Дзыба а.Х. Г. Черкесск Кавказская война и абазинская литература

Одним из первых тему кавказской войны в абазинской литературе

затронул Т.З. Табулов в своем рассказе «Джалдуз» (1926 г.). Рассказ

«Джалдуз» носит эпический характер, где смерть героя – неотъемлемая

часть эпического повествования. Автор воскрешает в своем рассказе

эпизод кавказской войны. Это живое повествование о бесчеловечном

варварском убийстве и истреблении офицерами царской армии ни в чем

не повинных людей, о разорении одного из абазинских аулов.

Кавказская война и махаджирство – это антропологическая

катастрофа абазин, абхазов, адыгов и других народов, но не русское

крестьянство истребляло горцев и сжигало Кавказ, а «бравое

казачество»; а русские офицеры писали об этом с поразительной

завистью о героической отваге и мужественной смерти горцев.

В «дореволюционные годы» в своих мемуарах отрицательно

отражались на состоянии исторической прозы различного рода

тенденции в литературе на освещение правды. Были извращены

некоторые факты в освещении национально-освободительного движения

горцев. Тема о насильственном переселении горцев была не до конца

освещена. Но, несмотря на это, абазинские писатели, опираясь на

богатые эпические традиции, старались затронуть и раскрыть эту тему.

Воскрешение этих исторических моментов в судьбе народной

обусловлено ростом национального самосознания. Благодаря этому,

благодаря историко-генетической памяти, фольклору, «молве народной»

сохранились в народной памяти исторически значительные

воспоминания, и передавались они от одного поколения к другому; от

одного события к другому через десятилетия и века, не теряя связи

времен и поколений. Исторические реалии Кавказской войны и

махаджирства стали составной частью общекавказской ментальности.

Тому свидетельствует романы М. Мамакаева «Зелимхан», А. Шортанова

«Горцы», Б. Тхайцухова «Горсть земли», Б. Шинкуба «Последний из

ушедших», К. Джегутанова «Золотой крест», «Лаба», произведение

Лохвицкого «Громовой гул», И. Машбаша «Два пленника» и многие

другие исторические произведения. Эти произведения пояснили

важнейшие моменты исторического бития народов, отделенных от

сегодняшнего дня целыми веками.

Тематика вышеперечисленных авторов и их произведений общая,

проблема одна – русско-кавказская война и ее последствия. В основу

дилогии К. Джегутанова «Золотой крест» (1981 г.), «Лаба (1983 г.) легли

исторические события, показывающие жизненный путь абазинского

народа с древнейших времен: в произведении отражена борьба народа

против чужеземцев, насильственного насаждения религии: христианства

и мусульманства.

Особенностью изображения конфликта с таким трагизмом

является противоборство социальных миров и идеологических

устремлений, ожесточение борьбы, конфликта, трагедии заблуждения и,

народ становится на путь гибели.

Нравственные правила, представления о чести, порядочности

привиты героям через генетическую связь, (связь времен и поколений не

прерывается), это все переходит в традицию. Принципиальность и

бескомпромиссность главного персонажа Дамхура и других героев

поучительны для нас и сегодня: они вобрали в себя лучшие традиции

этических установок абазин. Все в дилогии становится историчным:

образ царя Джандры, Мсыра, Маматы, Шабата, Рауана и других.

Судя по масштабности и исторической последовательности

исторических событий, отраженных в дилогии, К. Джегутанов

непременно затронул бы и тему Кавказской войны и махаджирства, но

этому помешала преждевременная смерть писателя.

Кавказская война была одним из самых несправедливых

реакционных войн. Русским нужна была земля, а в аборигенах же не

было никакой надобности. Они насильственно изгоняли их или

истребляли.

Царские колонизаторы стремились любым путем избавиться от

непокорных и свободолюбивых горцев. И главным орудием для этой

экспансии послужило казачество. Что такое казачество? – казачество –

расширение владычества России от Сибири до Кавказа. И не для кого не

секрет, что они выполняли миссию карателей на Кавказе!

Кавказская война подвела народы Кавказа к исчезновению.

Многочисленные этносы были сведены почти на нет. Царская

Россия, с «оружием казачество» в руках, безнравственно начала вести

страшный процесс геноцида, (стр. 59, 69).

