Глава 2. Анализ публицистики и романов писателя

2.1 Жанры и проблематика публицистических работ писателя

В начале шестидесятых годов Хантер Томпсон начинает сотрудничество с журналом «Нэшнл Обсервер». Сотрудничество оказывается довольно долгим и весьма продуктивным. За период с июня 1962 по декабрь 1964 года для «Обсервера» им было написано 44 статьи. Журнал решает сделать Хантера своим южноамериканским корреспондентом, от чего Хантер не отказывается. Он переезжает из страны в страну и отсылает свои статьи в редакцию. В этих ранних статьях начинает проявляться будущий стиль Томпсона.

Одним из ярких примеров такого репортажа является статья «Заплутавший американец в логове контрабандистов». В статье явствует свойственная Томпсону манера изложения и авторский стиль. Одна из основных особенностей публицистики писателя – это рассказ о месте действия или месте написания статьи. Томпсон очень подробно описывает каждую мелочь, каждую деталь, тем самым погружая в место действие читателя, заставляя последнего чувствовать себя на месте журналиста. «В Пуэрто-Эстрелла, Колумбия, кроме разговоров, заняться нечем. Но трудно понять, о чем именно разговаривают жители деревни, потому что говорят они на собственном языке – он называется гуахиро, немного похож на арабский, что не слишком хорошо на слух белого человека¹³». Далее Томпсон рассказывает о том, что Пуэрто-Эстрелла «крайне важный порт, но не для людей, а таких товаров, как виски, табак и драгоценности¹⁴».

В этой статье можно заметить и фирменную черту Томпсона-писателя его своеобразный юмор. «Еще в Аруба можно услышать, что мужчины одеты «только в галстуки, завязанные чуть ниже пупка». От такой информации любому станет не по себе, и, карабкаясь по крутой тропинке, сгибаясь под тяжестью багажа, я решил, что при первых же признаках неприятностей начну, как Санта-Клаус, раздавать галстуки, а потом буду рвать рубашки¹⁵».

Следующей частью статьи является рассказ о быте и жизни деревни, которая существует лишь благодаря контрабанде. В заключительной части статьи Томпсон сокрушается о том, что «от попыток уехать можно поседеть». Однако ему это удается и заканчивается статья словами: «У меня возникло такое ощущение, что никто не верил, что я на самом деле там побывал. Когда я заговаривал про Гуахиру, люди сочувственно улыбались и сворачивали на другое¹⁶».

Как видим эта статья посвящена простому описанию жизни далекой колумбийской деревушки, и больше смахивает на путевой очерк, чем на серьезную проблемную статью. Совершенной противоположностью является статья «Почему к югу от границы часто дует ветер антигринго» опубликованной через год – 19 августа 1963 года. По проблематике и даже уже по названию можно заметить, какие перемены произошли в восприятии Томпсоном южноамериканской действительности. Уже с первого абзаца становится ясно, что проблема будет серьезной. «Самое яркое мое воспоминание о Южной Америке: мужчина с клюшкой для гольфа запускает мячи с террасы пентхауса в Кали, Колумбия. Высокий британец со «стильным брюшком» вместо талии, как говорят англичане.

У него был недурной удар, и каждый мяч летел низко и далеко над городом. Куда падали эти мячи, ни он, ни я, ни кто-либо еще на террасе понятия не имели¹⁷». Со следующих абзацев и начинается размышление Томпсона над тем, почему так ведут себя американцы и другие белые, и за что и почему их ненавидит местное население. Как всегда все это основывается на личных примерах Хантера.

Во второй части статьи Томпсон, выдвигает идею того, что такие настроения формируются по нескольким причинам, в доказательство своей теории он приводит несколько примеров. По мнению Томпсона одной из таких причин является собственное поведение приехавших в страну англо-американцев. Ярким примером такой позиции является описание поведения американского бизнесмена в Латинской Америке. «Живущие в латиноамериканских странах американцы зачастую большие снобы, чем сами латиносы. «…человек, которому зачастую не больше тридцати, в Штатах живет в типовом домике, но в Рио это будет непременно вилла на Капокабана».

Кое-кто говорит, что американец сам портит собственный имидж в Южной Америке: вместо того, чтобы быть мерилом демократии, он не только подражает богатым, антидемократичным латиносам, но иногда даже их превосходит¹⁸». Еще одной проблемой понимания – является алкоголь. Из-за того что человек не чувствует себя комфортно в чужой стране, испытывает разные неприятные ощущения и подвергается напряжению с разных сторон – он начинает пить. Обычно это превращается в зависимость.

Подводя итог, Томпсон прибегает к сравнительному методу. Он сравнивает свои ощущения с ощущениями от прочитанной книги «какого-нибудь политика, объехавшего за шесть недель континент туром «все включено» и говорившего исключительно с президентами¹⁹», вердикт простой – «проблемы и задачи становятся вдруг кристально ясными – какими не были, когда эти проблемы тебя окружали.

Теперь, вспоминая типа с клюшкой для гольфа, легко увидеть в нем дурака и невежду. Но я точно помню, каким нормальным он казался на тот момент, и как бы я удивился, если бы кто-то на террасе вскочил, чтобы запротестовать²⁰».

В 1967 году в Калифорнии, в Сан-Франциско набирает популярность новое молодежное течение, именующее себя хиппи. В мае 1967 года в «Нью-Йорк Таймс Мэгэзин» выходит статья Хантера Томпсона «Хэшбери» - столица хиппи». В довольно объемной статье, Томпсон рассказывает о возникновении движения, об основных принципах жизни хиппи. В самом начале статьи Томпсон рассказывает читателю об университете Беркли, в котором в 1965 году возникали «новые левые», однако подъем революционных настроений спал уже к 1966 году, и в другой части города в районе Хэйт-Эшбери возникает новая «культура». «Хэшбери» - новая столица быстро развивающейся культуры наркотиков.

Его обитателей называют не радикалами или битниками, а «хиппи», и, вероятно, половина их – беженцы из Беркли и старого центра в Норт-Бич, колыбели и гроба так называемого поколения битников²¹».

Во второй части статьи Томпсон переходит к описанию жизни хиппи. «Писать о Хэйт-Эшбери трудно именно потому, что те, с кем есть смысл разговаривать, так или иначе вовлечены в торговлю наркотиками. У них есть веские причины не доверять любознательным чужакам. Пароль на Хэйт-Эшбери – «любовь», но образ жизни – паранойя. Никому не хочется в тюрьму.

