3.3. «Подражание подражанию» в первобытном искусстве: «одушевленная редупликация»

В первичной форме мимесиса, которой является мимикрия (от греч. mimikos – подражательный), принимая или выдавая себя за внешний мир, первобытный человек делал то, что делал мир внешний. В акте своего творения он повторял «творения» природы, т.е. редуплицировал (от reduplicatio – удвоение) видимое в воспроизводстве и создании слов, вещей, действий. Предметы украшений, татуировка и пр. не являются «художественными» в нашем понимании – это вещественно-образные «репликанты» (от replicatio – повторение), «дубликаты», воспроизводящие необходимое тождество–подобие «творца и творения» (субъектно–объектная неразличимость).

Редуплицирующее мышление (повторение) обратно проецировалось на мир природы в тотемизме (родство) и анимизме (одушевление). Эти психические образования проявлялись в формах олицетворения (просопопея) и персонификации (антропоморфизм). Т.е. олицетворялись не вещи, явления природы или жизни, но смысловые отношения к ним, которые затем переходили в разряд метафоры (А.Ф. Лосев).

В ритуале жертвоприношения человек воспроизводил желаемое и жизненно необходимое тождество с природой, но уже не безличной, а одухотворенной. За видимым миром природы стала невидимая душа ее «создателя». Между человеком и миром природы встал мир его психических образований – «душа мира» (anima summa rerum).

Собственно «художественность» возникает из психических образований «переживания» – восторга, изумления и, как следствие, благоговения и поклонения перед стихиями природы и их обожествления (культ). Между человеком и природой возникает чувство разотождествления, которое проявляется в «бинарно-символическом» мышлении. Человек все начинает разделять «пополам»: «правое-левое», «верх-низ» и т.д. Причем реальное разделение предмета в пространстве и времени замещается образными, воображаемыми чертами, идущими мимо признаков предмета: «правое» – жизнь, «левое» – смерть. (Маковский М.М. Сравнительный словарь мифологической символики в индоевропейских языках: Образ мира и миры образов. – М, 1996).

Эти психологические моменты закладывают основание «первой отрасли духовной культуры», воспроизводящей «потерянное» синкретическое единство мира и человека в естественном и сверхъестественном – в мистике (от греч. mystikos – таинственный). Понимание развития мистического, как первоначальной нерасчлененности (синкретизм) чувственного и образного мышления, приводит к становлению «художественного» начала (или искусства). Художественно-мистический ритуал воспроизводит акт самопожертвования, поскольку исходит не из вынужденного «родства-тождества», а из психической «самости» свободного выбора.

Академический научный мир XIX столетия не принял находки «пещерной живописи» в местечке Альтамиры (Испания), определив ее как фальсификацию и предъявив первооткрывателю обвинение в шарлатанстве. Много позднее по поводу этого факта научно-академического снобизма остроумно иронизировал Хосе Ортега-и-Гассет: «Человек ледникового времени равен в искусстве современному европейцу?! Но это же скандал!». То что настенная живопись Альтамиры (поздний палеолит – XII-X тыс. до н.э.) представляет собой несомненное художественное творение первобытного художника сегодня не вызывает сомнения.

Яркость и сочность красок, полихромность (разноцветность), совмещенная с естественными «барельефами» (пещерными выпуклостями) – дело рук «примитивного человека». Но вот другой вопрос – насколько мы, современные люди-человеки, можем наделить психическим душу первобытного художника: «Человек ледникового времени равен в сознании современному европейцу?! Но это же скандал?». Нет! Увы, современный человек далеко не равен пониманию символической целостности и «художественности» «первобытного мышления» (это достаточно аргументировано подтверждает «Структурная антропология» К. Леви-Стросса).

Французский палеонтолог, философ, теолог и священник Пьер Тейяр де Шарден (1881–1955) по поводу пещерной живописи в Ласко (пещера во Франции) заметил, – «с точки зрения органики» способности наших далеких предков «каменного века» «были, возможно, равны нашим. Самое позднее к середине последнего оледенения люди достигли такого выражения своих эстетических талантов, которое требовало разума и восприятия, еще не превзойденных нами». Современному человеку трудно признать, что производящие способности «примитивного мышления» во много раз превосходят наши сегодняшние – потребляющие. Отсюда возникает так называемый «неолитический парадокс» – на основании чего в эпоху неолита (VIII-III тыс. до н.э.) человек утверждает господство великих искусств цивилизации – гончарства и ткачества (К. Леви-Стросс).

На стене пещеры Альтамиры есть одно примечательное изображение бизона, которое потрясает не только своим художественно-изобразительным рядом, но и «психологическим» содержанием. Именно им был потрясен сеньор Марселино де Саутуола, первый современный человек, увидевший плафонные росписи пещерного человека. Первое, что увидел этот «мученик первооткрытия», обвиненный в шарлатанстве, – полный ужаса взгляд быка (что хорошо просматривается и на репродукции настенного изображения). Этот мистический, «первобытный» ужас жертвы, контрастирующий с выразительно рельефной мощью физической силы животного, есть ничто иное, как психическая проекция собственного пережитого ужаса «первобытного художника». В телесной мощи зверя доминирует чувство покорности неизбежной гибели. Сила эмпатии (вчувствования) первобытного художника в состояние животного возможна только вследствие процессов самосознания и самопонимания. Человек выходит за пределы своего собственного ужаса в сочувствие к своей жертве. Эти симпатические связи свидетельствуют о процессах вхождения человека в эпоху высокой культуры, способной подняться в самопожертвовании своих приспособительных инстинктов выживания.

Следующие моменты развития человеческого мышления отмечены образованием мифологии – понятийного мышления еще в неразрывном сочетании образного и рационального («символическое искусство»), разделение которых произойдет только много позднее на философию, религию и науку.