IV. Слова из кочемарского детства.

«Замолцы, дурацок! А то как хвацу рогацом!»

Говор кочемарского населения в период нашего детства отличался большим своеобразием, немало особенностей в произношении и употреблении слов осталось здесь до сих пор.

Прежде всего, у нас несколько по-иному называются буквы алфавита, а именно: кэ, лэ, мэ, нэ, рэ и так далее. Отсюда и особенности в произношении аббревиатур: Сэсэсээр, Сэшэа, рэсэфэсэр, пошёл на мэтээф (молочно-товарная ферма), работает в мэтээсе (машинно-тракторная станция), в лэмээсе (это лугомелиоративная станция – была такая раньше в Гусе-Железном) и т.д.

В деревне акают и якают, говоря бальшой, ряка, вясна, пясок, не произносят «е» в корне, выражаясь на рике, на писке, тилега. Прилагательные женского рода звучат кратко: бела, красна, маленька, глупа с ударением на первом слоге. Так же произносятся прилагательные среднего рода, и тем самым средний род здесь вообще как бы не существует: озеро мелка, окно маленька, стекло грязна, болота глубока, карыта деревянна (здесь и далее жирным шрифтом выделены ударные гласные). В мужском роде опять «а» и «я»: белай, краснай, маленькай, синяй. Глаголы третьего лица и будущего времени смягчаются: пьють, глядять, пойдуть, возьмуть; вместо окончаний –ат, -ят нередко ставят –ють: просють, ходють. Частица «ся» звучит как «цы»: купаютцы, смеютцы или «си»: умылси, наелси. Говоря о будущем, упускают «е», произнося: сделам, послушам, побегам. Вместо есть (кушать) говорят исть, поисть.

На месте «ф» произносят «х»: ханарь, Хедя, Хиля, Хрол, Хома, Сахоновы; бывает тут и «хв», как в слове сарахван. В иных словах вместо «х» ставится «к»: коронить, клев (для скота), паска и наоборот: хрёст, хрёстный, кряхнуть. На месте «щ» звучит «ш» или двойное «ш»: ишшо, шшурок, яшшик, ужишша, грязишша, хрешшёный, трешшина, Юшша (деревня Юща - Ламша). А в слове дожжы (в единств. числе дошш) слышится два «ж» и на конце «ы». Бывает, что произносят не «ри», а «ры»: крык, рыск, пострыглись, пошли по грыбы, пол скрыпить, стрыжечки прилетели. В частице «то», если основное слово кончается на согласную, буквы могут поменяться местами: дом-от у вас большой, табачок-от хорош или костюм-от новый. Ещё одна заметная особенность – «ц» на месте «ч»: рогац, цугун, цаво (чего), цасто. Могли сказать: «Замолцы, дурацок, а то как хвацу рогацом». (Хватить значит ударить, стукнуть). Или «Церпни-ка мне глотоцик водицки!» Правда, «цоканье» теперь исчезло, но чаво и ишшо осталось. Часто при разговоре здесь употребляется уменьшительно-ласкательная форма слов: дай хлебушка, попей молочка, съешь картошечки, а также поросятки, ребятки, шшаночик.

А вот пример кочемарского звучания частушек:

Идёть дожжык, с крыши капить,

Идёть милай, кысалапить.

По сравнению с общепринятыми многие слова здесь сильно искажены или сокращены. Так, завалинка тут – завалка, напильник – подпилок, частокол – стокол или стокольник, чащоба – чащара (произносится чишшара), комья на огороде или снежки – комки, большие комья грязи – ошмётки – лашмётки. Сжал, раздавил в лепёшку – у нас в липшётку. День недели среда – середа, четверг – четверих, рубль – рубаль. Почерёвок (брюшная часть свинины) – черевёзка. Обшлага у нас в деревне – шилага, насекомое шершень – шерстень, слепень – шлепец, сверчок – стрюк, зверёк выхухоль – хохуля, чибис – пивик, комары – кумари, коршуны – коршанья. «Налетели гаишники, как коршанья!», - сообщал товарищам возвратившийся в деревню водитель. Или о них же: «Как коршанья, из кустов высматривают». Козявка-жужелица – кузелица. Коростель-дергач у нас дергун, чирок, чирки – цирок, цирята. Киномеханик – кинщик. «Кина не будет – кинщик заболел», - и в шутку, и в серьёз говорили кочемарцы. При высокой температуре у человека, лихорадке говорят: «Лихоманка его дерёт», при недобром пожелании – «Лихоманка его задери!». Тальник – тал, снежный наст – панас, поэтому говорят: «Идти по панасу». Интересно преобразилось и применяется слово «жабры»; оно тут - зебры, причём не только у рыбы, как в чеховском «Налиме», но и у человека – на месте скул. Можно услышать такую угрозу: «Как сяс дам по зебрам!». Полукруглый женский гребешок тут тоже гребешок, а вот плоский двусторонний (с частыми зубчиками на одной и редкими на другой) – гребеник. Просек (вместо просека), как, кстати, и прорубь, здесь мужского рода, используется с прилагательным широкий. Облегчение нагрузки, послабление дисциплины – лафа – у нас лаха, а с искажённой частицей «то» превратилось в новое слово. Так, мать могла попенять детям: «Совсем распоясались – узнали лахуту!» Очко в игре – очок. «Нам каждый очок дорог», «Лишь на один очок вы нас обогнали», - говорили за карточным столом. Есенинский (из «Письма матери») шушун у нас – шушпан – нарядный, вышитый сарафан, который обычно готовили родители для дочери-невесты. Нарост (на чём-нибудь, например, на дереве), - нарость. Религиозный праздник Успенье – Успленье (но по смыслу по-кочемарски получается даже более точно – усыпление).

Такая же картина с другими частями речи. Например, гнусавый –гундосый, заскорузлый – корюзлый, скользкий – склизкий, влажный – волглый, наглый – наглетый, льстивый – лисливый. Так и говорят: «Лисливый телёнок двух маток сосёт». Налито всклень – восклён, постепенно, исподволь – исподовольки, наискосок – наискоски, а живьём – живьяком. В выражении «Двинулся ему наперерез» у нас применяется слово напересек. Тщедушный превратилось в чудушный - маленький; отсюда – чудок – совсем немного. Упрекать, укорять – урекать. Засохло, затвердело так, что стало непригодным – засклело. Испугался, переполошился – исполошился, оробел – ороб, оброб, колышется, качается – колыхается; пачкать, испачкать – пакать, испакать. Беспокоить, баламутить – булгатить, всбулгатить, глотнуть – глануть, задохнулся – задвохся, плевать – плюдать, крадётся – крадится, встряхнуть, встряхни – трехануть, трехани. До сих пор многие кочемарцы вместо слова позавчера говорят послевчера.

Барахтаются в воде, по-нашему, бултыхаются. Удивляются, смотрят с интересом – дивуются. Дотронулся – дочикнулся или доцикнулся. Говорят до сих пор голова (нога, рука) больна вместо «болит». Собака лает, гавкает - зявкает. В ответ на громкое, сердитое замечание можно услышать: «Чего ты на меня зявкаешь?» Успел что-то сделать или, например, доехать до дому засветло, по-нашему, - завидно. Идёт человек с пустыми руками, ничего не несёт – идёт напросте. Упустил, прозевал – пророзил, проерозил. Одеться потеплее или сегодня теплее – потепле. Протыкать, проткнуть – прошикать, прошкнуть. Ударил, оглушил – оглоушил. Тыкать пальцем или рукой в тело – шкать. «Шкает он его и шкает – совсем зашкал», - случались порой выражения. Соблазнить (не в традиционном, любовном, смысле слова, а просто подтолкнуть на какие-либо действия) – зблажнить. «Ты что же – зблажнил его на эту игру, а сам не играешь?» - могла выговорить мать старшему сыну по его отношению к младшему. Ударить, например, лошадь кнутом, прутом – стегнуть - превратилось в слово стебануть. «Стебани-ка его хорошенько! - могло быть высказано пожелание, причём имелось в виде не только лошадь и не только кнутом.

Прыскать (воду изо рта), а также фыркать, недовольно поморщиться по поводу какой либо еды это по-кочемарски – пырскать. «Чево пырскаешь, или каша эта тебе не ндравиться?» - могли спросить родители за столом. Говорят также: гурцы, страм, пензия, идиёт, трулевать вместо трелевать, дёржу, дёржит, тербуха, вострый, вилсапед, лисапед или лисипед, молонья, сольница, тыкла, картоха, чериф, мыша, курьца, журафь, пышано, яштрица, вальницы, мырнул, здоровкаться, спотыкнулся, сыпятся, испужался, ляжь. Щавель тут шивель. Квиты – сквити. «Долг я отдал – мы теперь с ним сквити», - довольно часто говорят здесь. Насквозь здесь наскрозь: «Ну, а ветер-то чё хлобыщет – наскрозь продувает». А вот пример обращения кочемарцев с местоимениями, именами и частицами из диалога: «Глиди-ка, эт вроде кык Хенька идёть». – «Ды нет, дэт ни она, эт Хядора».

Кроме того, в нашей деревне были и частью остались свои особые определения предметов и действий. Здесь нет слова инфекция, есть поветрие. На этот случай мог состояться такой диалог: «Эт у тя, поди-ка, грып? – «Ды нет; эт, говорять, поветрия ныня такая ходить». Вот ещё некоторые слова из русско-кочемарского словаря: сказочная баба-яга по кочемарски бурь-яга, беднота – гольтяпа (похоже на казацкую голытьбу), портянки – онучи, тонкая верёвочка – оборка, лужа на дороге – баклуша, грязное, трудное для проезда место – бучила, паутина – тенёты, графитный стержень в карандаше – животик. «У меня животик сломался», - можно было услышать на уроке рисования и даже черчения (на этих уроках ребята уже постарше). Мошки (мушкара), оводы (оводья), беспокоящие скотину – нуда; скотина в таком случае нудится. Головастик здесь – ширголовица (возможно, когда-то это была широкоголовица, что вполне соответствует головастику).