При этом марихуана повсюду. Почти любой на улице в возрасте от двадцати до тридцати лет – наркоман, то есть употребляет либо марихуану, либо ЛСД, либо и то и другое²²». Далее появляются размышления молодых и старых хиппи о будущем новой культуры. И вот тут, давая разные комментарии, Томпсон показывает нам, что не все уверены в полной состоятельности движения. Достаточно прочитать два мнения, что бы в этом убедится: «Я никуда не спешу, - сказал он. Сейчас просто развлекаюсь, плыву по течению²³» - с одной стороны и «Возврат к природе хорошо, когда тебе двадцать – сказал один. – Но когда тебе впереди маячит тридцать пять, хочется знать, что ты к чему-то идешь²⁴». И наконец, Томпсон подводит неутешительный итог словами Эда Денсона – бывшего битника, а ныне менеджера рок-группы, который утверждает, что не относится к хиппи.

«То куда все катится, не внушает оптимизма, - говорит он. – В настоящий момент для многих все хорошо. Движение пока открыто миру. Но я не могу не вспоминать, что было в Беркли. Там тоже был огромный оптимизм, но посмотрите, куда все пошло. Поколение битников? Где оно сейчас? Большинство знакомых мне хиппи даже не понимают, в каком мире живут. Я устал слушать, какие мы чудесные люди. Будь хиппи чуть реалистичнее, у них был бы больший шанс выжить²⁵». Последний абзац этой части, подводит итог, но и начинает следующую часть статьи – рассказ об общинах и коммунах хиппи.

Одной из самых интересных частей статьи Томпсон рассуждает о работе над статьей и политической активностью хиппи. Здесь проявляется неприятие Томпсоном американской законодательной системы. «Но подлые эксцессы нашего законодательства о наркотиках не допускают (или превращают в бесчеловечную) попытку представить более широкую картину. Перед журналистом, имеющим дело с «головами», встает странная дилемма. Правдиво писать о происходящем можно, только самому в нем участвуя. Самая простая банальность заключается в том, что любой пытающийся писать о них, не попробовав сперва на собственном опыте, мошенник и глупец. С другой стороны, писать, исходя из собственного опыта, - значит признаться в нарушении закона.<…>Поэтому, невзирая на тот факт, что вся журналистика полна тайных «голов», мало вероятно, что в ближайшем будущем в общественной печати появится откровенный и основанный на фактах рассказ о психоделическом андерграунде²⁶». За влияние над хиппи борются различные политические активисты, однако им не удается этого добиться: «Теперь стремятся не к «переменам», «прогрессу» или «революции», а лишь к бегству ради жизни у дальней окраины мира, который мог бы возникнуть, должен был возникнуть, и выживать в нем исключительно на личных условиях.

Процветающая культура хиппи – предмет большой тревоги для политических активистов. У них на глазах целое поколение мятежников плавно уходит в наркотическое забытье, готово принимать что угодно, лишь бы там было достаточно «сомы»²⁷».

Эта статья, одна из первых работ, где Хантер Томпсон пытается проанализировать культуру хиппи, однако в ней чувствуется его сарказм и обреченность к «детям цветов». Окончательную точку в размышлениях он поставит в своей книге «Страх и отвращение в Лас-Вегасе», однако к этому мы обратимся чуть позже.

Самыми яркими статьями в карьере Хантера Томпсона являются работы о политике. Будучи демократом, Томпсон ненавидел республиканскую партию и всех ее лидеров. Главной мишенью его нападок становился Ричард Никсон. Всю свою жизнь Хантер нелестно отзывался как о времени его правления, так и о нем самом. Как всегда это бывает у Томпсона, не стесняясь никаких выражений. Одной из самых сильных и примечательных работ о президенте Никсоне является статья в ежемесячном журнале «Pageant» - «Представляем: кукла «Ричард Никсон» (пересмотренная модель 1968 года)». Статья написана в 1968 году во время предвыборной гонки, которую, как известно, выиграл Никсон, став 37 президентом США. Статья насквозь пропитана сатирой и неприятием Томпсоном будущего президента. Вместе с тем содержит трезвые рассуждения на тему PR кампании Никсона и его окружения. Никсон для Томпсона является куклой в руках его PR службы.

Без предисловий Томпсон переходит к теме статьи. «Ни одно интервью с Ричардом Никсоном не заканчивается, пока он по меньшей мере один раз не назовет себя «государственным человеком». Подразумевается, что его противники всего лишь «политики».<…>

Крупные опросы и подсчеты голосов по стране позволяют предположить, что Никсон, возможно, прав, невзирая на возмущенный вой тех избирателей, которые твердят, мол, выбор между Никсоном и Джонсоном это вообще не выбор. Сенатор Юджин Маккарти назвал его «выбором между непристойностью и вульгарностью». А ведь Маккарти политический наследник Эдлея Стивенсона, который сказал, что «народ имеет то правительство, которого заслуживает». Если это так, то 1968-й скорее всего станет годом, в котором великий американский петух вернется на свой насест…во благо или на беду²⁸».

Далее Томпсон разъясняет читателю причины того, почему он взялся за такое задание. «Моим заданием как пресс-корреспондента было отыскать за масками человека или попробовать доказать, что никаких масок нет вовсе, что в свои пятьдесят пять лет Ричард Никсон в точности таков, каким кажется: пластмассовый человечек в пластиковом мешке, окруженный наемными пиарщиками, которые так осторожничают, что сами кажутся пластмассовыми. На сей раз этих дрессировщиков от политики подбирали за хладнокровие и сноровку лишь на одном поприще: добиться, чтобы Ричард Никсон стал следующим президентом Соединенных Штатов²⁹».

В следующем абзаце Хантер Томпсон рассказывает о том, почему он ненавидит Никсона, в этом отрывке он не стесняется проводить жуткие сравнения и использовать едкие выражения.

« Ричард Никсон так и так никогда не числился среди моих фаворитов. Многоие годы я считал само его существование памятником всем протухшим генам и ущербным хромосомам, которые сводят на нет перспективы Американской мечты. Он был гадкой карикатурой на себя самого: человек без души, без внутренних убеждений, с порядочностью гиены и стилем ядовитой жабы. У Никсона, которого я помнил, напрочь отсутствовало чувство юмора: немыслимо было представить, как он смеется над чем-то, помимо безного паралитика, который хочет голосовать за демократов, но не может дотянуться до рычага на автомате для голосования.

После 1960-го я уже не воспринимал его всерьез. Два года спустя он провалился на выборах в губернаторы Калифорнии и недвусмысленно дал понять, что сам себя всерьез уже не воспринимает – во всяком случае, как политика. Он выставил себя дураком на всю страну, обвинив в своем поражении «враждебность прессы». Созвав пресс-конференцию, он рявкнул в микрофон: «Вам больше не пинать Дика Никсона, джентльмены, потому что это моя последняя пресс-конференция³⁰».

Этот пассаж Томпсона является квинтэссенцией его политической журналистики. Во многих своих публицистических произведениях он будет повторять эту мысль, только сказанную другими словами.

Успехи Никсона на выборах Томпсон объясняет тем, что у Никсона великолепный политический опыт.

