6. Формации стратегий

Такие дискурсы, как экономика, медицина, грамматика, науки о живых существах открывают место определенным органи­зациям концептов, некоторым группировкам объектов, типам высказываний, которые формируют, в соответствии со степенью их связанности, строгие устойчивости, определенные темы или теории: в грамматике это, например, тема праязыка, породившего все ос­тальные языки и оставившего в них иногда поддающиеся расшиф­ровке следы; в филологии XIX в. это место занимает теория более или менее близкого родства между всеми индоевропейскими языка­ми и архаичными диалектами, которые служат им общей отправной точкой; в XVIII в. это тема эволюции видов, развивающихся в не­прерывности природного времени, объясняющих действительные ла-куныс помощью таксономической таблицы; у физиократов это тео­рия циркуляции богатств на основании сельскохозяйственного про­изводства... Эти темы и, теории мы условно назовем стратегиями — независимо от их формального уровня. Проблема состоит в том, что­бы узнать, как они распределяются в истории. Необходимость ли связывает их друг с другом, делает их неизбежными, в точности ука­зывает им место друг подле друга и делает из них последовательные решения одной и той же проблемы? Или речь идет о выявлении ис­кажений среди идей различного истока, влияний, открытий, интел­лектуального климата и теоретических моделей, которые терпение или гений индивидуумов располагает в совокупностях более или ме­нее конституированных? Все это было бы вполне справедливо, если бы только отсутствовала возможность установить между ними за­кономерности и не будь они так детерминированы общей системой формации.

Анализ этих стратегий весьма затруднителен, поскольку доста­точно сложно проникнуть в детали. Причина этого весьма проста: в различных дискурсивных областях, которые я пытаюсь упорядо­чить,— весьма, впрочем, робко, особенно, в начале моего труда,— без сколько-нибудь строгого методологического контроля, всякий раз речь шла о том, чтобы описать дискурсивную формацию во всех

65

областях, где она проявляется, и учитывая ее собственные характе­ристики. Необходимо было также всякий раз заново определять пра­вила формации объектов, модальность высказываний, концепты и теоретические предпочтения. Но получалось, что сложные моменты анализа оказывались именно тем, что более всего требовало к себе внимани. В «Истории безумия» я имел дело с такими дискурсивными формациями, точки теоретических предпочтений которых устанав­ливались достаточно легко,— их концептуальная система была от­носительно проста и не содержала в себе чрезмерных сложностей, режим их высказываний представлялся достаточно однородным и, можно даже сказать, монотонным. Проблема, напротив, состояла в проявлении всей совокупности объектов, случайных и достаточно сложных; речь шла о том, чтобы, прежде всего, описать их с целью установления совокупности дискурса психиатрии во всех его осо­бенностях и формации его объектов. В «Рождении клиники» важ­нейшим направлением поисков было открытие механизмов, которые в конце XVIII — начале XIX в. позволили измениться формам вы­сказываний медицинского дискурса; в меньшей степени этот анализ предусматривал обращение к формациям концептуальных систем или теоретических предпочтений, нежели к статусу, институализи-рованным областям, ситуациям и включениям субъекта дискурса. И, наконец, исследование «Слов и вещей» в самых принципиальных во­просах было направлено на сетки концептов и правила их формации (тождественность или различия), которые мы могли установить в общей грамматике, естественной истории и анализе накоплений. Для стратегических предпочтений их место и импликации уже были ука­заны (например, в отношении Линнея, Бюффона, физиократов и утилитаристов), но установление это оказалось в высшей степени приблизительным, и наш анализ совершенно не задержался на их фор­мациях. Укажем также, что анализ теоретических предпочтений ос­тавался в рабочем состоянии вплоть до настоящего исследования, где эти проблемы были поставлены в центр внимания.

Теперь можно определить главное направление наших поисков, которые мы резюмируем следующим образом:

1. Для начала необходимо определить возможные точки прелом­ления дискурса.

Эти точки, в первую очередь, характеризуются как точки несо­вместимости — несовместимости двух объектов, двух типов выска­зываний, двух концептов, которые находятся в одной и той же фор­мации, но в силу очевидных или неосознанных противоречий не об­ладают достаточной энергией для того, чтобы войти в один и тот же ряд высказываний.

Впоследствии мы охарактеризуем их как точки эквивалентнос­ти: два несовместимых элемента формируются одним и тем же спо­собом, при помощи одних и тех же правил; условия их появления

66

тождественны, они располагаются на одном уровне и вместо того, чтобы конституировать чистое и простое нарушение связи, порож­дают альтернативу,— даже если, исходя из хронологий, они и не принадлежали общему временному отрезку, даже если они обладали различной значимостью и не были одним и тем же образом пред­ставлены в популяции действительных высказываний,— все равно они предсьавляются в виде формулы «либо ... либо9.