Идёт, выпал снег по-кочемарски – идёт, выпала погода. «Погода-то какая сильная нынче», - говорят о густом снегопаде и сейчас. Грубая ткань, рогожа – дерюга. Озимые здесь – зеленья. Частушки, прибаутки по-местному прибаски. Шумная, с участием многих людей ссора – буча. Нос у человека, если дело идёт о драке, это сопатка. «Как сяс дам по сопатке!», - могла слышаться в такой форме угроза. Часть лица ниже лба в таком же случае – капица. «Всю капицу мне разбил», - мог пожаловаться в ином случае потерпевший. Ссадина на лбу – рогвица. «Эт те кто рогвицу-то присадил?», - удивлялись при этом. А вот у свиньи передняя часть морды – сурна. Всякая всячина – турурушки. «Убери-ка свои турурушки!», - звучало пожелание очистить стол или какое-то рабочее место. Большая щель в заборе, разрыв в ряду людей (например, футболистов в «стенке»), в череде деревьев, домов и т.п. – прогал. «Большой прогал там образовался – вот прасук туда и пролез» - говорили кочемарцы о виновнике беспорядка на грядках в загородке. Большой кусок мяса – ковалок. «Вон какой ковалок съел», - говорили при случае. Ляпушка, ляпуха – это небольшой брусочек, прибитый к стене или другой вертикальной поверхности, на который опирается горизонтальная деталь. В то же время выражение на лепушках означает слабо или еле-еле держится, плохо закреплено. Длинная, в несколько метров ветка – навеха; ветви, воткнутые в снег для обозначения пути или в землю для обозначения границы участков – вешки, вехи. Пройти по этой границе-меже, примяв траву и образовав тропу, означало пройти брод. Длинная, тонкая жердочка без ветвей для крепления снопов камыша к каркасу крыши – притужина. Мотоциклетная коляска – люлька. Котёл на костре – таган; затаганить – разжечь костёр или огонь в печи. Пенка на кипящем молоке, а также засохшая ссадина на коже – пигарка. Проваренная в кипятке мешанка из муки для корма скоту – поспа. В годы войны и в голодные послевоенные годы люди ранней весной выкапывали на огороде остатки прошлогодней картошки. Эти промёрзшие, превратившиеся в крахмал клубни прозвали в Кочемарах чиликушки. Позже так стали несколько презрительно называть женскую половину молодёжи. «Эй, чиликушки, уйдите с дороги!» - могли закричать по адресу толпы девочек. Палка для опоры при ходьбе – посох, посошок – здесь бадик. «Эх, бадик-то мой игде? - встав с постели, ещё добром не разогнувшись, задавалась вопросом старушка.

Своеобразно звучат и применяются здесь не только существительные, но и другие части речи. Ошибся, обознался (принял одного человека за другого) – обмишулился (возможно, что правильно - обмишурился – от слова мишура – подделка). Пошевелить что-то, помешать угли, раздёргать спутанную сеть – пошерудить. Небольшой – угорненький, в небольшом количестве – угорненько. Сильно ударил, ошеломил – ошапурил. В этом случае говорили также шибанул, шарахнул или даже шандарахнул. Выражения «дванул», «двани-ка» означавшее буквально ударить два раза, стало применяться в смысле сильно ударить, стукнуть, причём не только по лицу, но и по бревну, по какой-то детали при ремонте и т.д. Применялось в таком случае и слово дарабазнуть, дарабазнул. Поколотить – отколошматить, отбонкать, набонкать (бон – мячик, бонкать значит бить, как по мячу), отбуздать и даже отпестать.

Говорить, беседовать – калякать. «Мы с ним вчерась часа два калякали», - вспоминал участник беседы. Или: «Пойду к Ананчу – маленько покалякаю». Бороновать – волочить, а то и волоцыть. Попала заноза в палец, в ногу – наспичил. «О-ёй, дэт ты пальцык наспицыл, да-ка я вытшу!» - говорила при случае бабушка внуку. Пища, которую грех есть во время религиозного поста, имеет здесь определение скоромная. А растительное масло, которое можно употреблять в пост – по этой причине – постное. Слишком много положили масла или бросили в чай песку, что неприятно пить или есть – приторно. Пасти скот – беречь, пасёт – берегёт. Утеплили, благоустроили помещение – ухетали. Снять шкуру с животного и очистить дерево от коры (окорить) обозначалось одним словом – ошкурить. Пускать струю воды – чвикать; вода струйками льётся из сапог – чвикает. Зашёл в лужу так, что залил сапоги – уходился. Это же слово применяется вместо утонул. Кстати, рваные сапоги по-кочемарски – худые. Хорошо – гоже или гожа. Недавно, несколько дней назад – надысь, в прошлом году, прошедшим летом – летось. «Летось-то у нас хорошая картошка уродилась, - вспоминали о тех событиях.

Много наложил или налил – навратил, насуропил. Последнее слово применяется также в случаях, когда сильно течёт вода или дует ветер; говорят вода или ветер суропит. Если что-то лишнего положил в пищу, например, пересолил, то говорят перебачил. Много наложили или насобирали (грибов, ягод, картошки) – набурахали. Во втором случае выражаются также словами напудякали, назыбали а то и нахрыкали («целый подпол картошки назыбали» или «три стога сена нахрыкали», - подводили кочемарцы итоги работы). Нашли, с ловкостью приобрели – надыбали. Немного сэкономил или сохранил, не всё раздал или разлил, оставив, например, рюмочку на утро, - укропчил (возможно, когда-то произносилось укромчил – от слова укромный). Истратили, растратили, использовали, причём, не совсем правильно – изнахратили. Это слово старые люди применяли и в смысле – изнасиловали.

Дружно, производительно работают – шатают, много сделали – нашатали. Не было дождя – ни канул. У людей с разных концов Кочемар мог быть такой разговор: «У нас вчерась хароший дошш прошёл» - «Не, а у нас и ни канул!» Тайком, скрытно, по секрету – тишком. Не соглашается, не слушается – ни в какую. «Я и так, и сяк, а он ни в какую», - сетовали в таком случае кочемарцы. Искать (но не потерянное) – шукать. «Пойду-ка я в лес – насчёт дров пошукаю», - говорил порой хозяин. Появился или исчез сразу, быстро – шементом. Это слово применялось и в повелительном наклонении: «Ну-ка, шементом отсюда!» Больно укусил комар, овод, а тем более шершень – типнул. «Как он мне типнет – вся щека сразу раздулась!» - жаловались по такому случаю. Кувыркается – кубыряется. Вместо «открой, закрой» говорят отопри, запри, а вопрос «зачем, для чего?» здесь чаще задают «на кой?».

Слово «больно» заменяет «очень»: больно много, больно сильно. На небо находят тучи, становится пасмурно - муглит, замолаживает. Что-то привиделось, кажется – привержилось, вержится. Буквы чётко выделяются на бумаге – написано ятно. Кошка ищет что-нибудь съестное в оставленной посуде – тазит (в тазу). Бывает, что и человека могут спросить: «Чего ты там тазишь (ищешь)?» или «Опять ты там по тазьям!» Засунул с большим трудом или спрятал так, что сам не может найти – запсотил. «Как же эт ты овчинную шубу да в стиральную машину запсотила? – бывал такой вопрос в то время, когда только осваивали эту технику. Когда ребёнок, собака или кошка быстро и неожиданно минует дверь или калитку, то здесь применяли слово «шулюк»: «Только я к двери, а он - шулюк и на улицу». Вместо слова «пусть» обычно употребляли горьто: «Да горьто он это съест, горьто она это оденет». Это слово осталось, по-видимому, от выражения типа: «Пусть оденет – горя-то от этого не будет» или «Подумаешь, горе-то какое». Дразнит, манит обещаниями – манежит, не трогай – не замай.

В отношении болезни в деревне осталась старая форма – хворь, захворал, хворает. Чего-то много имеется – навалом, завались: «Да у нас этого добра-то завались», - говорят в таком случае. Подал о себе весть – ослыхнулся. При этом мог состояться такой разговор: «Как там о малом-то, что слыхать?» - «Ды ослыхнулся – недавно письмо прислал». Шаркает, шаркнул означает отталкивает, оттолкнул. «Что ты его шаркаешь?» – делали также замечание старшему ребёнку, когда он не хотел присматривать за младшим. Выражения «ругались, ссорятся» нередко звучат как «лаялись, лаются». Резко критиковать, осуждать – хаять. «Пальто-то ишшо хороша, а ты её совсем захаял», - не признавая среднего рода этого вида одежды, могли сказать старики. Вместо слов «не полностью, не до конца» применяются добром не: «Добром не понял, добром не узнал, добром не проснувшись» и т.д. В некоторых случаях употребяется слово турять. «Поди-ка их турни!» - то есть прогони с этого места овец, коз или кур, - звучала порой просьба. Или «он уж за девками туряет» говорили о взрослеющем парне.

О хозяине и хозяйке дома спрашивали словами сам, сама: «Сам-от дома?» или «А сама-то где?» Сравнение «в самый раз» в Кочемарах звучало как раз: «Сапоги ему как раз» или «как раз ему этого хватило». В выражении «через край» оставляли только через. «Ты зачем через-то налил? - звучал вопрос.

Немало в Кочемарах своих слов для характеристики человека. Неразговорчивый, необщительный, а в ином случае просто бедный человек – бирюк, неопрятный, грязный человек – арсяпка. Изворотливый, склонный к обману, вроде мошенника – хлюст. «Вон ты, оказывается, какой хлюст!», - могли выразиться по адресу такого человека. Некоторые кочемарские картёжники хлюстом называли туза. Неаккуратная, неряшливая типа чуковской Федоры женщина – валюда, а хитрая, изворотливая – звяга (возможно, от свияга, свиль – извилистая). Сильного человека так и звали – силач. Использовали кочемарцы и такое интересное слово, как натузольник – человек, который делает на зло, буквально - на то зло. О крепком, физически сильном человеке могли выразиться – как брус, или «как брус отъелся», сравнивая его с крепкой дополнительной балкой для устройства полатей. Сравнивали также с толстым бревном – как кряж. А ещё говорили беконом пройдёт (или пройдёшь), намекая на категорию сданного на мясокомбинат поросёнка. О человеке высокого роста говорили: вон какой прогонистый, а об очень высоком - как жердь или «вон какая холудина!», сравнивая с длинной тонкой палкой, а о плотном, коренастом – как стулок. Как о человеке, так и о крупной рыбине или о хорошем поросёнке могли воскликнуть: «Эх, какой ломоть!». От слов лоск, лощёный в Кочемарах возникло определение лощак, лошшак – холёный, жирный телом человек. О таком ещё говорили «Э, какой гладкий!» А вот плохо, бедно одетый человек – старец или как старец (видимо, с тех времён, когда по деревне ходили странники-старцы, прося подаяние). О неловком, рыхлом человеке говорили как валёк, сравнивая его с деревяшкой 70 см длиной и до 10 см в диаметре, которая болтается в запреге между оглоблями и плугом или бороной. А может быть, при этом имелся в виду другой валёк – деревяшка с ручкой, похожая на разделочную доску, которой женщины били бельё при стирке.

