Книга седьмая

1. А теперь, исходя из другого принципа, надо сказать, что существует три вида такого, чего избегают в нравах: порок, невоздержность, зверство (kakia, akrasia, theriotes). Что проти­воположно первому и второму, ясно, ибо одно мы зовем добро­детелью, а другое – воздержностью, зверству же более всего подобает противопоставить ту добродетель, что превыше нас …

Так что если, как говорится, при избытке добродетели из людей становятся богами, то, очевидно, именно такой склад [души] противоположен зверскому, и, как зверю не свойственны ни порочность, ни добродетель, так не свойственны они и богу, но [у него] есть нечто, ценимое выше добродетели, а у [зверя] – некий род [нрава], отличный от порочности.

Но как человек редко бывает «божественным»… так редко встречается среди людей и звероподобный, причем главным образом среди варваров, да еще рождаются такими из-за болезней и уродств; и мы клеймим этим [словом] тех между людьми, кто от порочности преступает [всякую] меру.

Но об этой наклонности нам надо будет упомянуть позже, а о порочности было рассказано ранее, [теперь же] надо сказать о невоздержности, изнеженности (malakia) и избалованности (tryphe), с одной стороны, и о воздержности – с другой.

2. Принято считать, что воздержность (egkrateia) и выдержан­ность (karteria) относятся к числу вещей добропорядочных и до­стойных похвал, а невоздержность и изнеженность – к числу дурных и осуждаемых и «воздержный» – это то же, что «при­держивающийся расчета» (emmenetikos toi logismoi), а «невоз­держный» – «отступающий от расчета» (ekstatikos toy logismoy). И если невоздержный, зная, что [поступает] дурно, тем не менее поступает [так] под влиянием страсти, то воздерж­ный, зная, что [его] влечения дурны, не следует им благодаря [рассуждению (dia ton logon). И, с одной стороны, благоразум­ного признают воздержным и выдержанным, а с другой – по мнению одних, [воздержный и выдержанный] благоразумен во всех отношениях, а по мнению других – не во всех; и если одни смешивают распущенного с невоздержным и невоздержного с распущенным, то другие их различают. О рассудительном же иногда говорят, что он невоздержным быть не может, иногда – что иные, будучи рассудительными и одновременно изоб­ретательными, невоздержны. И, наконец, говорят о невоздерж­ных в порыве ярости, [в жажде] почестей и наживы.

Вот что, стало быть, говорится обычно [с. 191–193].

Книга восьмая

4. Совершенная же дружба бывает между людьми добродетельными и по добродетели друг другу подобными, ибо они одинаково желают друг для друга собственно блага постольку, поскольку добродетельны, а добродетельны они сами по себе. А те, кто желают друзьям блага ради них, друзья по преимуществу. Действительно, они относятся так друг к другу благодаря самим себе и не в силу посторонних обстоятельств, потому и дружба их остается постоянной, покуда они добродетельны, добродетель же – это нечто постоянное. И каждый из друзей добродетелен как безотносительно, так и в отношении к своему другу, ибо добродетельные как безотносительно добродетельны, так и друг для друга помощники. В соответствии с этим они доставляют удовольствие, ибо добродетельные доставляют его безотносительно, и друг другу, ведь каждому в удовольствие поступки, внутренне ему присущие и подобные этим, а у добродетельных и поступки одинаковые или похожие. Вполне понятно, что такая дружба постоянна, ведь в ней все, что должно быть у друзей, соединяется вместе. Действительно, всякая дружба существует или ради блага, или ради удовольствия, [причем и то и другое] – или в безотносительном смысле, или для того, кто питает дружбу, т. е. благодаря известному сходству. А в совершенной дружбе имеется все, о чем было сказано, благодаря самим по себе [друзьям]; в ней ведь друзья подобны друг другу и остальное – благо и удовольствие в безотносительном смысле присутствует в ней. Это главным образом и вызывает дружбу: так что дружат прежде всего такие люди, и дружба у них наилучшая.

Похоже, что такие дружбы редки, потому что и людей таких немного. А кроме того, нужны еще время и близкое знакомство, ибо, как говорит пословица, нельзя узнать друг друга, прежде чем съешь вместе [с другом] тот знаменитый «[пуд] соли», и поэтому людям не признать друг друга и не быть друзьями, прежде чем каждый предстанет перед другим как достойный дружбы и доверия. А те, кто в отношениях между собою вдруг начинают вести себя дружески, желают быть друзьями, но не являются ими, разве что [взаимно] достойны дружеской приязни и знают об этом; действительно, хотя желание дружбы возникает быстро, дружба – нет [с. 223–224].