Выходцы из России

Выходцы из России оседали на территории Северного Кавказа и ранее, в XV - начале XV11 в.. в процессе формирования донского, гребенского и терского низового казачества. С конца XVI в., в связи с основанием русской крепости в низовьях Терека начались и переселения служилого населения по распоряжению русского правительства. Окончательное закрепощение крестьян в середине XVII в. усилило бегство их на сопредельные с Россией земли.

К началу XVIII в. заселение региона шло несколькими потоками:

• расселение по предкавказской равнине части горских и кочевых народов (адыги, ногайцы, часть вайнахов);

• переселение из Закавказья представителей кавказских, в основном христианских, народов (армяне, грузины):

• казачья колонизация.

• крестьянская русско-украинская колонизация;

Заселение первого потока с конца ордынской эпохи и особенно активно происходило в XVI-XV1I вв. К началу рассматриваемого периода уже в основном определились места расселения горцев и кочевников на плоскости, территория откочевки последних. Однако внешнеполитические события влияли и на этот процесс. Так, присоединение Крыма к России (1783) и последовавшая за этим русско-турецкая война 1787-1791 гг. привели к тому, что ногайцы, кочевавшие севернее р. Кубань, частично ушли к адыгам в Закубанье, а частью поселились в Восточном Предкавказье. В 80-е гг. XVIII в. они тесно контактировали с русскими жителями Кавказской губернии, проживавшими в районах Кизляра, Моздока и Пятигорья.

С 40-х гг. XVIII в. интенсифицировалось переселение на плоскость, в основном на правобережье Терека, чеченцев, которые образовали вдоль Терека напротив уже существовавших казачьих станиц около десятка крупных населенных пунктов, первым из которых был Старый Юрт (сел. Девлетгиреевское).

Второй поток был относительно малочислен, хотя иногда борьба держав (России, Турции и Ирана) за контроль над регионом, а также межэтнические и межрелигиозные конфликты приводили к всплеску закавказских переселений. В частности, в конце XVI11 в. в Кавказской губернии, поселилось около 3,5 тыс. армян из Бакинского, Кубинского ханств и Дербентского эмирата.

Наиболее массовыми были в XVI11 - первой половине XIX в. крестьянский и казачий потоки. Они серьезно изменили и этнический, и социальный, и хозяйственный облик края, поэтому ниже пойдет речь в основном об этих потоках. В ходе заселения Предкавказья казаками и крестьянами шло сочетание внешней колонизации (т. е. основание поселений за пределами государственно-национальных границ) и внутренней колонизации(заселен

освоения пустующих и окраинных земель в пределах своего государства).

Применительно к XVIII в. можно говорить о том, что колонизация региона российским населением происходила в разных формах:

как в результате исторической самодеятельности крестьян и казаков, так и путем организуемых русской властью целенаправленных переселений. Например, в первой трети его на Кубани поселилось около 10 тыс. донских казаков, уведенных сюда атаманом И. Некрасовым после поражения булавинцев на Дону. Тем не менее масштабы и стихийной, и правительственной колонизации в XVI - начале XVIII в. были весьма ограниченными.

С середины 1730-х гг. началось усиление линии русских укреплений на Тереке, где была, напомним, основана крепость Кизляр (1735). Вблизи нее разместили специально образованное Кизлярское казачье войско, а после русско-турецкой войны 1735-1739 гг. -и так называемое Терско-Семейное войско. Оно было создано из семей казаков и солдат, погибших в период военных действий. Оба этих казачьих войска, которые просуществовали менее столетия и затем вошли в состав Кавказского линейного казачества, были первыми казачьими сообществами, образованными на Юго-Востоке по решению российских властей".

Показательно и то, что произошло это при преемниках Петра I, когда, казалось бы, Россия отказалась от проведения на Кавказе активной политики, отдав без вооруженного сопротивления приобретения в Прикаспии, сделанные в результате Персидского похода 1722 г. Этот отказ по существу был зафиксирован и весьма неблагоприятными для России условиями Белградского мира с Турцией.(1739), по которому она признавала право султана покровительствовать Кабарде.

Однако это не помешало развитию казачьей колонизации региона, стратегическая значимость которого в послепетровской России не могла уже не осознаваться, по крайней мере властями.