Женщины и девушки по-кочемарски бабы и девки, подростки – пацаны или малые «Эт чей малый-то?»- звучал обычно вопрос.

Слишком подвижный, неусидчивый – вихленый, вихляется (похоже на «виляет»). Настырный, пристаёт с вопросами или требованиями – это наянный. Умный, хитрый – ушлый. Неумелый, неаккуратный – обапольный (обапол – пиломатериал горбыль). Неорганизованный, беспорядочный в работе и в жизни человек – безурядный, а то ещё могут сказать и зряшший (то есть говорит зря - неправду или зря - даром живёт на свете). Коротко постригли – оголтали, очень коротко, до корней – обкорнали. Сильно, далеко прыгнул – на земле или с берега в воду – сарапнул. «Эх, вот так сарапнул! – восхищались при этом. Применялось в этом случае и слово сиганул. «Здорово он сигает!» или «Всё он сигом-прыгом» - это опять же о подвижном, неусидчивом человеке.

Хорошо, с аппетитом поел – напузанился, набил или намял кузовок. Хорошо освоил какую-то работу – навражился, наболатыкался, навострился. Удивился, изменился в лице – перезнеял. Ноют мышцы, хочется размяться – «что-то меня корёжит, ломает. Быстро побежал – покатил: «Эк, покатил, только пятки сверкают». В этом же случае выражались словом втопил: «Как я втопил – он сразу отстал». Применялось также, но редко - дал стрекача, или побежал ушибма – как будто его стукнули, ушибли. Приготовился, начал действовать – вспапашился, растерялся, бездействует – никак не вспапашится. Разделся, слишком обнажился или сбросил с себя одеяло – разгонотался. «Ты чего эт так разгоноталась-то», - могли обратиться с упрёком к женщине. Зазнаётся, хвастает – трепется, выкобенивается, выставляет из себя. Крепко, неподвижно стоит или сидит – как врытый. Слабый, болезненный – ледящий, ледященький, тощий, слабенький – свидёный (от «свело-скрючило»), худой, как жиблик. Израненный, изувеченный – увешный, убогий, хромой – улогий. К эпитету белый нередко добавляли кипельный, кипельная. «Кожа-то у неё какая – бела-кипельна!». А если очень синий, то по-кочемарски синий-олихвенный. Думать, соображать – петрить, принял неправильное решение – недопетрил. Соображать в смысле планировать, рассчитывать – мараковать. «Что-то он там на участке, видать, насчёт прясла маракует» - могли сказать наблюдавшие.

О поведении человека, о котором обычно говорят «Будто с ума сошёл», в Кочемарах выражаются: «Это на него» (или на тебя) накатило», ненормальный – соответственно накатный. Нервный человек, отвечает зло, сердито – как нарватой (от слова нарыв). Можно услышать в Кочемарах и такое выражение, как дурак нагольный (настоящий, полный) и друг ситный (это уже ненастоящий, неискренний, хотя хлеб ситный пекли из лучшей, хорошо просеянной муки). Колготной, колгота в смысле беспокойный применяется не только к ребёнку, но и ко взрослому человеку. Использовали здесь и слово шебутной – задира, любитель затеять ссору или драку. «Чего ты расшебутился?» - одёргивали в таком случае. Щеголять в новой одежде – заполыскивать («Эк, как он в новой рубахе-то заполыскивает»). Устал – умаялся, сильно устал – и дыхи вон!, переутомился – перенудился, поправился после болезни, пришёл в себя – оклемался; похудел – осунулся и даже обрезался; а если потолстел, пополнел, то поправился. Остановился в растерянности, руки чуть в стороны – раскрылетился, куда-то собрался, приготовился – настропалился, а если кто кого-то направил, значит настропалил. Что-то попросил и получил – выцыгнил (намёк на свойство цыган). Мало дал, проявил жадность – мускорно (немного похоже на скаредный или скоромно). Неосторожно разбил, испортил вещь – сбедил; могли также сказать: «Так и ищет чего-нибудь сбедить». Оделся для тёплой погоды, расстегнул ворот рубашки – расстепелился, идёт расстепелькой. Идти без головного убора – космачом или косматкой. Можно было услышать такой упрёк: «Ты чего раскосматилась?». Вместо «босиком» чаще говорили босяткой, а если не умылся, то неумойкой. Ходит по деревне без дела – болтается, слоняется, шляется, шатается.

Во время ссоры кроме прозвищ обзывали друг друга такими обидными словами, как кривой, косой, глухой, слепой, горбатый, косоротый, косорылый, кособокий, синяк, вшивяк, дристик. Как по адресу человека, так и животного, могли в сердцах выразиться: «Ах, сука (или курва) ты этка!» О женщинах могли отозваться словами колдунища (вот колдунишша-та!), хлюстанка (от слова хлюст), хавронья, лахудра, вихлюда, а то ещё и сигарьга. Отходы от молотьбы зерна (ости, полова) – кострика. Попадёт она за воротник, в рукава, то неприятно колется, царапает. В связи с этим кострикой зовут сварливого, капризного человека. «Да, она ведь такая кострика», - могли сказать о соответствующей женщине.

По адресу известного рода людей могли сказать иностранными словами мазурик, шантрапа, ширамыга (последнее от фр. «шер ами» - дорогой друг – так начинали просьбу о милостыне под окнами русских изб отступающие наполеоновские солдаты в 1812 году, а «шантрэ а па» это критическое замечание дирижёра к музыканту, допустившему ошибку).

Свои слова у кочемарцев в отношении к детям. Ребёнок гулит – гурнует, говорит непонятно, невнятно – музюкает, беспокоится, трёт глаза, нос, вроде, как хочет спать – куксится; беспокоится, никак не уснёт – колготится. Хнычет – хныкает, негромко плачет, заплакал от обиды или из-за каприза – мизит, замизил, а громко плачет – зепает. Это же слово применяется в смысле жадно, большими глотками пьёт. Ребёнок поворачивается с боку на бок, ищет более удобного положения – кутыряется. Пелёнки для малыша – гуни, куклы – ляли, ляльки. Сравнением «как ляльки» говорили о крупных клубнях картофеля. Ребёнок уютно устроился, прижался к матери – прилобонился. (Это же выражение по отношению к взрослому означает жадно пьёт, не отрываясь от бадьи или жбана). Подкидывать ребёнка на руках – пестать. Что-то плохое для ребёнка, вредное, это бяка или кака, а вот бяка – это вроде пугала – некое страшное существо. Сладость, гостинец для ребёнка – ннака; здесь к звуку «нн», прижимая кончик языка к верхним резцам, добавляют еще что-то похоже на звук «ц». Дразнить, довести до слёз – квелить, расквелить. Малыш обильно описался – нажуровил. Когда привезённый из города к деду с бабкой внук привыкал к деревенской жизни, к рациону питания и т.д., то о нём могли сказать - обрусел. Наверное, так говорили когда-то об иностранце, который усваивал русские обычаи и русский язык. Ребёнок подрос, поумнел – он уже в смыслу. Последний, поздний ребёнок в большой семье – подскрёбыш. Желанный, всеми любимый ребёнок – жадобный.

Если ребёнок стал есть то, что до этого ему не нравилось, говорили распачухал, как бы почувствовал, что это вкусно. Автомобиль в речи для ребёнка – бибика, потому что он не сигналит, а бибикает. Здоровый, крепкий ребёнок – карых («О, какой карых растёт!»), а неумелый, неразвитый – неклявошный («Ручки у него ещё неклявошные»). Чепчик для ребёнка – шлык, колыбель – зыбка, горшочек для приготовления пищи – кашник. Подвижный, вертлявый ребёнок – бешнай, как вирьтяно. Когда кто из детей балуется, проказничает, то говорили, что он зарует, называли его зарник (озорник), паразит, супостат, неслух, шпанёнок, дьявол, Ирод, идол. Если кто сильно разыгрался, восклицали: «Ну, как с ножового завода!» Старые люди в таком случае могли выразиться «Ах, врах ты эткай, вот как возьму прут!» (или «огрею дрыном!») Нежность к малышу могли выразить словами: «Ах, ты моя яблока» или «Картинка ты моя нарисована». Часто употребляли в подобных случаях определения «золотой, золотая». Ребёнок успокоился – угомонился. Об уснувшем ребёнке могли сказать – околешил, а уж если его слишком долго, с беспокойством укладывали, то между взрослыми мог произойти такой диалог: «Ну, што, сдох што ли?» – «Ды сдох!». – «Ну, слава богу».

А ведь эти же выражения – сдох, околел (наверное, имеется в виду, выпрямился, как кол) применялись при падеже домашнего скота (скотины). Хотя и на вопрос «Как здоровье?» можно было услышать ответ: «Да какое там здоровье…Пора уж оклевать». Или вот слова из частушки:

Раз-два охнуть, чтобы ему сдохнуть,

Чтобы ему околеть - мому сердцу не болеть.

Мому это моему, так же как твому – твоему, а свому – своему.

Имелись у кочемарцев свои названия некоторых деревьев, трав, ягод и плодов. Крушину звали медвежка, гонобобель – дураха, камыш – вьюга, дягиль – дугуль. Ольшаник по-кочемарски олёх. Грибы волнушки тут – лывиницы (лавиницы), лисички – петушки, белые – дубовые, орех чилим – колючие орехи, череда – собачки (цепляются за штаны), клевер – дятельник, груши – дули, дикий луговой лук – чеснок. Ягоду, похожую на ежевику, или, может, род ежевики, за то, что она цеплялась за одежду, царапала (драла) кожу, мы звали дерюгой. Завязи огурцов – желяпутки. Довольно высокая густая трава с длинными тонкими листьями (крупнее осоки) звалась у нас лищуг. Мятлик луговой называется метлика, среди сорной травы на огороде есть жаберь. А осока тут сака.

