Шеуджен э.А. Г. Майкоп Историческая память и проблемы Кавказской войны

То, что мы собрались на научную конференцию и имеем

возможность, размышлять о событиях более чем двухсотлетней

давности уже само по себе, свидетельствует о значении исторической

памяти в жизни народов. Своему сообщению я хотела бы предпослать

одно из наиболее емких замечаний В.О.Ключевского. Думая об истории,

ее месте и роли в обществе он утверждал: «История – это власть, когда

людям хорошо, они забывают о ней, и свое благоденствие приписываю

себе самим, когда им становится плохо, они начинают чувствовать ее

необходимость и ценить ее благодеяние»1.

В наши дни мы получили, очередную в истории России,

возможность на собственном опыте убедится в правоте этого замечания.

Ситуация в стране настолько сложна, что очень многие начиная от

профессиональных историков и кончая, казалось бы далекими от этой

деятельности людьми, вновь и вновь обращаются к историческому

опыту народов, пытаясь в нем найти ответы на вопросы стоящие перед

нашим обществом.

И это неудивительно: устойчивость любой общественной

системы связана с исторической памятью, с массовым историческим

сознанием, прямо или опосредованно влияющим на социально-

политическую практику. Данные процессы имеют сложный механизм

взаимодействия, отражая как реальный исторический опыт, так и

«мифотворческий», порождая явление «культивируемой памяти».

Поэтому неудивительно, что в работе XIX Международного конгресса

исторических наук (Осло, 2000 г.) в качестве специализированной

активно обсуждалась тема: «Память и идентичность: как общества

воссоздают свое прошлое и управляют им?»2. Именно благодаря

«воспоминаниям» о прошлом поддерживается идентичность того или

иного сообщества.

Что, значит, найти ответы в прошлом или, иначе говоря,

«вступить в диалоговые отношения» с прошлым? Это, прежде всего,

обратиться к исторической памяти, памяти особой, имеющей свои

черты и параметры. Хотелось бы выделить наиболее важные

характеристики. Во - первых, историческая память фиксированная, т.е.

закрепленная в исторических и историографических источниках. Если

каждый, отдельный человек может, при желании, «стереть» из памяти

неприятные воспоминания, травмирующие его психику, то народам это

не дано: как тяжелая наследственная болезнь трагические события

прошлого передаются из поколения в поколение, серьезно осложняя

отношения в обществе. В этом и благо и трагедия народов!

Учитывая, что большинство народов северокавказского региона

не имели своей письменной истории, особую значимость приобретает

проблема опосредованной реконструкции исторического прошлого, т.е.

восстановления истории по разрозненным свидетельствам,

концентрируя внимание на «разрывах» исследовательских линий,

«выпадающих» периодах «теневого» развития.

Трудности подобной реконструкции связаны с тем, что

исследования по истории народов Северного Кавказа написаны на

различных языках, людьми разных культур. Современные историки

располагают античными, арабскими, европейскими, с определенного

времени, русскими свидетельствами, т.е. при реконструкции

северокавказской истории доминирует взгляд «извне». Хорошо

известно, что подобные источники требуют особого отношения,

высокого уровня критического анализа, четких, отработанных методик.

Нельзя исключить и устную фиксацию исторического прошлого,

но историки хорошо знают, как условен, вариативен этот материал, как

легко попасть под его обаяние. При этом правомерно возникает вопрос

— являются ли эпические произведения изложением реальных событий

или поэтическим вымыслом? В мировой исследовательской практике

уже накоплен опыт аналитической работы с источниками подобного

типа.

В наши дни эта проблема вышла за рамки академических

размышлений. Опираясь на фольклорные источники, стала

модифицироваться история многих народов. Северокавказская

историография, учитывая ограниченность письменных источников,

также вынуждена, при реконструкции отдаленных периодов, основывать

историческое повествование на отдельных фактах, «местах памяти».

Для народов Северного Кавказа, учитывая состояние

письменности, проблема источников особенно важна. Многие события

войны оказались зафиксированными только на уровне, так называемой,

«устной истории» (в сказаниях, в песнях, в плачах и т.п.). В результате,

реконструкция событий войны ведется преимущественно на основе

официальных российских источников, как гражданских, так и военных.

Понятно, что при таком положении резко сужается видение проблемы,

превалирует, так называемый, «взгляд с одной стороны».