Колонизация Предкавказья заметно усилилась накануне и в период напряженных войн России с Османской империей во второй половине XVIII в., когда создание системы военно-политических союзов с государственными образованиями и вольными обществами Северного Кавказа стало одной из первоочередных задач российского правительства. С другой стороны, военные победы России обусловили отказ султана от претензий на покровительство целому ряду территорий в Предкавказье. Они передавались России и становились объектом колонизации: здесь сооружались укрепления.

В условиях форсируемой колонизации вряд ли возможным было их преимущественно мирное и бесконфликтное существование хотя определенные элементы шфудничества, заимствование некоторых хозяйственных приемов и основ организации быта, более удобной и функциональной одежды и т п диктовались необходимостью при­способиться, ужиться вместе в составе империи, которая в итоге и тем, и другим определяла основные условия и порядок жизни. Но именно в процессе колонизации и завязались сложные узлы межэтнических противоречий имеющие тенденцию периодически обостряться и порождать конфликты различного масштаба, о чем свидетельствует даль­нейшая история взаимоотношений разных групп населения Северного Кавказа

Развитие земледелия в Предкавказье. Черноземные и веками не паханные степи в сочетании с теплым климатом объективно создавали в Предкавказье благоприятные условия для земледелия. Именно оно стало основным видом деятельности крестьян-переселенцев Россий­ское правительство также считало хлебопашество главным направ­лением хозяйственного развития интенсивно заселявшейся Кавказс­кой области (современного Ставрополья)

Условия земледельческого труда тем не менее оказались мало привычными для выходцев из России Более теплый климат обусло­вил изменение сроков земледельческого цикла работ, при котором посев производился в начале марта, а жатва озимых культур - в июне Привычное орудие труда - соха - оказалось непригодным для подъе­ма целины, тогда как тяжелый украинский плуг, запрягавшийся не­сколькими парами волов вполне подходил для этой цели Именно волы стали основной тягловой силой в земледелии на юго-востоке Однако редкая семья имела достаточное их количество для вспахивания новых земель Поэтому и у крестьян, и у казаков получила развитие супряга * - объединение нескольких хозяйств для совмест­ной вспашки Далеко не все сорта зерновых, привычные для кресть­ян центра России и украинских губерний, оказались пригодными для местных условий, поэтому заимствовались сорта, выращиваемые ме­стными народами, которые затем культивировались Так был полу чей сорт пшеницы под названием «Кубанская» широко распростра пившийся с начала XIX в

Прогресс земледельческого хозяйства имел ярко выраженный эк­стенсивный характер как в западной части Кавказской области, так и в Черномории, где хлебопашество еще не было ведущей отраслью

IЗвершение Кавказской войны 1818-1864г.г.

Модернизационные реформы второй половины Х1Х века на Дону и Северном Кавказе

Административные преобразования 60-70-х гг. XIX в. на Дону и в Ставрополье. Кроме крестьянской реформы в России в 60-70 гг. XIX в. были проведены и другие преобразования, приспосабливавшие страну к новым условиям развития. Вводились новые принципы организации местного самоуправления, образования, суда, армии и т. д. Реформы имели буржуазный характер и способствовали переходу России к индустриальному обществу.

В 1868 г. в результате проведения реформ на Дону. как и в дру­гих казачьих войсках, было разрешено постоянное проживание ли­цам невойсковых сословий. Иногородние могли приобретать в Донской области земли и другую недвижимость. Этим была ликвидирована замкнутость казачьих областей, их положение унифицировалось с российскими губерниями. Прежде всего сближение проявилось в системе управления. В 1870 г. станичное управление у донских казаков по принципам своего формирования и по компетенции было приближено к сельскому крестьянскому (по реформе 1861 г.). На Дон бьпо также распространено действие ряда «Великих реформ» 1860-1870-х гг.

1 января 1864 г. утверждено «Положение о земских учреждениях», которое вводилось в 34 губерниях страны. Оно не распространялось на национальные окраины России (за исключением Бессарабии). Поэтому земства не создавались на Северном Кавказе, а также в Ставропольской губернии, где позиции дворянства были не так сильны, как в центре России Земскую реформу в этом регионе провели в урезанном виде только в начале XX в.

