
- •1 Взгляд религии на происхождение мира 65 - 68
- •1 Актуальность вопросов взаимоотношений науки и религии в современном мире
- •2 Обострение аспектов взаимоотношений науки и религии в современной России
- •3 Христианские корни и основание новоевропейской науки
- •4 Пьер Дюгем о возникновении новоевропейской науки:
- •2 Конфликт между наукой и религией: миф или реальность?
- •4 Наука и религия в различные социокультурные эпохи
- •1 Взгляд религии на происхождение мира
- •1 Взгляд религии на происхождение мира
- •3 Креационизм
- •Возраст Земли
- •Современная биология опровергает эволюционизм
- •1 Кризис современной цивилизации и культуры:
- •2 Кризис идеи научности
- •3 Поиски новых мировоззренческих ориентиров
- •6 Пути плодотворного диалога и взаимодействия
6 Пути плодотворного диалога и взаимодействия
Культ науки, научности, идея о том, что именно развитие научного знания позволяет поставить под контроль внешние, подавляющие человека стихийные силы природы и общества и что в этой связи прогресс науки является одним из главных факторов возрастания человеческой свободы, — все эти установки входили как необходимые составные части в «Проект Просвещения». В соответствии с этими установками все то, что мешает прогрессу свободы, подлежит радикальной критике. Это относится, в частности, и к разным формам вненаучного постижения мира, в т. ч. к религии и метафизическим системам.
Согласно этим сциентистским установкам речь не идет об отрицании самого факта существования разного рода вненаучных мыслительно-духовных форм, претендующих на знание различных аспектов реальности: мифологические, религиозные, философские системы и т.д. В соответствии с идеологией сциентизма все эти мыслительные образования не являются знанием в подлинном и точном смысле слова, так как не отвечают тем критериям обоснованности, которые в полной мере выполняются только в науке. Так называемые вненаучные формы «знания» имеют другие функции в обществе: способствуют ориентации в простейших жизненных ситуациях (там, где участие науки не необходимо, хотя в принципе и возможно), служат средствами выражения эмоций, способствуют сплоченности социальных групп и т.д.
Такое понимание науки, которое принципиально противопоставляет научное иным типам мышления, сложилось далеко не сразу в рамках, данного проекта. Первоначально, напр., философия выступала как некоторый необходимый компонент общей научно-рациональной установки (и в этом контексте метафизика рассматривалась как некая «общая наука»). Под словом «наука» понималась сумма всех знаний и теология была «царицей наук». Самая прославленная книга Исаака Ньютона, в которой с точки зрения созданной им теории гравитации объясняется движение планет по орбитам, носит название «Математические начала натуральной философии» (1687), а вовсе не «Математические начала натуральной науки». Когда в XVII веке исследователи природы назывались натурфилософами, они связывали себя с интеллектуальной традицией обсуждения более широких вопросов, нежели конкретные научные частности. Сам Ньютон заявлял, что в задачу натуральной философии входит и рассмотрение таких проблем, как атрибуты Бога и Его взаимоотношения с физическим миром. Вопрос о том, каким образом Ньютон примирял свою «науку» и свою «религию», оказывается несколько некорректным, если сам он считал, что занимается своего рода «натурфилософией», в которой сочетались оба этих аспекта. В наши дни предвзятых представлений о том, что есть наука и что есть религия, очень немногие физики видят свою задачу в таком свете.
Только лишь в XIX веке начинает становиться все более популярным мнение о том, что подлинная наука и философия не имеют между собою ничего общего. В XX веке процесс усиливающейся дифференциации отражает фундаментальные изменения в значении слова «наука» ‑ представлении как об эмпирическом исследовании, связанном с высокой степенью специализации. Этот способ понимания научности привел к формулированию тезиса, что в сущности все проблемы традиционной философии являются псевдо-проблемами и что поэтому одна из задач современных просветителей состоит в разоблачении и искоренении всякого рода философских пережитков из системы знания, ибо никакое подлинное знание вне науки и помимо науки невозможно.
В качестве эталона научного знания в европейской культуре последних двухсот лет неизменно фигурировала опирающаяся на эксперимент математизированная физика, а в качестве примера изысканий, не имеющих ничего общего с наукой в таком ее понимании, ‑ философия, занятая глубинным исследованием сознания, т.е. изучением сознания не в его эмпирической данности и фактуальности (это дело эмпирической психологии), а в его трансцендентальных измерениях. Предпосылки, из которых исходят эти два типа исследований, а также результаты, к которым они приходят, представляются не только разными, но несовместимыми друг с другом, взаимно друг друга отрицающими. Можно показать, что эксперимент, лежащий в основе того типа науки, которая возникла в Европе в Новое время, в качестве необходимого условия своей возможности (используя кантовский способ выражения) предполагает принятие установки на реальность изучаемой действительности. В этом смысле реалистическая установка в ее разных модификациях органически присуща научному мышлению. Ученый при таком понимании науки получает воспроизводимые факты, используя соответствующие приборы и объективные способы измерения величин, строит математизированные теории для объяснения эмпирических данных и излагает результаты своего исследования в общезначимой форме. С другой стороны, то направление в европейской философии, которое во многих отношениях задавало тон всему ее развитию в последние триста лет и которое можно назвать «философией сознания», или «философией субъективности», исходит из самоочевидной данности мира сознания, субъективных феноменов, и неочевидности внешнего сознания мира.
Способы анализа феноменов сознания весьма специфичны, не похожи на приемы математизированного естествознания, и, как показал опыт развития западной философии, получить общезначимые результаты в этой области весьма затруднительно.
Экспериментальное естествознание Нового времени стало возможным в результате появления определенной системы идеалов и ценностей, задающих такое отношение человека к природе, которое является весьма специфичным, и которого никогда не существовало ранее в истории. Эта система идеалов связана с возникновением цивилизации особого типа, которую нередко называют технологической. В качестве условия сложения современного научного мышления в системе предпосылок следует указать, прежде всего, понимание природы как простого ресурса человеческой деятельности, как некоторого пластичного материала, в принципе допускающего возможность безграничного человеческого вмешательства, переделки и преобразования в интересах человека, который как бы противостоит природным процессам, регулируя и контролируя их.
Если в рамках античного миропонимания техническая деятельность, продуцирующая мир искусственных предметов, не может иметь никакого отношения к познанию естественно существующих вещей, ибо «искусственное» и «естественное» несовместимы друг с другом, то в науке Нового времени снимается это противопоставление: сама природа выступает как некий гигантский механизм, выявить скрытые пружины которого можно только путем его разборки. В процесс экспериментирования как раз происходит насильственное воздействие на естественные процессы, которое позволяет препарировать явления, обнажить их скрытые механизмы и произвести факты, составляющие эмпирический базис науки. Специфическое отличие науки Нового времени от науки Античности состоит, таким образом, в том, что факты не столько описываются, сколько производятся, конструируются. Современное научное мышление, в отличие от научного мышления во времена Античности, возникает и развивается в рамках проективно-конструктивного отношения к миру.
Следует подчеркнуть, что наука отнюдь не возникает впервые в Новое время. Есть все основания говорить об античной и средневековой науке, которые в целом ряде существенных отношений (в том числе и в отношении к вне-научному мышлению) отличаются от современной науки, ибо развиваются в рамках иных мировоззренческих (познавательных и ценностных) установок. Современная наука возможна в определенной культурно-исторической ситуации и в рамках специфической установки в отношении мира природных и социальных объектов.
Важно подчеркнуть и другое обстоятельство. Эксперимент как средство изучения природы предполагает не только отказ от принципиального противопоставления естественных и искусственных процессов, но также и возможность выделения таких замкнутых систем, которые допускают со стороны субъекта полный контроль за всеми факторами, влияющими на протекание исследуемых процессов. Из этих предпосылок вытекает тезис о принципиальной возможности точного предсказания будущего хода событий. Но там, где мы способны предсказывать течение процессов, мы можем овладевать ими, регулировать и контролировать их. «Познавать для того, чтобы предвидеть, предвидеть для того, чтобы повелевать» ‑ такая формулировка существа современной науки была дана в позитивизме.