Бесспорно, что интерпретация и анализ подобных источников

требует от историков не только высокого уровня профессионализма, но

и последовательного, твердого стремления к объективности, что далеко

не всегда, в наше время кипящих страстей, «имеет место быть». В

историографии существует представление, что историк способен

«разговорить» источник, вступить с ним в диалоговые отношения. В

нашем случае источники, как «храмы на крови», не просто говорят, а

чаще горестно плачут. При таком положении очень трудно «без гнева и

пристрастия» относится к историческому прошлому.

Во-вторых, историческая память весьма объемна. Более чем за

пять тысячелетий письменной истории накопилось огромное количество

разнообразных исторических источников, запечатлевших выстраданный

опыт народов. Начиная с античных времен, в этот «мировой архив»

человеческой памяти, вносят свой вклад и народы Северного Кавказа.

Казалось бы, большинство народов этого региона не имея

письменности, фиксированных документальных свидетельств своей

истории, должны были бесследно затеряться в безграничных

пространствах прошлого.

Но судьба распорядилась иначе. На протяжении многих веков

всегда находились люди (историки, географы, путешественники и т.п.),

стремившиеся понять жизненную силу этой земли и населявших ее

народов. Благодаря им, сохранились бесценные свидетельства

исторического прошлого, позволяющие нам рассуждать о том как

«выглядит Кавказ в людской памяти и историческом сознании»3.

На протяжении предыдущего столетия историками сделано

очень многое для формирования коллективной памяти и идентичности

народов Северного Кавказа. В тоже время нельзя не отметить, что

историческое знание, под влиянием изменений в обществе и

идеологических установок, претерпело значительную деформацию.

Причем, этот процесс, несмотря на декларируемую гласность и

фактическое отсутствие цензуры, продолжает углубляться, а «открытия»

в историческом прошлом народов приобретают все более выраженную

конъюнктурную окрашенность.

Сегодня историки стремятся взять реванш, но

«историографический бум» приобретает специфический характер. К

696

определяющим чертам можно отнести: попытки любыми способами

«удревнить» свою историю, что в принципе понятно, но требует не

голословных, «мифологически» аргументированных обоснований, а

серьезного освоения методов и методик работы с фольклорным,

археологическим и этнографическим материалом. Чрезмерная любовь к

своей истории, оправданная в моральном плане, в исследовательском,

как правило, приводит к крайнему субъективизму, представлению своего

народа как избранного, мессианского. Более того, его

противопоставлению другим народам, что влечет за собой негативные

как исторические, так и историографические последствия, порождая

буквально магию любого письменного сообщения.

В такой историографической ситуации историки зачастую

обращаются к источникам, в том числе и архивным, не для того, чтобы

понять происходившие в прошлом события, а с тем чтобы, найти в них

поддержку выдвигаемым положениям. Подобный «патриотизм»

историков нередко приобретает форму национализма, характерного для

народов, ведущих борьбу за независимость, утверждающих свое право

на самоопределение, но явно не отвечает исторической традиции и

современному состоянию России.

В- третьих, историческая память имеет сложную структуру. Для

нее характерна протяженность во времени, при этом, парадоксальность

ситуации в том, что нередко события отдаленного прошлого

воспринимаются народами более болезненно и значимо, по сравнению с

сегодняшними событиями и бедами. Историческая память

пространственна. Люди с большим трудом, поэтапно «раздвигали»

границы истории, расширяя пространство памяти.

Начало XVI в. стало в этом смысле переломным: великие

географические открытия не только проложили пути к новым

континентам, они открыли дорогу так называемым «неисторическим»

народам в историю, сделали их опыт, их судьбу достоянием

исторической памяти. Европейские мореплаватели, - писал И.-Ф.

Шиллер, - «познакомили нас с народами, которые находятся на самых

различных ступенях культуры и сходны с детьми разных возрастов,

которые стоят вокруг взрослого и на живом примере напоминают ему,

чем он сам был и из чего вырос»4

Известно, что периоды кардинальных социальных перемен

активно влияют на рост национального самосознания, заметно

обостряя интерес к историческому прошлому народов, актуализируя

претензии на создание «своей», «подлинной» истории По мнению Ф.