В области Войска Донского введение земства затянулось надолго. Учитывая ряд особенностей края, заключавшихся в подчинении его военному министерству, отделении хозяйственного и финансового управления от общегосударственной системы и др., донская комиссия разработала «Правила о применении к Области войска Донского Положения о земских учреждениях», утвержденные императором 1 июня 1875 г. Земства на Дону стали создаваться только в 1876 г. Гласные в окружные и областное земские собрания, в отличие от остальной России, избирались по четырем куриям на основе имущественного ценза. Голосовали мужчины старше 25-летнего возраста. В 1-ю курию входили землевладельцы, шахтовладельцы, коннозаводчики, 2-ю составляло торговое сословие, 3-ю - станичные общества и 4-ю - крестьянские общества. Большинство гласных прошло от землевладельцев и казачьих верхов. Земства должны были заниматься только хозяйственными вопросами и местным благоустройством, для чего они вводили местные сборы. Земские повинности казаками не исполнялись, а оплачивались из станичных капиталов. Земские органы Дона подчинялись атаману Войска Донского как главе местной администрации. Войсковые власти ограничивали деятельность земских собраний и постоянно действовавших органов исполнительной власти - земских управ. Донское земство было поставлено под контроль военного министерства, а не МВД, как в других губерниях империи.

Значение земств заключалось в том, что они являлись выборными всесословными органами местного самоуправления и многое сделали в области развития народного образования и здравоохранения. В 70-х гг. число учащихся в школах области выросло в 6 раз. Земство сыграло определенную роль и в развитии либерального движения на Дону, как и в России. Однако административные ограничения затрудняли работу земских органов Земствам запрещалось поддерживать связь друг с другом. В марте 1882 г. постановлением Государственного совета земские учреждения на Дону были закрыты.

«Городовое положение», утвержденное 16 июня 1870 г.. вводило городское самоуправление в лице всесословных городских дум. Городская реформа распространялась на Дон и города Северного Кавказа, отвечавшие требованиям, предъявляемым к городам губерний России.

В Ростове и Нахичевани-на-Дону, как торгово-промышленных центрах, «Городовое положение» было введено в 1871-1872 гг. По избирательной системе, основанной на имущественном цензе, на 4 года выбирались городские думы и городские управы (постоянно действующий исполнительный орган) во главе с городским головой. Избиратели делились на три разряда в зависимости от размеров уплачиваемых сборов. Мелкие, средние и крупные налогоплательщики избирали своих гласных в думу. Рабочие, мелкие служащие в выборах не участвовали, так как не платили налогов. Думы занимались хозяйственной деятельностью в городах, их благоустройством. Они не имели права выходить за очерченный круг вопросов. Руководящая роль в этих органах принадлежала крупным купцам и промышленникам. В Ставрополье городская реформа проводилась в начале 70-х гг. на общих основаниях.

В казачьих областях эта реформа не проводилась, потому что отсутствовали городские поселения в том виде, в каком они существовали в губерниях. В Новочеркасске не числилось горожан, хотя и проживали лица невойскового сословия. Был поставлен вопрос об образовании городов Новочеркасска, Урюпина, Каменска и др., но он так и не был решен. Казаки считали, что применение «Городового положения» к Новочеркасску превратит их в городских обывателей, обязанных платить налоги. Реформа затянулась. Первая городская дума в Новочеркасске была избрана только в 1913 г. (уже на основании «Положения» 1892 г.).

Судебная реформа на Дону и в Ставрополье. Наиболее демократичное и последовательное из всех преобразований этого времени - введение новых судебных уставов 20 ноября 1864 г. Создавалась новая судебная система, полностью соответствующая установившейся мировой практике. В России возник гласный, бессословный, независимый от администрации суд, принципы которого распространялись и на области казачьих войск, Ставрополье и Северный Кавказ (кроме национальных отделов). Суд основывался на принципах состязательности сторон, вводились институты следователей, нотариусов; государственному обвинителю (прокурору) противопоставлялся независимый адвокат. Судьи объявлялись несменяемыми. Вердикт о виновности подсудимого выносили присяжные заседатели*. Председатели и члены окружных судов и судебных палат утверждались императором, а мировые судьи - Сенатом.