Несколько по-иному, чем обычно, назывались в Кочемарах денежные монеты и купюры. Они звучали так: однушка, двушка, трюшка, пятак (пятачок), гривенник, двугривенный, полтинник, целковый, трёшница, пятёрка, десятка (бывало, в картах при поддаче её называли червонец), четвертной, сотня. 15-копеечная монета редко, но всё-таки кое-кем называлась пятиалтынный, а вот 3 копейки, хотя это было можно, алтыном не назывались. На свой манер здесь называют и карточные масти. Если речь идёт о нескольких картах одной масти, то они звучат так: бубны, червы, винны, крести. Одна карта, например, валет, - бубный или бубей, червый или червей, винный (винней), крестий (крестей), а если дама, то – бубна (бубей), черва (червей), винна (винней) и крестя (крестей).

Когда ещё не знали игры в футбол или только начинали её осваивать, играли в лапту (чаще называли – пулячкой) и в чижика (мяч били, как в лапте, но играли не в команде, а каждый за себя), в чехарду, в прятки (короничкой), в догонялки (ловичкой, или в колдунчики). Были еще две игры: обстуквочкой (монеты отскакивали от стенки) и лошадячкой (изображали лошадь и кучера). В зимнее время по дороге в школу играли чебукачкой – чебукали-футболили ледышок или навозный катых. Играли долго, до начала 60-х годов, в войну, разбиваясь на две команды. Процедура разделения на команды имела названия конаться или загадываться. При загадывании наиболее часто давались клички «карапь» и «сарапь». В качестве считалок обычно применялись такие тексты: «Катилась торба с высокого горба. В этой торбе есть хлеб, соль, вода, пшеница - с кем хочешь, с тем поделись!» Или: «Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана: кого резать, кого бить – вот кому из нас водить». Были и такие считалка: «Шла кукушка мимо сети, а за нею малы дети. Ку-ку-мак, ку-ку-мак, разжимай один кулак», и ещё: «Казил-мазил в трубу лазил. Дым пошёл – козёл ушёл». При подвижных играх, когда нужно кого-то включить в одну из команд или, наоборот, не брать в команду, претенденты часто восклицали: «Чур меня!» или «Чур не я!» Ради забавы поздним вечером ребята к оконной раме какого-нибудь дома подвешивали гвоздь и дёргали за нитку, пробуждая хозяев. Это называлось провести стукалку.

Убегать звучало у нас тякать: «Вижу, дело плохо, и скорей тякать» или «Ну-ка, тякай отсюда!». Ударить под зад коленкой, у нас было – дать пендаля. Названием одного из видов повозки – драндулет - мы обзывали старые, изношенные автомобиль, мотоцикл или велосипед. А вот старьёвщика, тряпишника – человека, который собирал по деревне макулатуру и тряпьё, давая детворе взамен глиняные свистульки, воздушные шарики и другие игрушки, мы звали хлопошник. С нашим детством связано ещё одно слово – ципки – болячки на ногах и даже на руках от постоянно бывшей на них грязи.

Интересны в Кочемарах устойчивые словосочетания. Выражение день-деньской здесь звучит богаче: весь день весьденёшный. День за днём, с каждым днём – день ото дня: «День ото дня теплее», «вот так день ото дня и шевелимся». Можно услышать и такую фразу: «Морозы, холод – всю зиму-зимешну!» О долгом летнем дне восклицали: «День-от ныня с год!» Если с утра ненастная погода, а потом стало проглядывать солнце, потеплело, то говорят день разгулялся. Словосочетание один за другим, одну за другой здесь произносили один за одним, одну за одной. Взад-вперёд, туда и обратно – зад-назад. Пол, например, пли пляске ходит ходуном, здесь ходинём ходит. Не осталось ни клочка сена или очень плохая трава на пастбище – не осталось или не выросло ни былки. Разбили в пух-прах, расщепили на мелкие кусочки – расщепали в трущеп (трушшеп). То же и о сильно порванной одежде: «Тужурка-то у тебя - вся в трушшеп!». Очень плохо себя чувствует, серьёзно заболел – меня так расшибло или он уж совсем никуды. Бросить жребий по-кочемарски - жербий тресть или трести с перестановкой корневых букв для удобства произношения и с намёком, что бумажки с номерами участков для сенокоса, стогов, возов, копён и т.п. действительно трясли в фуражке одного из участников жеребьёвки. От того времени, когда тщательно делили на каждого хлеб, масло, сало, осталось определение маленького кусочка – жербиёчек. «Отрежь-ка мне маленький жербиёчек», - звучала в иной кочемарской компании просьба.

Для некачественной, небрежной работы применяется выражение пришей-пристебай, комом-шомом, кидом-бросом. А если речь идёт о плохом качестве плотницкой или столярной работы, то про неё говорят сделали (или работали) тяп-ляп. А вот при втором или последующем ударе попасть топором точно в то же самое место, что и при первом, означает попасть тютелька в тютельку. Это не так-то просто, тут нужен хороший навык. Быстро проделали большую работу – выкопали огород, поставили дом – подняли навоздым. Наперекосяк здесь сикось-накось, вместо мало-мальски говорят мал-маля: «Да нам хоть мал-маля сделать», - рассуждают о небольшой работе. О желудке человека с хорошим аппетитом говорят «добрый жёрнов всё смелет». С ним бесполезно спорить – ему ни бай, ни говори. Баять означает здесь вести разговор, диалог. Ещё одно выражение с этим словом: «Бай, бай, да мол», что означает «хватит спорить, аргументы исчерпаны, надо соглашаться». Про человека, который никак не решается на какие-либо действия, могли сказать: «Он ни «тпру» ни «но», как о лошади, которая не реагирует на команды ездока. Есть в Кочемарах такое рассуждение: «Лес (луг) боится не того, кто много грузит, а того, кто часто ездит». Имеется в виду, что если сразу много нагрузить на воз, но в таком случае «или дуга пополам, или колесо вдребезги», а помаленьку, аккуратно привезёшь сена или дров больше. Пословица «Случись грех, да в добре» означает пожелание, чтобы беда, если уж ей быть, пусть случится при благоприятных обстоятельствах. Например, пожар – лучше днём, чем ночью и т.п. При ненастной погоде часто говорят: «В такую погоду хороший хозяин собаку со двора не выпускает» и обычно добавляют «а нам вот приходится работать» или, обращаясь к детям, «а ты весь день на улице болтаешься».

Когда небрежно надеты сапоги: одна брючина внутри их, а другая – поверх, то выражались так: «Одна штанина ворует, другая караулит (краулит)». О чёрством хлебе говорили, что он, как жамых (жмых). Недоброе пожелание могло быть выражено в словах: «Жару тебе (ему) из гарнушки» (то есть из горна). А вот пожелание не пережить такую же неприятность, какую пережил сам говорящий, часто выражали словами: «Не дай бог лихому лиходею». Нести человека, чаще всего ребёнка, на своей спине – нести на закорках. Выражались также: «Сколько я на своём горбу перетаскал». Пожалуй, только самые старые жители вместо «ругаться матом» говорили ругаться по-соромиски. Правильно, наверное, по-соромски, от древнерусской формы сором – срам. А вот выражения «охальные слова», охальные частушки» встречаются довольно часто. Крепко уснул – никак не разбудить или притаился, не издаёт ни звука – не даёт ни язу или от него ни язу не слышно. Сидит тихо - не шумаркнет, кругом стоит тишина – никто нигде не шумаркнет. Если кто-то сильно закричал или громко запел, то могли сказать «заорал недравым», то есть не даровым голосом, а будто за оплату.

Выражение «и под хвост, и под хрёст» относилось к тому, кто в разных случаях одевал одну и ту же одежду, буквально и корову доил, и в церковь собирался. Не при тревоге, а в обычном разговоре часто звучало слово караул, только искажённо: «Краул, батюшки, дела-то какие страшныя!» Вводные слова «сказать» или «так сказать» сохранились здесь в форме «молвить», но тоже в искажённом виде – молть: «Да сейчас он, молть, ничего, поправляется» или: «А ты, молть, у них ныня за начальника». Исказилось здесь и вводное слово «пытаю» в смысле я спрашиваю, интересуюсь: «А ты, пытай, и ничего не делал сегодня?» В подобных случаях в смысле «может быть» или «скорее всего» употребляли искажённое от пойди-ка - поди-ка: «А ты, поди-ка, ничего не ел с утра?» или, как в карточной игре: «Да у вас, поди-ка, и 30 очков нет – вам четверок!» Довольно часто применялись выражения «мартышкин труд» – бесполезная, нерезультативная работа и «картёжная игра» - в случаях риска или переменчивого счастья. «Ничего не сделаешь, - говорили в случае неудачи, - это картёжная игра». По поводу большой предстоящей или уже выполненной работы утешали себя мыслью: «Глаза боятся – а руки делают». А перед самым началом такой работы обычно произносили: «Ну, господи, благослови!». Это выражение затем стало обозначать начало работы вообще. На вопрос: «Вы давно уже трудитесь?» или «Скоро ли кончите?» могли ответить: «Нет, мы ещё только, господи, благослови». По поводу итогов вчерашней игры в карты обычно шёл такой разговор: - «Ну что, подшиб (выиграл) маленько?» - «Ды нет, остался на своих».

Нередко применялось выражение «шарашкина контора» для обозначения плохой работы какого-либо учреждения. Среди пословиц наиболее часто употребляли: «Мягко стелет, да жёстко спать», «Сел не в свои сани», «Хоть кол на голове теши». После трапезы могли сказать: «Бог напитал – никто не видал, а кто видел – тот не обидел». Выражение «Не дорого пито - дорого быто» означало, что не важно, как угостили, важно, что побыли в гостях. При воспоминании о хорошем человеке в разговоре в вечернее время обычно вставляли вводные слова «не к ночи, а ко дню помянуть». При хорошем результате работы, добром при этом настроении нередко приговаривали: «Не радуйся раннему вставанию – радуйся доброму часу». Это говорилось и в том смысле, что бывает так - рано поднимешься и начнёшь работу, а толку нет. При проводах из дома, когда садились «на дорожку», приговаривали также не «в добрый путь», а «в добрый час» (цас). В выражении «дом-то у нас как на юру стоит» (то есть открыт всем ветрам, продувается), скорее всего, что «на юру» это искажённое «на яру» - на высоком бугре.