Ницше существует три подхода к истории: «монументальный»,

«антикварный» и «критический». «Монументальная» история

ориентирована на выдающиеся примеры прошлого, придавая им, по сути

вневременную ценность. «Антикварная» история, благовеет перед всеми

проявлениями минувшей жизни, даже мелкими, ограниченными,

подгнившими. В свою очередь, «критическая» история привлекает

прошлое на «суд истории», стремится создать такое прошлое, «от

которого мы желали бы происходить, в противоположность тому

прошлому, от которого мы действительно происходим»5.

Эти положения приобретают особое значение в современной

историографической ситуации. В методологии истории все чаще

используется понятие — «управление прошлым», то есть ставится

вопрос о том, что мы пытаемся найти в прошлом для обоснования

настоящего. В результате, закрепляется более широкий взгляд:

историческая память — это не только то, что относится к прошлому, но

и то, что оказывает влияние, (позитивное или негативное) на

современное состояние общества.

Обращаясь к этой проблеме, современный английский историк Д.

Тош выделяет три черты социальной памяти, обладающие «особенно

серьезным искажающим эффектом»: традиционализм, ностальгия и вера

в прогресс6. Важно учитывать, что обращение к историческому

прошлому мотивируется сложным комплексом социо-культурных,

психологических, а зачастую, и идеологических причин, обуславливая

выделение в массовом историческом сознании двух составляющих —

социальной и индивидуально-психологической.

Сложность структуры исторической памяти обуславливается и

проблемными составляющими. Принято считать, что в исторической

памяти фиксируются наиболее значимые события. Однако в каждое

историческое время складывается свой взгляд на проблему значимого,

важного, существенного в истории. В тоже время в памяти каждого

народа есть события, как бы вневременные, память о которых

сохраняется в веках и передается от одного поколения к другому. К

таким событиям, вне всякого сомнения, относиться Кавказская война,

оставшаяся в памяти народов Северного Кавказа, как одно из наиболее

сложных, переломных событий региональной истории. При этом, если

память о выселении народов и даже война в Чечне, входят составной

частью в историю отдельных этносов, то проблема сопротивления,

боевого духа горцев характерна для коллективной памяти всех народов

Северного Кавказа.

Объясняется это рядом причин. Как хорошо известно, войны

занимают особое место в истории народов. Путем жестоких и

продолжительных войн решались проблемы территорий, ресурсов,

политической престижности, экономической и духовной экспансии.

Фактически все эти обстоятельства определяли причины Кавказской

войны, ее масштабность, продолжительность и ожесточенность. Более

того, колониальный захватнический характер войны осознавался

значительной частью образованной России, как в прошлом, так и в

настоящем.

В течение многих десятилетий события Кавказской войны для

отечественного кавказоведения представляли, в основном,

академический интерес. В русской историографии XIX — начала XX

века была сформулирована официальная точка зрения: война виделась

как реализация цивилизаторской, прогрессивной миссии России,

направленной на введение в лоно просвещенных туземцев,

необузданных», «диких», «хищнических», погрязших в первобытных

нравах и обычаях, междоусобицах и разбое.

Формирующиеся в российском обществе представления не могли

изменить ни публицистические статьи Н.Г.Чернышевского, Н.А.

Добролюбова, А.И. Герцена, ни публикации в зарубежной печати,

рассматривающие события на Кавказе, как «антиколониальную»,

«национально-освободительную борьбу». Один из первых

исследователей Кавказской войны, её непосредственный участник,

генерал Р.А. Фадеев обратил внимание на весьма важное

обстоятельство. По его мнению, начало Кавказской войны определило

новое отношение России к «полудиким племенам Кавказа; из

заграничных и чуждых нам они сделались внутренними... Кавказ

потребовал больших жертв; но чего бы он ни стоил, не один русский не

имеет права на это жаловаться»7.

В советской историографии Кавказская война оказалась в ряду

наиболее идеологизированных проблем. В трактовке её причин и

сущности историкам приходилось балансировать между обвинениями в

«буржуазном национализме» и «великодержавном шовинизме». От

оценок войны, как «антифеодальной», историки переходили к

признанию её «освободительного», «справедливого» характера, а затем к

почти полному забвению и сосредоточению внимания на менее острых

вопросах кавказской истории.