На Дону судебная реформа была проведена с опозданием почти на 6 лет. Комитет по разработке вопроса по применению судебных уставов к условиям области к лету 1871 г. счел возможным полностью провести судебную реформу на Дону. Старые судные начальства ликвидировались. Стали действовать мировые судьи. В 1873 г. по распоряжению министра юстиции в области Войска Донского было создано два окружных суда - Новочеркасский и Усть-Медведицкий, подчиненные Харьковской судебной палате как апелляционной инстанции. С началом действия окружных судов упразднялась Войсковая палата уголовных и гражданских дел.

Принцип выборности распространялся на присяжных заседателей, которые избирались из различных сословий, что свидетельствовало о развитии демократии в суде. Выбирались и мировые судьи. В 1873 г. на Дону при открытых дверях начали работу суды присяжных. Политические дела эти суды не рассматривали. Но и при некоторых ограничениях создание новой системы судопроизводства имело большое значение для России и южных регионов.

В Ставропольской губернии судебная реформа тоже проводилась постепенно, с некоторыми ограничениями. Новые судебные уставы вступили в действие с апреля 1868 г. Здесь было создано 8 судебных мировых участков и два уездных съезда мировых судей (в Ставрополе и Пятигорске). Но в районах кочевий калмыков, ногайцев и туркмен сохранялись старые улусные суды; в других частях Северного Кавказа судебная реформа имела свою специфику.

Административные реформы на Северном Кавказе. «Военно-народное» управление. Административное переустройство Северного Кавказа началось еще до окончания Кавказской войны, в 1860 г. До этого времени горское население находилось в подчинении военных властей Кавказской линии, гражданская администрация действовала только на Ставрополье. Например, в Кубанской области существовали специальные приставства; приставами были обычно русские офицеры, реже - горцы другой национальности и крайне редко - местные феодалы.

В 1860 г. были образованы Ставропольская губерния, Терская и Кубанская области. Терская область включала 8 округов: Осетинский, Кабардинский, Ингушский, Кумыкский, Чеченский, Аргунский, Ичкерийский, Нагорный (последние четыре округа были населены преимущественно чеченцами). Кубанская область с 1866 г. включала 5 округов: Эльборусский (карачаевские и черкесские аулы по р. Куме и ее притокам), Зеленчукский (черкесы, абазинцы и ногайцы), Урупс-кий (черкесы, ногайцы, армяне), Лабинский (западные черкесы, проживавшие по рекам Лабе и Белой) и Псекупский (западные черкесы по среднему течению Кубани и нижнему течению р. Псекупса).

В национальных округах создавалось военно-народное управление*. Для него характерна раздельная система администрации для гражданского, казачьего и горского управления. Вся административная, военная, а также частично полицейская и судебная власть над горским населением сосредогочивалась в руках военного начальства областей. Во главе округа стоял окружной начальник, назначаемый из армейских офицеров. Для делопроизводства по округам создавались окружные управления, состоявшие из окружного начальника, его помощника, медика, двух переводчиков, делопроизводителя, двух депутатов от местного населения (обычно представителей местных феодалов или старшин) и двух кадиев. Для надзора за окружными начальниками и управлениями создавалась новая должность - помощника начальника области по управлению горцами.

В 1865 г. было принято временное «Положение об управлении горцами Кубанской области». Оно действовало недолго, поскольку в 1870 г. было введено в действие «Положение о сельских (аульных) обществах, их общественном управлении и повинностях государственных и общественных в горском населении Терской и Кубанской областей», принятое в 1868 г. Оно превращало сельскую общину в административную единицу, определяло права и обязанности сельского (аульного) схода и полномочия аульной администрации.

Низовым звеном в селах и аулах являлся сельский (аульный) сход. В селах, имевших 30 дворов и меньше, в сходе участвовали все домохозяева общества; в селах, имевших не более 300 дворов, на сход посылали по 30 выборных. Если же количество дворов превышало 300 -выборных было по 1 чел. на каждые десять дворов.

В ведение общинного схода входило распределение находящихся в общем пользовании земель и угодий, распоряжение лесной и выгонной арендой, решение вопросов об общественных нуждах сельского общества (о благоустройстве, обучении детей грамоте, строительстве дорог), назначение сборов на общественные расходы и распоряжение общественными суммами, решение вопросов о семейных разделах, а также контроль за сельскими должностными лицами и назначение им жалованья. Сельские сходы часто созывались не самими домохозяевами, а по распоряжению администрации.