«Ричард Никсон всю свою жизнь в политике – двадцать один год – отирался на самом верху, и ему везло. Чутье у него, как у профессионального игрока, который выигрывает чаще, чем проигрывает: его «умение» на девять десятых состоит из опыта, на одну – из врожденного таланта, его представления о политике – чисто механические.

Никсон – технарь от политики и на сей раз в помощники нанял технарей от политики. Как команда они весьма внушительны³¹».

В следующей части статьи Томпсон задевает животрепещущую тему для каждого американца того времени – войну во Вьетнаме. Однако здесь он не получает вразумительного ответа от кандидата в президенты. «Никсон признался, что знает, способ положить конец войне, но ничего не скажет. И очень патриотично объяснил почему: «Ни один ответственный человек, решивший занять этот пост, не должен выдавать свои позиции до переговоров». (Жена Никсона Пэт уверена в его способности справиться с Вьетнамом. «Дик ни за что не даст Вьетнаму так затянуться», - говорит она.)³²».

Далее Томпсон вновь хвалит Никсона в его умении разбираться в политических играх. «Ему нельзя отказать в тонком понимании американского политического процесса. Я отправился в Нью-Гэмпшир, ожидая увидеть ревущего осла, а уехал оттуда с убеждением, что Никсон один из лучших умов в политике. Он очень быстро схватывает суть проблемы: почти слышишь, как работает его мозг, когда он сталкивается с трудным вопросом.<…>Тот факт, что он часто искажает вопрос, а потом либо отвечает на него нечестно, либо уходит от темы, обычно теряется за риторикой. <…> «Старый Никсон» спорил на публике, «новый Никсон» этого делать не станет. Он выучил урок, пусть и не без урона для себя³³».

Одним из интересных моментов статьи является воспоминание Томпсона о его интервью с Никсоном, в котором они говорили о футболе. Никсон произвел впечатление на Томпсона, однако и здесь Хантер не может удержаться от язвительных комментариев: «Происходящее было настолько нереальным, что мне захотелось рассмеяться слух: я несусь по бесплатной трассе Новой Англии в огромной желтой машине, за рулем спецагент, а я на заднем сиденье болтаю о футболе с моим старым корешом Диком Никсоном, человеком, которому ста тысяч голосов не хватило, чтобы в 1960-м заставить меня сбежать из страны³⁴».

Заключительным аккордом статьи становится выводы Томпсона касательно новой «модели Никсона». И выводы неутешительные.

«Теперь у нас есть «Никсон, модель IV», и, думаю, честно будет сказать, что это последняя модель, возможно, отличается от предыдущих, возможно, даже в чем-то их лучше. Но как покупатель я и близко к ней не подойду, разве только с шокером для скота на длинной палке.

Да, «новый Никсон» более раскрепощенный, разумный, спокойный. Но я узнаю человека, сказавшего студенческой аудитории в университете Нью-Гэмпшира, что больше всего проблем в политике ему доставляло то, что он не слишком хороший актер, не умеет притворяться и до сих пор отказывается от грима. Через три недели тот же самый человек, выиграв первичные выборы в Нью-Гэмпшире, со смехом приписал свою победу новому гриму, который на него наложили. Он счел это смешным, хотя бы отчасти, но в остальном говорил истинную правду³⁵».

Продолжает тематику Ричарда Никсона и выборов статья в «Boston Sunday Globe» «Мемуары о гадостном уик-энде в Вашингтоне», опубликованная в феврале 1969 года. Можно сказать, что данный репортаж является логическим продолжением статьи о «Кукле Никсоне». Репортаж Томпсон ведет из Вашингтона во время инаугурации Никсона на пост президента. В самом начале статьи Томпсон рассказывает о том, что после «контринаугурационной» демонстрации вспыхивает драка, которую подавляют полицейские. На все это действо обреченно смотрит Джерри Рубин, организатор и участник многий демонстраций с 1964 года. «- Ужасно! бормотал он. – Все это угнетает, никакой жизни, никакого направления. Возможно это последняя демонстрация.

Его слова вторили моим мыслям, которые я только что набросал в блокноте: «Никаких больше песен, никаких больше речей, прощай все это…» Я понимал, что имеет в виду Рубин³⁶».

Обоим становится понятно, «что атмосфера резко изменилась.

Нынешними темами стали насилие и конфронтация. Сама концепция «мирного протеста» умерла в Чикаго на съезде демократической партии.<…>Сейчас в моде злобное диссидентство. Никто не садится на мостовую. Забросав копов камнями, демонстранты бегут, а две минуты спустя объявляются в другом месте и снова бросают камни³⁷».

Меняются не только сами демонстрации, меняется вообще вся ситуация. Даже журналист должен решать, на чьей он стороне. В Чикаго Томпсона избили полицейские, в Вашингтоне чуть не избили демонстранты.

Весь уик-энд в целом не понравился Томпсону. «Уик-энд инаугурации во всех отношениях обернулся дрянным. То, как Никсон принимал присягу, обреченность и озлобленность протеста, непрекращающийся ливень, реки грязи и армия богатых свинопасов, заполонившись бары гостиниц, старушенции с голубыми перманентами, обсидевшие рестораны, - вот уж точно шоу ужасов³⁸».

Для Томпсона кончается эпоха. Президентом США становится Ричард Никсон. Худшего нельзя было выдумать.

Далее Хантер Томпсон поясняет, что решил поехать на инаугурацию «по нескольким причинам, в основном, чтобы убедиться, что она не трюк телевизионщиков. Трудно было поверить, что такое происходит взаправду: президент Никсон³⁹».

Томпсон сообщает читателям, что некоторые люди делают прогнозы на то, что что вскором времени случится какая-то революция. Такие прогнозы плохо влияют на все протесты. «От этой зловещей перспективы уже дала трещину хрупкая солидарность «новых левых». До сих пор война во Вьтнаме была своего рода «зонтиком», дававшим видимость единения мешанине антивоенных группировок, у которых больше ничего общего не было. «Контринаугурационый» в Вашингтоне очень ясно показал, что этот альянс распадается<…>даже молодые активисты новых левых, в рядах которых сейчас еще большее смятение, чем у либеральных демократов, у которых есть хотя бы номинальный глава. Что бы ни заявляли организаторы, вашингтонский марш протеста потерпел крах… и по причинам иным, нежели дождь и грязь⁴⁰».

Вся статья очень пессимистична, и конец также не внушает оптимизма.

«…появилось смутное ощущение поражения. Более восьми лет назад в Сан-Франциско я всю ночь сидел у телевизора, чтобы смотреть в записи трансляцию выборов, и когда Никсон провалился, почувствовал себя победителем.