Наконец, они характеризуются как точки сцепления системати­зации: при отталкивании от каждого из этих элементов — одновре­менно тождественных и несовместимых — были образованы устой­чивые ряды объектов, форм высказываний и концептов (что, возмож­но, сопровождалось появлением в каждом ряду новых точек несо­вместимости). Другими словами, рассеивание, изученное на преды­дущих уровнях, не определяет простого отталкивания, нетождест­венности, прерывающихся рядов, лакун; мы вынуждены формиро­вать такие дискурсивные подгруппы, которым обычно приписываем особую важность, так, точно они являются непосредственными общ­ностями и той исходной материей, из которой выходят дискурсив­ные совокупности более широкие,— в роде «теорий», «концептов» или «тем».

Например, мы не задерживались в нашем анализе на том обсто­ятельстве, что анализ накоплений в XVIII в. является (исходя из хро­нологической синхронии и диахронии) результатом различных кон­цептов денежной массы, обмена предметами первой необходимости, установления ценности и стоимости или земельной ренты; мы не ис­следовали, как анализ накоплений вырос из понятийных рядов Кан-тильона, заимствовашего их у Лэтии, как он родился из опыта Лоу, шаг за шагом осмыслявшего различные теории, и из системы физио­кратов, противопоставленной утилитаристским концепциям. Анализ накоплений мы, скорее, описываем как общность распределений, ко­торая открывает нам поле возможных предпочтений и позволяет со­вершенно различным и исключительным структурам следовать друг за другом, бок о бок или по очереди.

2. Но все эти возможные взаимодействия не реализуются в до­статочной степени: существуют родственные совокупности, локаль­ные совместимости, устойчивые структуры, которые могли бы поя­виться и которые еще не выявлены. Чтобы отдать себе отчет отно­сительно предпочтений, которые были реализованы среди всех тех (тех и только тех) , которые могли бы состояться, необходимо опи­сай специфические инстанции решений и, в первую очередь, ту роль, которую играет уже изученный дискурс в отношении современных ему и соседствующих с ним дискурсов.

Необходимо также изучить экономию дискурсивных плеяд, к ко­торым они принадлежат и которые, возможно, способны играть роль формальной системы,— некоторые из дискурсов такей системы бу-

67

дут прилагаться к другим семантическим полям,— или, напротив, системы конкретных моделей, которую необходимо донести до дру­гих дискурсов, находящихся на более высоком уровне абстракции (таким образом, «общая грамматика» в XVII—XVIII вв. характери­зуется как частная модель общей теории знаков и представлений). Уже исследованный дискурс может находится также в различных связях — например, аналогии, противопоставленности или дополни­тельности — с некоторыми другими дискурсами. Так, в классичес­кую эпоху существует связь по аналогии, между анализом накопле­ний и естественной историей: первый рассматривает и представля-етет нужду и желание, тогда как вторая — восприятие и суждение. Мы можем утверждать также, что естественная история и общая грамматика противопоставляются друг другу как теория естествен­ных признаков и теория условных знаков; обе они, в свою очередь, противопоставлены анализу накоплений как изучение качественных знаков изучению количественных знаков меры. Все эти теории, каж­дая из этих трех ролей, отсылают к функциям репрезентативных знаков: указывать, классифицировать, изменять. Мы можем описать, наконец, существующие между несколькими дискурсами связи вза­имного разграничения, каждая из которых проявляется как дистинк-тивная метка ее единичности, воспринятой через различия, содер­жащиеся в ее методах, инструментах и области приложения (напри­мер, в отношении психиатрии и органической медицины, которые практически ничем не отличались друг от друга и, начиная с опре­деленного момента, устанавливали взаимное расхождение, которое и должно было их характеризовать.