Особенности теоретического мышления, как оно понимается и практикуется в науке Нового времени, непосредственно связаны со специфическими чертами данного типа научности. Главная цель теории в античной науке состоит в понимании природных явлений посредством доказательства, исходящего из посылок, истинность которых постигается интуитивно. Поэтому теория в рамках античной науки выступает как, в сущности, развертывание некоторого изначально данного содержания, которое созерцается, интуитивно схватывается. Отсюда и буквальный смысл слова «теория»: созерцание. Теперь теоретическое научное мышление осуществляется в форме особого рода деятельности теоретика со специфическими объектами ‑ объектами идеальными. Работа теоретика с идеальными объектами напоминает деятельность техника с материальными конструкциями: идеальные объекты соединяются, разъединяются, преобразуются, ставятся в особые, необычные условия, как бы испытываются на прочность и т.д.
С помощью идеальных конструкций проводятся так называемые идеальные эксперименты. При этом выясняется, что идеальный и реальный эксперименты не просто взаимосвязаны, но что последний попросту невозможен без первого. Ибо только в идеальном эксперименте удается выделить исследуемое явление «в чистом виде», раскрыть внутренние, глубоко запрятанные механизмы природных процессов. В реальном эксперименте исследователь пытается приблизиться, насколько это возможно (полностью это, разумеется, никогда невозможно) к воссозданию тех условий, которые первоначально изучаются в деятельности с идеальными конструкциями. Отмеченный характер теоретической деятельности в рамках науки Нового времени, особенно хорошо виден, когда мы изучаем генезис, становление этого типа научности (в частности, творчество таких основателей экспериментального естествознания, как Галилей). Научная теория, как она теперь начинает пониматься и конструироваться, как бы содержит в потенции производство эмпирических феноменов в реальном эксперименте.
Из сказанного никоим образом не вытекает понимания теории как особого рода записи процедур реальной экспериментальной деятельности. Научное теоретическое мышление выступает не как идеальное копирование процедур реального эксперимента, а как создание условий для последнего. Теория выражает не текущую экспериментальную практику, а глубинные возможности проективно-конструктивного отношения к миру. Современная наука не столько описывает эмпирические данные, сколько их конструирует, производит в процессе эксперимента, который, в свою очередь, предполагает соответствующие теоретические предпосылки.
Одним из важных следствий проективно-конструктивной установки является резкая оппозиция научного и вненаучного мышления. Все те мыслительно-духовные образования, которые не могут быть воспроизведены в деятельности (реальной и идеальной), смысловое содержание которых субъект не может контролировать, в рамках подобной установки должны выводиться за пределы науки. Это относится к религии, мифологии, суждениям обыденного опыта, вообще к значительной части интеллектуально-духовной традиции. При этом речь идет не просто о разделении мышления на научное и вненаучное, а о том, что только первое рассматривается как мышление в строгом смысле слова, только с ним связывается возможность истинного постижения действительности.
Основатели науки Нового времени лично были религиозными людьми. Однако, тот тип научного мышления, который они сформировали, предполагает такое отношение к миру, которое принципиально отлично от религиозного. Поэтому неудивительно, что развитие современной науки с необходимостью привело к появлению идеологии сциентизма с его резко негативным отношением ко всем без исключения вне-научным формам мышления, а прогресс тесно связанной с наукой техники - к идеологии технократизма с его культом технического преобразования и контролирования всех природных и социальных феноменов. Крайний случай сциентизма и технократизма, его своеобразное доведение до логического конца — это идея о возможности преобразования на научной основе физической и психической природы самого человека. Эта идея была важной составной частью идеологии в СССР. Рационализация всех природных и социальных феноменов, позволяющая контролировать стихийные процессы и управлять ими, рассматривалась в этой идеологии как высшее выражение гуманизации действительности, как проявление творческой мощи человека.
В философии Нового времени ‑ а многие ее основоположники были одновременно основателями современной науки ‑ познавательно-ценностная установка, лежащая в основании данного типа научности, осознается, рефлектируется, из ее логического анализа делаются соответствующие мировоззренческие выводы.
Позиция недоверия ко всему естественно данному и соответственно доверия лишь к тому, что сознательно контролируется, доведенная до своего логического конца, приводит Декарта к радикальному сомнению в существовании всего, кроме самого сомневающегося и сознающего субъекта. Если мир природы существует не сам по себе, а как бы лишь постольку, поскольку им можно овладеть, поставить под контроль, сделать продолжением и частью самого человека, то естественно поставить человека в центр всех происходящих природных процессов и одновременно вне их. В свою очередь, в самом человеке лишь сознание (в декартовой терминологии это понимается как мышление, отсюда его знаменитое положение: «Мыслю, следовательно, существую») может рассматриваться не как нечто данное, а как постоянно воспроизводимое собственной деятельностью (и лишь постольку существующее). Так появляются две взаимно связанные идеи: с одной стороны, идея о несомненной данности человеку мира его сознания и неочевидности существования мира внешних предметов (впервые выделяется сфера субъективного как резко противостоящая всему остальному) и, с другой стороны, идея о возможности и необходимости сознания контролировать его окружение.
Последняя идея связывается с представлениями о достижении человеческой свободы. Свобода ‑ это не просто свобода выбора из уже существующих возможностей, а снятие зависимости от того, что внешне принуждает человека к тем или иным действиям, что диктует ему эти действия или даже порабощает его. Способом достижения свободы понимается овладение окружением, начиная от природы и включая социальный мир и тело самого человека и его стихийные эмоциональные состояния (недаром в это время философы пишут много трактатов о борьбе со «страстями души»). Овладение окружением, в свою очередь, расшифровывается как контроль и господство, а средством его реализации считается разум, научная рациональность и созданная на этой основе разнообразная инструментальная техника. При таком понимании овладение, контроль и господство над внешними силами выступают как их «рационализация» и «гуманизация» на научной основе.
Но идея овладения и контроля простирается еще далее, теперь уже на само сознание. Истинная свобода предполагает контроль со стороны Я над всем, что от него отлично. В свою очередь, научное мышление возможно только тогда, когда контролируются не только внешние факторы, влияющие на ход эксперимента, но и сами операции познающего субъекта - как материально-экспериментальные, так и идеально-мыслительные. Если я могу контролировать внешнее окружение с помощью разнообразной техники, то я могу контролировать и мое собственное сознание с помощью разного рода рефлексивных процедур. Представление о возможности достижения полного самоконтроля над мыслительными операциями ведет к идее метода, с помощью которого можно беспрепятственно получать новые знания и производить все необходимые нам результаты действия.
С середины XX века становится очевидным, что с помощью новоевропейской науки человечество не в состоянии решить все основные проблемы. Войны, техногенные катастрофы, невиданные ранее болезни. Экологический кризис, принимающий необратимый характер. Кризис идеи прогресса, НТР.
Сциентизм отнюдь не отрицает и факт глубокого взаимодействия науки, философской метафизики и религии в процессе становления современного научного знания. Нельзя отрицать влияние религиозно-мистических изысканий Кеплера на его научные открытия, метафизические размышления Декарта на картезианскую программу в физике и алхимические исследования Ньютона на понимание им механики. В соответствии с позицией сциентизма имевшие место в истории науки факты такого рода свидетельствуют лишь об исторически случайных обстоятельствах генезиса современного научного знания в конкретной культурно-исторической ситуации и вовсе не означают, что из существа научного отношения к миру вытекает необходимость взаимодействия науки с иными, вне-научными способами истолкования действительности. Да, говорят представители данной точки зрения, исторически наука была связана и с религией, и с философской метафизикой. Но все это послужило лишь своеобразными строительными лесами при возведении здания современной науки. Когда здание построено, леса больше не нужны. Сама по себе наука самодостаточна, и лишь на нее можно рассчитывать, если мы хотим обладать подлинным знанием.
Но так как, по идеологии сцеинтизма, именно с помощью научного знания, могут быть решены основные проблемы, с которыми сталкивается современное человечество, очень важной становится проблема отделения научного знания от знания вне- и псевдонаучного.
Значительная часть современных эпистемологов находятся за пределами крайних позиций. Они, с одной стороны, пытаются вовлечь в сферу своего анализа формы и типы знания, не укладывающиеся в узкие критерии научности, и, с другой стороны, критически относятся к эффектным, но поверхностным уподоблениям познания естественному отбору, адаптации к среде, афферентному синтезу или компьютерной обработке данных.