Если облик какого-то человека в течение многих лет не изменяется, то обычно говорят: «Да он (или она) всё в одной поре». Для обозначения возраста женщины до замужества употреблялось выражение «в девках» или «когда ещё в девках была». К случаю, когда неважно, на что потратить больше времени, а на что меньше, говорили: «В девках подольше – в бабах покороче; в девках покороче – в бабах подольше». При уходе кого-то из семьи, из дружеского или другого коллектива выражались: «Отрезанный ломоть не приклеишь» или просто «Это теперь отрезанный ломоть». Когда в каком-то деле, например, в карточной игре, ситуация меняется, наступает полоса неудач, то по этому поводу могут сказать: «Эх, слетела с руки вожжа!», хотя смысл выражения больше подошёл бы к случаю утраты контроля над ситуацией, ведь если вожжи вырвались из рук, значит, лошадь стала неуправляемой. Когда кого-нибудь покритикуют в газете, то обычно говорят: «Как наш колхоз (или нашего председателя) в газете-то протащили (произносят проташшили)»

Интересные суждения есть в Кочемарах по приметам о погоде. Считали, что после Крещения зима подходит к концу, будет теплее, так как в это время «цыган шубу продаёт». Говорят также: «Бывает май – под кустиком рай, а бывает май – коню сена дай, а сам на печку полезай.

Считалось плохой приметой спрашивать человека: «Куда идешь?» На этот вопрос обижались, полагая, что он сулит неудачу, и отвечали: «На кудыкину гору». Полагалось спрашивать: «Далёко идешь?» В иных случаях не принято было хвалить кого-то или выражать большую надежду. Тут сразу же говорили: «Ой, как бы не сглазить!» О старом человеке на вопрос о его здоровье могли сказать: «Да ещё бродит» или «брожу помаленьку (поманеньку) или потихоньку». «Бродит, брожу» могли заменить здесь на дрёпает, дрёпаю. Сам же старый или больной человек мог в таком случае ответить: «Да что там говорить – мне бы за силку да в могилку!» При неожиданном огорчении, в других сложных ситуациях чаще вспоминали не чёрта, а собаку: «Вот, собака, какие дела!» или «Эх, собака, опять сорвалась!»

Для высокой степени опьянения применялись такие выражения: пьяный в дрезину, в доску, в дугу, в стельку, в лоскуты, в шаболы (произносят – в шибалы), в дым, в дымину, в дыбину, в умат, в усмерть, вдрызг, вдребезги, вдрибадан, как сапожник, как галишник (голишник), как грязь; налил зенки; нахлестался, наклюкался; нажрался или нахрюкался, как свинья. Четвертинку нередко называли чекушкой: «Ну что, бутылку возьмём или чекушки хватит? – говорили у дверей или у прилавка магазина. Предложение выпить звучало в таких вариантах: ну, что, сообразим или давайте пошлём, скинемся, по рублю (когда бутылка стоила 2,87 рубля); может, по 100 грамм, по рюмочке, по баночке. Могли быть и такие варианты: надо бы поправиться, согреться или взбодриться. Говорили также – чекалдыкнем, дерябнем, хряпнем, тяпнем. Причем, тяпнуть означало, кроме того, и рубануть топором, и украсть. При выпивке приговаривали: на здоровье; ну, побудем, вздрогнем; шутили: испарись вода – останься чистый спирт. При ссоре жена могла попенять пьянице-мужу: «Да захленись ты ею!» - что-то среднее между захлебнись и подавись.

В ходу у кочемарцев и общепринятые выражения: голодный, как волк; замёрз, как собака; хитрая лиса; а также обозначения родственных связей: сватья (сват и сваха) тесть, тёща, свёкор, свекровь, зять, сноха, дядя, тётка, племянник. А вот кум, кума употребляются редко, больше в ходу крёстный, крёстная (кто крестил, она же мачка), крестник, крестница (кого крестили). Мужья сестёр между собой – свояки, а жёны братьев – сношенницы, сестра жены – свояченица; сестра мужа – золовка, брат мужа – деверь. Была в деревне такая присказка: «Лучше деверя четыре, чем одна золовка». Брат жены – шурин, а вот для мужа сестры особого названия нет, он, как и муж дочери, тоже – зять. В связи с этим есть старинная загадка: «Племянник шурина – зятю кто?» Ответ – сын. Двоюродный, троюродный произносят двоюрный, троюрный. Вместо близнецы-двойняшки говорят двоешки и соответственно – троешки.

Своеобразные слова соответствовали и некоторым обычаям, которые тоже во многом отличались от общепринятых. Например, договариваться о свадьбе шли родители невесты к родителям жениха. А помолвка будущих жениха и невесты по-кочемарски – запой; сговорились о помолвке – запили молодых. Вручение подарков молодым на свадьбе называется подходить под цир. До появления клубов девушки устраивали посиделки – собирались группой в каком-нибудь доме, занимались рукодельем, пели песни. «Пойду к бабке Груше посижу» - говорила в таком случае дочка матери, беря с собой узелок с семечками-почёлнушками. Заходили сюда и ребята, там происходили знакомства и нередко образовывались пары из жениха и невесты. На Успенье, 28 августа, молодёжь призывного возраста ходила всей гурьбой по деревне с гармонями и песнями. Этих ребят звали некрута (типа солдатня от слова рекруты). Говорили: «Некрута гуляет». Хождение по домам, колядки, 13 января – тавсеньки. При этом на пороге пели: «Тавсень, тавсень! Давай пышку совсем; пышку-лепёшку, куриную ножку. Открывай сундучок, доставай пятачок!» Был и такой обычай: когда за ужином в блюдо выливали остатки щей, молока или высыпали остатки сахарного песка, то кто-то из сидевших за столом, чаще всего, отец, мог сказать: «Выливай (или сыпь) всё – завтра вёдро», то есть будет хорошая, без дождя погода. Объясняя причину попискивания в животе, могли сказать «Эт мне штой-то вещует». Или вот ещё один ушедший в прошлое обычай. Современному читателю совершенно непонятны такие слова на первых страницах «Тихого Дона»: «Бабам за разговорами о турчанке поискаться было некогда». А вот в Кочемарах это слово было когда-то в ходу: бабы, поочерёдно кладя голову на колени друг другу, искали в голове вшей.

Свои термины были и есть здесь для построек, домашней обстановки и утвари. Часть деревянного дома без крыши – сруб, по-кочемарски - струб. Четыре бревна, образующих стороны сруба – венец. Сруб обычно рубили по частям, из 3 колодцев по 5 или 6 венцов, а потом собирали, делая между венцами прокладки из моха. Говорили: «Дом-от у вас высокай – 18 венцов». Перекладины для настила пола – перерубы, половые доски – половицы, доски потолка – потолочины. Окна делали из лафета, досок двойной или тройной толщины (10 или 15 см), части окна – косяки, врезать окно в сруб – окосячить. Ступеньки при входе в дом – приступки, коридор – мост. Нижняя часть дверного проёма – порог, верхняя – притолока. Две комнаты в доме звались маленькая и большая изба, помещение за перегородкой – чулан. Чулан делался в большой избе и в дальнем конце коридора, в них обычно ставились деревянные кровати. Для спасения от комаров и мух над кроватью вешался полог. В чулане на мосту кроме того стоял ларь, разделённый на сусеки для муки, пшена или другой крупы, а также хранился разный инвентарь: топоры, пилы и т.п., стояли различные мешки и ящики.

В малой избе слева от входа стояла большая, русская печь, а в большой, наоборот, небольшая печь для обогрева – голанка (искаж. от голландка). Площадка в печи перед топкой - шесток. Говорили: «Что-то шши холодные - на шестке што ли стояли?» На шестке лежал каток – металлический или деревянный скат, на который опирался черенок ухвата при перемещении чугунов – так назывались чугунные горшки, а большой чугун – лагун. Ухват в Кочемарах – рогач. Топка закрывалась жестяным щитком – заслоном, а труба перекрывалась заслонкой. Сравнение «как заслон» нередко применяли для характеристики крупного леща. Приспособление для захвата сковороды это цапля (видимо, от слова цапать – хватать), тряпочка-прихватка это по-кочемарски тымалка (искажённое отымалка – отнимать). Передняя верхняя (над устьем) часть печи – чело. Здесь, на челе, нередко висели, коптясь, куски свинины. На чердаке у дымовой трубы делали большое утолщение - боров, чтобы тепло меньше уходило из дома. Ниши в стене печи для просушки варежек, носков и онуч – это печурки. Верхняя, шириной в несколько тесин ступенька у порогов на печь, чуть пониже печурок, – казёнка. Здесь обычно была навалена всякая всячина, необходимая для выхода во двор по делам. На казёнке можно было посидеть или полежать, если на печи слишком жарко. Ещё вплоть до 60-х годов с неё можно было залезть на полати – тесовый настил 60-70 см ниже потолка, но не над печкой, а в стороне от неё, на котором тоже тепло спать. Необходимая принадлежность для печи – косырь – грубый тяжёлый нож для раскалывания полена на лучины. Из-за сходства с этим инструментом косырём у нас прозвали рыбу чехонь. Лучина, бумага, береста для розжига печи – разжига. Намасленная тряпочка для смазывания сковороды при печке блинов – мазилка. Готовить еду – стряпать, приготовленная еда – стряпня. А вот само слово стряпуха в деревне почти не применяется.

В передних (напротив входа) углах обеих изб – полочки для икон и лампадок – божницы. Полочки для посуды и мелких вещей на стене ближе к потолку – полички. Вдоль стен стояли лавки (из широких досок), для запаса в случае прихода гостей имелись скамейки (из узких досок). У одной из стен в большой избе или в чулане обычно стоял сундук. Столешницей назывался выдвижной ящик или ниша под крышкой стола, а не сама крышка. «Мам, где у нас соль?» - «Да вон, глянь в столешницу, там сольница», - так мог звучать диалог. А сольница – это кочемарская солонка. Лампы для освещения были семи- и десятилинейные; это означало, что у них фитиль – по-кочемарски – тесьма (тисьма) был шириной соответственно 1,78 и 2,54 см (линия это 10-я часть дюйма; отсюда винтовка-трёхлинейка с патроном 7,62 мм). Стекло у лампы – пузырь. Обои для оклейки стен звались шпалеры. «Шпалеры-то у вас какие красивые», - могли сказать гости.

