему развитию самой философии физики. Значит, философия физики не есть нечто неизменное, не подвер­женное развитию, но се эффективное развитие возмож­но (как ясно из рис,18) только в рамках развивающего­ся научного мировоззрения. Таким образом, в XXI веке нельзя будет быть квалифицированным специалистом в любой области знаний, не имея никаких представле­ний о философии физики XX века и о ее вкладе в миро­вую культуру.

¹ Эта шпегратипан функции философии науки, сише-лфуюшем есте­ственнонаучное и г уманит арное .значение, подчеркну!а жирной рамкой.

248

Основная литература

для более глубокого знакомства с предметом