Сейчас этим воскресным вечером 1969г., президента Никсона почтили ни много ни мало шестью инаугурационными балами. Какое-то время я мрачно это обдумывал, а потом решил попозже пойти в «Хилтон» и кому-нибудь врезать. Кто угодно подойдет, но хотелось надеяться, что подвернется шеф полиции Нэшвила или еще какой-нибудь поддонок. А пока оставалось только вернуться в отель и смотреть по телеку новости. Может, покажут что-нибудь смешное, вроде клипа о публичных наказаниях⁴¹».

В июне 1970 года, Хантер Томпсон, уже, будучи известным автором «Ангелов Ада», по заданию журнала «Scanlan’s Monthly» отправляется в родной штат Кентукки на знаменитые скачки. Томпсон подхватывает эту идею, и просит к себе в помощники фотографа Пэта Олифанта, тот оказывается занятым и Томпсону рекомендуют поработать с английским художником Ральфом Стэдманом. Таким случайным образом образуется знаменитый союз, давший миру замечательные тексты и иллюстрации к ним.

Так появилась статья «Дерби в Кентукки упадочно и порочно»

Впервые перед нами предстает статья со ставшим позже привычным почерком Томпсона. Больше похожая на рассказ, чем привычный журналистский репортаж, статья становится прорывом и фактически олицетворяет в чистом виде – гонзо-журналистику. Отказ от привычной формы репортажа позволил Томпсону полностью погрузится в атмосферу безумия скачек, этот прием заставляет сделать тоже самое читателя. Как вспоминал сам Хантер, перед отправкой статьи он пытался написать продуманный журналистский текст, но позже, когда понял, что не успевает сдать материал в срок, отправил все свои записки, сделанные на салфетках, сигаретных пачках, клочках бумаги в редакцию. Это заметно и в тексте статьи, однако именно такие наброски, сделанные в самой гуще событий и неотредактированные, и представляют собой всю самую главную часть статьи.

Итак, в самом начале статьи без предисловий Томпсон рассказывает нам о своем приезде на дерби. С присущим ему чувством юмора Томпсон в разговоре с одним из приезжих поясняет ему, что приехал не на Дерби, а для того чтобы снимать готовящиеся беспорядки. Этот обман подействовал безотказно, в то время по всей Америке действительно прокатывалась волна крупных студенческих беспорядков, приезжий пугается и в отчаянии заявляет: «Господи Иисусе, да что же, скажите на милость, творится в этой стране? Где от этого укрыться?⁴²» Чуть позже Томпсон раскрывает причины своего обмана – он ненавидит людей, которые считают, что им дозволено все. Томпсону также противно и само Дерби, в выражениях он не стесняется и называет его «пресыщенным атавистическим психодромом, из плюсов у которого только один: «традиция», на которой можно сделать хорошие деньги⁴³».

В дальнейшем мы узнаем, что Томпсон встречается со Стедманом, они достают пропуски во все ложи клуба, кроме тех лож, где располагается местная власть. Однако именно туда и стремится Томпсон. «В отличие от остальных в ложе для прессы нам было решительно наплевать, что творится на беговой дорожке. Мы здесь, чтобы посмотреть, как ведут себя настоящие монстры⁴⁴».

Далее следует еще более подробное описание того, во что превратится ипподром во время скачек. Томпсон здесь, как и во многих своих произведениях не стесняется использовать крепкие выражения, они наиболее точно характеризуют безумие людей во время гонок.

«- Брось, в клубе будет не лучше. Тысячи орущих, спотыкающихся пьяных, которые все больше распаляются по мере того, как теряют все больше денег. Часам к четырем они между забегами будут в два горла пить мятный джулеп и блевать друг на друга. По всему ипподрому будут стоять плечом к плечу. Передвигаться тут сложно. В проходах будет скользко от блевотины, люди будут падать и хватать проходящих за ноги, чтобы на них не наступили. Пьяные будут мочиться в штаны в очередях в кассы. Ронять пригоршни денег и драться за то, чтобы наклониться и подобрать⁴⁵».

Стедман делает различные зарисовки, однако сам Хантер не видит особого типа лица, которое может им понадобиться для главного рисунка. Стоит заметить этот момент, он важен в дальнейшем.

«Такое лицо я тысячи раз вдел на каждом дерби. Мысленно я видел его как собирательную маску разбогатевших на виски: напыщенная смесь алкоголя, несбывшейся мечты и фатального кризиса личности, неизбежный результат чрезмерного инбридинга в замкнутом и невежественном кругу.<…> Поэтому лицо, которое я старался отыскать на Черчилл Даунс в те выходные, было воплощением всей обреченной атавистической культуры, которая делает Кентуккийское дерби тем, что оно есть⁴⁶».

Наступает утро субботы, дня Больших скачек. Герои сами напиваются и, как пишет сам Томпсон «мы утратили всяческий контроль над событиями, и остаток уик-энда нас носило по морю пьяных ужасов». Именно здесь кончается продуманный Томпсоном текст, и начинаются заметки, сделанные на различных вещах, в частности в большой красный блокнот.

Рваными, рублеными фразами Томпсон рассказывает о том, как они попадают на Дерби в клуб.

И вновь следуют точные описания морального разложения людей. Удивительно, но именно в состоянии опьянения, в состоянии таком же, в каком пребывают все посетители скачек, Томпсону и Стедману открываются истинные лица людей.

« - Только взгляни, какое разложение на этом лице» - прошептал он. – Посмотри на безумие, алчность, страх!

Посмотрев, я быстро отвернулся от столика, который он рисовал. Его жертва оказалась моим старым другом, футбольной звездой старших классов школы.

Но сейчас, десяток лет спустя, я узнал бы его только здесь. Косые оплывшие глаза и улыбка сутенера, синий шелковый костюм и друзья с внешностью закутивших банковских клерков⁴⁷».

Когда скачки закончились, Томпсон и Стедман вернулись в пресс-бар, где Томпсон делает вывод обо всем происходящем: «Мы оба были не в себе от чрезмерных возлияний, перегрева на солнце, культурного шока, недосыпания и упадочности происходящего».

На следующий день в номере отеля Томпсону открывается жуткая картина: «Глаза у меня наконец открылись настолько, чтобы сфокусироваться на зеркале, и увиденное меня потрясло. Но мгновение мне казалось, что Ральф привел с собой гостя – прообраз того особого лица, которое мы так искали. Надо же вот он… опухшая, перекошенная от пьянства, завшивевшая от болезней харя… как жуткая карикатура на снимок в старом фотоальбоме когда-то гордой матери. Как раз такое лицо мы искали и, разумеется, оно было мое собственное. Жуть…⁴⁸»

Окончательную точку в статье ставят слова Стедмана: «Мы приехали смотреть на жуть, люди набрались, злы до безумия, блюют друг на друга и все такое. А теперь, знаешь что? Это ведь мы…⁴⁹»

Хантер Томпсон был недоволен получившейся статьей. Однако журналистский мир отнесся к ней с большой симпатией. Именно такой стиль и назвали «гонзо-журналистикой». Статья была направлена против всего, того, что презирал сам Томпсон, но в итоге обнаружил и в себе. Он презирал всех богачей и сильных мира сего и именно против них, и была написана эта статья. Он знал Кентукки изнутри, знал мир этих богатеев и не хотел с ним мириться.