В деревне не говорили «на чердаке», говорили – на потолке. А подполье – это, по-нашему, подпол. Картофельное пюре здесь – мятушка или мятуха; запечённая на сковородке в виде пирога мятуха – драчёна. Картошку мяли толкушкой. Так же до сих пор называют ту женщину или девочку, которая плохо что-то понимает: «Ну, ты прям, как толкушка!» или «Вот толокушка-то!». Сладкая вода с накрошенным в неё хлебом – сыта или тюря. Кисель – киселянка, прокисшее молоко – самосядка. Продукт типа нынешней ряженки назывался жгёное молоко; его готовили в печке. Сливочное масло называлось коровье, его нередко грели до жидкого состояния – это топлёное масло. Мясной навар и различные вкусные добавки в первое блюдо – валога: «Суп-то какой ныне валожный, - отмечали при случае, - ложка стоит». А вот хлебать жидкое, ненаваристое – буртать. Доедать жидкую пищу через край тарелки или чашки прямо в рот без помощи ложки – есть питком. Об испорченном, с запашком мясе говорили, что оно промзгнуло.

Бахилы у нас не определённый вид обуви и не изделие при посещении больницы, а всякая обувь большого или сверх нужного размера. «Эх, вот так бахилы надел!» - звучало в таком случае замечание. Были раньше в деревенской моде боты, а сапожки, которые можно было одеть поверх туфель, это коты. Хорошо сделанные, аккуратные валенки – чёсанки. До начала 50-х годов, а на сенокосе еще лет 10, на ногах носили лапти, которые плели при помощи кочедыка – дугообразной металлической пластины с деревянной ручкой. Несколько дольше использовались самские (самодельные, клеенные из резины) сапоги.

Деревянная бочка звалась у нас кадушкой. Кадушка из прямых дощечек диаметром и высотой 60-70 см, у которой две противоположные по диаметру дощечки на 12-15 см выше остальных и в которых просверлены отверстия для продевания палки, чтобы легче переносить, это ушат (от слова уши). Кадушка из прямых дощечек размером поменьше ушата – дежка; в ней обычно замешивали тесто. Большая чашка или ведро для помоев – лохань, лоханка. Пест для размола зерна в ступе – пихтиль. Этим же словом обзывали также толстого, неуклюжего человека. В большом ходу раньше были 3-литровые стеклянные бутыли. Их звали четверть (от 12-литрового ведра); бутыли больших размеров (20-30 литров) – халявы. В четвертях бывала самогонка, а в халявах обычно хранился керосин. Может быть, халявы были фиксированного объёма – 2 или 3 ведра. Ведь старинные меры объёма жидкостей, в том числе водки, были производными от такого ведра. Например, штоф это его 10-я часть, бутылка – 20-я (600 грамм – таким же размером была и кружка), чарка – 100-я (от этого, а не от 100 грамм, её второе название – сотка – «Налей-ка мне соточку!»), а шкалик – полчарки – 60 грамм. От ведра рассчитывались и бочки: малая – 20 вёдер и большая – 40, или 480 литров. Глиняный горшок с широким горлом – кубышка, ковш для разлива пищи – половник, бидон – жбан, разделочная доска на кухне – кружок. Кстати, А.Н. Радищев в книге «Путешествие из Петербурга в Москву» упоминал о том, что такой кружок использовался крестьянами в качестве тарелки.

Инструмент для строгания брёвен или жердей в виде 40 или 50-сантиметрового лезвия с двумя ручками, направленными к работнику – наструг. Просмолённая толстая грубая нить для починки обуви – дратва. В доме обычно были ручной жёрнов для помола зерна, картофельная мялка, маслобойка, прялка с веретеном. На несколько хозяйств имелся ткацкий стан (станы) для изготовления самодельных тканей, а чаще всего - половиков. Продольные нити или полоски ткани (если делали половики) это основа, а поперечные, которые перемещались с помощью челнока, звались уток. Для смягчения воды в банный день в неё сыпали золу из печки – такая вода называлась щёлок. Куцый, без листьев и тонких концов прутьев веник – камёлок (видимо, от слова комель – нижняя, более толстая часть ствола дерева). Им часто грозились наказать расшалившихся детей: «Вот сейчас камёлком-то!».

Постройка для скотины – двор, кормушка для коровы – ясли, насест для кур – нашест. Потолок в таком дворе – сушила (сушилы). Пространство между сушилами и крышей у основания стропил – застреха. Туда обычно клали бурые помидоры, чтобы они скорее краснели. «На-ка положи под застреху!» - подавая ребёнку такие помидоры, обычно говорила мать. Беременная корова, свинья, овца (коза) соответственно - стельная, супоросая, сукоцая (все произносятся без «я»). Принесла приплод - отелилась, опоросилась, объягнилась, ошшенилась, окотилась. Приплод звался так: тялок, прасук, ягнок, шшанок. Вошь – вша, а у неё – вшанок, вшанки. Этим словом обзывали при ссоре: «Ах, вшанок ты эткай!». Цыплёнок – цыплок. Коровам давали клички чаще всего по масти: Белянка, Пестрянка, звали также Маруська, Зорька, Ночка; бычка чаще всего звали Мишка, а козлёнка – Борька. Призывали-манили животных такими словами: свиней – Нюшка-Нюшка, Дютка-Дютка, овец – Катяш-Катяш, вец-вец, а отгоняли овец возгласом уря, кур – кши. Собак натравливали словом вазы.

Большой ящик или корзина в виде ящика для перевозки маленьких поросят на базар – садок. Куры возятся в мусоре – шшиборють, шмытарють. Щеколда на двери с крыльца в коридор, на воротах во двор или на дверке в хлев это у нас в Кочемарах - запирка. На ночь мог произойти такой разговор: - «Дверь-от на запирку закрыл?» – «Закрыл».

Свои слова и выражения у кочемарцев при работе на огороде, в поле, в лугах, в лесу, на реке. Большой приусадебный участок в Кочемарах – огород, малый возле дома - загородка. В загородке выделяли ещё один небольшой участок – рассадник. Изгородь звалась прясло или городьба. Калитка в огород или в палисадник – дверка, которая закрывалась вертушкой. Окучить картофель по-кочемарски пропахать его, копать, выкопать – рыть, вырыть, нарыть. «20 возов нарыли», – хвалились после уборки. Лопата здесь – скряпка, мотыга – тяпка. Плугов в Кочемарах до сих пор нет. Здесь пашут сохой с металлическими наконечниками – сошниками. Чтобы землю отваливать в ту или иную сторону, на сошники попеременно одевают палицу – вроде лопаты с коротким черенком. Капустный кочан в Кочемарах вилок. «Эх, вилки-то у тебя какие здоровые выросли», - хвалила соседка соседку.

Корзина из прутьев – кошелка (через «е»), корзина больших размеров звалась колосная кошелка. Ею нередко ловили рыбу в пруду или канаве. Толстый прут в виде кольца или овала, с которого начинается плетение корзины – обечка (похоже, здесь общий корень со словом обод у колеса). Бечёвка или лента для ношения корзины на плече – поцепка (цеплять). Плетённое из лыка изделие в виде двух корзиночек, одна из которых накрывала другую, куда клали продукты и брали с собой на сенокос или на работу в лес – лычажка (похоже на лукошко). На обратном пути в неё можно было собирать грибы. «Полную лычажку набрал», - говорили по такому случаю. Небольшая, в виде сапёрной, с прямым лезвием лопатка для измельчения травы или капусты – сечка. Рукоятка для топора – топорище. Вставить клин в обуховую часть топорища для надёжности крепления – загвоздить топор, вылетел клин – топор разгвоздился.

Количество зерна измерялось мешками, а картошки - мерами; мера – это корзина весом 16 кг, или 40 фунтов. Говорили: «Нынче 100 мер нарыли» или шутили: «Стакан молока заменяет буханку хлеба или две меры картошки». Кстати, бывший в хозяйстве старинный безмен имел деления в фунтах. Он в Кочемарах считался в 400 грамм. Отсюда восьмушка (осьмушка) табаку – продававшаяся в магазине пачка весом 50 грамм. А вот золотник в пословице «Мал золотник, да дорог» это 96-я часть фунта, или 4,25 грамма. Количество дров или соломы, которое берёт за один раз человек, - ноша. «Принеси-ка ношки две дровец», - просили при случае. А порция сена на вилах – навильник. «Брось-ка ещё навильничек!» - просил укладчик подавальщика при завершении стога сена. Большое количество сена, дров и картошки исчислялось возами. Воз - 25 пудов, или 400 кг. При работе с сеном обычно употреблялись выражения: косить сено (а не траву, потому что речь идёт не просто о косьбе, а о заготовке сена, отсюда слово сенокос), тресть (ворошить, рыхлить), гресть его, метать (собирать) копны, метать стог, воз, пометать на сушилы. Камень для заточки косы – брусок, деревянная кобура для него, которая висела на поясе у косца и в которую наливали воду, чтобы брусок был влажный – брусник. В Кочемарах косарь – косец. До сих пор старики вспоминают: «В одной нашей бригаде на зарешные луга выходило по 30 косцов». (Кстати, таких бригад тогда в колхозе было шесть). Косу отбивали – делали лезвие тоньше ударами молотка по наковаленке - отбойнику, устроенном на специальной скамеечке. Устройство так и звали – скамейка: «Дай-ка скамейку, косу отбить», - часто слышалось на лугах. Косы подразделялись на размеры: пятёрка, семёрка и девятка – по числу ладоней, уложенных их шириной по лезвию косы. Участок, делянка для косьбы – надел или чаще - пожня, а длина прокоса – протяг. Словом протяг (это уже от французского «протеже») называли также связи по блату. Спрашивали: «У тебя там, в Москве, протяги-то есть?»

А вот готовить дрова в лесу по-деревенски собирать их. Сырьяк – непросохшие, плохо горящие дрова. Могли так сказать и о влажном сене. Гнить, гниёт – преть, преет: «сено-то всё упрело». Сено или стог горит - гниёт так, что из стога идёт дым. Работа в поле, на огороде, в лугах или в лесу от перерыва до перерыва и сам перерыв – залога. Уставшие работники предлагали: «Ну что, позалогуем (позалогвам)?» Или: «Ещё одну заложку - и закончим»

Участки в поле и в лугах измеряли при помощи полевого циркуля – устройства из трёх планок, соединённых в виде буквы А. Одна из опорных планок делалась подлиннее – для хвата рукой. Это устройство в деревне называли сажень, наверное, потому, что расстояние между опорными планками по низу составляло 2 метра, хотя старинная мера длины сажень – 213 см. Кстати, кроме такой сажени была ещё маховая (по размаху двух рук) – 178 см и косая (от пальцев левой ноги до кончиков пальцев поднятой правой руки) – 195 см. Применялись в Кочемарах и такие меры длины, как аршин – 71 см (третья часть сажени) и вершок – 4,5 см, а также четверть, видимо, четвёртая часть аршина – примерно 18 см – расстояние между большим и указательным расставленными пальцами. Слова к характеристике дома – семерик или восьмерик – означали длину стены не в метрах, а в 7 или 8 аршин. Что касается версты, то она составляла обычно 500 саженей, то есть 1065 метров.

