Фламинго

Жил-был на свете розовый Фламинго. И такая с ним приключилась беда — заболел. Сначала многие думали: «С кем не бывает, незаметно для себя с планктоном питательным пакость какую-то проглотил». Но оказалась болезнь эндогенного свойства — видимо, ему досталась от деда унаследованная измененность, которая обострялась сама по себе и мало зависела от погоды и прочих внешних условий. Болезнь так придавила благородную птицу, что стало Фламинго невмоготу — с этой измененностью договориться не было никакой возможности, а если ее уничтожать начать в себе, то быстрее самого себя извести можно. Не вычихать ее, не откашлять. Атак хочется избавиться от измененности (деперсонализации по-научному)! Ведь общаться в стае даже с родственниками трудно. Боишься, что тебя неправильно поймут, либо сделаешь все не так.

Потерял аппетит, и всякий иной интерес к жизни пропал у розового Фламинго. Сутками стоит он недвижимо на тонкой и длинной одной ноге, переживает, глубоко запрятав в плечевые перья голову с неповторимым клювом. Окраска его блекнет с каждым днем, да и внешность теряет природное благородство и пластичность: тонкая, гибкая шея не шевелится, а летать уж и сил нет. Вот до чего извел себя самоедством излишним да страхами надуманными. А тут еще вóроны недобрые пророчат со всех сторон превращенье прекрасного Фламинго в бескрылую птицу Киви. В нелетающую, со слабым зрением и с волосовидными перьями, напоминающими густую длинную шерсть. До такой степени, думают, измененность дойти может. У нашего Фламинго даже во внешности сплошные несуразности: такая крупная птица и — нежная да хрупкая; полет красивый и мощный и — перепонки плавательные на ногах... С рожденья — нелепая птица!

Так великого Петрарку уже собирались хоронить, да за четыре часа до погребения хватились — поэт как будто дышит. И Петрарка пришел в себя и тридцать лет после прожил сонетами к любимой Лауре.

Вот и гордый Фламинго в один прекрасный день, забыв об измененности своей постылой, взлетел высоко. Ноги отставил далеко назад, длинную шею вытянул вперед — стремительной стрелой пронзает голубое небо.

Не всякая птица может сравниться с природной красотой розового Фламинго, как в бездонном небе, так и на земле. Убедиться в этом легко, стоит лишь прийти в Зоопарк, обойти слева круг, по которому бегают пони, и, вот, розовый Фламинго — рядом с вами.

7 января 1995 г.

Иоганн Кеплер

Направление и методы научного поиска зависят от особенностей личности конкретного исследователя. И Кеплер, и Ньютон размышляли о силах, удерживающих планеты на орбитах. Кеплер искал силы, двигающие планеты вперед, а Ньютон искал силы, изменяющие направление движения планет. Тревожно-сомневающийся Ньютон и не мог по-другому подойти к решению этой проблемы. Ньютон и общался с «внешним миром» лишь через добродушного Галлея.

Ветер стих, и после унылого однообразия серых дней ярко засветило солнце. Мороз легко покусывает лицо, и Иоганну приятно ступать по свежему, выпавшему за ночь, снегу. Иоганн спешит, поэтому решает перейти реку по льду. С попутчиком было бы безопаснее — они двигались бы по весеннему льду на расстоянии десяти шагов один от другого, связанные прочной веревкой. Сейчас тонкий лед прогибается, коварно потрескивая под ногами. Остановиться теперь нельзя, и назад повернуть поздно. Иоганн обреченно шагает, не замечая заснеженных, медленно приближающихся сосен на высоком берегу. Вспомнились жена и сын, недавно умершие от оспы. И книгу последнюю жаль — не успел издать. Он вдруг испугался за рукопись, которая лежала в дорожной сумке, и пошел осторожнее и решительнее. На берегу Иоганн скинул тяжелый плащ на снег, вытер платком потное лицо. И победно рассмеялся, разглядев вдали знакомые крыши Тюбингена.

Здесь он учился и в двадцать два года окончил духовную академию. Теперь же Иоганн спешил получить деньги за составление гороскопа для Альбрехта Валленштейна, пока капризный и грубый полководец не покинул город.

Он, императорский математик, не получающий годами жалованья, вынужден кормиться составлением гороскопов, отвлекаясь от пленительной астрономии. Бесконечно длящаяся война вынуждает его постоянно скитаться по Германии. И он продолжает изнурительные и сладкие поиски гармонии, страстно желая все явления природы выразить числом и мерой. Свою новую книгу Иоганн называет «Гармония мира».

Иоганн останавливается в старой гостинице «Корона». Внизу, в харчевне, темно, и знакомо пахнет жареным луком. На плиточном каменном полу все так же устойчиво стоят три широких дубовых стола с деревянными стульями, с очень высокими спинками. Два бородатых человека — наверное, музыканты — пьют рыжее пиво из глиняных кружек и громко разговаривают. За дальним столом одиноко сидит в свете свечи Франс; Кеплер не сразу узнал сильно похудевшее лицо товарища по богословскому факультету.

Запивая грушевой водой из жбана пирог с ежевикой, Иоганн слушал рассказ о том, как Франс оказался в Испании, как в Толедо окончил художественную школу...

— Помянем прекрасную Клаудиу, верную спутницу Монтеверди! — заглушил тихую речь Франса возглас одного из музыкантов. — Во Флоренции неделю назад скончалась подлинная Эвридика!

Музыканты обнимались, опрокинув тяжелую бутылку из черного грубого стекла.

— А у тебя, Иоганн, как сложилась жизнь? — спросил Франс.

— В мире должна быть полная математическая гармония, — после недолгого молчания произнес Кеплер. — Размышляя об этом, я чуть не сошел с ума. Расположение небесных тел аналогично распределению нот в музыкальном аккорде... я верю в природный порядок, а не в произвольную таинственность. Вечное величие заключено в потоке преходящих явлений, и гармония представляет нечто большее, чем простая логическая совместимость. Разве ты, художник, нуждаешься в советах логика?

— Нет; даже дисгармонию можно предпочесть медленным повторам, чувству пассивности, — отозвался Франс. — В каком беспокойном ритме затухает и вспыхивает свет свечи на твоем лице! Я попробую написать твой портрет при свечах. Денный свет мешает моему внутреннему.

Вечером, когда Франс писал портрет, Кеплер поведал другу об отце, разорившемся торговце, который отправился ландскнехтом в Нидерланды и не вернулся; о матери, шестой год томящейся в тюрьме по обвинению в колдовстве. Здесь лицо Иоганна каменеет: и на его совести лежит часть страданий матери. Он — автор фантастической книги «Сон», где путешествие на Луну происходит с помощью демона. И книга сына служит на процессе дополнительным обвинением. Снова Кеплер заговорил об астрономии, о том, что его книги запрещают, сжигают, но он пишет новые... «Первый флаг на Луне будет германским», — гордо заявил Кеплер.

Осенью Кеплер едет верхом в Регенсбург за императорским жалованьем; дорогой сильно простужается и умирает от жестокой горячки.

Кроме книг и рукописей, сохранился единственный прижизненный портрет Иоганна Кеплера. Я вглядываюсь в бледное удлиненное лицо, в широко открытые глаза под большим выпуклым лбом; вижу, как мерцает пламя свечи на широком белом воротнике, оттеняющем темную бороду, как свет скользит по плечам Кеплера. Вижу, как снедает Кеплера внутренний огонь, и понимаю, насколько, близок был художнику Иоганн Кеплер, великий математик и астроном.

Февраль, 1995 г.