Роль исполнительного органа выполнял староста. В сельских (аульных) обществах, состоящих из нескольких сел (аулов), староста имел 2-3 помощников. В «Положении» оговаривалось, что должность старосты была выборной только для немногих обществ. Обычной практикой являлось назначение старост администрацией. В сельское правление входили, кроме старосты, его помощники, пи

сарь. казначей, переводчики и глашатай (оповещал население о решениях и распоряжениях администрации, разного рода праздниках и торжествах) Сельские старосты и правление не имели конкрегно-го срока своих полномочий, они назначались и смещались по решению администрации.

Староста собирал и распускал сельский сход, объявлял по предписанию начальства законы и распоряжения правительства, ведал охраной правопорядка (в том числе задержанием бродяг ц беглых, военных дезертиров), выдавал временные пропуска и билеты на отлучку уходящим из села крестьянам, надзирал за торговыми заведениями и арендой общинных земель, содержанием дорог, отвечал за правильность системы мер и весов, ведал сельскими учреждениями (больницами, школами, амбарами) и оказанием помощи в чрезвычайных ситуациях - при пожарах, наводнениях, эпидемиях и эпизоотиях и т. д. Содержание сельской администрации целиком ложилось на плечи крестьян. Так, в Осетии плата старостам доходила до 500-600 руб. в год, а писарям - около 70 руб. При этом сельские старосты целиком зависели от администрации и часто вступали в конфликт с сельскими сходами. Для сельских должностных лиц обычным явлением стали взяточничество и произвольное расходование общественных сумм. Крестьяне, возмущенные действиями сельских должностных лиц, иногда прибегали к крайней (по горским традициям) мере -объявлению им бойкота.

Одной из главных обязанностей аульной администрации были сбор налогов и контроль за отбыванием сельским населением натуральных повинностей. Их исполняли и те иногородние и некоренные жители, которые не пользовались земельными наделами и не имели права участвовать в работе сельского самоуправления.

Главной повинностью являлось государственное поземельное обложение («подымный сбор»). Кроме того. каждый дым платил следующие ежегодные сборы: 1) 5-рублевый сбор на содержание полицейской милиции; 2) подводная повинность - 40 коп : 3) сбор на органы управления - по 3 руб.; 4) временный рублевый сбор на постройку зданий для аульных управлений. На населении также лежали натуральные повинности: содержание в исправности дорог, плотин и мостов; содержание лошадей для разъездов земской полиции; арестантско-этапная повинность; воинско-квартирная повинность и др.

Дагестан был приписан к Закавказью (за исключением кумыкского населения, входившего в Терскую область). В 1860 г . согласно специальному «Положению об управлении Дагестанской областью и Закатальским округом», в составе Кавказского наместничества образовали Дагестанскую область из 4 военных отделов (Северный Даге-

стан. Верхний Дагестан, Средний Дагестан и Южный Дагестан) и двух гражданских управлений (Дербентское градоначальство и Управление портовым городом Петровском). Во главе области стоял начальник области (в чине генерала), в руках которого сосредоточивалась вся полнота гражданской, военной (на правах командира армейского корпуса) и судебной власти. Управление областью делилось на военное (отделы в округах), гражданское (Дербентское и Петровское градоначальства) и ханское. В составе Северного Дагестана были Даргинский округ, Мехтулинское ханство, Тарковское шамхальство и Присулакское наибство. В Южный Дагестан входили Самурский и Катайго-Табасаранский округа, а также Кюринское ханство. Средний Дагестан включал Гунибское, Казикумухское и Аварское ханства,. а Южный - остальные аварские селения.