Плодотворное сотрудничество Хантера Томпсона с журналом «Роллинг Стоун» началось в октябре 1970 года, когда вышла статья Томпсона «Битва за Аспен». Статья представляет собой предельно откровенный и подробный рассказ о выборах в мэры городка Аспен в 1969 году друга Хантера Джо Эдвардса. Сам Томпсон охарактеризовал это предприятие, как «диковинная попытка переворота в маленьком городке⁵⁰». Данный материал был опубликован перед выборами самого Хантера Томпсона в шерифы города.

С самого начала статьи Томпсон сразу бросает нас в гущу событий, за два часа до закрытия избирательных участков. Всю кампанию мы вели из-за длинного дубого стола в «Джероме» на Мейн-стрит, отчаянно трудясь на виду у всех, чтобы любой мог посмотреть и, если захочет, поучаствовать. Но теперь, в последние часы, нам хотелось уединения. Чистая, хорошо освещенная комната, чтобы прикорнуть и ждать…<…>

Все шло к тому, что Джо Эдвардс, двадцатидевятилетний юрист и байкер и Техаса, на исходе дня выборов в ноябре 1969 г. Все-таки станет следующим мэром Аспена, штат Колорадо⁵¹».

Далее Томпсон рассказывает о тех препятствиях, которые чинят различные противники Эдвардса. Например, уходящий мэр выступает по радио с угрозами любым лицам безумного или странного вида, которые могут появиться на избирательном участке. Однако соратники Эдвардса организуют хорошо спланированную публичную акцию, стараясь защитить своих потенциальных избирателей.

Рассказ Томпсона плавно переходит в описание того, на кого же полагались соратники Эдвардса и как она завоевывали доверие хиппи.

«Аспен полон чудиков, наркошей, волосатиков, панков и странных ночных типов всех мастей, но большинство их предпочли бы тюрьму или битье по пяткам, чем снести муку регистрироваться как избиратель. В отличие от большей части бюргеров и бизнесменов хипарям надо преодолеть себя, чтобы пробудить собственный, давно уснувший гражданский долг. В Аспене мы убедились, что нет смысла склонять к нему ребят без очень веской на то причины. А такой причиной способен стать крайне необычный кандидат или агитация сродни шаровой молнии.

Наша десятидневная регистрационная кампания была сосредоточена почти исключительно на культуре наркошей-хипарей: они знать ничего не хотели про активизм, и адских трудов стоило уговорить их хотя бы зарегистрироваться⁵²». В следующих абзацах Хантер кратко рассказывает читателям, что в Аспене хиппи оказались после своего бегства из Хейт-Эшбери. Неимоверными трудами цель была достигнута, и Томпсон делает выводы, о том, что «(поскольку мы не вели ни счета, ни списков, ни записей) мы никак не могли знать, ни сколько хиппи в самом деле зарегистрировались, ни сколько из зарегистрировавшихся придет голосовать. Поэтому испытали шок, когда под конец дня подсчеты наших наблюдателей показали, что Джо Эдвардс уже собрал более трехсот из четырехсот восьмидесяти шести новых регистраций.

Гонка обещала быть напряженной⁵³».

Невероятно, но когда соратники затевали такую кампанию никто не был уверен в победе, в том числе и сам Томпсон: « В комнатах воцарилась странная, безумная и наэлектризованная атмосфера, которой я не ощущал раньше. Прислонясь с банкой пива к стене, я наблюдал за работой избирательной машины. И через некоторое время понял, что изменилось. Впервые с начала кампании эти люди взаправду поверили, что мы победим – или хотя бы, что у нас есть сносный шанс⁵⁴». Именно в это момент журналист понимает, что даже если они и проиграют, то все равно они совершили большое дело. «Мы знали, что изменили саму структуру аспенской политики. Старая гвардия была обречена, либералы в ужасе, а андерграунд с пугающей внезапностью заявил о себе как очень серьезная сила⁵⁵».

В дальнейшем Томпсон переходит к размышлениям над программой Эдвардса, и обреченно констатирует то, что даже те, кто должны радоваться такой программе (а именно фермеры и старожилы города), воспринимают ее в штыки.

«Главным пунктом нашей программы было выгнать всех до одного грабителей от недвижимости, помешать департаменту дорог штата провести через город четырехполосное шоссе, вообще запретить машины на центральных улицах, сами улицы превратить в бульвары и скверы, чтобы любой, даже фрик мог бы делать то, что правильно. Копы стали бы сборщиками мусора и ремонтниками при парке городских велосипедов – бесплатных для всех.<…>

Платформа Джо Эдвардса была «против застройщиков», а не против старожилов и фермеров. Слушая последних, трудно было понять, как они могут оспаривать нашу программу – разве только они взаправду боялись, что с победой Эдвардса утратят возможность продать землю тому, кто больше предложит.<…>Покупай дешево, продавай этично. Свободное предпринимательство во всей красе.

Кампанией Эдвардса мы хотя бы положили конец глупой сентиментальной чепухе о «любящих свою землю старожилах⁵⁶».

Таким образом, мы чуть ли не в первый раз видим отношение Томпсона к капиталистической системе ценностей. Помимо этого он, как обычно, высмеивает и лицемерность американского общества.

После таких размышлений Хантер возвращается к событиям избирательного вечера. Эдвардс проиграл с разницей всего в шесть голосов. Видя такое положение дел, Томпсон дает свое согласие на участие в избирательной кампании по выборам шерифа и объясняет свое решением тем, что «в результате кампании Эдвардса политическая ситуация в Аспене настолько не стабильна, что победить сейчас способен любой кандидат от фриков⁵⁷». Далее Томпсон рассказывает о том методе, с помощью которого они чуть было не выиграли.

«Есть все-таки еще один формат, именно тот, на который мы наткнулись в Аспене. Почему бы не бросить вызов истеблишменту, выставив кандидата, о котором вообще никто не слышал? Который никогда не был подготовлен и натаскан для своего поста? Чей стиль жизни уже настолько странен, что мысль об «обращении» ему даже в голову не придет?

Иными словами, почему бы не подыскать честного фрика и не выпустить его на чужую территорию, пусть покажет всем « нормальным» кандидатам, какие они есть и всегда были никчемные лузеры? Зачем подстраиваться под сволочей? Зачем предполагать, что у них есть мозги? Откуда такая уверенность, что при кризисе они не сломаются?<…>

Такова суть того, что кое-кто называет «аспенским методом» в политике: не выходить за рамки системы и не сотрудничать с ней, но разоблачать ее блеф, сумев ввернуть ее наизнанку, постоянно при этом сознавая, что власть имущие не так уж умны. К концу кампании Эдвардса я, невзирая на собственные предубеждения, пришел к выводу, что Закон на самом деле на нашей стороне. Не копы, не судьи или политики, но сам Закон, пропечатанный в скучных и заскорузлых учебниках юриспруденции, с которыми мы постоянно справляемся, потому что у нас нет другого выбора⁵⁸».