В монографии профессора Г.А. Дзидзария «Махаджирство и

проблемы истории Абхазии XIX столетия на стр. 195 читаем: «При

наших погромах множество людей разбегалось по лесу, и в этой

кровавой трагедии нередко матери разбивали головы своим детям» (32,

195). Когда читаешь такие строки из записных дневников очевидцев-

завоевателей, русских генералов и их сподвижников того страшного ада,

волосы на голове «становятся дыбом».

Никогда еще история человечества не помнит такого факта, когда

мать убивает своего родного ребенка, чтобы понять это, нужно знать

Кавказ и ментальность людей, населяющих его. Свидетельством тому

служат слова очевидца Дроздова в записях «Последняя война на

Кавказе»: «...Чувствуешь невольное уважение к неприятелю, который

без единого звука жалобы умирает».

Для горцев эта война была национально-освободительной, для

русских – колонизаторской.

Выселение оставшейся горстки горцев происходило грубой силой

–уничтожались дома, сжигались поля – а затем сгонялись к берегу

вилами – оставалось одно, уплыть в Турцию. Царские колонизаторы

«увозили весь Кавказ на кораблях», и они это делали чужими руками –

турецкими, да и самими обманутыми горцами и князьями. Таким

образом, царская Россия расширяла свои границы, придерживаясь

девиза: «Кавказ – без кавказцев!». Они истребляли аборигенов,

подвергнув их геноциду махаджирства.

Судьба главной героини Б. Тхайцухова Асият («Горсть земли»

(1966)) перекликается с судьбой Зауркана Золака Б. Шинкуба

(«Последний из ушедших» (1986) и на чужбине складывается также

трагично. Через судьбу этих героев мы узнаем в обнаженном виде о

«райской жизни» махаджирства. Махаджирство принесло много слез и

горя.

Махаджирство – факт большого исторического масштаба для

кавказских народов, и оно сыграло в этих произведениях не роль

внешнего фона, а превратилось в основную художественную ткань этих

произведений. Как известно, опыт насильственной прививки новых

форм жизни кончается неизбежным трагическим крахом.

Уничтожая часть этнокультурного органа нации, солдаты царской

армии уничтожали сам народ. Фраза фельдфебеля костромича

Кожевникова «абреки – (имеются в виду горцы – А. Дз.) – вырастают

несеянными, пропадают нескошенными», – имеет обобщенно-

философский и универсальный смысл: потеря культурного наследия

одного народа нарушает естественный баланс человеческой

цивилизации.

Доного Х. М.

г. Махачкала

«НАШ ЦАРЬ ШАМИЛЬ»

или русские в имамате

Сказать, хорошо или плохо относился имам Шамиль к пленным

русским солдатам, видимо, нельзя. Все зависело от того, в какой

обстановке были захвачены пленники, представляли ли они ценность

для имама (имеется в виду для обмена военнопленных, для выкупа или

работы по хозяйству в имамате и т.д.) Особое внимание было у Шамиля

к добровольным перебежчикам из царской армии. Крепостническая

эксплуатация в царской России, произвол и гнет командования

вынуждали русских солдат бежать к горцам. Побеги солдат в горы

особенно возросли в 40-х годах XIX в., когда в солдаты стали брать

людей из западных губерний Российской империи, и когда Шамиль стал

одерживать победы.

Интерес представляют сведения из рапорта начальника левого

фланга кавказской линии генерал-лейтенанта Ольшевского генерал-

лейтенанту Грабе о мерах предотвращения дезертирства нижних чинов:

«9 января 1842 г. Весьма секретно. Вашему превосходительству

известно, что до сих пор наши военные дезертиры считались у чеченцев

ясырами и принуждены исполнять самые трудные работы. Каждый

военный дезертир составлял собственность того чеченца, которым был

пойман.

Ныне Шамиль изменил этот народный обычай и постановил

давать свободу всем военным дезертирам. Он собрал уже до 80 человек

беглецов, из коих некоторых, если они находились у сильных людей,

купил, а остальных отобрал. Шамиль оставил при себе из этих людей

стражу, дал им оружие и отвел им землю в Дарго для поселения, но пока

они выстроят себе дома, Шамиль дозволил им жить у кунаков.

