5 Заказ 1118 89

 

Шиллер. Я не хочу нос, мне не нужен нос! У ме­ня на один нос выходит три фунта табак в месяц.

Квартальный. Нос носом, а долг перед отечест­вом…

Шиллер. Господин пристаф, я плашу в русский скверный магазин за каждый фунт по сорок копеек! Слышите, господин пристаф, на один нос шетырнад-цать рублей, сорок копеек! Я не хошу носа! Режь мне нос! Вот мой нос!

Львов (вбегая). Нос, ваше превосходительство!

Собачкин (вбегая). Долг, ваше превосходитель« ство! Долг перед отечеством, перед вами, ваше превос­ходительство. Не потому, как нос, а потому, как долг, ваше превосходительство.

Губомазов. Что такое?  Что?  Ничего не разбе-

РУ-

Собачкин. Ваше превосходительство, непредви­денное дело.

Львов. Поутру, ваше превосходительство…

Собачкин. Поутру-с…

Губомазов. Да говорите толком! Что такое?

Софи. Ах, Надин, у меня сердце не на месте!

Мария Алекс’андровна. Собачкин, говорите же!

Собачкин. Мария Александровна, ваши превос­ходительства, нынче утром у надворного,советника Ко­валева…

Л ь в о в. У них-с нос пропал!

Собачкин. Пропал-с… нос-с! Пауза.

Мария Александровна. Час от часу не лег­че!

Губомазов. Это, что же, отрезал ему кто?.,

Софи. Отре-е-за-ли! А-ах!

Надин (тихо). Замолчи! Ни слова!

Л ь ri о в. Не-т-с! Никак нет-с, ваше превосходитель­ство, не отрезали-с… Нос надворного советника Ковале­ва прогуливается сейчас по Невскому проспекту и на­зывают себя статским советником!..

Губомазов. Как статский?.. Он еще надворный?!

Львов. Вот то-то и оно-с, вашприхство!.. Да еще-с по Невскому-с…

Собачкин. Да путаешь ты все, Львов.., Вовсе и

90

 

не по Невскому, а в Таврическом саду… Студенты, ва­ше превосходительство, студенты Хирургической акаде­мии вместе с профессором туда специально отправи­лись…

Львов. И вовсе не в Таврическом, а на Литейном, в магазине Юнкера выставлен их нос. Там теперь такая сделалась толпа и давка, что даже полиция вступи: лась…

Н а р т к о в. Чепуха совершенная!.. Вовсе нет ника­кого правдоподобия!

Н а д и н. Действительно, господа, не понимаю, как в нынешний просвещенный век могут распространяться такие нелепые выдумки?

Львов. Мы, ваше превосходительство, потому, как может будет распоряжение какое относительно запроса в министерство, или еще куда…

Пауза.

Тряпичкин. Оно, конечно, Иван Павлович, во всем этом есть что-то… Не может быть, чтобы нос про­пал просто так — сдуру…

Губомазов. Уж не знаю, Александр Фадеич, сдуру иль с чего другого, вам виднее: ведь сей Ковалев вам приятель!..

Тряпичкин. Помилуйте, какой же он мне прия­тель? Что он год какой в университете по коридорам-то пошастал, так и вообразил об себе бог знает что…

Губомазов. Вот оно! Вот! Завели эти универси­теты, что дураку в ум не войдет! Выходят оттудова та­кие, что никуда-не годятся — ни в деревню, ни в город, только что пьяница, да чувствует свое достоинство!

Мария Александровна. Действительно… Сов­сем непостижимое поведение… Во-первых, пользы оте­честву решительно никакой, во-вторых… Но н во-вто-*. рых тоже нет пользы… Просто я не знаю, что это такое?!

Софи (шепотом). Надин, а как же я теперь? Как же я?

Надин (шепотом). Сейчас же замолчи… И никому ни слова! Будто ты с ним не знакома вовсе!..

Губомазов. Этих-то, университетских, не то чтобы в службу пускать, а их детям надобно показывать с объ­яснением наставительным, как феноменов,— в назида-яне1 Ведь все под сомнение берут,, надо всем смеются! Какой разврат в народе сеют!

5*                                                                                                                  91

 

• Ч а р т к о в. Да что университеты, Иван Павлович. Театры — вот где все зло! Поглядели бы вы, какое дур­ное мнение получает народ о своих начальниках, придя в театр!