С середины 80-х гг. прошлого века тема как бы открывается

заново: в условиях гласности стали широко издаваться книги, брошюры,

статьи, наполненные эмоционально окрашенным, зачастую

тенденциозно подобранным, фактическим материалом. В результате

широкое распространение получила «препарированная» информация о

событиях Кавказской войны. Без серьезного обоснования пересмотру

стало подвергаться даже традиционное название войны: предлагалось

заменить термин «Кавказская война» на «Русско-Кавказскую войну». В

исследовательской практике подтверждалось, что новые идеи

проникают в исторические исследования именно через терминологию.

Замена одного термина другим не представляется невинной

интеллектуальной игрой. В конечном итоге именно это, казалось бы,

формальное обстоятельство, нередко приводит к пересмотру, отнюдь, не

научному, сложившихся концепций.

Не менее значимо и документальное обеспечение проблемы.

Известно, что в источниковой базе любой войны преобладают

источники созданные, скажем так, в стане победителей. В то время как

побежденная сторона теряет не только территорию, независимость, но и

в значительной степени право на объективную историю, т.е. события

разворачиваются не по известному утверждению – «рукописи не горят».

К сожалению, рукописи тоже горят и бесследно исчезают в дыму и

пепле войны.

На систематически проводимых специальных конференциях

звучали горячие призывы к дальнейшему научному освещению истории

Кавказской воины. Под влиянием резко меняющейся политической

ориентации и личных пристрастий исследователей в массовом сознании

формировались негативные образы, с одной стороны, «русских» и

«казаков», а, с другой — «горцев». Характерным стало сосредоточение

внимания на регрессивных, разрушительных процессах в истории,

особенно войнах. В результате история народов Северного Кавказа

приобрела «образ» тотальной, перманентной войны.

Важное значение имеют и последствия войн. В историографии

сложилось интересное несоответствие - причины войн исследуются

всегда более обстоятельно, чем ее результаты и особенно последствия.

При таком положении последствия войн сводятся, как правило, к

материальным потерям и подсчету павших на полях сражений, что само

по себе весьма трагично, но не дает представления о более отдаленных,

но не менее значимых, последствиях военных конфликтов. В частности,

о глубинных психологических, ментальных «сдвигах» в общественном

сознании не только побежденных народов, но и победителей, а именно

они, в наибольшей степени, определяют состояние исторической

памяти народов.

Для народов Северного Кавказа последствия оказались не менее

трагичными, чем сама война: массовая депортация, насильственное

переселение, вхождение в новое политическое, экономическое и

социокультурное пространство России. Естественно, что понадобились

десятилетия, смена нескольких поколений для преодоления

пораженческих фобий. Но отголоски войны, как раскаты уходящей

грозы еще сохраняются в исторической памяти. И с этим

обстоятельством необходимо считаться. Тем более, что они, к

сожалению, подпитываются современными антикавказскими

настроениями.

В ходе Кавказской войны многие народы этого региона

вынуждены были переселиться в пределы Османской империи.

Историками называется целый комплекс причин, повлекших это

трагическое явление: колонизаторская политика российского

правительства, превратившая Северный Кавказ в арену широких

военных действий, делавших невозможным дальнейшее проживание на

этой территории коренных этнических групп; провокационная политика

правящих кругов Турции, рассчитывавших с помощью кавказских

переселенцев освоить малозаселенные земли страны; происки западных

держав (Англия, Франция), имевших свои политические планы на

Западном Кавказе; желание местной феодальной знати избавиться от

«вредных» элементов. Даже само перечисление существующих взглядов

на эту проблему свидетельствует о недостаточной её разработанности,

что, вне всякого сомнения, открывает безграничный простор для

различного рода «околонаучных» измышлений.

Известно, что одним из первых исследователей этой проблемы

был академик Российской академии наук А.П. Берже (1828—1886).

Будучи председателем Кавказской археологической комиссии, он смог

собрать и опубликовать двенадцатитомное собрание документальных

материалов по истории народов Кавказа. По его мнению, массовое

переселение стало настоящей катастрофой, которая с течением времени

неизбежно должна была привести к утрате «исторических и

характеристических особенностей» народов. «Полумиллионное

население из многих племен, с разного корня, своеобразными

этнографическими особенностями, с самобытным строем внутренней и

общественной жизни, покинуло родные горы, в которых пережило

длинный ряд веков»8. Это весьма емкое обобщение открывает новые, не

реализованные возможности, в осмыслении данной проблемы: массовое

переселение как «ломка» этнической идентификации; возможности

адаптации народов в чуждом исторически, климатически-ландшафтном

регионе.