В следующей части статьи критике Томпсона подвергаются аспенские либералы. Они должны были составить коалицию с Эдвардсом, однако отказываются от этого, только потому, что они усматривали что-то зловещее в поддержке, которую он получил среди андерграундной молодежи. Томпсон вновь рассказывает подробности платформы, отпуская резкие комментарии в адрес либералов, и напрямую называет некоторых из них. «Где-то к середине кампании Эдвардса даже либералы сообразили, что собственно означает его платформа. Они разглядели, что за ней собирается буря, что наши разумно подобранные слова пробьют брешь, через которую хлынут решительные действия. По долгому опыту они знали, что такие слова, как «экология» - это день в «патруле чистоты», который собирает пивные банки для получения денег за возврат тары, которую компания пошлет, разумеется, их любимой благотворительной организации.

Но мы вкладывали в это слово совершенно иной смысл: мы думали о лавине жестко ограничительных действий, которые раз и навсегда свяжут руки не только очевидным расхитителям нашей земли, но и подковерной кабале спекулянтов-либералов, заключающих сделки, чтобы не запачкать имидж⁵⁹».

Он перечисляет этих людей – это нью-йорксий «меценат» Арманд Бартос – застройщик, проклинаемый аспенцами. Это Уилтон Джэффи-младший – который продал землю своего ранчо горнодобывающей компании. Черту под рассуждениями о либералах Томпсон подводит основательную, выражаясь философскими афоризмами, а также хвалит свою платформу: «Аспенские либералы – постоянное меньшинство, которое, невзирая на вечные старания, вообще никогда ничего не выигрывало, а знаменитый аспенский «андерграунд» - меньшинство гораздо большее, которое никогда ничего не пыталось выиграть.

А потому сила была нашим первым приоритетом. Платформа – во всяком случае ее версия для публики была намеренно туманной и в силу этого достаточно гибкой, чтобы угодить либералам и не дать распасться коалиции⁶⁰».

Интересной является часть статьи, в которой Томпсон рассказывает, почему они выбрали кандидатуру Джо Эдвардса и для чего сам Хантер решил участвовать в кампании. Как это характерно для Томпсона – кандидатура Эдвардса была намеренно вызывающей для простого истеблишмента. Как пишет Томпсон «мы сочли, что желательно подыскать кандидата, чьи Странные Вкусы и Паразаконное Поведение были б вне всяких сомнений, человека, чья кандидатура побьет все рекорды политической наглости, чье имя вызовет страх и шок в душе каждого бюргера и чья полнейшая напригодность для данного поста даже самых аполитичных наркодетишек из самого раздолбанного района заставит закричать: «Да! Я должен за такого проголосовать!⁶¹». Однако Томпсон считает, что и Эдвардс не стопроцентно подходил на эту роль: «Для кислотников он был чуточку правильным, для либералов – чересчур странным, но оставался единственным кандидатом, хоть сколько-нибудь приемлемым и для того, и для другого крыла нашей неоперившийся коалиции⁶²».

Поучаствовать в кампании, Томпсона сподвигло «ощущение надвигающейся беды, ужаса перед политикой вообще⁶³». Хотя он и именует политику «подленьким развлечением».

Хантер Томпсон признается, что контроля над кампанией ни у кого не было и удачу связывает лишь с тем, что пик кампании пришелся на день выборов. В связи с этим, он не надеется на свою победу в выборах шерифа.

В конце статьи Томпсон размышляет над тем, как сложатся выборы шерифа, и какое влияние такая кампания оказала на политику. «Прошлой осенью нам не хватило шести голосов, и на сей раз мы, скорее всего, тоже будем близко. Память о кампании Эдвардса гарантирует серьезную явку, с опасным фактором ответного удара, способного полностью нас уничтожить, если только популяция хиппарей не возьмет себя в руки и не проголосует. Последствия этих выборов идут много дальше любых местных проблем или кандидатов. Это эксперимент в области совершенно новой политики, и над его результатами, какими бы они ни были, стоит всерьез задуматься⁶⁴».

Предсказания Томпсона сбылись – он не стал шерифом, так же проиграв в несколько голосов.

В своих статьях Хантер Томпсон никогда не стеснялся делать прогнозы, проводить параллели, подчас самые жесткие, делать выводы. Одна из таких статей-размышлений появилась в «Нью-Йорк Таймс» в 1974 году. Текст был опубликован 1 января 1974 года. В статье «Страх и отвращение в бункере» Томпсон размышляет на тему правления Ричарда Никсона и 1973 года в частности. Статья вышла после Уотергейтского скандала, но раньше, чем пришли сведения об отставке президента. Зная, чем кончилось дело, нам интересно посмотреть на эту статью с точки зрения точности прогнозов журналиста.

Статью Томпсон начинает с воспоминания о своем детстве в Луисвилле, когда он работал на молочника и требовал деньги со всех, кто хотел пить молоко. Томпсон находит связь с этим воспоминанием и событиями, происходящими в 1973 году. Томпсон не скрывает своей радости по поводу случившегося с президентом: «Ричард Милхауз Никсон, главный злодей моего политического сознания, сколько я себя помню, наконец делает то, что все эти годы советовал остальным, - крепится. Человек, которого на дух не переносили даже Голдуотер с Эйзенхауэром, окончательно зарвался и теперь сам пошел по доске – в эфире на всю страну, по шесть часов в день, - и Весь Мир Смотрит⁶⁵».

Томпсон предлагает свою версию почему же произошел кризис власти, как всегда не стесняясь выражений: «Пустив управлять страною сотню головорезов, посредников и фашистов всех мастей, он сумел разбередить почти все проблемы, каких касался, до сногсшибательного кризиса. Единственная катастрофа, какую он нам пока не устроил, это ядерная война с Россией, или Китаем, или ими обоими разом⁶⁶».

На взгляд Томпсона политическая апатия вышла из моды. Он предполагает, что в 1974 году народ будет рассержен и не обойдется уже простыми флагами и лозунгами.

Годы президентства Никсона и его администрации Томпсон сравнивает с похождениями «Ангелов Ада» и Чарльза Мэнсона. Однако если воздействия последних сказались лишь на немногих людях, то «алчная, фашистская некомпетентность президентства Ричарда Никсона оставит шрамы в умах и жизнях целого поколения, ляжет на его сторонников и политических союзников так же, как и на его оппонентов⁶⁷».

Далее Томпсон вновь размышляет над прошедшими пятью годами.

