3.4. Мотив жертвы и архетип самопожертвования

Само понятие «культура» несет в себе не только «аграрную» этимологию «возделывания», «созидания», но и «сакральное» значение «почитания». «Культ» предполагает наличие определенной системы ценностей (аксиология), как правило, далекой от повседневных нужд и забот человека. Каждая такая «ценность» требует жертвы. Еще Джамбаттиста Вико (Vico) (1668-1744), один из основоположников историзма, а значит и «психологизма», утверждал связь слов «жертва» и «культура», философ связывал их с системой наказания осквернителей святынь.

Подобных аналогий можно привести предостаточное количество. Так известный культуролог Мирче Элиаде проводит любопытное сходство жертвы, дуэли и войны: «Героическая дуэль – это жертвоприношение. Война – это декадентский ритуал, в котором богам победы приносятся бесчисленные жертвы» (Элиаде М. Мифы, сновидения, мистерии. – М., 1996. – С. 233).

Но жертва по принуждению – это насилие и агрессия, пусть из лучших («благих») побуждений. Жертва должна быть добровольной, искупительной, освобождающей. Поэтому базовый архетип культуры, в каких бы типах культуры он не проявлялся, – есть архетип самопожертвования, и именно он пронизывает все процессы культуральных образований.

Изначальный мотив (или архетип) жертвы связан с творением космоса из расчлененного тела первожертвы – чудовища, воплощающего хаос (Тиамат), или первочеловека (ведический Пуруша, скандинавский Имир). Разрывание жертвенного тела символизировало космогонические циклы переходов от Хаоса к Гармонии и Порядку, а также ритуального приобщения к новой жизни (жизнетворчество).

Сотворение мира есть творчество по определению, и «космогонический миф становится образцовой моделью для всего многообразия творческих проявлений» (М. Элиаде). Ритуал жертвы в мифе повторяет космогонический акт – одухотворение безличия и безразличия природы (олицетворение и одушевление).

Мифопоэтическое творчество, осуществляемое в эпосе, есть не простое «подражание» (мимесис), но актуализация, восстановление во всей целостности первоначального времени (изначалие). Мифопоэтическое творчество – коллективное переосмысление космогонического мифа. Древнегреческая трагедия, как художественное произведение, также должна подражать «трагическому мифу» (по сути – «космогоническому»), но она является уже личным переосмыслением изначального мифа.

Личность творца-художника (драматурга, скульптора) берет на себя ответственность воспроизведения «трагического действия» мифа в Персоне божества или Героя (персонаж). Персонаж драматургического текста (или скульптуры), сохраняя пафос-страсть мифа, становится более «человечным», «психологичным». Хотя герой и продолжает скрывать за маской свой внутренний мир, но драматург пытается «прорвать» его предполагаемой мотивировкой «преступления».

«Персона», «маска», «личина» делают античного человека функционально и безответственно свободным. Под ними он чувствует себя неотъемлемой частью целого – родового коллектива, который несет всю ответственность за его «героические» поступки. Он играет роль на сцене жизни и смерти, но как актер он осознает жизненную внутреннюю свободу от этой роли судьбы. Эту свободу безответственности гениально усмотрел А. Камю в улыбке «тихой радости» Сизифа, спускающегося с горы за своим камнем-проклятием (А. Камю. Бунтующий человек. – М., 1990. – С. 90–93).

Современному тотальному детерминизму (всеобщей обусловленности) стоит только удивляться, откуда у архаического человека, безусловно, зависимого от окружающей среды, возникает чувство этого островка свободы. Может потому что и «тело» и «душа», как самодвижность тела, есть только необходимая «кажимость» этого мира.

«Трагедия начинается вместе с познанием», – говорит А. Камю, повторяя слова Эсхила о приобретении знаний через страдания. Античный человек-актер вдруг начинает осознавать, «что где-то в своей последней глубине он не свободен, и вынужден проявлять не себя самого, но то, что находится у него в его последней глубине» (А.Ф. Лосев). В этот момент осознания и возникает переход от жертвы к самопожертвованию. Прежде всего, он отказывается от своего тела и вместе с ним от своей функциональной персоны-маски. Вместе с этим он лишает себя и «внешней» души, обретая «внутреннюю», не связанную с телом (именно такова последовательность отказа от своей персоны изображена в трагедии Софокла «Эдип-царь»).

Театральный принцип «космической психологии» античной трагедии имеет широкое распространение, как в самой древнегреческой культуре, так и далеко за ее временными пределами. «Душа мира», «пантеизм», «панпсихизм» – все берет свое начало в космогоническом мотиве жертвы, но только у человека и в человеке он переходит в мотив самопожертвования.

Всеобщий анимизм и антропоморфизм (олицетворение и персонификация) «космической психологии» – это только маски и персоны, «характеры» или «функциональные роли», за которыми скрыты более глубокие мотивы действия («номос»). И чтобы их осознать необходимо добровольное и сознательное (что существеннее) самопожертвование.

А.Ф. Лосев утверждает, – «вот таким именно способом и объединял античный человек свою свободу и свою необходимость, свой артистизм и свою фаталистическую предназначенность. Космическая театральная сцена есть самый прямой, самый простой и самый понятный способ объединить свободу и необходимость. Именно так и создавалась в античности всеобще-космическая и всеобще-человеческая структура живой вещи». (Подробнее в кн.: Лосев А.Ф. История античной эстетики. Кн. II. – М., 1994. – С. 507–510.)

Может быть, именно из глубинно-внутреннего понимания условности, «масочности» процессов формообразований в природе (метаморфоз) возникает у древних такое совершенное владение формой.

Итак, из архетипа самопожертвования как психического начала (в отличие от «телесно-биологической» жертвы), возникающего в процессе культурного выделения человека из окружающей среды (космос – номос), у него определяется момент осознания (трагического) свободного выбора. Первобытная тождественная предопределенность (необходимость) его жизни с жизнью окружающего, видимого мира природы, «безгрешная неразличимость» нарушается образованием психических процессов самосознания.