Зеленый снег

Иной раз кажется, что вокруг нас ничего особенного не происходит. И, разглядывая работу художника, думается о внесенной автором излишней красивости, рассчитанной на то, чтобы заворожить зрителя игрой красочных оттенков. Вероятно, бывает и так: многое зависит от личности, характера самого автора. Ведь некоторые посетители первых выставок Архипа Ивановича Куинджи искали горящие свечи за полотнами художника. И были разочарованы, не находя их, — полотна излучали свет души талантливого автора.

Вспоминается такой случай. В обеденный перерыв мы с Валентином Ольховым торопились в столовую. День стоял весенний, солнечный. Снег, лед, вода вынуждали нас смотреть внимательно под ноги. Выйдя за проходную, мы заметили небывалое: обширная площадь перед нами покрыта зеленым снегом. Стараясь не упасть, мы строим предположения: «Может быть, снабженцы привезли краску и случайно разлили, а под снегом всюду вода...» — говорю я. Обстоятельный Валентин, не делая быстрых выводов, замечает: «На голодный желудок трудные вопросы сразу не решаются».

Возвращаясь не спеша из столовой, мы обращаем внимание на одиноко стоящий вдали вагончик строителей. Как мы его не увидели прежде? Теперь все становится понятным: новенький, свежевыкрашенный вагончик радостно-зеленого цвета отражает, подобно зеркалу, яркие солнечные лучи на заснеженную площадь. А лед и вода множат зеленые блики на рыхлом снегу. Увидев на картине художника зеленый снег, я подивился бы богатой фантазии мастера. Но жизнь постоянно убеждает — действительность много богаче любой выдумки человека.

1994 г.

Неотвратимость

Трясина начинает затягивать. Медленно и неотвратимо. Со стороны, наверное, кажется, что выбраться из болота можно без труда: всего один шаг до надежной земли. Низкое вечернее солнце освещает окружающую действительность. Глубокие тени быстро поглощают нежную зелень болотной ряски. Только в излучине старого ствола ярко переливается всеми цветами радуги паутина; один оттенок цвета естественно и незаметно перетекает в другой, создавая ощущение движения. И всю эту красочную неповторимость мира он должен оставить! От него сейчас почти ничего не зависит. Остается только ждать, когда снова появятся силы, и опора, скользящая под ногами, поможет выбраться из липких объятий обострения. Перетерпеть...

1 марта 1994 г.

Марина Филипповна

Поликлиника размещается в старинном особняке, стоящем в окружении могучих сосен. Ранним утром, широкой торжественной лестницей я поднимаюсь на второй этаж. По высокому потолку с хорошо сохранившейся лепниной можно легко догадаться: врачебные кабинеты получились из деления огромного зала на множество частей стенами, обитыми сухой штукатуркой. В центре овального коридора стоит мраморная копия трех граций. Вокруг граций сердито кружит, постукивая палкой о пол, седовласый пенсионер. К нему приближается медицинская сестра и мягко гасит его раздражение: едва касаясь орденских планок на груди старика, Марина Филипповна (так зовут медсестру) ему что-то ласково говорит и, приветливо мне улыбнувшись, проходит в кабинет, чуть покачивая полными бедрами в плотно облегающих джинсах. Пенсионер усаживается в кресло, привычно обнимает свою палку сухими ладонями и с терпеливо-вопросительным лицом замирает, всей позой как бы выражая удивление от быстрой смены собственного настроения.

Я знаю Марину Филипповну много лет. Медицинская сестра по призванию, невысокая, подвижная, с красиво вьющимися каштановыми волосами и мягким голосом, Марина Филипповна одним своим присутствием благотворно воздействует на окружающих. Я ни разу не видел Марину Филипповну в недобром расположении духа, но мало кто знает о ее нелегкой судьбе.

Неожиданно рано умирает муж Марины. Единственный сын ее — Славик в два года тяжело переносит инфекционное заболевание. И прекращается радостный детский лепет, Славик полностью теряет и слух. Согретый постоянной заботой и душевным материнским теплом, Слава кончает школу, потом, заочно — институт. Товарищ Славы по работе на защите диплома выступает в роли «переводчика». Высокий, подтянутый, с тонким нервным лицом Слава, понимая окружающих по губам, успешно работает в дружном коллективе КБ, в свободное время играет с друзьями в регби, в шахматы. Слава женится на глухонемой девушке, и у Марины появляется пухленький внук. К счастью, внук говорит и слышит нормально и массу времени проводит с бабушкой. Но следует новый удар: Славу сокращают. Он лишается, помимо работы, привычных друзей, за долгие годы научившихся понимать его невнятную речь. Красивое лицо Славы теперь часто затягивается сетью напряженных морщин, он неуверенно шаркает ногами, постоянно раздражается. И Марина иногда винит себя в том, что воспитывала сына вне среды глухонемых. Но она и сейчас не обиделась на весь белый свет. Откуда в ней такой неистощимый запас душевных сил?

— Следующий! — доносится из кабинета молодой голос врача Чернова. Я открываю дверь.

— Кажется, моему котенку Мурзику кто-то повредил спину, — рассказывает Марина Чернову. — Он почти не выбирается из темного угла, отказывается от еды. Как я могу усыпить Мурзика, если он так преданно встречает меня каждый день после работы? С трудом ползет на передних лапах к двери, посмотрит печально и волочит свое больное тельце обратно в угол. — Марина передает Чернову мою карту.

— Три недели на больничном: язва должна зарубцеваться, а вы все жалуетесь, — солидно ворчит юный врач Чернов. Действительно, за такой срок боли должны исчезнуть: так написано в учебнике. И я, аккуратно глотающий таблетки, строго соблюдающий диету, чувствую, как внутри закипает обида. Вероятно, Марина замечает, что я готов излить раздражение вслух, она мне по-доброму улыбается: «Совсем еще наш врач молодой!» — говорит ее чуть лукавый взгляд.

За окном мирно светятся в утреннем солнце стволы сосен. По работе я не соскучился, но уже хочется видеть сотрудников. Я тихо вздыхаю и вежливо прошу Чернова закрыть больничный лист.

Апрель, 1994 г.