«Одна из странностей пяти ущербных, тощих лет президента Никсона – что, невзирая на варварские эксцессы людей, которых он подбирал для управления страной, не возникло ни реальной оппозиции, ни реалистичной альтернативы нищенской дешевке, какой выглядит в представлении Ричарда Никсона Американская мечта. Словно бы кислые выборы 1968г. Опустили занавес над профессиональными политиками.

Ужас американской политики сегодня не в том, что Ричард никсон и его подельники были ослаблены, преданы суду, опозорены и даже посажены в тюрьму, но что единственно доступные прочие кандидаты немногим лучше: все то же бесцветное стадо выдохшихся кляч, которые отравляли нам воздух галиматьей последние двадцать лет⁶⁸».

Томпсон задает вопросы, на которые и сам не дает ответа: «Стоит ли демократия всех рисков и проблем, необходимых для ее существования? Или мы станем счастливее, признав, что с самого начала она была дурацкой проказой и что раз она не сработала, долой ее?⁶⁹» Хантер вновь проводит параллель со своими воспоминаниями: «Молочник, отправлявший меня собирать деньги, был не дурак. Я исполнял его приказы и не задумывался, кто приказывает ему самому⁷⁰». Выводы Томпсоны страшны, он всопминает своих предшественников Джорджа Оруэлла и Олдоса Хаксли, которые «не слишком верили в будущее демократии для всех. Оруэлл даже назначил дату: 1984. А из всего, что всплыло на слушаниях прошлого года по Уотергейту, больше всего пугают не столько высокомерие и преступность прихвостней Никсона, сколько агрессивно тоталитарный характер всей его администрации. Гадко сознавать, как близко мы подошли к крайней черте Оруэлла⁷¹».

Заканчивает статью Томпсон размышлениями о том, что же ждет страну на следующий год.

«Полгода назад у меня каждый день настроение улучшалось, когда я видел, как разворачивается кошмар. Теплое ощущение иронии судьбы, когда видишь как «судьба» изгоняет торговцев из храма, который они с такими усилиями старались украсть у его полноправных владельцев.<…>

Но тогдашний накал начал спадать, поблекнув до смутного ощущения страха. Теперь уже не так важно, что случается с Ричардом Никсоном, когда волки наконец выбьют его дверь. Он так долго просидел в своем бункере, что даже его друзья занервничают, если он попробует подняться. В настоящий момент просить от него можно лишь подобия сдержанности, пока не найдется способ тактично от него избавиться.

Перспектива не слишком радостная для мистера Никсона или кого-либо другого, но с ней было бы чертовски проще смириться, если бы мы могли увидеть хотя бы проблеск света в конце вонючего туннеля этого года, - лишь молочники и бешеные псы станут утверждать, что пережили его без серьезного ущерба для мозга⁷²».

Как видим во многом Томпсон оказался прав, он ошибся разве что в самых мрачных прогнозах касательно войны с Россией и Китаем.

В 80-х Хантер Томпсон писал мало, и статьи были не настолько интересными и точными в сравнении с его же работами в 70-х. Возможно, свою роль сыграли постоянное употребление наркотиков и алкоголя. Как бы то ни было в 1983 году в «Роллинг Стоун» выходит его статья «A Dog Took my Place». В 1983 году Томпсон приехал в Палм-Бич освещать нашумевший тогда судебный бракоразводный процесс между Хербертом Пулитцером и его молодой женой Роксаной. Статья представляет собой смесь репортажа с размышлениями самого Томпсона и является одним из немногих интереснейших текстов 80-х. В статье Томпсон обрушивается на тех, кого ненавидел с самого детства – на богачей.

Начало статьи напрямую никак не затрагивает сам бракоразводный процесс. Томпсон начинает свой рассказ с описания жизни богачей в Палм-Бич.

«В НАШЕ ВРЕМЯ ЖИЗНЬ в мире роскоши полна крушений. Даже самые богатые не чувствуют себя в безопасности, и люди пытаются разобраться – в чем же дело. Умные говорят, что ничего не понимают, в то время как дураки нюхают кокаин и топчут пол на роскошных дискотеках под лихорадочный бит.<…>

Такова сегодня ситуация в Палм-Бич; его обитателей она расстраивает. У богатых приняты определенные правила, вот одни из самых важных: любой ценой защищая неприкосновенность частной жизни и связи – не обязательно именно в таком порядке, по их утверждениям, это зависит от ситуации; и – все имеет свою цену, даже женщины⁷³».

Далее Томпсон уже вплотную подходит к теме статьи.

«Богачи дорожат своей частной жизнью; у них чрезвычайно развито территориальное сознание. Они убеждены, что Бог дал им мудрость решать свои проблемы самостоятельно. В Палм-Бич не случается ничего столь извращенно ужасного, чего нельзя было бы уладить, или, по крайней мере, закрыть на это глаза, пока история не выходит за пределы «семьи⁷⁴».

Именно такой историей и стал бракоразводный процесс Пулитцер против Пулитцер. Именно здесь конфликт вышел за пределы «семьи».

«Майами Геральд» назвала его самым отвратительным бракоразводным процессом в истории Майами – это был столь гадкий, серьезными последствиями, скандал, что полгорода, опасаясь быть в него втянутым, улетело во Францию или на Майорку».

Томпсона заинтересовал этот процесс потому, что Роксана Пулитцер, как и он, была из низших слоев общества. И на нее обрушилась «карающая десница правосудия». Однако этот процесс, по мнению Хантера, был не обычным – «под судом оказался стиль жизни всего города – весьма знаменитых людей обвиняли в совсем непрезентабельных проступках⁷⁵». И далее Томпсон еще больше обнажает проблемы богачей.

«Процесс «Пулитцер против Пулитцер» оставит незаживающие шрамы на некоторых из лучших семейств Палм-Бич. Грязные Американские Богачи были изображены по-настоящему грязными – племенем буйных пьяниц и содомитов, обезумевших от непрекращающихся кокаиновых оргий на собственном острове. Само название Палм-Бич, долго бывшее синонимом старого аристократического богатства, теперь ассоциируется с неистовым пороком – здесь ценники ничего не значат, богачи все время навеселе, в церквях открыто поклоняются изнеженным животным, а голые миллионеры публично терзают лифчики на грудях у собственных дочерей⁷⁶».

И жирную точку в размышлениях о Палм-Бич ставит совсем беспощадный вывод о морали обитателей острова.

«Сегодня в Южной Флориде появилась абсолютно новая мораль, не так уж сильно отличающаяся от корней старой Американской Мечты, несмотря на серьезное латиноамериканское влияние. Это в чистом виде свободное предпринимательство, беспредельный испаноязычный дарвинизм<…>Язык изменился, музыка ускорилась, мясо и картошка вышли из моды, но идея осталась прежней. Богатые сильны, бедные – слабы, а правительство работает на того, кто платит ему зарплату⁷⁷».