Все эти взаимодействия связей составляют принцип обусловлен­ности, который допускает или исключает внутри данного дискурса определенное число высказываний: а именно, существование таких концептуальных систематизации, сцеплений высказываний, групп и организаций объектов, которые существовали бы в потенции (и от­сутствие которых на уровне правил их собственной формации ничем бы не могло быть оправдано), но исключались дискурсивными пле­ядами более высокого уровня и более широкого распространения. Дискурсивная формация не занимает всего возможного объема, ко­торый по праву предоставляет ей система формации ее собственных объектов, высказываний и концептов,— в сущности своей она оста­ется лакунарной благодаря системе формаций ее стратегических пред­почтений. Следовательно, в том, что взято, расположено и интер­претировано в новых плеядах, данная дискурсивная формация мо­жет выявить новые возможности (так, в действительных распреде­лениях научного дискурса грамматика Пор-Рояля или таксономия Линнея может высвободить такие элементы, которые по отношению к самим себе являются одновременно присущими и запретными). Но речь идет не о том молчаливом содержании, которое так и остается имплицитным, которое было бы высказанным без высказывания и ко-

торое за состоявшимися высказываниями конституирует более фун­даментальный субдискурс, выставленный, наконец, на всеобщее обоз­рение; речь идет об изменении принципа исключения и возможности выбора; об изменениях, которые должны быть включены в новые дискурсивные плеяды.

3. Определение действительнр актуализированных теоретических предпочтений открывает нам еще одну инстанцию. В первую очередь, она характеризуется своей функцией, призванной вовлечь изучае­мый дискурс в поле недискурсивных практик. Так, общая грамма­тика занимает причитающееся ей место в педагогической практике; подобным же образом, только с большей очевидностью и с большей значимостью, анализ накоплений получает право голоса не только в политических и экономических решениях, но и в почти не концеп­туализированных и не усвоенных теорий каждодневных практиках зарождающегося капитализма, в политической и классовой борьбе, которой характеризуется классическая эпоха.

Эта инстанция является, вместе с тем, порядком и процессом при­своения дискурса, ибо в нашем обществе (как и во многих других, без сомнения) собственность дискурса, понятая одновременно как право говорить и как презумция осмысленности, непосредственно или законодательно допущенная в область уже сформулированных высказываний, способная, наконец, травестировать этот дискурс в решения, институты или практики,— эта собственность дискурса со­храняется в действительности (подчас весьма регламентированным образом) в определенных группах индивидов. В буржуазном общес­тве, которое, как нам известно, начинает свою жизнь с XVI в., эко­номический дискурс никогда не был общим для всех (так же как и медицинский, и литературный, хотя и в несколько ином плане).

Наконец, эта инстанция характеризуется возможными позиция­ми желания по отношению к дискурсу, что в действительности мо­жет выдвинуть на первый план различные фантазии, элементы сим­волизации, формы запрета, инструменты удовлетворения (эта воз­можность связана с трактовкой желания не просто в качестве факта поэтических или романных опытов или воображаемого дискурса; дискурсы о наполнении, о языке, о природе, о жизни и смерти и мно­гие другие, может быть, и более абстрактны, но в том, что касается желания, они занимают более определенное место).

Во всяком случае, анализ этой инстанции должен показать, что связь с дискурсом или связь с процессами присвоения, равно как и связь с недискурсивными практиками не являются в своих характер­ных особенностях и законах своей формации необходимо присущи­ми данному единству.

Все вышеперечисленные факторы не является теми противодей­ствующими элементами, которые, перераспределяясь-в своей чистой, нейтральной, вневременной и безгласной форме, стремятся ее рас-

69

шевелить и заставить травестированный дискурс говорить о том мес­те, что он занимает. Напротив, многие из этих элементов рассмат­риваются нами не как противодействующие, а, скорее, как парадок­сально формообразующие.

Дискурсивная формация окажется индивидуализированной, если нам удастся определить систему формации различных стратегий, ко­торые там разворачиваются. Иными словами, если мы сумеем пока­зать, как все они образованы одной и той же игрой отношений,— несмотря на предельные, порой, различия между ними и на присущее им рассеивание во времени.

Например, в XVII—XVIII вв. анализ накопления характеризуется такой системой, которая одновременно может формировать и меркан­тилизм Кольбера и «антимеркантилизм» Кантийона, стратегии Лоу и Пари-Дюверне, предпочтения физиократов и взгляды утилитарис­тов. Мы установим это, если только нам удастся описать точки пре­ломления экономического дискурса, которые, сдерживаясь и импли-цируясь, следуют друг за другом,— так, решение относительно кон­цепта стоимости образует точки выбора в вопросах ценообразова­ния. Необходимо уяснить, насколько актуализированные предпоч­тения зависят от общих плеяд, в которых фигурируют экономичес­кий дискурс (выбор в пользу денежных знаков обусловлен местом, занятым анализом накоплений наряду с теорией языка, анализом представлений, матезисом и наукой о порядке), как эти предпочте­ния связаны с той функцией, которую выполняет экономический дис­курс в практике нарождающегося капитализма, в процессе присвое­ния объектов буржуазией, в той роли, которую все это может играть в реализации интересов и желаний. Экономический дискурс в клас­сическую эпоху определяется тем неизменным способом, которым устанавливается возможность внутренней систематизации и одно­го дискурса и ряда дискурсов, которые оказываются внешними по отношению друг к другу, равно как и всего недискурсивного поля практик, присвоений, интересов и желаний.