Бурдюков. Вот я недавно видел пьеску сочинения Дмитриевского, так там, ваше превосходительство, эда­кие стишки на стряпчих! Особенно на одного титуляр­ного советника…

Ч а р т к о в. Диву даешься, как только цензура про­пускает такое?

Нилов. Но позвольте, господа! Ведь вы все люди государственные, люди выслужившиеся, опытные, люди, которые должны бы понять дело в настоящем виде… У господина Ковалева пропал нос, при чем же здесь университет? За что корить театры?..

Губомазов. Все надо запретить! Ничего не нуж­но — ни показывать, ни печатать! Просвещением поль­зуйся, а не пиши. Книг довольно написано, больше не нужно!

Нилов. Господи, да где же мы живем? В китай­ском государстве, что ли?

Ночь. Улица. Акакий Акакиевич идет, пошатываясь.

Акакий Акакиевич (поет).

Он был титулярный советник,

Она — генеральская дочь…

Он скромно в любви объяснился…

Эка! Как темно… И фонарь не того… масло, что ли, то­го… мало отпускают.-.. Нет, лучше не того… (Поднял во­ротник.)

Как из-под земли, выросли двое.

Первый   грабитель.    А    ведь шинель-то моя! (Взял Акакия Акакиевича за воротник.) Акакий Акакиевич. «Кара… Второй грабитель. А вот только крикни!

С Акакия Акакиевича стащили шинель. Дали ему пинка под зад. Он упал. Оба исчезли. Пауза.

Акакий Акакиевич. Пом… Кара…-Помоги-и-те! Все персонажи пробегают по сцене с криком: «Помогите!»

Ковалев (в зал). Помогите, милостивые государи, помогите! Посудите, в самом деле, как же мне быть без

 

такой заметной части тела? Это не то, какой-нибудь мя-зинный палец на ноге, которую я в сапог — и никто не увидит, если его нет. Притом имея в виду получение к рождеству… Я также бываю в обществе… Губомазов Иван Павлович, Чаблова Надежда Онуфриевна. У ней сестра очень хорошенькая. Тоже очень хорошие знако­мые. Посудите сами, как же мне теперь…

Тряпичкин (появляется в другой части сцены). Нет, к сожалению, я не могу разрешить помещать такое объявление!..

Ко’валев. Как? Отчего?

Тряпичкин. Так. Если всякий начнет писать, что у него сбежал нос… И так уже говорят, что печатается много несообразностей.

Ковалев (в зал). Да чем же это дело несообраз­ное? Тут, кажется, ничего нет такого.

Тряпичкин (в зал). Это так кажется, что нет. А вот на прошлой неделе такой же был случай. (Шепо­том.)Пришел чиновник таким же образом, как он те­перь’пришел, принес записку от… Ну, да не в том дело. Все то объявление состояло и том, что сбежал пудель черной шерсти. Кажется, что бы тут такое? А вышел пасквиль: пудель-то этот был казначей, не помню како­го-то заведения.

Ковалев. Да, ведь я вам не о пуделе делаю объ­явление, а о собственном моем носе. Стало быть, почти то же, что о самом себе.

Тряпичкин (в зал). Нет,такого объявления никак нельзя поместить.

Ковалев (в зал). Да, когда у меня точно пропал нос!

Тряпичкин (в зал). Если пропал, то это дело ме­дика. Говорят, омеопаты могут приставить какой угод­но нос.

Ковалев (выбегает на авансцену). Боже! Ведь пропал я ни за что ни про что, пропал даром, ни за грош! Будь я без руки или без ноги, все бы это лучше… Будь я без ушей — скверно, однако ж все сноснее. Но без носа человек — черт знает что: птица — н« птица, гражданин — не гражданин, просто возьми, да и вы­швырни за окно.

Оба застывают на месте.

Губомазов  (читает газету   «Пчела»), «…Какой-

93

 

нибудь торговке, которая продает на Воскресенском мосту очищенные апельсины, можно сидеть без носа. Но допустимо ли подобное в государственном департа­менте?! Все это есть больше ничего, кроме следствие французских книжек и всяких либеральных пьесок! Доколь же мы будем терпеть?! Не пора ли покончить со всем этим либеральничеством?!» (Опускает газету.) Что это? Да как же это?.. «Либерал!» За всю мою бес­корыстную службу колоть мне в глаза либеральничест-вом?.. Это больно, господа, это больно… Клянусь вам, господа, это больно!..

Входит Григорий.