В Институте философии РАН, начиная со второй половины 1980-х гг., велись исследования вненаучного знания в рамках неклассических эпистемологических подходов. Тогда эта тема если и не находилась под запретом, то, по крайней мере, встречалась большинством ортодоксальных философов и ученых с неодобрением. Сегодня ситуация в российской философии существенно изменилась. Более не существует идеологических запретов на анализ самых разных типов знания и сознания, и это порой приводит к чрезмерному и некритическому увлечению оккультизмом и эзотеризмом как в теоретическом, так и в практическом плане. Поэтому вновь актуальным оказывается вопрос о критериях различения научного и вненаучного знания.
Критерии могут быть сформулированы, но их, как и всякие критерии, характеризует принцип дополнительности: строгая формулировка несовместима с точным применением.
Во-первых, в самом общем виде различение науки и ненауки дает ‑ post factum — история. Именно она указывает свое место гениям, с одной стороны, и лженаучным шарлатанам, ретроградам и фантазерам от науки - с другой. Однако история науки дана нам лишь в контексте определенной интерпретации, и если эта интерпретация не предполагает ценности науки как таковой, то она и не продемонстрирует отличия науки от других типов мышления и деятельности. Ценность науки есть ее особое, привилегированное положение в культуре, занимаемое ею благодаря усвоению в рамках иных культурных форм, а также ее рефлексивному оправданию, которое в состоянии представить только философия. Кризис идеи научности в немалой мере обязан поэтому пренебрежению философией, стремлению заменить ее иными и, как правило, далекими от рационализма «когнитивными практиками».
Во-вторых, несмотря на все свои попытки, лженаука не в состоянии до неразличимости замаскироваться под науку, от которой ее можно отличить по совокупности указанных критериев.
В-третьих, подобное сравнение предполагает, среди прочего, разбиение всей совокупности лженаук и наук на пары или группы: астрология - и астрономия (или медицина? или психология? или гелиобилогия?); алхимия ‑ и химия (или фармакология? или плавильная технология?); френология ‑ и анатомия мозга (или нейрофизиология? или антропология?); физиогномика ‑ и антропология (или медицина? или психоанализ?) и т. д. При этом необходимо учитывать этап развития конкретной науки (наука переднего края, парадигмальная наука, постпарадигмальная наука и т. п.), поскольку в определенные периоды зарождающаяся наука весьма уступает тому, что скоро перестанет считаться наукой. Спор Галилея с теологами-аристотеликами — классический тому пример. И напротив, победа Колумба в споре с членами комиссии Талаверы - столь же классический пример торжества лженауки над подлинной наукой, ибо аргументы в пользу невозможности Колумбова предприятия (доплыть на каравелле из Испании до Индии через Атлантику за месяц) сохраняют силу и сегодня.
В-четвертых, говоря о науке в целом, не следует забывать, что наряду с теоретической и экспериментальной наукой существует система преподавания науки, популяризация науки и ее использование (как практическое, так и теоретическое) для вненаучных целей. Школьная рутина, социологические опросы, статьи политологов, психоаналитическая практика не могут быть однозначно квалифицированы как наука или как ненаука. Это все феномены, в которых определенные научные теории объединяются со специфической практикой, практическим искусством и определенными социальными целями и интересами. Их целью может быть подтверждение (опровержение) или популяризация некоторых теорий, объяснение (прогнозирование) или описание явлений, но также и лечение, пропаганда или промывание мозгов - вещи, внутренне не связанные с наукой. Приверженность общенаучному этосу идеалов и норм является самым простым критерием принадлежности к научному сообществу в целом. Он применим к естествоиспытателю, математику, но также и к психотерапевту, практикующему социологу или политологу и вообще ко всякому гуманитарию (историку, антропологу, лингвисту, философу), который не ограничивается теоретизированием, но пытается практически применить результаты своей науки.
Тот способ понимания науки и научного мышления, который сложился в европейской культуре в Новое время, и который как будто бы является прямым отрицанием «философии субъективности», в действительности разделяет с последней некоторые исходные позиции, которые вполне вненаучны и научными быть не могут, ибо определяют сам характер научной практики. Европейская наука последних столетий и философская мысль, которой отказывают в статусе научности, в действительности оказываются двумя сторонами некоего единого целого, разрабатывая две формы приложения единой ценностно-познавательной установки: к исследованию природы, с одной стороны, и к изучению человека, мира его сознания, его ценностей, его свободы, с другой.
От смены этой установки зависит изменение взаимоотношения научных и вненаучных форм мышления, их места в системе культуры, способов их взаимодействия.
В философии XX века делались неоднократные попытки выхода за пределы декартова противопоставления мира сознания и мира объектов. Между тем, как представляется, этот выход может быть действительно успешным лишь в том случае, если он сопровождается критикой той ценностно-познавательной установки (определяющей отношение человека к природе и человека к человеку), которая лежит в основании современной технологической цивилизации. Переосмысление этой установки означает новое понимание человека и природы, укорененности человека в бытии и в межчеловеческих коммуникациях. Влиятельность этого критического переосмысления во многом зависит от того, насколько оно поддерживается реальными трансформациями в самой цивилизации. Сегодня можно говорить о том, что необходимость отказа от односторонне технологического пути развития (тупиковый характер которого выявился особенно остро в связи с экологическим кризисом) осознается все более остро. Значит, можно ожидать того, что попытки переосмысления, о котором идет речь, будут все более частыми. Но это означает новое понимание научности и тех вне-научных предпосылок, которые лежат в основании науки, а также отношения научного мышления к разнообразным вне-научным мыслительным образованиям.
Переосмысление ценностно-познавательной установки связано с новой онтологией Я, новым пониманием отношения Я и другого, существенно иным пониманием отношения человека и природы. Конечно, Декарт прав в том, что, если я мыслю, то существую (в его широком понимании мышления как, по сути дела, сознания). Но сам факт моего сознания предполагает выход за его собственные пределы, отношение к сознанию «со стороны»: со стороны другого человека, со стороны той реальности, которую я сознаю. Другими словами, существование индивидуального Я предполагает ситуацию «вне-находимости», о которой писал русский философ М. Бахтин. В соответствии с этим представлением межчеловеческая коммуникация, диалог не являются чем-то внешним для индивида, а относятся к глубинной структуре его индивидуальности, его сознания и его Я. Согласно М. Бахтину, Я существую не просто потому, что мыслю, сознаю, а потому, что отвечаю на обращенный ко мне призыв другого человека. Диалог ‑ это не внешняя сеть, в которую попадает индивид, а единственная возможность самого существования индивидуальности, т.е. то, что затрагивает ее внутреннюю сущность. Поэтому диалог между мною и другим предполагает целую систему внутренних диалогов, в том числе: между моим образом самого себя и тем образом меня, который, с моей точки зрения, имеется у другого человека (диалектика: «я для себя», «я для другого», «другой для себя», «другой для меня» и т.д.). Коммуникация не предопределена и не запрограммирована. Вместе с тем лишь через отношения с другими индивидуальность формируется и свободно самореализуется.
Подобное переосмысление Я, сознания и отношения Я и другого ведет к новому пониманию свободы. Свобода мыслится уже не как овладение и контроль, а как установление равноправно-партнерских отношений с тем, что находится вне человека: с природными процессами В этом случае свобода понимается не как выражение проективно-конструктивного отношения к миру, не как создание такого предметного мира, который управляется и контролируется, а как такое отношение, когда я принимаю другого, а другой принимает меня. Принятие не означает простого довольствования тем, что есть, а предполагает взаимодействие и взаимоизменение. В этом случае мы имеем дело с особого рода деятельностью. Это не деятельность по созданию предмета, в котором человек пытается запечатлеть и выразить самого себя, т.е. такого предмета, который как бы принадлежит субъекту. Это взаимная деятельность, взаимодействие свободно участвующих в процессе равноправных партнеров, каждый из которых считается с другими и в результате которой оба они изменяются. Такой подход предполагает нередуцируемое многообразие, плюрализм разных позиций, точек зрения, ценностных и культурных систем, вступающих друг с другом в отношения диалога и меняющихся в результате этого взаимодействия.