Дурное обращение чеченцев с нашими военными дезертирами

удерживало многих неблагонадежных солдат и в особенности поляков

от побегов, но если теперь они узнают, что Шамиль дает свободу

дезертирам, то я боюсь, что побеги увеличатся. Я помню, что в

экспедиции за Кубанью в 1834 г. чрезвычайно много бежало поляков, но

побеги уменьшились, когда поляки узнали, что шапсуги дурно с ними

обращаются и изнуряют тяжкими работами.

Если мои опасения окажутся справедливыми, то я полагал бы для

удержания солдат от побегов первых пойманных военных дезертиров

расстрелять. О чем имею честь представить на благоразумие Вашего

превосходительства, доношу, что я с сим вместе предписал всем

частным начальникам усугубить надзор за ненадежными солдатами и

доложить мне тот час о тех, кои учинят побег» (Движение горцев

Северо-Восточного Кавказа в 20-50 гг. XIX в. Сборник документов.

Махачкала. 1959. С. 329).

Видимо, опасения генерал-майора Ольшевского были не

напрасными, так как вскоре (в сентябре этого же года) из Петербурга

следует царский приказ о том, чтобы «соглашать непокорных (горцев) к

выдаче дезертиров за соль». Наивно полагая, что горцы, соблазнившись

дефицитным товаром, будут выдавать перебежавших к ним солдат,

царское командование потерпело в этом вопросе неудачу.

Шамиль ценил тех перебежчиков или пленных, которые владели

какой-нибудь специальностью. Так, например, из пленных, взятых после

захвата горцами укреплений Балахани, Шамиль оставил при себе

горнистов, барабанщиков и мастеровых и роздал некоторых нижних

чинов своим приближенным, «всех остальных затем нижних чинов, а

также и офицеров отправил в сел. Дарго».

Рядовой Максимов, освобожденный из плена, рассказывал, что в

бытность его в Дарго он видел там до 15-ти русских офицеров, которые

содержались на гауптвахте – под караулом, все в колодках, а бывший

унцукульский комендант – в кандалах. Тот же Максимов видел в Дарго

до 500 беглых солдат, которые использовались Шамилем для прислуги

при орудиях, а некоторые – домашними рабочими у своих новых хозяев.

Другой очевидец, эрпелинский житель Шамсудин Амин-оглы,

находясь по делам в Дарго, видел около 400 русских солдат – беглых и

пленных, все они жили вместе в отдельном помещении. Солдаты эти, по

его словам, через каждые 2-3 дня являлись на учение под командой

бывшего солдата царской службы, поменявшего свое имя и веру Идриса.

Переманить обратно, вернуть беглых солдат и офицеров русскому

начальству в целом не удается, и вот уже в марте 1845 г. кавказское

командование обращается с воззванием к русским солдатам, бежавшим в

горы:

«Главнокомандующий на Кавказе генерал-адъютант граф

Воронцов объясняет сим по высочайшему Государя Императора

повелению всем русским солдатам, бежавшим из разных полков и

команд в горы до нижеозначенного числа, что те из них, которые

добровольно явятся из бегов, Всемилостивейше прощаются и поступят

по прежнему без всякого наказания или какого-либо взыскания на

службу.

Таковой Всемилостивейшей Государя императора милости

лишаются:

1. те из беглых солдат, которые обвиняются в убийстве;

2. те, которые бежали с часов.

Главнокомандующий надеется, что беглые солдаты поспешат

воспользоваться монаршим прощением и милостью и не захотят

оставаться дольше в нищете и среди иноверцев» (Там же. – С.486).

Тем не менее, немало беглых солдат и офицеров решило все таки

остаться «в нищете и среди иноверцев». Вот что пишет Абдурахман,

зять Шамиля, в своих воспоминаниях:

«...Когда Шамиль переселился со своими товарищами

мухаджирами в Новый Дарго (т.е. Ведено)... у него находилось около

трехсот солдат, перебежавших к нам из разных мест, или же пленных.

Среди них были часовщики, кузнецы, плотники, мастеровые. Шамиль

велел верному своему мюриду Черному Алимаммаду Грубому,

назначенному над солдатами (комендантом), построить для них

специальный поселок около Дарго, собрать их там и отпустить

провизию и обмундирование из казны через казначея Шамиля и дать им

полный отдых. Шамиль говорил, что эти солдаты необходимы, в боях

они будут при пушках и будут чинить разбитые части пушек.