В период с 1864 по 1867 г. была ликвидирована политическая власть ханов, после чего в области ввели управление, аналогичное остальному Северному Кавказу, «военно-народное управление». Дагестан был разделен на девять округов: Аварский, Андийский, Гу-нибский, Даргинский, Казикумухский, Катайго-Табарсанский, Кюринский, Самурский и Темир-Хан-Шуринский. Центром Дагестана являлся г. Дербент, а с 1866 г. - Темир-Хан-Шура. Во главе области и округов стояли назначенные военной администрацией начальники из числа офицеров, в руках которых были сосредоточены и гражданские, и военные дела. Округа делились на наибства (позже - участки), во главе которых стояли назначаемые русскими властями наибы из местных жителей. По «Положению о сельских обществах, их общественном управлении и повинностях государственных и общественных в Дагестанской области» (1868) вводилось сельское самоуправление. Сельская администрация избиралась населением, но утверждалась начальниками округов и была полностью им подчинена. Сельское общество в Дагестане состояло из схода, старшины, кадия и суда. Должность кадия создавалась для разбора тяжб и судебных дел, ведения школ при мечетях и др. Кадий как обязательно владеющий грамотой человек обычно фиксировал решения сельских обществ в письменном виде.

Уже к 1867 г. в пределах Кубанской и Терской областей насчитывалось около 365 тыс. горцев, в то время как русское население Северного Кавказа (без Дагестана) составляло 923,6 тыс. чел., т. е. уже более чем в два раза превысило число коренных жителей края. Даже в абсолютных значениях число горцев в Предкавказье и на Северном Кавказе постепенно сокращалось, во многом в результате затяжной и кровопролитной войны. В частности, в Терской области в 1867 г. проживало 119,5 тыс. чеченцев, тогда как тридцатью годами ранее на Тереке их насчитывалось (по разным источникам) от 138 до 180 тыс.

В пореформенный период продолжалась активная .русская колонизация Северного Кавказа, следствием которой стало изменение этнического состава края. С конца 1867 г. по начало 1897-го численность жителей Предкавказья (Ставрополья, Кубани и Терека) увеличилась с 1 388,7 до 3 783,6 тыс. чел., или на 172,4%, в то время как население Центральной России выросло всего на 47%. Самые высокие темпы прироста были в Кубанской области - 229,4%. При этом на Кубани (как и в Ставрополье и на Тереке) основной прирост населения приходился на переселенцев: из 1 376,4 тыс. новых жителей 946,4 тыс, чел. пришли извне. В результате уже в 70-е гг. русские и украинцы составляли около 70%i жителей края. Это позволило русскому правительству продолжить политику унификации системы управления Северным Кавказом с остальной Россией. В 1871 г. военно-народное управление в Кубанской области было ликвидировано и заменено гражданской администрацией. Горское население вошло в состав общего населения уездов.

Судебные преобразования на Северном Кавказе. Вслед за введением сельского самоуправления в Терской и Кубанской областях в 1866 г. были образованы горские окружные суды как составная часть военно-народного управления. При начальниках округов существовали окружные словесные суды* по уголовным и гражданским делам в составе 6 членов: председатель (окружной начальник), 3 депутата-представителя от сословий (избирались местным населением на 3 года или назначались начальником округа) и 2 кадия. Судопроизводство в них велось на русском языке, поэтому все показания переводились специальным переводчиком. Большинство гражданских дел решалось на основе адата (обычного права), а семейных - шариата. В судах не было институтов защитников и обвинителей.

Даже после введения на Кубани в 1869 г. судебных уставов 1864 г. реформа не затронула горцев. В 1869 г. были приняты «Временные правила горских словесных судов», по которым создавались аналогичные прежним окружным судам горские словесные суды, имевшие тот же состав и полномочия. Характерно, что над горским словесным судом не существовало апелляционной судебной инстанции (по образцу судебной палаты над окружным судом в России). Жалобы на их решения можно было подавать только окружному начальству.

По «Положению о сельских обществах» 1868 г. в Терской и Кубанской областях создавалось низовое звено судебных учреждений -аульные (сельские) суды*. Такой суд состоял из нечетного числа членов (не менее трех), выбираемых на общественном сходе. Он решал мелкие споры-и тяжбы на сумму до 30 руб. Аульные и сельские суды подчинялись начальнику области. В горных районах -

Аргунском. Веденском, Грозненском и Хасавьюртовском округах - вместо аульных судов вводились участковые суды с теми же полномочиями.

В Дагестане новая система судоустройства стала вводиться с 1860 г. Был образован Дагестанский областной суд (председатель -помощник начальника области, члены назначались областным начальством), проводивший судебные разбирательства на основе общероссийских уложений. Горское население подлежало юрисдикции областного суда только в случае, если преступление совершалось на территории, где существовала гражданская администрация.