На состояние исторической памяти заметно влияют дошедшие до

нас свидетельства безразличия и жестокости царских властей по

отношению к переселенцам. Несмотря на проявленную горцами

«покорность», войска продолжали вести активные военные действия.

Царские генералы не скрывали истинных целей поспешного переселения

горцев. «Такая мера, — писал Н.И.Евдокимов, сделавший карьеру на

Кавказе, — при настоящем положении туземцев, принесет нам великую

пользу и даст возможность как горцам выйти из настоящего их

напряженного положения, так и нам более свободно развивать русскую

колонизацию в предгорьях западной части Кавказского хребта»9.

Положение еще более осложнялось отсутствием на

государственном уровне договоренности с Турцией относительно

условий приема, численности и расселения переселенцев. Процесс

приобрел стихийный характер, люди покидали родину без всяких

средств к существованию, что неизбежно приводило к тяжёлым

бедствиям, голоду, эпидемиям, высокой смертности. В связи с этим,

мягко говоря, странно звучат утверждения о «легкости»,

«малозатратности» юго-восточной «отечественной колонизации». «В

России, — утверждает В.В.Ильин, — никогда не практиковались охоты

за скальпами, массовое уничтожение коренных народов»10.

В тоже время крайне необходимо, сохраняя исторический взгляд

на события прошлого, формировать массовое историческое сознание. На

мой взгляд, некоторые современные историки в должной мере не

осознают профессиональной и гражданской ответственности,

«конструируя» «свое» видение исторического прошлого с

увлеченностью и романтизмом авторов исторических романов, забывая,

что, при всем своеобразии, история является отраслью научного знания

и, уже поэтому, требует апробированной в науке системы аргументации.

Сохранение и модификация исторической памяти не только

кавказская проблема. Думаю, что многие «тупиковые» ситуации в

России связаны с нежеланием или неспособностью понять исторические

истоки многих современных явлений. Так, с исторической памятью

напрямую связана проблема идентификации личности и в целом

народов. Человеку свойственно стремление к осознанию своей

принадлежности к определенной этнической общности: « я – русский»,

«я – адыг», «мы – славяне», «мы - кавказцы», т.е. осознание себя

«вписанным» в национальную историю, а, в конечном итоге, и во

всемирную. Историческая память позволяет осуществлять и маркировку

территории проживания народов: «мой Кавказ», «Страна Черкесия», в

конце концов, почти забытое понятие «Родина».

Интерпретация прошлого всегда несет определенный риск,

особенно проявляющийся в условиях политически и социально

разделенного общества, т.к. это равным образом и интерпретация

настоящего. В связи с этим, обостряется проблема ответственности

историка перед обществом. Тем более, что для многих свобода слова,

фактическое отсутствие цензуры стало своего рода «карт-бланшем» на

создание «своей истории».В разрушении односторонних подходов, в

преодолении стереотипов и догматических представлений, влияющих на

умы людей и, в конечном счете, формирующих массовое историческое

сознание, состоит первостепенная задача историков.

Примечания:

1Ключевский В.О. Письма. Дневники. Афоризмы и мысли об истории. М., 1968. С.265

– 266.

2 XX век: Методологические проблемы исторического познания. Сборник обзоров и

рефератов. М.,2001. С.277.

3 Жданов Ю.А.Солнечное сплетение Евразии. Лекции по регионоведению. Майкоп.

1999. С.4.

4 Шиллер И.-Ф. В чем состоит изучение мировой истории и какова цель этого изучения

/ Собр.соч.В 8т. Исторические работы. Т.У11. М.; Л., 1937. С.600.

5 Ницше Ф. О пользе и вреде истории для жизни. Соч. в 2 т. Т.1. М.,1990. С.158-230.

6 Тош Д. Стремление к истине: как овладеть мастерством историка. М.,2000. С.22-29.

7 Фадеев Р.А. Кавказская война. М.,2003. С34.

8 Берже А.П. Выселение горцев с Кавказа // Русские авторы XIX века о народах

Центрального и Северо-Западного Кавказа. Нальчик, 2001. С.282.

9 Письмо графа Евдокимова к генералу Карцеву от 25 июля 1862 г. // Там же. С.292-293.

10 Ильин В.В. Философия истории. М.,2003. С.334.