Когда плуг у трактора был прицепным с регулируемой вручную глубиной пахоты, на нём на специальном сиденье работал человек; назывался он плугарь. Теперь такой работы нет – нет ни сиденья, ни плугаря. Бревно в качестве рычага – вага, для этой же цели метра полтора кол – стежок. Многие кочемарцы сами изготавливали грабли и даже вилы-тройчатки – из тонкого ствола дерева с тремя расходящимися из одного места ветвями. При распиловке брёвен на дрова использовали специальную подставку – козлы – полутораметровой длины бревно на двух парах ножек, расставленных в виде буквы А с продолжением вверху.

Долбят лёд пешней. Разлив реки весной – половодье, полвода. «Полвода-то какая в этом году большая» - говорили рыбаки. Вёсла на большой лодке – греби, на маленькой – угребки, кормовое рулевое весло – правило или правила. Бруски у лодки, на которые нашиваются тесины, - шпангоуты – здесь – копанья. Сачок для вытаскивания рыбы – трепело. Скорее всего, оттого, что рыба в нём трепещется.

Для рыболовных снастей имелись как общепринятые, так и особые названия: сеть, бредень, волокуша, ахан, шахи, перемёт, подпуск, закиднушки. Была в ходу такая примета: «Комар в нос – рыба в шах» в том смысле, что при тихой, тёплой погоде, когда много комаров, рыба будет ловиться хорошо. Только теперь чаще говорят не «в шах», а «в сеть».

Лошадей запрягали в телеги, двуколки (оттого, что у них два колеса; их ещё звали таратайки) и дроги (для перевозки жердей и брёвен). Вместо названия «телега» часто применяли слова повозка и подвода. «Грузи на повозку!», «Две подводы отвёз» и т.д. Элементы конской сбруи, или упряжи, имели такие названия: уздечка, или обрать (обротка), хомут с супонем (в Кочемарах мужского рода, правильно - с супонью) и гужами, дуга, седёлка с чересседельником и подпругой, шлея (шелея), вожжи. Интересны слова из частушки: «Пропил хомут, пропил я шлею – кнут повесил через шею». Поймать в табуне лошадь, надеть на неё уздечку означало – обратать. Это же слово обозначало также «заставить что-то делать, подчиниться», например, жена подчинила мужа. «Обратала она его», - говорили по такому случаю сочувствующие мужики.

Стреножить лошадь, по-нашему было спутать, верёвка для этого – путы. Вставить удила в рот – взнуздать, згнуздать В обратных случаях – лошадь распуталась или разгнуздалась. Слово «брыкается» заменяли на буздыкается. «Как она буздык мне – чуть не по голове!» - нередко можно было услышать от детей и подростков при работе в лугах. Бежит лошадь галопом – напрыгма. Передок телеги делится на верхнюю и нижнюю части (так нужно для поворота), которых соединяет шкворень. Толстая, 8-10 мм, проволока – тяж – соединяет оглоблю при помощи гребёнки с торцом передней оси. Так запрег получается прочнее. Шплинт на тележной оси для удержания колеса – загвоздка, между загвоздкой и ступицей колеса – большая шайба – чекушка. Выступы земли или корневища на дороге, на которых подпрыгивает телега – колчки. Зимой запрягали в сани. У саней впереди – головашка, сбоку – кресла; если сани не для груза, а для проезда, то сзади делалась спинка; для таких саней, бывало, плели специальную корзину. Концы двух брусков, выходившие за пределы спинки – запятки; на них можно стоять, держась за спинку. Для перевозки брёвен зимой к саням подцеплялись подсанки. Толстая жердь, которую клали поверху воза сена и притягивали к саням или телеге верёвкой (ужищем), именовалась бастрик или бастрык (от слова «быстро»). Четырёхгранного сечения гвозди для крепления подков к копытам – ухнали ( ед. ч. - ухналь). Часть спины лошади, куда кладётся седёлка или садится верхом человек, - холка. Мясной конец хвоста – репица; если волосы хвоста сильно укоротили, то говорили «обрезали по самую репицу».

Лошади для поездок начальства звались проезной или проезная; при них полагался извозчик. Назывались лошади чаще всего по масти: Вороной, Бурый, Буланый, Гнедой, Чалый, Саврасый, Серый и т.д. Нередко мерин получал кличку Мальчик. Были и особые клички: Анжир, Бантик, Ишак, Стара-молодая, Степан, Шорка. Одну необычно крупную лошадь звали Барбарсон; видимо, она была с войны трофейная и попала к нам из бельгийской провинции Брабансон.

Огороды в Кочемарах действительно огораживали, причём не каждый в отдельности, а общим массивом, а при выезде из деревни ставились ворота. Через несколько сот метров в изгороди делали перерыв, оставляли что-то вроде переулка для прогона скота и для проезда за околицу (по-кочемарски на кольцу). Перерыв так и называется прогон. Им давали собственные названия по именам, фамилиям или прозвищам живущих рядом хозяев. Начиная с юго-запада, прогоны называются Пузанов (Корешков), Кланин (Дуньшин), Царёв (Ахонькин), Губарёв (Васючков), Шелупнёв (Стёпин, Титов, Бугданов), Михалёв, Мартышов (Сиколин) и Хедорин.

Вырытые на улицах пруды звались и зовутся болотами. Названия им давали по тому же правилу: Шалашово (ранее - Маринино), Валтоево (Коптелово, Беляково), Ваньково, Варино (Хедорино), Химушино (Иваново), Пузаново (Хинаёново), Салохино (Пивиково), Бруданово, Царёво, Хаврино (Тарасово), Бузино, Зотово (Ахоново), Клюшкино, Дерябино и Чиково. Кстати, благодаря этим болотам все кочемарские дети рано начинали хорошо плавать. По живущим рядом хозяевам назывались и колодцы: Сенькин, Ваньков, Журавлёв, Орешкин и т.д. С колодцами связано еще одно интересное название – журавль, или журавель, журавец – высокий раздвоенный вверху столб с бревном-поперечиной; у этого бревна на одном конце цепь с деревянным ведром (абадья, бадья), на другом – балласт (какая-нибудь тяжёлая железяка); всё это для подъёма воды из колодца. По разным приметам (болотам, крупным деревьям, строениям) Кочемары делились на отдельные участки - заулки. Особых названий они не имели, просто говорили «в нашем» или «в вашем» заулке. Самое высокое место (небольшое повышение) в деревне - это «гора»; юго-западная часть деревни - Авинов конец, северо-восточная – Волков конец. Звались они так, скорее всего, по бывшей принадлежности помещикам (Авинов – известный в XIX веке русский адмирал).

Небольшие участки леса посреди луга или болота – острова, то же самое, поросшее ивняком – корьки (ед. число – корёк, карёк; может, потому, что здесь с ветвей обдирали кору – корьё). Интересная поляна в лесу, чем-то отличающееся место в поле, болотце, ручей, родник, отдельный участок леса или даже несколько деревьев, - все имеют свои наименования. Начиная с Волкова конца, по часовой стрелке можно привести такие названия урочищ: Острова, Ворона, Раёва, Серкино, Сипитков пчельник, Бугданов надел, Тюмели, Мерчики, Мареницы, Реденькие веточки, Нохриськая дорога, Филин поруб, Кастров олёх, Переделы; далее - Бор, Рытое болото, Первое и Второе Музево, Большая и Малая верея, Хатьяново, Голомыска, Ларизино, Хлопино, Бряково; ещё южнее – Дуньшина канава, Белые пески, Лосиные рога, Одиннадцатое, Петрухино, в сторону Окского заповедника - Ерусский мосток, Булычёва пашня, Яклеськое, Чёрное, Сявры, Чатрище, Жакин ключ, Старый пчельник, Городище; а в южную его часть - Лисьи борки, Ерус, Лубяникский пчельник, Родник, Голоблюды, Клюшкин пчельник, Казённая канава, Сельский мост, Мордвин ручей, Красное, Рябово, Тышлово; по дорогам на Ламшу - Гришино болото, Вадюшка, Первая и Вторая мочина, Большое поле, Бруцеллёзный двор, Посадка, Змеиное болото, Чарусская дорога, Ерасово болото, Терёхов пчельник, наконец, на западе - Грибово, Чёрная речка, Хмельники, Новый мост, Ломки, Мостины. Вообще, вся сторона, обращённая к реке, звалась олёх, а к селу Китово – мох. Говорили: «Пошёл в мох» или «косил в ольхе». Когда кто-то ошибался в речи или в поведении, то отмечали: «Бил (целил, целился) в мох – попал в олёх».

У луговых озёр такие названия: Китовское, Пузырёк, Зёлны, Узкие, Портомойня (может быть, Прутомойня), Шагва, Валово, Васькино, Мелкое, Лопата, Кубышка, Ватажное, Субботка, Есца, Леверки, Портки, Кривые, Орешное, Травное. В лесу у Кочемар выделяются озёра Ерус и Святое. Свои прозвания есть и у речных затонов: Булуганский, Буграковский, Губарёв, Рыбацкий, Прорва, Лампушка, Рябов, Качков, а также у примечательных мест на берегу Оки: Симухино, Высокое, Сидорино, Чуково, Перевоз, Мыс, Жмыхово, Старица, Алёшин остров, Глинка, Красное, Костлявый яр, Устье (устье Пры), старица-озеро Лопата, Добрынин остров. Последний – это остров не на реке, а на берегу; это место высотой 97 м при высоте окружающих лугов 90 м в полводу не заливается и действительно возвышается островом. Есть в деревне предание, что с Добрыни до Алёшина острова (расстояние напрямую 5 км) перебрасывались топорами Добрыня Никитич и Алёша Попович. Местности в пойме Оки различались также по принадлежности лугов: Ибердусские, Китовские, Сельские, Чарусские, Гиблицкие и другие.