В 1875 г. судебные полномочия передали мировым судебным учреждениям по уставам 1864 г., подчиненным Бакинскому окружному суду и Тифлисской судебной палате. Для решения судебных дел горцев были созданы Дагестанский народный суд и окружные суды, где разбирательство велось на основе адата и шариата. Дагестанский народный суд состоял из председателя (помощник начальника области) и «именитых и сведущих туземцев» по назначению областного начальства. Состав окружных судов был аналогичен словесным судам Терской и Кубанской областей: председатель (окружной начальник), по 1 делегату от каждого наибства и кадии. Разбирательство могло производиться на местных языках, но решения фиксировались на русском. Дагестанский народный суд выступал в качестве апелляционной инстанции над окружными судами.

Дагестан стал единственной областью на Северном Кавказе, где кодифицировали горские адаты. Были изданы «Адаты Дагестанской области и Закатальского округа», которыми и руководствовался Дагестанский народный суд.

По «Положению о сельских обществах» 1868 г. в Дагестане также образовали сельские суды, состоявшие из кадия и членов (не менее трех), избираемых обществом на 3 года. Им были подсудны дела по гражданским искам (не свыше 100 руб.) и мелким правонарушениям. Судебные уставы 1864 г. у народов Северного Кавказа так и не были введены.

Военные преобразования.

Одной из составных частей реформ 60-70 гг. XIX в. явились военные преобразования, изменившие облик армии. Уже в начале царствования Александр II сократил солдатскую службу с 25 до 16 лет, отменил телесные наказания в войсках. Армия испытывала острую необходимость в реформировании. Разработка военной реформы была поручена военному министру Д. А. Милютину. Реорганизация армии проводилась поэтапно. Уже в начале 60-х гг. был сокращен личный состав армии, проводилось ее перевооружение, с целью улучшения управления войсками созданы военные округа, появились новые военно-учебные заведения для

подготовки армейских кадров. Уставом 1874 г. в России вводилась. всеобщая воинская повинность и сокращался срок службы в армии и на флоте.

Военная реформа распространялась и на Донское казачье войско. В 1864 г. Донское войско имело 45 казачьих полков, которые несли внутреннюю службу, проходили полевую подготовку и служили за пределами области. В военное время казаки служили наравне с регулярными войсками. В мирное время они использовались на охране границ и привлекались к исполнению военно-полицейских обязанностей.

В январе 1867 г. был создан специальный комитет для разработки проекта о военном управлении Войска Донского, которое приравнивалось к военному округу России. Вносились изменения в управление прежними четырьмя военными округами внутри Войска, которые преобразовывались в отделы, войсковое дежурство - в войсковой штаб, окружные дежурства - в управления отделов. Реорганизация коснулась и должностных лиц: появились атаманы отделов, назначаемые наказным атаманом.

Офицерские кадры готовились в новочеркасских военных учебных заведениях: кадетском корпусе, подготовительном пансионате, юнкерском училище и военно-фельдшерской школе. Казачество сохранило кадетский корпус, хотя повсеместно они заменялись военными гимназиями. К 70-м гг. в результате перевооружения в Войске Донском значительно увеличилось количество нарезного оружия.

Казаки несли всеобщую воинскую повинность и до реформы. Это положение для них сохранялось и по Уставу от 1 января 1874 г., который ввел для неказачьего населения всесословную воинскую повипноспа. Были внесены и большие изменения в военную службу самих казаков. 14 октября 1874 г. было утверждено «Положение о военной службе казаков Донского войска», по которому определялись численность строевых частей и служилый состав войска, делившийся на три разряда: приготовительный, строевой и запасный.

Специальная комиссия, состоявшая из войскового начальства, разработала на основе военной реформы «Устав о воинской повинности Донского войска», утвержденный 17 апреля 1875г. Для казаков устанавливался общий 20-летний срок службы, из которых 3 года - в приготовительном разряде, 12 - в строевом и 5 лет - в запасном разряде. В строевом разряде казаки отбывали 4-летнюю действительную службу. В остальное время они периодически проходили военные сборы. В 1874 г. вместо четырех в Донском войске было создано пять военных округов, объединявших 107 казачьих станиц.