Необходимо отметить, что описанные таким образом стратегии не укореняются за пределами дискурса в немой глубине предпочте­ний, одновременно предварительных и основополагающих. Все эти группы высказываний, которые нам предстоит описать, не являются ни выражениями мировоззрения, способного обрести свою значимость в виде слов, ни проявлением лицемерного «интереса», скрывающе­гося под благообразным покровом теории: естественная история в классическую эпоху — нечто иное, нежели просто столкновения в тех райских кущах, которые возникли было, предваряя появление нового исторического взгляда, между линнеевским видением статич­ного, упорядоченного, «расчерченного на квадртики» и мудро рас­писанного по таблицам с самых своих истоков универсума, восприя­тием, еще неосознанным, наследственной природы времени, отяго-

70

щенного бременем катастроф,— и открытием возможности эволю­ции. Подобным же образом, анализ капитала не имеет отношения к столкновению интересов рантье, получившей в свое распоряжение земельную собственность и выражающей свои экономические и по­литические притязания голосом физиократов, с интересами предпри­нимателей, которые устами утилитаристов призывали к протекцио­нистским и либеральным мерам.

Ни анализ накоплений, ни естественная история,— если мы вый­дем на уровень их существования, их общности, их неизменности и изменений,— не могут быть рассмотрены нами как сумма различных мнений. Они должны быть описаны как способ систематизации раз­личных трактовок объектов дискурса {их разграничения, перегруп­пировки или отделения, сцепления и взаимообразования), как спо­соб расположения форм высказывания (их избрания, установления, выстраивания рядов и последовательностей, составления больших риторических единств), как способ манипулирования концептами (для чего необходимо дать им правила применения, ввести их в от­дельные устойчивости и, таким образом, конституировать концеп­туальную архитектонику). Такого рода предпочтения не являются зародышами дискурса, где они были бы заранее определены и пред­восхищены в квазимикроскопической форме, но, скорее, теми путя­ми регуляции, которыми обусловливается использование дискурсив­ных возможностей и которые должны быть описаны соответствую­щим образом.

Все эти стратегии могут быть проанализированы так же, как мо­гут быть проанализированы элементы второго порядка, установлен­ные сверху дискурсивной рациональностью, которая, вместе с тем, остается все же независимой от них. Не существует никакого иде­ального дискурса, одновременно окончательного и вневременного, предпочтения и внешний источник которого были бы искажены, сма­заны, деформированы, отброшены, может быть, к весьма удаленно­му будущему,— во всяком случае, для исторических описаний, ко­торые мы здесь пытаемся наметить, такой идеальный дискурс не дол­жен быть допущен. Мы не имем права полагать, например, что в при­роде или экономике могут переплетаться и перераспределяться два дискурса, один из которых медленно и постепенно развивается, на­капливая свои приобретения и шаг за шагом продвигаясь к собст­венной полноте осуществления,— полноте подлинного дискурса, или дискурса как такового,— но во всей своей чистоте существует только в рамках телеологи истории, а другой всегда стремится к са­моразрушению, всякий раз пытается начаться заново, постоянно по­рывает с самим собой и распадается на гетерогенные фрагменты, об­разуя дискурс мнений, которые, с течением времени, отбрасываются в перфект истории. Не существует естественной таксономии, кото­рая была бы исчерпывающе точной, исключая разв£ что креацио­низм; не существует подлинной экономики обмена и прибыли, ко-

71

торая при этом не принимала бы в расчет предпочтения и иллюзии капиталистической торговли. Классическая таксономия и анализ на­коплений в том виде, в каком они действительно существуют, и так, как они конституируют исторические фигуры, объединяют в арти­кулированной, но неразъединенной системе объекты, высказывания, концепты и теоретические предпочтения.

И подобно тому, как не следует связывать формации объектов со словами или вещами, формации высказываний — с чистой фор­мой знания или с психологическим субъектом, а формации концеп­тов со структурой идеальности и преемственностью идей, точно так же и не следует соотносить формации теоретических предпочтений ни с основополагающим замыслом, ни со вторичной игрой мнений и воззрений.

72

_II

В ЫСКАЗЫВАНИЕ И АРХИВ