Еще о Дамире

В своих лекциях он нередко одушевлял телесное в человеке. Говорил, например, об эритроците (живет сто дней) — «стодневный старец». Или — о тяжелом почечном больном: клетки его мочатся в кровь, а почки не способны отделять мочу от крови. И вот кровь пахнет мочой, слюна пахнет мочой, дыхание пахнет мочой, кожа, пот пахнут мочой, и только моча не пахнет мочой. Таким образом он помогал нам пробираться в глубину болезненных процессов. Отчетливые анатомические, гистологические, клинические сведения у него прекрасно увязывались с подобными медицинскими образами, и не было никакого упрощения сказкой, а только углубление в медицину как научное искусство. Как это важно было для меня с моим своеобразным тугодумием — записывать в юности с радостью познания в тетрадь почти каждое прочувствованное, живое слово профессора, чтобы потом с тетрадью наедине понять и пережить все это еще глубже. Лекции Дамира открывали мне ворота в сухие медицинские книги, которые без лекций так трудно усваивались.

Эти две толстые тетради в дерматиновом переплете у меня украли студенты, украли безнадежно и безутешно, сразу же после того, как сдал Дамиру экзамен.

15.11.86, Москва

Компьютер

Никогда не было живого интереса к пишущей машинке или к автомобилю — чтобы самому печатать или ездить, чинить. Как, впрочем, и у отца. А мама, тоже как будто бы нетехнический человек, тоже психиатр, стремилась к тому и другому. На машинке сама в своем больничном отделении лихо стукала-печатала выписки на своих больных (без необходимости — можно было надиктовывать выписки в «магнитофонный центр»). И машину маме хотелось. Восклицала: «Я бы быстро научилась водить!» К тому же — еще девочкой мама хотела быть ткачихой на фабрике. Мама была очень практичной, хваткой в лекарственном лечении больных, в хозяйственных делах и очень доброй.

Вот меня сейчас не тянет и к компьютеру. Мне даже неприятно писать такой громоздкой технически-сложной авторучкой, как компьютер. За компьютером не можешь неуловимо-уникально выразить себя в форме букв, строчек. Нет радости власти над словами — вот, могу зачеркнуть не близкие мне, не мои слова (написавшиеся случайно) и с удовольствием или сожалением посмотреть потом, что зачеркнул, от чего избавился.

7 февраля 1999 г., поезд в Самару

Участвует...

С Вольфгангом Кречмером¹⁶ в июле 1992 года поехали на поезде из Москвы в Архангельск на семинар «Терапия духовной культурой». Вошли в наше купе на двоих на Ярославском вокзале, тронулся поезд. Через некоторое время проводница принесла чай. Естественная русская северная женщина лет сорока, высокая, полноватая, с большими грустными глазами, малоразговорчивая, но тихо излучающая сердечную внутреннюю приветливость.

— Мало говорит, но участвует, — сказал мне потом, вздохнув, Вольфганг. — Как хорошо!

После своей Германии, влюбленный в Россию, он сразу почувствовал эту некрасовскую женщину с чистой светлой душой и таким же телом. Почувствовал ее живое бесценное психотерапевтическое тепло — без «отзеркаливания», эмпатических техник.

Поезд «Урал» из Екатеринбурга в Москву, 6 октября 1992 г.

Илья Васильев