Григорий. Вашприхство, к вам чиновник-с… Губомазов. Подождет!

Григорий исчезает.

Нет, но каков Тряпичкин? Такое обо мне?! Это я-то — «французские»? Да у меня вон русские неразрезанны­ми стоят… Подлец!.. И ведь весь свет почитает его за прямодушного человека! О, какое презрение, какое низ­кое состояние… Дыбом волосы поднимаются! И этакие люди всюду успевают?! Нет, погоди! Закон, закон при­зову! Будешь знать, как обманывать доверие добродуш­ных людей! В Камчатку! В тюрьму… В Нерчинск!

Из дверей выглядывают Григорий   и Акакий Акакиевич.

Григорий. Вашеприхство…

Акакий Акакиевич. Извините, вашприхство…

Губомазов. Ну, что? Чего вам?..

Акакий Акакиевич (входя). Ваше превосходи­тельство… Извините, что осмелился… Служа под нача­лом вашего превосходительства… Я того… шинель и этак… самым бесчеловечным образом , ночью… , Ваше превосходительство… ежели бы вы письмо к господину обер-полицмейстеру… Я, ваше превосходительство, два­дцать пять лет верой и правдой… (Плачет.)

Губомазов. Вы что, милостивый государь? Куда вы зашли?! Не знаете порядка? Не знаете, как водятся дела? Об этом вы должны прежде подать просьбу сек­ретарю…

Акакий Акакиевич. Но, ваше превосходительст­во, я, ваше превосходительство, осмелился утрудить по­тому, что секретари того… ненадежный народ…

Губомазов. Что, что, что? Откуда вы набрались

S4

 

такого духу? Откуда вы мыслей таких набрались? Что за буйство такое распространилось между молодыми людьми против начальников и высших! Знаете ли вы, кому это говорите? Понимаете ли вы, кто стоит перед вами?! Я вас спрашиваю!

Губомазов топнул ногой и застыл. Акакий Акакиевич пошатнулся. Григорий подхватил его под руки и вытащил.

Чартков. Боже! И погубить так безжалостно луч­шие годы своей юности… Истребить, погасить искру огня…

Мария Александровна. Андрэ, дорогой мой…

Чартков. Зачем вы потащили меня на эту вы­ставку? Чего я там не видел?!

Мария Александровна. Андрэ, друг мой, все, что там говорили, так это завистники. Ну, куда же это­му Петрушину до вас?!

Чартков. Замолчите! Творение Петрушина чисто, непорочно, прекрасно, как невеста! Оно божественно и просто…

Мария Александровна. Ах, Андрэ, что вы та­кое говорите?!

Чартков. О, как гадка мне эта груда сокровищ и почестей! Эта звенящая приманка деревянных кукол, называемых людьми. Боже! (Рыдает.)

Мария Александровна. Андрэ! Что с вами?! Андрэ!

Чартков. Уйди!

Мария Александровна. Андрэ!

Чартков. Уйди! Прибью! Никита, Никита! Гони ее к чертовой матери! (Бежит в угол зала.) Где мои преж­ние холсты? Где? Точно ли был у меня талант? Не обма­нулся ли я? Никита, где мои полотна?

Мария Александровна. Что ты делаешь, по­милуй, это лучшее твое произведение!

Чартков. А вот я посмотрю, как оно будет в ог­не…

Мария Александровна. Остановись, ради бога!

Оба застывают.

Н и л о в. Зизи, милая, прочь отсюда! Уедем из этого бегом проклятого Петербурга! Поведем простую и трез­вую жизнь. Подальше, Зизи, от всей этой столичной

95

 

мерзости! От Невского проспекта! О, не верь этому Невскому проспекту! Все обман, все мечта. Все we то, чем кажется!

3 и з и, Куда уедем, зачем?

Нилов. Куда хочешь, хоть на край света, где нас никто не знает! Будем работать. Ты будешь вышивать или заниматься другим рукоделием… Только подальше отсюда!..

Зизи. Как можно!.. Я не прачка и не швея, чтобы стала заниматься работою.

М и м и. Женитесь на мне! Если я буду женою, я бу­ду сидеть вот так! (Делает идиотскую мину на своемлице.)

Зизи хохочет. Тоже застывают.

Акакий Акакиевич. Чтоб вас черт побрал всех, кто выдумал все это!.. На каждом шагу губители и похитители!..

Доктор (в зал). Припарку ставили?