Наверное, как и в большинстве русских селений, в Кочемарах людей больше знали не по фамилиям, а по прозвищам. Но здесь, кажется, они были особенно интересны. В старшем поколении, начиная с Авинова конца, прозвания звучали так: Шалаш, Тузик, Ушан, Харитон, Фестиваль, Комелёк, Коптелый, Беляк, Спекулянт, Король, Шамиль, Мартышка, Посевок, Бормота, Пьяница, Купырь, Журавль, Кочетурик, Пузан, Суил, Сраный, Брытч, Лобан, Орех, Пятан, Хамай, Глазан, Буряк, Хохол, Митряй, Пивик, Теремок, Гахан, Труебель, Кот Варюхин и просто Кот, Гэпэун (служил в ГПУ), Ундер (от звания унтер-офицер), Гусар, Духан, он же Ляля, Тулик, Клоп, Балдок, Лиса, Мурулёк, Бормотной, Варвар, Бузя, Заволакин, Портной, Огурец, Якуп, Кобёл, Уха, Цыган, Камыш, Сиколя, Клюшка, Цуприк, Кадык, Бастрык, Дрозд, Чудак, Горетый, Сипиток, Казак, Чиков, Ерзинь, Вильгун, Крёня. Для родившихся в 30-е годы прозвища были не менее интересные: Бубень, Бляна, Петушок, Китай, Валтой, Пузак, Потолкун, Тотик, Коля – в рот, Трунец, Затыкай, Индюк (Андюшка), Пипика, Каштанин, Дрибадан, Саяк, Чок-чок, Тяп-тяп, Дергун, Поляк, Шульц, Цибин, Шшурок, Кривоножкин, Комок, Чирок, Кулик, Дябдя, Серяк, Лазут, Ифога, Мадам, Тальман, Калькин, Клыцын, Попик, Дроля.

После выступления в Касимове в середине 50-х годов циркового силача Дмитрия Бедило «Бедилой» стали называть крепких ребят и мужиков, а закрепилось это имя за Ерёминым Николаем: Коля-Бедила. А сухощавого человека, наоборот, прозвали Жирный. Давали прозвища и по признакам на лице: Рябой, Лысый, Гундосый, Безносый, Корнаухий или на теле: Беспалый, Кулапый, Курепый, Курнопятый, Хромой. Зовут и по цвету: Белый, Седой, Рыжий, Красный и даже Чалый. Прозвища Стреляный, Варёный ребята получили после случившейся с ними беды. А вот Егора Трубу прозвали так за привычку сворачивать необычно большие самокрутки. Прозвищами, причём с передачей по наследству, стали некоторые имена: Ванёк (Ваньковы), Ванькей (Ванькеевы), Колюнь (Колюнёвы), Петруш (Петрушевы); Ефим стал называться Ихимок, от него – Ихимковы. Годились для этой цели и сокращённые фамилии, например, Сахонец, Большак, Свистун.

Прозвища давались и в 60-е годы молодёжи, родившейся после войны: Пышка, Красненький, Дутый, Чурбак, Чкалов (Чикалов) Шкет, Дедушка, Матросик, Полковник, Маленков, Хрущёв, Булганин, Блин (Блинчача), Борода, Стрюк, Мотор, Малян, Брудан, Шелудяк, Бульба, Глазанчик, Жорик, Пузач, Колобок, Котик, Гусёк, Зынзал, Клочик, Богомаз, Кирсан, Чих-пых, Блякин, Мужичок, Рара, Лиса, Баран, Карась, Тёркин, Жуков, Купец, Шелупень, Бобок, Копейка, Капурик, Джага, Ванёта, Главный.

Свои прозвища имелись и остались у женщин, например: Сахонишка, Половница, Бамбушка, Пигарка, Полоса, Худоба, Сластунишка, Дуньша, Тамба, Катря, Катеришка, Балалайка, Салоха, Сопливка, Марюня, Кукушка, Лебедишка, Колдунишка, Оля-Махоля, Кланя-Крюк, Даша-Терягуба (трегуба), Рябышка, Коза, Курушка, Деряба, Капся, Белясиха. Некоторые прозываются по мужу – Гусаришка, Шамилиха, Трунцышка, Королиха, Ханасиха (по Афанасию) и т.п. Если кто из женщин был склонен к полноте, то говорили: «Ты (она), как Аринка Власова», которая считалась тогда самой толстой в деревне.

Члены семьи носят соответствующие наименования: Шалашовы, Посевковы, Пузановы, Орешкины, Лобановы, Пивиковы, Ундеровы, Бобковы, Капсины, Глазановы и т.д. Нередко зовут людей не по фамилиям и не по прозвищам, а по примечательным именам в роду: Гараськины, Сенькины, Исаевы, Лукешкины, Борисовы, Верины, Панюшкины, Хедорины, Гаврины, Карпаковы, Илюшкины, Дарюшкины, Костины, Кузины, Михеевы, Тишкины, Липатовы, Савкины, Ахонькины, Ерошкины, Парахины, Просунькины, Савельевы, Власовы, Спиряковы, Зиновеевы, Гаврюшевы, Хролкины, Хатеевы, Хаврины. Сын Карпа стал прозываться Карпачок, а внук и его семья - Карпачковы. Есть и такие варианты: Зуйковы, Ливаковы, Булычёвы, Мордастины, Горячевы (Камориковы), Тибацовы, Пулины, Голубишкины, Кубиковы, Пуляткины, Телюнькины, Хинаёновы, Жимерикины, Куланины, Долгушины, Коломины, Грыбковы, Люлюкины, Колчковы, Марьковы и даже такие, как Цуприковы и Кызряцихины.

При обращении даже к уважаемому человеку, имя-отчество нещадно сокращали, говоря Василь или Михал Ликсеф (Алексеевич), Иван Пятроф (Петрович), Егор Фадеф или даже Хатеф (Фадеевич). Мосия Ионовича звали Мосиёнч, а Сергея Ананьевича - просто Ананч. Многие имена, как мужские, так и женские, звучат здесь по-своему или редко употребляются в других местах. Например, Апроська (Ефросинья), Аксюта, Васюта, Гаша, Домна (Домаха Кудрявая), Лёса (Александра), Матрёна, в просторечии – Матря или Морька, Нёта, Нюша, Параха, Проска, Устя, Хенька, Хедора, Хрестя, Хиёна (Феона – по-гречески божественная), Хавря (Хавронья - Февронья), Хёкла. Нюра (Нюша) звалась ещё Онька. В деревне жили мужики с такими именами, как Аким, Афанасий, Акафий, Антон, Гаврил Прокопьевич, Герасим, Егор Зотович, Ефим, Карп Устинович, Ларион (Лоря), Матвей Зиновеевич, Никифор Егорович, Никанор, Савелий (Савка), Спиридон (Спиряк), Юдак Исаевич (Исайч) и Филипп Юдаевич (Юдайч), Тихон Яковлевич, Пантелей Евдокимович, Прокоп Терентьевич, Егор Ермолаевич, Фрол Борисович (Хролка), Яков Пахомович (Як Пахомч).

К старшим по возрасту родственникам, даже к брату, полагалось обращаться со словом крёстный, а к родственницам, в том числе к сестре, - мачка (искаж. от мачеха); обращения звучали так: хрёсный Коля, мачка Катя и т.д. Старшую сестру могли называть няней, если та действительно много ухаживала за младшими. Дядю и тётю очень редко, но могли называть соответственно тятёка и мамока. Своеобразное обращение малот образовалось от слова молодка: «И не говори, малот, жизнь-то какая ныня». Не говори здесь применено в том смысле, что для слушателя и так всё ясно. Это же сочетание используется в диалоге, когда сообщение кажется невероятным: «Ды не говори! Неужели так и было?» Ровесники, одногодки, до сих пор часто обращаются друг к другу со словом годок: «Здорово, годок!» или «Ну, как, годок, дела?» Ещё одно интересное обращение, чаще к более молодым – детка: «Валя, детка, принеси-ка попить!» Для ребят в таком случае имелся вариант - дитёнок: «Вася, дитёнок, много не пей!»

Ещё одна особенность в Кочемарах – женщины с ранних лет учились, как правильно вопить - причитать, голосить над покойником, произнося при этом целые тексты обращений на тот свет, вплоть до того, что: «Увидишь там моего… – передай ему…» и тому подобное.

По-особому звучали здесь и песни: первые слова произносили скороговоркой, а заключительные, наоборот, долго тянули. Кроме общеизвестных «Хаз-Булат удалой», «Когда б имел златые горы» исполняли редкие песни: «И всё прошло – краса моя повяла», «В островах охотник», «В огороде верба росла», «Час по часу день проходит», «Вы не вейтеся, чёрные кудри». Название (первые слова) песни «Шумел камыш» стало обозначать у нас в деревне выпивку, весёлое времяпровождение вообще. В соответствующих случаях говорили: «Работу бросили, и «шумел камыш» или «Ему бы только «шумел камыш». Пели также «На Варшавском на главном вокзале», «Ах, зачем эта ночь», «Липа вековая». Украинскую «Распрягайте, хлопцы, коней!» пели в замедленном варианте без припева, так она звучала гораздо душевнее. Была и специальная песня, которую исполняли зрители на свадьбе, после чего им полагалось угощение. Кстати сказать, отмечали здесь и юбилеи свадеб: 1 год – ситцевая, 5 лет – деревянная, 7 – медная, 10 – розовая, 15 – стеклянная, 20 – фарфоровая, 25 – серебряная, 30 – жемчужная, 35 – полотняная (коралловая), 40 - рубиновая, 50 – золотая, 60 – бриллиантовая, 70 – благодатная и 75 – коронная.

Своеобразие местного говора отобразил в своих стихах уроженец Кочемар Владимир Брятиков. Вот несколько строф из разных его стихотворений (первое слово «он» - это отец, который прислал письмо сыну в армию):

Он пишет, что у них весна сейчас, Побледнела заря и осунулась,

Распутье, грязь дорогой по колено. Тихий вечер спустился опять.

Бог дал коровку прокормить – как раз Ну, о чём ты теперь задумалась,

Хватило на зиму накошенного сена. Моя милая, добрая мать?

Мы с матерью пока живы-здоровы, Замигали, как в Покров лампады,

К роскошеству особо не стремимся. На божнице-небе звёзд огни;

Надежда вся на свинку да корову, - Нехристь-ветер, потянув прохладой,

Вот так день ото дня и шевелимся. Побежал искать себе родни.

Такое своеобразие в речи и обычаях Кочемар объясняется, на наш взгляд, некоторой изолированностью деревни, расположенной на дорожном тупике в одном из больших массивов приокского леса. Некоторые слова из нашего говора и особенности кочемарского произношения можно встретить, пожалуй, только у казаков в произведениях М.А. Шолохова.