Этой новой онтологии человека соответствует новое понимание отношения человека и природы, в основу которого положен не идеал антропоцентризма, а развиваемая идея коэволюции, совместной эволюции природы и человечества, что может быть истолковано как отношение равноправных партнеров, собеседников в незапрограммированном диалоге.
В числе современных попыток по-новому понять научный способ исследования на основе новой онтологии человека и природы следует назвать концепцию известного физико-химика И. Пригожина (которую он иногда называет «философией нестабильности») и концепции самоорганизации, обнаруживаемые в динамическом хаосе внутреннее единство всех трех типов рациональности, обосновывающие возможность становления в современной культуре обобщенной рациональности, в контексте которой наука и практическая мудрость действительно нуждаются друг в друге.
Главный смысл новой онтологии состоит именно в том, чтобы повлиять на ту ценностно-познавательную установку, которая лежит в основе понимания научности, возникшего в XVII столетии. Может ли подобная новая онтология каким-либо образом выразиться в новом понимании научности и научного мышления или же она останется чисто философской конструкцией, сосуществующей с традиционной научной практикой? Существует позиция, что попытки прийти к уровновешенному взгляду в вопросах подобного взгляда в конечном счете недостижимы.
В связи с этим следует сделать три существенных замечания.
Первое замечание. Попытки по-новому понять науку, научное мышление и его отношение к мышлению вненаучному не являются чем-то общепризнанным и бесспорным. Вокруг их истолкования ведутся большие дискуссии, многие специалисты в тех областях знания, в которых эти попытки предпринимаются, не принимают их. Дело, следовательно, не в том, в какой степени попытки, о которых идет речь, будут ассимилированы наукой и смогут повлиять на трансформацию научного мышления, а в самом их наличии, демонстрирующем, по крайней мере, возможность противостоять проективно-конструктивной установке не извне, а изнутри науки, возможность альтернативного развития научности и научного мышления.
Наука потеснила вненаучные типы знания в том, что касается объяснения и преобразования мира, став фундаментом влиятельного сегодня научного мировоззрения. Но функции познания многообразны и несводимы к «адекватному отражению действительности». В не меньшей степени познание проектирует действительность, являясь механизмом формирования культурных объектов. Важнейшим источником и основанием культуры, ее непременным элементом, являются все вненаучные типы знания. Благодаря теоретическим и практическим результатам в понимании, объяснении и преобразовании явлений действительности, наука и основанная на ней техника обладает признанным авторитетом в сознании общества. Но все большее познание скрытой гармонии мира, единства человека, общества и природы, осмысление глобальных проблем современности, ‑ все это приближает передние рубежи науки к признанию и косвенному указанию на существование Творца, Создателя, Бога. Прежняя естественнонаучная парадигма все более обретает гуманитарные черты, связывая в единой картине мира идеальную и материальную реальность, человека, биосферу, поле, информацию и многое другое.
Радикальные изменения эпохи, достижения передовой науки порождают новую тенденцию в отношениях между наукой и религией, проявляющуюся во все более осознанном переходе от былой конфронтации к союзу между ними.
Атеисты подсмеиваясь над Библией, над книгой Бытия, утверждают, что в наши дни это выглядит нелепой сказкой. Богословы в связи с этим указывают на дилетантский, поверхностный подход ученых, рассуждающих о том, о чем имеют самое поверхностное и даже совершенно ошибочное представление. Современные книги по апологетике показывают удивительную согласованность современной космологии, геологии, биологии с учением о сотворении мира.
Например, ученые-атеисты твердили, что мир вечен, христиане же однозначно утверждали, что мир имеет начало во времени. По теории Большого взрыва оказалось, что мир имеет начало во времени – грандиозное подтверждение христианского учения. Атеисты иронизировали над Библией, в которой утверждается, что сначала творится свет, затем уже – светила. По логике, свет не может существовать без светила. А современная наука утверждает, что в физике большого взрыва свет как поток фотонов, как электромагнитное излучение возникает в первые минуты существования мира, задолго до возникновения звезд и галактик. В книге Бытия повествуется о сотворении жизни в удивительном порядке, совпадающем с современными эволюционными представлениями (полное подтверждение современных палеонтологических и других данных). Можно сказать, что первым эволюционистом был Моисей, который сказал, что вначале возникают растения, затем в воде возникает животная жизнь, затем возникает жизнь на суше.
Ученые-естественники не относят теологию к науке, так как она, по их мнению, не опирается на факты, логику и доказательства. Теология по своему методу более близка гуманитарным наукам. Нельзя сравнивать ее только с естественными науками, которые отличаются от гуманитарных наук своими отличительными признаками (фактическая проверяемость, общезначимость, систематичность). Но современная философия науки установила, что вопрос о «научности» науки не так прост. К. Поппер, к примеру, показал, что требование верификации (проверяемость фактами) к науке не обязательно должно быть применимо. Главное – фальсифицируемость теории, то есть, научна ли та теория, с которой можно спорить. В этой связи с христианским богословием тоже можно спорить.
С опорой на факты тоже все в порядке: оно основывается на факте – Священном Писании, которое никем не может оспариваться, что не могло быть придумано и быть плодом чьей-либо фантазии. Религиозные науки опираются на факты и на опыт – на внутренний духовный опыт (естественный и сверхестественный), на факты, изложенные в Священном Писании, факты истории. Писание также проверяется историей. Никто не спорит с тем, что когда-то жили Моисей, царь Соломон.
Христианское богословие тоже использует логические рассуждения, выстраиваемые в строгую систему. Существование ересей подтверждает системность богословия, ведь ересь – это то, что логически противоречит основным положениям христианства.
Православие дает человеку некую систему духовных ценностей. В современной России все больше и больше людей начинают обращаться к этим ценностям. Этот процесс является объективным процессом, и выражать несогласие тому, что является объективной реальностью, как это имеет место быть среди ученых, просто нелепо, противоречить своим принципам объективности.
Постулаты откровенно религиозного характера играли множество различных ролей в контексте интерпретации природы, выявляя богатство и разнообразие способов взаимодействия науки и религии, опровергая существование «конфликтной модели» до середины XIX века. Вышеназванные примеры современности опровергают расхожее упрощенческое представление о том, что представители науки и апологеты религии обречены на борьбу друг с другом.
На X Всемирном Русском Соборе принимали участие и впервые в истории России обсуждали вопрос Веры и Знания Патриарх и Президент РАН, министр России по науке и технологиям, видные ученые и богословы, писатели, военные, преподаватели государственных учебных заведений и духовных академий. Было отмечено, в том числе академиками (Ю. Осиповым, В. Фортовым, Н. Бехтеревой, Е. Челышевым, Р. Илькаевым, Д. Львовым, Б. Литвиновым, С. Глазьевым и другими), что многие годы и даже столетия, исторические лукавцы и шарлатаны (по-церковному, слуги дьявола) пытались отлучить веру от знания, противопоставить науку и религию. Ныне пришло время, когда можно трезво, без политической и идеологической предвзятости и вульгаризации, рассудительно и полезно для общества, обсудить глобальные проблемы современности, веры и науки, их иерархии, исследовать проблематику духовно-нравственных оснований профессиональной деятельности, этику служения в российской науке, судеб научно-технического и культурного достояния России в XXI веке. На Соборе было провозглашено, что Вера и Знание в этих проблемах не антагонисты.
Важное значение для взаимопонимания между богословами и учёными в вопросах возможности построения целостной картины мира имеет принцип дополнительности. Как известно, согласно квантовой механике, невозможно одновременно получить точную информацию о скорости и координатах частицы. Чтобы получить целостную информацию, физики используют принцип дополнительности, выдвинутый Н. Бором для истолкования познавательной ситуации, возникшей в квантовой механике. Согласно этому принципу мы не можем говорить о природе, независимой от измерения, и мы вряд ли когда-нибудь узнаем, какова она сама по себе. Поэтому неправомерно распространять наши способы её изучения на неё саму. Дополнительность, таким образом, является неизбежным и непреодолимым ограничением, наложенным на научное познание.
Рассматривая дополнительность как эвристическое приспособление в познавательном процессе, многие теологи в своих доктринах используют её язык. Так, можно провести прямую параллель между непостижимостью и непредставимостью света как волны и частицы, и непостижимостью и непредставимостью феномена воскрешения. При помощи языка дополнительности выражается также двойственность человеческого и божественного в единстве трёх ипостасей, разрабатываются персональные и имперсональные модели Бога.