Акакий Акакиевич. Ведь я, ваше превосходи­тельство, трудами, трудами!.. А всякая ваша копейка есть воровство, бесчестное дело! За Что кнут и Сибирь!. Без всего — в Сибирь! Губитель! Губитель! Чушка ты распроклятая!..

Доктор (в зал). Закажите ему теперь же сосно­вый гроб, потому что дубовый будет для него дорог.

Акакий Акакиевич. Я человек, ваше сиятельст­во! Где справедливость неба? Лукавый миром вороча­ет!!! (Падает замертво.)

Нилов. О! Если бы появилась такая моль, которая бы съела внезапно все мои пьесы и стихи… Для кого писать? Зачем?..

Пирогов. Тирлим-тирлим-ум пам-пам, ум-пам-пам, ум-пам-пам… А те-перь поворот, поворот.

Блондинка изящно поворачивается, и в это время Пирогов неожи­данно бросается ее целовать.

Блондинка. Майн гот! Что вы делаете? Отпусти­те меня!

Пирогов.   Ах,  цыпленочек!   Поросеночек! Блондинка. Кара-уль! Кара-уль!

В дверях пьяный Шиллер с товарищами.

 

Щиллер. Грубиян! Как ты смеешь целовать мой жена? Ты подлец, а не русский официр! Шорт побери, мой друг Гофман, я не хочу иметь рогй! Бери его, мой друг Гофман, за воротник!

ПироГов. Как вы смеете? Да вас завтра же в Си-. бирь, в плети! Да я в государственный совет, самому государю…

Ш и л л е р.’ Прочь с него все, мой друг Гофман! Держи его за рука и нога, комрад мой Кунц! Вот ти­бье! Вот тибье!

Пирогов. Ай, ай!

Шиллер. Я немец, а не рогатая говящина! Вот тибье!

Пирогов. Ай, ай!

Все персонажи дергаются и кричат   «Ай, ай!», как будто их тоже

бьют.

Ковалев. Ой, ой!

Доктор. Ничего. Это ничего. Перегните голову на левую сторону. Гм!..

Ковалев. Уж вы как-нибудь приставьте, хоть не хорошо, лишь бы только держался. Я же притом и не танцую, чтобы мог повредить каким-нибудь неосторож­ным движением…

Доктор. Перегните голову на правую сторону. (Щелкает в то место, где прежде был нос.)

Ковалев. Ой, ой! Что вы делаете? Ой!

Все  персонажи  кричат:   «Ой,   ой!..»

Поприщин. Нет, я больше не имею сил терпеть. Боже! Что они делают со мною! Они льют мне на голо­ву холодную воду! Они не внемлют, не видят, не слу­шают меня. Что я сделал им? За что они мучают меня?-Чего хотят от меня, бедного? Что могу дать я им? Я ничего не имею. Я не в силах, я не могу вынести всех мук их, голова горит моя и все кружится передо мною. Спасите меня! Возьмите» меня! Дайте мне тройку быст­рых, как вихорь, коней. Садись, мой ямщик, звени, мой колокольчик, взвейтесь, кони, и несите меня с этого света. Далее, далее, чтобы не видно было ничего, ни­чего. Вон небо клубится передо мною. Звездочка свер­гает вдали. Лес несется с темными деревьями. Сизый туман стелется под ногами. Струна звенит в тумане, С одной стороны море, с другой — Италия. Вот и русские избы виднеются. Дом ли то мой синеет вдали? Мать ли

97

 

моя сидит перед окном? Матушка, спаси своего бедного сына! Урони слезинку на его больную головушку! По­смотри, как мучат они его! Прижми ко груди своей бед­ного сиротку! Ему нет места на свете! Его гонят! Матуш­ка! Пожалей о своем больном дитятке!

Ни лов (выходит на авансцену). Дивно устроен свет наш! Как странно, как непостижимо играет нами судьба наша! Получаем ли мы когда-нибудь то, что желаем? Достигаем ли мы того, к чему, кажется, на­рочно приготовлены наши силы? Все происходит на­оборот. Тому судьба дала прекраснейших лошадей, и он равнодушно катается на них, вовсе не замечая их красоты, тогда как другой, которого сердце горит лоша­диною страстью, идет пешком и довольствуется только тем, что пощелкивает языком, когда мимо его проводят рысака. Как странно играет нами судьба наша!

Шум Невского проспекта. Дамы и кавалеры. Чиновники и офицеры. Гремят кареты, проносятся экипажи, кричат лавочники.