Алимаммад построил для них поселок и разместил их там как

велел Шамиль, и отпустил для них все необходимое. В их распоряжение

предоставил землю для посадки капусты, кукурузы, лука и др. Солдаты

обосновались там и жили мирно, довольные велением Аллаха и Шамиля.

Они обрели покой, жили без притеснения. В комнатах были иконы,

которым они поклонялись во время молитв, имели спиртные напитки,

изготовленные из винограда, и самогон из проса и других злаков ... Из

этих солдат один принял ислам и звался Хасаном... Если солдат

проявлял отвагу, имам награждал его серебряной медалью «За отвагу»,

как и мусульман, и вешал ее на его плечо» (Абдурахман из Газикумуха.

Книга воспоминаний. Махачкала, 1997. - С. 102).

А вот показания жителя аула Катер-юрт Устархана, бывшего в

Ведено по торговым делам: «Шамиль живет в ауле Ведено, окопанном

по обеим сторонам речки Хул-Хул. В хорошо устроенном огромном

сарае хранятся 8 больших орудий (вероятно крепостных)... и несколько

малых пушек; все они на лафетах, выкрашенных зеленою краской.

Беглые солдаты смотрят за ними и деятельно занимаются постройкою

лафетов, зарядных ящиков и колес, часть совершенно готова и окрашена

зеленою краскою» (Движение... - С.498).

Устархан видел также много барабанов, сложенных вместе, и

флигель горнов, на которых играли по вечерам. «Всех беглых солдат, –

продолжал очевидец, – в Ведено до 300 человек, между ними назначены

за старших, в звание офицеров. Так называемые офицеры ездят верхом,

а солдаты все пешие. Вооружение их составляют разного калибра

азиатские ружья, пистолеты и шашки, одеты в черкесках. Живут

довольно хорошо и своевольны в своих поступках. Недавно удержали у

себя маленького сына Шамиля, который, гуляя, забежал к ним. Отец

должен был подарками выкупить малютку. Солдаты большей частью

женаты на чеченках, но есть и русские женщины и много детей

телохранителей шамилевых» (Там же).

Существуют сведения о драгуне Нижегородского полка

Родинцеве, который осенью 1850 г. перешел на сторону Шамиля,

поселился в Дылыме, женился на горянке и сделался преданным

Шамилю, который наградил его храбрость серебряным орденом.

Что касается одежды, то казначей Шамиля Хаджияв выдавал

солдатам из казны одежду на один год или мануфактурой, либо

деньгами на ее приобретение.

«...Солдаты, – писал Абдурахман в своих «Воспоминаниях», в

разговоре называли его (Шамиля) «Наш царь Шамиль». Они сильно

любили его» (Абдурахман...- С. 103).

Когда после окончания Кавказской войны Шамиль жил в Калуге,

к нему иногда приходили бывшие пленные и беглые русские солдаты.

Пристав А.Руновский пишет, что один из этих бывших пленников, как

только увидел Шамиля, бросился к нему, схватил его руку и поцеловал.

Пристав потом стал допытываться у солдата:

Зачем ты поцеловал у Шамиля руку? Ведь он уже не хозяин твой.

В горах, может быть, вас и принуждал к тому, ну а здесь для чего ты это

сделал?

Нет, отвечал бывший пленник, нас не принуждали целовать у

«Шмеля» руку, а я это сделал так, по душе.

Как же по душе?

Да так, что человек – то он стоющий: только тем пленным и

бывало хорошо, где Шамиль жил или где проезжал он. Забижать нас не

приказывал нашим хозяевам, а чуть бывало, дойдет до него жалоба,

сейчас отнимет пленного и возьмет к себе, да еще как ни на есть и

накажет обидчика. Я сам видел сколько раз.

Так он хорош был для вас, пленных?

Хорош, Ваше благородие, одно слово – душа! И дарма, что в

Христа он не верует, однако стоящий человек» (Руновский А. Записки о

Шамиле. Махачкала» 1989. – С. 62).

Необходимо отметить, что если «отсталый азиат, варвар», каким

нередко представляли имама российские авторы, Шамиль проявлял к

русским перебежчикам и военнопленным такое человеческое

отношение, то иным было отношение «цивилизованных» европейцев к

«азиатским» перебежчикам и военнопленным.