Многие теологи считают построение единой целостной картины мира вполне возможным, хотя они и отдают себе отчёт в том, что это очень непростое дело. Для реализации данной задачи они считают необходимым объединение религиозного и научного путей познания действительности. По мнению этих теологов, научные теории обладают большими ресурсами, которые можно плодотворно использовать в теологическом исследовании. Для адекватной реализации этих ресурсов теологи, несомненно, должны быть сведущими в науках.
«Должно ли богословие принимать во внимание текущий научный образ мира?»- ставит вопрос английский священник с докторской степенью в области космологии М. Хеллер15.
Тот факт, что научный образ мира подвержен изменениям и далек от соответствия строгим научным исследованиям, предполагает негативный ответ. Но в Средние века будущий профессор богословия обязан был не только пройти интенсивный курс философской подготовки, но и сам преподавать философию прежде своего назначения на богословский факультет. Если вспомнить, что в те времена философия во многом исполняла роль, сходную с ролью, отведенной в наши дни наукам, то выводы напрашиваются сами собой.
Путь к согласию и конструктивному взаимодействию, дающему возможность содания единой, согласованной адекватной картины мира, может быть найден. Так почетный профессор физической биохимии Оксфорда и священник А. Пикок рассматривает богословие и естественные науки как области культуры, которые развиваются по аналогичным законам. Анализируя богословские и научные модели описания природы, Бога и человека, он приходит к выводу об отсутствии фундаментального разрыва между этими моделями16.
Многие другие теологи предупреждают, что при этом важно не впасть в две крайности – чрезмерное превознесение, или, наоборот, принижение той или другой стороны.
Следует быть очень осторожным, преодолеть соблазн фиксировать прежде всего сходство между наукой и религией, и забывать о различиях или, наоборот., абсолютизировать эти различия. Факты, которыми оперирует религия, существенно отличаются от научных, и возможность их экспериментальной проверки гораздо более ограниченна. Чтобы теология была жизненной, способной к развитию и совершенствовании, к формированию адекватного мировоззрения, следует признать необходимость ее постоянного контакта с наукой.
Круг новейших проблем должен найти отражение в системе образования в качестве подготовки и интеллектуального настроя на восприятие расширяющихся горизонтов научного познания при формировании новой научной парадигмы и в процессе становления адекватного ей мировоззрения.
Второе замечание. Даже принятие альтернативного понимания научности, научного мышления в новой онтологии вовсе не означает полного отказа от той формы научной практики, которая традиционно характерна для современной науки с ее ценностно-познавательной установкой. Речь идет лишь об ограничении действия этой установки, которая оказывается не универсальной и поэтому теряет свой мировоззренческий статус.
Для российской философии во второй половине 1980-х годов серьезный анализ проблемы соотношения науки и иных типов знания и сознания стал свидетельством пересмотра одной из догм, которую диалектический материализм разделял с другими просвещенческими и сциентистскими философскими течениями.
Положение о незыблемом авторитете науки как высшего типа знания, который снимает, или отменяет все его другие типы и позволяет оценивать их с позиции всезнающего и объективного судии, было чревато весьма жесткими эпистемологическими ограничениями. Во-первых, метод философского анализа знания и познания должен был быть максимально приближен к научному, сведен к процедурам и концепциям тех наук, которые уже выделились из философии, а именно к логике и психологии. Во-вторых, эмпирическим базисом философской эпистемологии призваны были служить «данные наук»: аргументация философских положений требовала подтверждения или опровержения со стороны фактов и теорий, относящихся к частным естественнонаучным или социально-гуманитарным дисциплинам. В-третьих, в качестве предмета эпистемологического анализа была призвана выступать наука и только наука: теория познания, по существу, редуцировалась к философии науки. Эти три тезиса, среди прочего, во многом характерны для так называемой классической эпистемологии вообще, представителями которой могут быть в той или иной мере признаны и Иммануил Кант, и Фридрих Энгельс, и Карл Поппер.
Сегодня многим кажется, что классическая эпистемология развенчана и большей частью отброшена, и потому возможно простое принятие одной из ее альтернатив. Однако такого рода убеждение основано лишь на впечатлении от кризиса марксистско-ленинской философии. Ведь современная эпистемология на Западе в значительной мере сохраняет классические черты ‑ это своего рода «мейнстрим», которого придерживается, к примеру, большинство философов аналитического направления». Кроме того, всякий ответственный эпистемолог обязан сначала критически проанализировать возможные альтернативы классической эпистемологии и убедиться в том, что они обеспечивают интеллектуальный прогресс. Есть ли в них достоинства классической эпистемологии, двигавшие ее сторонников, которых самый строгий ум не сможет обвинить в некомпетентности или интеллектуальной косности? Безусловно ли ущербен идеал научной эпистемологии?
Кризис – не крах. В переводе с греч. –krisis – решение. Решение, которое должно принять научное сообщество в вопросы интеллектуального обеспечения технического прогресса, объективного по своей сути, развития науки, которая неизбежно возникла бы и в стороне от религиозных доктрин. Вопрос этот особо актуален для современной России, потерявшей огромный потенциал классической научной теории и практики в 90-е годы, что ставит проблему развития науки и техники в условиях неизбежных глобальных конфликтов как проблему национальной безопасности.
Наука должна развиваться по своим принципам. Конструктивная роль религиозных верований часто приходит на ум при сопоставлении слов «наука» и «религия». В этом состоит одна из причин, по которой общим местом христианских сочинений еще со времен Фомы Аквинского стали предупреждения против «использования Бога для затыкания дыр»: прецеденты из прошлого свидетельствуют о неизбежности конфликта, когда ссылки на Бога используются для заполнения пробелов в научных теориях
Тезис о необходимости веры для обоснования знания вовсе не предполагает ни отрицание науки как человеческого творчества, ни ее поглощение религией. Путь простого подчинения или даже внешнего согласования был до конца испробован на Западе в Средние века, и был полностью дискредитирован. Соотношение современного знания и коренных идей христианства может и должно быть взаимно свободным. Та правда, которую наука говорит нам о мире, не может отрицать той правды, которую христианская вера говорит нам о взаимоотношениях человека с Богом.
Решение проблемы расположено не в согласовании научных идей и основ христианского вероучения, не в рецепции того в современном знании, что приемлемо для христианского осознания, и наоборот, а в изменении самой психологии научного творчества, характера самой современной науки, выросшей в атмосфере секуляризма, в ее основной ориентации, в свободе человеческого деяния и, одновременно, в характере и месте святыни в человеческой жизни.
Обнаруживая следы трансцендентности в некоторых ключевых проблемах, поставленных современной наукой, М. Хеллер ставит вопрос: «Выходящее сегодня за пределы науки не предполагает ли в дальнейшем выход за пределы всех научных методов? Разве тот факт, что мир можно, в конце концов, заключить в абстрактные формулы и уравнения, не дает нам понять, что абстрактная мысль важнее конкретной материи?»16.
Прослеживая возможности синтеза столь разных подходов науки и религии в единое и гармоничное мировоззрение, западная мысль прокладывает тем самым путь к «подлинной встрече», когда богословие изучает сотворение мира, а наука ставит своей задачей расшифровать структуру Вселенной при помощи математических и эмпирических методов.
Третье замечание. Относится оно к субъективному фактору – позиции ученых, обеспокоенных «клерикализацией страны».
С реформ Александра II усилился процесс обмирщения русской культуры, начало которого наблюдается с XVII века. Но даже советская Россия не была всецело атеистической. В 1960-е годы до 30 % сельского населения считали себя верующими, что вызвало новую волну яростной ненависти партийной номенклатуры к русской церкви. Верили в Бога известные советские ученые с мировым именем. Современному научному сообществу, как и обществу в целом, не придется проходить оригинальный и мучительный обратный путь от атеизма к вере в Бога.
Стихийно преобладает точка зрения, что ученому якобы полезно быть атеистом, так как в этом случае он будет естественное объяснять через естественное. Согласно принципу Оккама (не умножать сущности без необходимости) это методологически полезно. Но в таком случае есть опасность не увидеть главного – многообразия духовной жизни.