Львов. Ба! Кого вижу? Собачкин?! Сколько лет, сколько зим! Да ты, брат, франтом-то каким?!

Собачкин. Теперь все застегиваются на серебря­ные лапки, под аплике.

Появляется в  белом  саване Акакий Акакиевич. АкакийАкакиевич. А ну, скидавай!

Акакий Акакиевич сдергивает с Собачкина и со Львова шинели. Те застывают в каких-то жалких,  беспомощных позах, как будто у них отобрали все на свете.

Н а д и н. Ах, Александр Фадеич! И как вы успевае­те: и в писательство, и в должность!

Тряпички н. Разумеется, я писатель, владеющий даром увлекать… Однако…

Акакий   Акакиевич. Скидавай!

Акакий Акакиевич сдергивает с них шубы. Они   замирают   в со­стоянии жалкой растерянности.

Пирогов (надевая штаны). Господа, свеженький анекдот. У одного немца была жена…

Акакий   Акакиевич (ему.) Скидавай!

Ковалев. Сдается мне, будто на носу прыщик вы­скочил…

АкакийАкакиевич. Скидавай!

Ковалев застывает. 98

 

Никита. Человек принадлежит обществу…

Акакий Акакиевич. Скидавай!

Мария Александровна. Петрушин молодец во всех отношениях.

Акакий   Акакиевич.   Скидавай!

Губомазов. В свете нужно благородство..,

Акакий Акакиевич. А? Так вот ты, наконец! Твоей-то шинели мне и нужно! Не похлопотал об моей, да еще и распек… Скидавай!

Все стоят, представляя собой картину чрезвычайно наивную в даже ‘жалкую. На  авансцену  выходит  в  длинной  смирительной  рубахе

Поприщин.

Поприщин (в зал). А знаете ли вы, что у ал»₍ жирского дея под самым носом… шишка?.

 

ный советник и с какой стати я — титулярный советник? Может быть, я сам не знаю, кто я такой. Ведь сколько примеров по истории: какой-нибудь простой, не то уже, чтобы дворянин, а просто какой-нибудь мещанин или да­же крестьянин… И вдруг открывается, что он какой-ни­будь вельможа, а иногда даже государь! Когда из му­жика, да иногда выходит этакое, что же из дворянина может вы.йти? Вдруг, например, вхожу я в генеральском мундире: у меня на правом плече эполета, на левом плече эполета, через плечо голубая лента — что? Как тогда запоет красавица моя?! Что скажет и сам папа-директор наш? Да разве я не могу быть сию же минуту пожалован генерал-губернатором, или интендантом, или там другим каким-нибудь?!

Н и л о в (в карете). Так! Ей место над толпою по­верженных у ног ее поклонников! Ей должно блистать в ‘многолюдном зале, на светлом паркете, при блеске свечей!

Чартко-в. Теперь в моей власти все! Bee, на что я глядел доселе’Завистливыми глазами, чем любовался из­дали, глотая слюнки! Ух! Оденусь в модный фрак, раз­говеюсь после долгого поста, найду себе славную квар­тиру на Невском, отправлюсь тотчас в театр, в кондитер­скую!.. 3-э-эх! Кутну-у!

Врываются звуки музыки. В огромной зале, сверкающей огнями, несутся пары. Дамские плечи и черные фраки, люстры, лампы, воздушные летящие газы, эфирные ленты, красные ментики, золотые эполеты — все, все блистательно. В первой паре проносятся П и р о-гови Лиза, во второй — надворный советник Ковалев и Софи Чаблова, Собачкин и Мария Александровна, Чартков с какой-то рыжей красавицей в паре, Губомазов сНадин Чабловой. И вдруг та самая брюнетка.— Зизи, хозяйка дома, пославшая лакея за Ниловым. Она всех роскошнее’ и блистательнее. Она танцует, совершенно не замечая восторженнс смотрящую на нее толпу зрителей. В толпе восхищаются: «Ах, хороша! Божественна! Шарман!» Нилов никак не может протис­нуться сквозь толпу, чтобы посмотреть на ту, которой так восхи­щаются. Наконец, он протискивается.

Нилов. Это она! Та самая, которую встретил на Невском и… Боже, как хороша! Коснуться бы только ее, и ничего больше! Никаких других желаний — они все дерзки… Но что это, творец небесный?! На мне старый сюртук. Я позабыл переодеться в пристойное платье… (Пытается протиснуться обратно сквозь толпу.)

69