Наконец, Томпсон вплотную переходит к освещению судебного процесса. Однако начинает он со свойственной ему наблюдательностью и критикой. На этот раз он нелицеприятно отзывается о суде.

«Суд округа Палм-Бич почти не отличается от других судов в стране. Это обычная расчетная палата на улице разбитых грез, зловещий лабиринт с длинными коридорами, наполненными людьми, которые предпочли бы здесь никогда не появляться. Улыбаться в этой атмосфере могут только адвокаты.

На первый взгляд ничего сложного в этой истории не было. По сути, это была еще одна сказка о сбившейся с пути истинного Золушке, глупая маленькая сага о преступлении, надменности и наказании⁷⁸». Роксану Пулитцер муж обвинял в беспорядочных сексуальных связях и сильном употреблении кокаина. Томпсон и тут не остается в стороне, и с юмором комментирует это обвинение: «Роксану Пулитцер красавицей не назовешь. В ее теле и форме лица нет ничего особенного привлекательного, и в свой тридцать один год она скорее напоминает изнуренную старшую стюардессу, а не международный секс-символ⁷⁹».

Однако больше всего занимают журналиста обвинения в употреблении кокаина.

«Я провел немало времени, изучая копии налоговых деклараций Пулитцеров и финансовой отчетности, представленной их адвокатами в качестве свидетельств; в конце концов кое-что, хоть и не все, в этой истории для меня прояснилось.

Например, я понял, что эти люди по-настоящему богаты.

Был там, однако, и пункт, привлекавший особое внимание. В строке «разное и неустановленное» значилось $441 000. Ну да. Разное и неустановленное: $441 000. И никто в суда даже не моргнул. Два кокаиновых торчка явились в суд, потому что их брак, похоже, не сложился, плохо отражаясь на детской психике⁸⁰».

И далее продолжает свою мысль.

«Добро пожаловать в страну кокаина. Лихорадка белых дорог. Дурдом. К чему можно приговорить двух кокаиновых торчков, потративших за прошлый год $441 000 на «разное и неустановленное»?⁸¹».

В дальнейшем Томпсон пускается в рассуждения о процессе, свидетелях и прочее. Нелестными выглядят замечания Хантера по поводу вынесенного судьей вердикта.

«Судья сам устроил похороны; причины он объяснил в жестоком судебном решении на девятнадцать страниц, разрушившем дело Роксаны подобно урагану. В конечном счете, ей досталось даже меньше, чем ее адвокату досталось две тысячи в месяц в течении двух лет – ни дома, ни детей, отсутствие возможности быстро найти работу и право оставить себе личные драгоценности и собственную машину.

$441 000, потраченные парой за прошлый год на «разное неустановленное» в четыре раза превосходили сумму, полагавшуюся жене по решению суда – после шести с половиной лет брака и двух рожденных в нем детей⁸²».

Так же критике подвергается и сам судья, который, по мнению Томпсона, не захотел вникать в суть дела.

«С недобрым блеском в глазах судья Харпер верховодил процессом, терпя бесконечный ряд лжесвидетельств обеих сторон, ежедневные жестокие споры и позерство команд местных адвокатов и цирковой парад-алле богатых идиотов, невежественных пройдох и торчков, повально ставших знаменитыми лишь благодаря нахождению в зале суда<…>

Из этого должен был быть какой-то вывод, но мы его не услышали. Судья для себя решил все сразу, остальное же было чистым шоу-бизнесом, странной рекламной пургой, несколько месяцев забавлявшей половину англоязычного мира – конец которой абсолютно ничего не значил⁸³».

В конце статьи Томпсон вновь возвращается к кокаину. Именно в нем он видит смысл всего произошедшего.

«Спустя долгое время после того, как процесс о разводе Пулитцеров был, наконец, окончен – после того, как огласили вердикт, исчезли заголовки, Роксану изгнали из города, и честь Палм-Бич была спасена; после того, как все адвокаты получили гонорары, неверные слуги были наказаны, а репортеры слезли с долгоиграющего кайфа, которым для них так долго являлаcь эта история<…>… долгое время спустя я все еще тайно размышлял о ней, пытаясь понять ее высший смысл.

Я обречен на поиски высшего смысла в абсолютно бессмысленных вещах. Речь ведь шла о спеси, ложном благоразумии и геройстве, что привело лишь к неприятностям.

А может все дело в кокаине. Эта мысль неоднократно приходила ко мне в голову во время бракоразводного процесса Пулитцеров. Кокаин – ближайший продающийся аналог самой настоящей спеси; найти его не сложно, любой дурак с лишней сотней долларов в кармане может загнать в голову грамм и найти смысл практически везде.<…>

В конце концов, бракоразводный процесс оказался процессом о кокаине, чем он, несомненно, и являлся с самого начала. Серьезных денег не было: Питер Пулитцер заплатил адвокатам, бухгалтерам, «свидетелям-экспертам» и прочим занятым в разбирательстве субъектам больше, чем то, на что бы с радостью согласилась Роксана, если бы дело вообще не дошло до суда⁸⁴».

Итак, подробный анализ в данном параграфе семи произведений Хантера С. Томпсона, три из которых созданы в жанре очерка и пять – в жанре статьи, позволил нам выявить интересную особенность: оба этих жанра Томпсон использовал для более эффективного и открытого выражения своих идей, прежде всего политических и философских взглядов, и данные жанры – статья и очерк – как нельзя лучше подходили для этой цели. Однако заметим, что здесь есть некоторые нюансы. Жанр очерка, являющийся достаточно трудным для освоения и считающийся показателем профессионального мастерства, чаще использовался Хантером Томпсоном для повествования о своих приключениях и авантюрах, так как именно этот жанр больше соответствовал содержательным особенностям таких произведений.

Например, исследованный нами «Заплутавший американец в логове контрабандистов» или «Дерби в Кентукки упадочно и порочно».

Тогда как жанр статьи, в узком смысле под которым понимают «публикации, анализирующие некие ситуации, процессы, явления, лежащие в их основе закономерные связи с целью определения их политической, экономической или иной значимости и выяснения того, какие позиции следует занять, как себя вести, чтобы поддержать или устранить такую ситуацию, такой процесс, такое явление» (Тертычный), более соответствует политическим проблемам, которые занимали Хантера Томпсона.

Также отметим выделенные нами свойства, присущие публицистическим произведениям Хантера Томпсона:

- отсутствие длительных предисловий и заключений;

- юмор и самоирония в, казалось бы, самых серьезных текстах;

- исторические и литературные параллели;

- яркая образность и метафоричность изложения.

Разумеется, четкую грань между тематикой и содержанием статей и очерков провести невозможно, да в этом и нет необходимости, так как и сам Томпсон никогда не стремился к какому-либо строгому делению собственных произведений.