Выше было сказано, что, несмотря на стремительное распространение дарвинизма, теория уже современниками – биологами была встречена критикой, доходившей до утверждений, что она ложна и противоречит фактическим данным. Не было единства мнений и в среде религиозной общественности. Сам епископ Уилберфорс, искренне интересовавшийся научными вопросами, написал рецензию на труд Дарвина, за которую автор официально благодарил его в своей книге, поскольку она содержала убедительные аргументы по его теории. На том же собрании Британской ассоциации поддержки развития науки Фредерик Темпл (впоследствии архиепископ Кентерберийский) произнес проповедь, приветствующую идею эволюции.
Один из друзей Дарвина Ейса Грей, гарвардский ботаник, много сделал для популяризации его гипотезы среди мыслящих людей Северной Америки, но сам оставался при этом глубоко религиозным человеком.
Много в этих отношениях личностных факторов, оказывавших значительное влияние на поведение всех участников. Уилберфорс, вероятно, хотел сохранить свое епископское достоинство, Т. Гексли, несомненно, находился под сильным влиянием причин не вполне интеллектуального характера – желания ограничить традиционное влияние духовенства и добиться повышения авторитета формирующегося класса профессиональных ученых. Факт, что сам Ч. Дарвин потерял христианскую веру, которая была у него в юности, может быть прописан и его глубокой скорби по поводу смерти десятилетней дочери Энни, а не только его научным открытиям. В конце жизни Дарвин высказывался о религии очень осторожно, но по этому поводу можно предположить, что он просто не хотел задеть религиозные чувства своей глубоко верующей жены Эммы.
Зато точно известно, что Дарвин никогда не становился последовательным атеистом. Как не дошел до полного атеизма и Гексли, предпочитавший термин «агностик» в отношении тех, кто подобно ему самому считал, что на вопрос о существовании Бога не может быть однозначного ответа.
Слабые места общепринятых аргументов о замысле подвергались широкому обсуждению еще до Дарвина. Как философ науки Уильям Уэвелл утверждал: способность разума к открытию научных истин лучше всего объясняется тем, что он был создан для этой цели. Но как священник и проповедник Уэвелл подчеркивал, что через такие рациональные рассуждения к Богу не вернуться: при этом Бог выпадает из процесса обращения, и аргументы о замысле выглядят по-настоящему убедительно лишь в глазах уже верующих. В проповеди 1839 года лидер Оксфордского движения Джон Генри Ньюмен заявил, что аргументы о замысле могут убедить лишь тех, кто и так верит в Бога.
В это же время Чарльз Кингсли воспринял теорию Дарвина в качестве ответа на вопрос «как?» по отношению к акту божественного творения. Эволюционная теория означала для него замену идеи о едином акте творения на более сложную, но более правдоподобную идею о том, что творение было создано и наделено способностью впоследствии «создавать самое себя». Это согласуется с Библией, по которой тварные стихии земля и вода наделяются Творцом творческими потенциями: «Да произведет земля зелень, траву, дерево…; Да произведет вода пресмыкающихся, душу живую…» (Быт 1 гл.). Таким образом, Творцом предусмотрена некоторая относительная самоорганизация материи, что соответствует современной концепции направленной эволюции, как бы компромиссного варианта происхождения живого. В наше время многие эволюционисты фактически, хотя и молчаливо, придерживаются гипотезы направленной эволюции. «В настоящее время можно считать доказанным, что превращение одного вида живых организмов в другой в природе не происходит», - утверждает автор солидного журнала17.
Сегодня представляется, что теорию «разумного дизайна», в отличие, например, от гипотезы «вечного двигателя», научными методами опровергнуть невозможно, как невозможно опровергнуть существование Бога.
Насколько убедительны аргументы о замысле для атеиста? В додарвиновских дискуссиях, даже если взаимная адаптация физических и биологических феноменов доказывала существование Бога, это доказательство воспринималось как бесполезное. Впечатляющий удар в этом ключе нанес еще один священнослужитель, историк Оксфордского движения Р. У. Черч: «тщетны исходившие из уст великих людей заявления о том, что наука естественным путем ведет к религии»18. Признавая впечатляющую силу аргументации открытий современной науки, думается, следует согласиться с выводом Уильяма Уэвелла, что на самом деле для признания Бога Конструктором и Вседержителем требуется «активное и живое восприятие веры в Бога»19.
Контрольные вопросы
1 В чем выражается системный кризис западной техногенной цивилизации?
2 В чем проявляется современный кризис идеи научности?
3
1 См.: Бердяев Н. А. Смысл истории. М., 1990.С. 147, 149, 150.
2 Хайдеггер М. Вопрос о технике //Новая технократическая волна на Западе. М., 1986. С. 52.
3 Давыдов Ю. Н. Искусство как социологический феномен. М., 1968. С. 8.
4 Яки С. Л. Спаситель науки. М, ,1992. С. 220.
5 Там же. С. 256.
6-8 Цит. по: Святитель Николай Сербский. Слово о Законе. Изд-во Братства святителя Алексия. 2005. С. 83, 85.
9 Цит. по: Катасонов В. Н. Цивилизационный кризис XX столетия и Православие (о границах технологического мыщления) // Интернет http://www.Katasonovvn.narod.ru
10, 11 Цит. по: Джон Хедли Брук. Наука и религия. С.283-284.
12,13,14 Катасонов В. Н. Позитивизм и христианство: философия и история
науки Пьера Дюгема // Интернет http://www.Katasonovvn.narod.ru
15 Хеллер М. Творческий конфликт. О проблемах взаимодействия научного и религиозного мировоззрения (Пер. с англ. Библейско-богословский институт св. апостола Андрея. 2005. С. 43.
16 Пикок А. Богословие в век науки: модели бытия и становления в богословии и науке. Библейско-богословский институт св. апостола Андрея. 2004. Предисловие к русскому изданию.
17 Франчук В. И. Универсальные механизмы эволюции //Вопросы философии. 2005, № 4.
18 Цит. по: Дж. Хедли Брук. Наука и религия. С. 193.
19 Цит. Там же.
Приложения
Гагаев А. А., Гагаев П. А.
ПРАВОСЛАВИЕ И НАУКА
(католичество и православие ‑ классическая и постклассическая наука)
В православии было и есть нечто, что задерживало в определенном отношении развитие науки в ее классическом (нововременном) понимании. Полагается, что в православии было и есть нечто, что обусловило и обуславливает интенсивное развитие науки в ее современном постклассическом прочтении.
Предмет переживания католической духовности – человек в его взаимосвязи, в его взаимообусловленности внешним миром определил ею особой гносеологии – познания в нововременном значении. Познающее и познаваемое последовательно разделены и осмысление второго как некоего сложившегося и неизменно являющего себя в реальности. Предмет познания в западном прочтении, по его осмыслении, преобразовании используется познающей духовностью как средство достижения чего-то для себя значимого, значимого не с религиозно-духовной точки зрения, а с утилитарно-прагматической.
В православии было и есть нечто, что задерживало в определенном отношении развитие науки в ее классическом (новоевропейском) понимании. В православии есть нечто, что обуславливает интенсивное развитие науки в ее современном постклассическом прочтении. Православие в лице святоотеческой традиции (Иоанн Златоуст, Григорий Богослов и др.) в отличие от католического вероисповедания, всматриваясь в Священное Писание, сосредоточило внимание человека на нем самом, на его внутренней духовной жизни.
Человек как средоточие высокого и драматического, личностного и соборного, человек как боговдохновенное начало – эти реалии стали предметом переживания и постижения для православной души. Всматривание православной души в себя в указанном качестве подвигло ее к избранию в познании особой, отличной от Запада, гносеологии. Всмотреться в себя как в нечто живое и высокое, как то, для чего дела земные есть «дела ничтожные». Роль созерцания в удержании себя как живое и высокое. В православной традиции созерцание предполагает, с одной стороны, невмешательство познающего в переживаемое-познаваемое (в этом не разрушение его, не сведение его к той или иной ставшей форме бытия и познания, а сбережение), а с другой, ‑ живое единение с постигаемым-переживаемым. Созерцание не дается человеку даром, оно есть выражение особого состояния человеческого духа, состояния, достигаемого им в результате внутренней духовной работы.
