7. 3. 2. Созвучие

Хочется предложить запись, сделанную моей субдепрессивной пациенткой (автор разрешила публикацию). Эти строчки о творческом общении с произведением созвучного автора, о переживании этого созвучия, надеюсь, могут еще раз послужить иллюстрацией его верной психотерапевтической помощи.

«Что же делать? Эту пустоту ничем не пробить. Она страшна еще и тем, что в ней ни плохо, ни хорошо. Никак. Значит, нет внутри нее возможности двигаться.

У меня впереди осталось около часа. Полдня прошло, а ни за что еще не бралась. Нужно, да и хотелось, рисовать хризантемы, рисовать, набрасывать их для большой работы. Еще ждет своей очереди эскиз платья с росписью — журавликами на синем и белом фоне, — это ко вторнику, уже ох как срочно, и пылится на столе «композиция», сохнут кое-как прикрытые крышками банки гуаши. Знаю: ни за что опять сегодня не возьмусь. Через час — уезжать на работу.

Что же делать. Чтобы не сидеть, только чтобы что-то делать, решаю: вот сейчас зашью портфель, приведу в порядок зимние замшевые ботинки. Даже не тоскливо. Никак. Разглядываю цветы. Что мне в них увиделось? Почему с радостью несла домой разноцветный букет маленьких пушистых, глазастых цветков. Почему не рисую? Лезу под диван за ботинками. Пытаюсь расшевелить себя музыкой. Включаю магнитофон. Думаю, не поставить ли «Классическую гитару»? От нее обычно становится лучше, светлее, что ли, потому слушаю часто. Нет, в таком состоянии — не стоит. Это как по траве — в сапогах пройтись. Бедная Музыка зачахнет от моего равнодушия.

Но мелодия настигает меня сама. Не с той кассеты, а с другой — «Классические миниатюры». «Аранхуэзский концерт» Иоахина Родриго — он там даже не указан, в самом конце, — неожиданно вступает четырьмя тактами — переборами гитары. Ничего не обещает, и я-то ничего не успеваю понять. Он знает свое дело. Где-то на дне души появляется живой островок. Появляется, отзываясь на живую речь музыки, так что становится больно. Созвучие. Что это такое? Музыка что-то говорит, ей так же больно, как стало сейчас мне, одиноко, но в ней нет темноты, светло. Звуки то торопливы, как вода, то успокаиваются и грустят. Может быть, в них и нет смысла, но они шевелят, расшевеливают; может быть, сейчас они не отогревают, но дают почувствовать холод, накопившийся внутри меня. Эта музыка дышит, у нее похожая душа, похожая на мою, но способная почувствовать, а потому кроме боли в ней ключи от моей памяти. Она помнит и цвет неба, и шум дождя, она знает, чем могут полюбиться маленькие белые, розовые и желтые цветы поздних хризантем.

Что мне делать? Только плакать (не сдерживая себя) от того, что могу увидеть себя той, растерянно сидящей, вне времени, без жизни, погруженной в напряженно-вялый, вязкий полусон. Посмотреть на цветы и захотеть, очень захотеть их нарисовать.

Записываю все это в тетрадь, делаю несколько цветных набросков (хотя знаю: чтобы получилось, надо работать долго), потом — ничего не поделаешь — собираюсь и еду на работу. Цветам опять ждать меня.

Созвучие. Как-то цепляешься за созвучное переживание — и вспоминаешь себя. Чтобы дальше выбираться, нужно ожить, иногда оживление — такое. И, хотя сравнение «бородатое», все же кажется иногда, что то ли струны гитары Родриго перебираются, то ли внутри меня эти переборы. Тяжесть внутреннего бесчувствия, безнадежности уходит, точнее выливается слезами (хоть и стыдно в этом признаваться на бумаге). Живое, созданное силами души композитора, растапливает мою душу. Оттаиваю, потому и плачу.

Ноябрь 1998 года».