Обретшая внутреннее единство духовность (обретшая связь свою с Тем, Кто создал всякую тварь и материю) в состоянии внутренне соединиться с самим собой как познаваемой реальностью и выявить собственную феноменологию – проявление себя как живого и цельного. Как боговдохновенного. Эта гносеология нашла свое развитие в трудах русских славянофилов (религиозно-логический тип мышления), В. Соловьева (цельное знание), Н. Лосского (интуитивно-логическое познание) и других отечественных православно мыслящих философов XIX-XX веков.
Католичество и протестантизм не столько реализуют богоданные возможности человека, сколько предают их в зависимость окаменелым формам бытия.
Православие, ища абсолюта в себе, резко критически относясь к нерелигиозным формам человеческого бытия, неоправданно предало забвению мысль о живой полноте бытия православной духовности, полноте, исходящей из бесконечно возрастающих возможностей воссоединившейся в себе человеческой духовности. Обеспокоенность ревнителей русского православия имела основания. Но православие выдержало испытание временем. В современных условиях реализовать Богом поддержанные возможности человеку и должно помочь православие.
Онтологически, в силу своей безусловной обращенности к живому и горнему в человеке, оно оказалось гносеологически устойчивой культурной формой бытия человека.
Гагаев А. А., Гагаев П. А. Православие и наука (католичество и православие – классическая и постклассическая наука) //Православная цивилизация: прошлое, настоящее, будущее. Самара, 2006. С. 184-189.
В. Н. Тростников, сопоставляя французскую 1789 года и русскую октября 1917 года, обе причисляет к Великим за мечту о братстве. Но во Франции диктатура мечтателей просуществовала только 14 месяцев. Но, как типично западные люди, французы быстро отрезвели и установили у себя капитализм с его атрибутами бесчеловечных законов рынка, ведущих к апофеозу мещанства, скопидомства, накопительства и безграничной власти капитала. Лозунг «свобода, равенство, братство», с чего начиналась французская революция, был реализован только в первых двух составляющих: свобода как свобода торговли, равенство – как теоретически равные возможности каждого человека разбогатеть. А слово «братство» в обществе, целиком основанном на конкуренции и индивидуализме, оказалось невостребованным в менталитете французов.
В СССР диктатура мечтателей просуществовала 74 года, и одним терпением русского народа это не объяснить. Вывод В. Н. Тростникова, профессора Свято-Тихоновского гуманитарного университета один: мечта о братстве нашла в России гораздо более горячий отклик, чем на Западе. Почему, задается вопросом профессор. Ответ на это они видит в том, что наши люди разочаровывались в мечте о рукотворном светлом будущем, где всех соединяет любовь, так как эта утопия была созвучна сохраняемому в душе нашего народа учению Христа. И то, что мы в современной России стали строить храмы, крестить детей – это и есть возвращение к мечте, не угасшей, а лишь сбитой с толку. Если западную цивилизацию назвать постхристианской, то наша как была, так и осталась православной.
Тростников В. Н. Сходство и различие процесса отпадения от Христа на Западе и в России //Православная цивилизация: прошлое, настоящее, будущее. С. 118
Иерей Александр Авдейчев, канд. мед. наук.
МОЛИТВА КАК ПСИХОФИЗИОЛОГИЧЕСКОЕ СОСТОЯНИЕ
Всеобъемлющую формулу здоровья дал нам Сам Господь: «Бдите и молитеся, да не выйдите в напасть...»
(Мф. 26, 41). Казалось бы, чего нам ещё нужно, ведь в этом лаконичном изречении содержится вся наука о профилактике и лечении наших недугов! Святые апостолы напоминают нам, блуждающим в греховной тьме маловерам, о той же истине: «Мы же в молитве и служении слова пребудем» (Деян. 6, 4). Им вторят святые отцьг «Молитва - священная царица добродетелей...» (прп. Иоанн Лествичник). «Велика сила молитвы, и она более всего приносит Духа Божьего и ее удобнее всего всякому исправлять...» (прп. Серафим Саровский). Кроме указанного узкого смысла молитвы как в Священном Писании, так и у святых отцов молитва понимается еще и в широком смысле - как религиозно-нравственное душевное состояние (патр. Каллист и прп. Игнатий), в смысле постоянного сердечного и благоговейного памятования о Боге, упования или надежды на Него во всех случаях жизни.
Святитель Василий Великий учит, что молитву "следует не в словах заключать, но поставлять ее силу более в душевном расположении и в добродетельных делах, непрерывно проходящих чрез всю жизнь. Таким образом, человек может достигнуть того, что вся жизнь его окажется непрерывною и непрестанною молитвою». Точно также имеет в виду молитву в широком смысле и святитель Иоанн Златоуст, когда говорит, что "можно идучи на площадь, ходя по улицам, творить продолжительные молитвы, можно сидящему в рабочей храмине и занимающемуся работой посвящать Богу дух свой, и входящему и выходящему, можно, говорю, творить продолжительную и усердную молитву."
В наше время в обществе господствует нравственно ущербный императив «Здоровье любой ценой!», который заставляет нас напрочь забывать о Боге, как только нас посещает болезнь. И здесь Господь, как всегда, милостиво протягивает нам руку помощи. На этот раз в виде научного открытия в лаборатории психофизиологии Психоневрологического института им. В.М. Бехтерева (заведующий доктор биологических и кандидат медицинских наук, президент Санкт-Петербургской ассоциации психопунктуры профессор В.Б. Слезин).
Многие годы в практике лечения функциональных невротических расстройств, то есть неврозов, применяется метод самогипноза, или, как его еще называют, медитация. Этот метод, по мнению специалистов, дает неплохие результаты. Однажды здесь задались вопросом: а что происходит с мозгом, когда человек молится? В серии проведённых исследований было выяснено, что молитва и медитация – принципиально различные психофизиологические состояния. Для чистоты эксперимента был приглашён настоятель одного из православных монастырей и учёные записали его электроэнцефалограмму во время молитвы. Результат их ошеломил. Было обнаружено, что в полном сознании в молитвенном состоянии священнослужителя электроэнцефалограмма показывала полное выключение коры мозга.
Этот феномен был назван четвертым состоянием человека. До данного открытия наука знала три состояния сознания человека: бодрствование, медленный и быстрый сон, отличающихся друг от друга характерами электрических импульсов в коре. Как показывают исследования, электроэнцефалограммы бодрствования и быстрого сна идентичны. В указанном исследовании учёные обнаружили, что происходит полное отключение коры как во время медленного сна, так и во время молитвы. Получается, что молитвенное состояние так же свойственно и необходимо человеческому организму, как и три ранее известных нам. Ведь в жизни человека наблюдаются переходы одного состояния сознания в другое, существуют системы торможения, отключения. Когда в жизни человека по его воле отсутствует необходимое для него четвертое физиологическое состояние мозга, то, видимо, происходят какие-то негативные процессы. Характерной чертой для подвижников церкви, монахов-старцев является умиротворенное состояние души. Видимо, без внедрения в практику молитвенного состояния этого мирного устройства в душе нам трудно достигнуть. Отсюда и целительные свойства молитвы.
Исследователи сделали вывод о том, что во время настоящей молитвы происходит уход от реальности, что приводит к разрушению патологических (болезненных) связей в коре головного мозга. Уходя от мира, от образов патологии, человек способствует своему выздоровлению. Четвертое состояние, по их мнению - это путь к гармонии. Проведённые исследования дали возможность сделать еще некоторые открытия. Так, было выяснено, что уныние, рок-музыка уводят человека от состояния гармонии, также вызывая в коре мозга электрические импульсы, близкие к эпилептическому припадку. Профессор Слезин: «Раз мы живем на планете Земля, где существуют, как мы выяснили, четыре физиологических состояния человека, то они все и должны чередоваться в жизни человека. Отсутствие одного из них нарушает гармоничное развитие человека, приводит его к деградации, болезни. Поэтому я осмелюсь утверждать, что четвертое состояние позволяет или помогает человеку оставаться человеком!».
Итак, попытаемся осмыслить изложенное. Результаты исследования аргументировано доказывают, что молитва - особое психофизиологическое функциональное состояние человека. Это означает, что на него полностью распространяются все закономерности, существующие в учении о функциональных состояниях человека. Известно, что для возникновения всякого функционального состояния необходимы особые условия. Например, для перехода из состояния бодрствования в сон, необходим относительный физический и душевный покой или крайняя степень переутомления, а для полноценного ночного отдыха - строго определённое соотношение быстрого и медленного сна. Как следует из полученных данных, для возникновения истинного молитвенного состояния необходимо полное отрешение от окружающего мира при отсутствии сна. В противном случае, наша «молитва» в лучшем случае становится своего рода заклинанием для собственного самоуспокоения, в худшем — бессмысленным бормотанием и самообольщением.
С момента открытия профессора Слезина прошло семь лет, однако, на уровне доступной информации до сих пор ничего не слышно о каких-либо методических рекомендациях для практикующих врачей по обучению и использованию «четвертого состояния» в лечебных целях. В практическом здравоохранении давно используется метод БОС («биологически обратной связи»), который мог бы стать основой для освоения «четвёртого состояния» с лечебной целью.
Таким образом, мы ещё раз убедились в том, что для нравственно зрелого учёного наука и вера не только не являются антагонистами в познании окружающего мира, но и выступают как тесные и необходимые друг другу союзники.
Наука и культура России. Материалы III Международной научно-практической конференции, посвященной Дню славянской письменности и культуры памяти святых равноапостольных Кирилла и Мефодия. Самара, 2006. С.119-121.
КОНТРОЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ
1 Актуальность проблем в контексте современных геополитических процессов.
2 Наука в ситуации культурного кризиса.
3 Эволюция взаимоотношений мистико-магических элементов и науки в процессе познания.
4 Роль античной и христианской культур в формировании системы ценностей техногенной цивилизации.
5 Христианское лоно возникновения математизированного естествознания.
6 Роль христианства в эволюции познавательного отношения человека к миру.
7 Роль герменизма в становлении новоевропейской науки и философии.
8 Пьер Дюгем о возникновении науки нового времени.
9 Разнообразие отношений науки и западного христианства.
10 Факторы устойчивости мифа о конфликте между наукой и религией.
11 Историческая обусловленность утверждений о возможности гармонии науки и религии.
12 Ошибочность общепринятых представлений об абсолютном разделении науки и религии в эпоху научной революции.
13 Неправомерность сведения отношений науки и религии к противостоянию разума и веры в век «Просвещения».
14 Вызов дарвинизма популярному христианству как гипотеза.
15 История поисков и фальсификаций человеческих «предков».
16 Опровержение эволюционизма современным эстествознанием.
17 Политический и социальный контекст как основание внешней видимости конфликта науки и религии.
18 «Обезьяний процесс»: этические последствия теории эволюции.
19 Библейское учение о Шестодневном сотворении мира Богом.
20 Теория «Большого взрыва» как проблема объяснения возникновения Вселенной современной наукой.
21 Физические и астрономические подтверждения телеологического аргумента в пользу существования Творца и Конструктора Вселенной.
22 Загадки в мире живой природы.
23 Мера ответственности науки за кризис современной цивилизации и культуры.
24 Гипертрофированное внимание к технологиям как одна из специфических особенностей современного системного кризиса.
25 Технологии в образовании.
26 Политтехнологии.
27 Кризис идеи научности.
28 Идея диалога культурных традиций Запада и Востока в поиске новых мировоззренческих ориентиров.
29 Православное миропонимание
30 Роль идеи русского космизма в становлении мышления, основанного на толерантности и диалоге культур.
31 Концепция целостного разума в русской религиозной философии.
32 Революция в физике: к новому пониманию науки.
33 Расцвет холистических концепций в конце XX века.
34 Условность и границы научного мышления.
35 Критика и переосмысление ценностно-познавательной установки как основания современной технологической цивилизации в связи с новой онтологией Я, существенно иным пониманием отношения человека и природы.
36 Новое понимание научности и отношения научного мышления к различным вне-научным мыслительным образованиям.
37 Необходимость и возможности объединения научного и религиозного путей познания действительности.
38 Проблемы построения целостной картины мира.
39 Значимости традиционной формы научной практики.
40 Идеал чистой науки, разведения разума и веры в философии науки Пьера Дюгема.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
Библия. Книги Священного писания Ветхого и Нового Завета. М., 2006.
Александровский, Г. Наука идет по следам фактов, упомянутых в Библии.//Наука и жизнь, 1997, № 8.
Барбур Иен. Религия и наука: история и современность/Пер. с англ. Библейско-богословский институт св. апостола Андрея. М.,2001.
Богословие и философия: аспекты диалога: Сб. докл. конф. Ин-т философии РАН. М.. 2001.
Джон Хедли Брук. Наука и религия: историческая Перспектива/Пер. с англ. Библейско-богословский институт св. апостола Андрея. М..2004.
Василий (Родзянко). Теория распада Вселенной и вера Отцов. Библейско-богословский институт св. апостола Андрея. М., 1996.
Вейник В. И. Почему я верю в бога? Минск., 2004.
Вертьянов Сергей. Происхождение жизни: факты, гипотезы, доказательства. Свято-Троицкая Сергиева лавра. 2003.
Вшолек Станислав. Рациональность веры /Пер. с польск. Библейско-богословский институт св. апостола Андрея. М., 2005.
Гагинский В. А. Священный труд и его результаты с христианской точки зрения. Оренбург, 1894.
Глубоковский Н. Н. Русская богословская наука в ее историческом развитии и новейшем состоянии. Библейско-богословский институт св. апостола Андрея. М., 2002.
Головин С. Л. Эволюция мифа: Как человек стал обезьяной. М., 2000.
Грибов Л. Т. Наука и религия: от конфронтации к дополнительности //Высшее образование в России,1997, № 1.
Девятова С. В. Современное христианство и наука. М., 1994.
Ершова Г. Г., Черносвитов П. Ю. Наука и религия: новейший симбиоз. М.. 2003.
Калябин Г. А. Верою познаем: Обзоры по естественной апологетике. М., 1999.
Калябин Г. А. Библейская и научная картина мира. Самара, 2005.
Катасонов В. Н. Позитивизм и христианство: философия и история науки Пьера Дюгема. Интернет http://www.Katasonov-narod.ru
Клеман Оливье. Смысл Земли/Пер. с франц. Библейско-богословский институт св. апостола Андрея. М., 2006.
Кругляков Э. П. «Ученые» с большой дороги. М., 2006.
Кураев А. (диакон) Христианство на пределе истории: О нашем положении. М., 2003.
Кураев А.(диакон). Почему православные такие? М., 2006.
Кюнг Г Начало всех вещей: естествознание и религия/Пер. с нем. Библейско-богословский институт св. апостола Андрея. М., 2007.
Мерфи Ненси, Эллис Джордж. О нравственной природе Вселенной/Пер. с англ. Библейско-богословский институт св. апостола Андрея. М., 2004.
Мольтман Юрген. Наука и мудрость/Пер. с нем. Библейско-богословский институт св. Андрея. М., 2005.
Наука и религия. Междисциплинарный и кросс-культурный подход. М., 2006.
Наука и богословие: Антропологическая перспектива. М., 2004.
Нестерук А. Логос и космос. М., 2006.
Осипов А. И. путь разума в поисках истины. М.,2003.
Ответственность религии и науки в современном мире. Библейско-богословский институт св. апостола Андрея. М., 2007.
О человеке.,М., 2004.
Панкин С. Ф. Религиозная антропология. М., 2006.
Пикок Артур. Богословие в век науки: Модели бытия и становления в богословии и науке/Пер. с англ. Библейско-богословский институт св. апостола Андрея. М., 2004.
Полищук В. И. Культурология. М.,1998.
Полкинхорн Джон. Вера глазами физика: богословские заметки мыслителя «снизу-вверх» /Пер. с англ. Библейско-богословский институт св. апостола Андрея. М., 2001.
Полкинхорн Джон. Наука и богословие /Пер. с англ. Библейско-богословский институт св. апостола Андрея. М., 2004.
Рассел П. От науки к Богу: Путешествие физика в тайны сознания /Пер. с англ. Библейско-богословский институт св. апостола Андрея. М. , 2005.
Роузвер Дэвид. Наука о сотворении мира, доказывающая правоту Библии/Пер. с англ. Библейско-богословсий институт св. апостола Андрея. М., 1995.