Аналогичные военные преобразования проводились в Кубанском и Терском войсках. Русское правительство не считало необхо-

димым в обязательном порядке привлекать горцев к военной службе, поэтому было принято решение ввести с 1 января 1887 г. вре- . менный налог с мусульман взамен отбывания воинской повинности. В Карачае, например, этот налог составлял ежегодную сумму в 1 руб.33 коп.

Административная реорганизация области Войска Донского в 1880-1890-е гг.

До 1884 г. помимо военных отделов в области существовало 7 гражданских округов: Черкасский, 1-й Донской, 2-й Донской, Донецкий, Усть-Медведицкий, Хоперский и Миусский. В 1884 г. был создан новый (8-й) округ - Сальский, включивший в себя и юрты 7 калмыцких станиц. В этот же период встала проблема присоединения к Войску нижнедонских городов, включая Ростов-на-Дону, Нахичевань-на-Дону и Таганрог. Причины были главным образом экономические. За счет богатых нижнедонских городов войсковое начальство рассчитывало пополнить скудную войсковую казну.

В 1887 г. император Александр расширил территорию области Войска Донского за счет включения в нее городов Нижнего Дона, ранее входивших в состав Екатеринославской губернии. Присоединение нижнедонских городов вызвало новую административную реорганизацию в Войске. Миусский округ был ликвидирован, его земли и часть земель Черкасского отошли к двум новым округам. С этого времени область Войска Донского включала 7 казачьих округов: Черкасский, 1 -и Донской, 2-й Донской, Донецкий, Сальский, Усть-Медведицкий, Хоперский, и 2 гражданских: Ростовский и Таганрогский. Ростов-на-Дону, формально являясь окружным городом области, все более превращался в ее реальный экономический и культурный центр.

В начале 90-х гг. XIX в. правительство также провело вторую реорганизацию станичного казачьего управления, опираясь на удачный опыт области Войска Донского (по «Положению» 1870 г.). 1 июня 1891 г. было принято «Положение об общественном управлении станиц казачьих войск», которое уже распространялось на все казачьи войска. Оно имело прямую преемственность с «Положением» 1870г.

Согласно этому «Положению», основу казачьего самоуправления составляло станичное общество, к которому относились все лица казачьего сословия. Выделялись две разновидности общественного управления станиц казачьих войск: 1) станичное управление и 2) хуторское управление. Станичное управление составляли станичный сбор, станичный атаман, правление и суд. В станицах, имевших хутора, кроме того, создавались хуторские сходы и избирались хуторские атаманы. В станичном сборе небольших станиц (до 30 дворов) участвовали все казаки-домохозяева старше 25 лет, а свыше 30 дворов - по 1 выборному от каждых 10 дворов. Правом участвовать в сборе обладали и представители неказачьего населения, проживающие на станичньгх землях, но только по вопросам, прямо их касающимся.

Неявка на сбор без уважительной причины влекла за собой штраф в пользу общества (от 20 коп. до 1 руб.). Работой сбора руководил станичный атаман, избираемый самим сбором. Выборными были и все другие станичные должности и органы. В станицах, имеющих хуторское управление, станичный сбор мог решать общественные вопросы только после их предварительного обсуждения на хуторских сборах. Кворум сбора определялся в 2/3 членов, но решения принимались простым большинством голосов.

Станичные сборы решали все вопросы, касающиеся распределения земли между домохозяйствами, семейных разделов, раскладки общественных повинностей, управления станичным хозяйством и поддержания правопорядка. Цель станичного самоуправления была определена следующим образом: «В суждениях и решениях дел общественных сбор имеет главным основанием, чтобы общественная собственность со стороны всякого притязания оставалась совершенно неприкосновенною, чтобы польза общая была всегда предпочитаема частной, чтобы все обыватели довольствовались выгодами уравнительно и никто не присвоил не принадлежащего ему, чтобы не был упущен из виду ни один источник, могущий приносить станице доход, а по расходам соблюдаема была строгая хозяйственная отчетность, чтобы меры взыскания служили к неослабному сохранению и утверждению древних обычаев доброй нравственности по общежитию и в семействах, благочестия, чинопочитания и уважения к старшим, чтобы престарелые, дряхлые и больные, не имеющие крова, обретали пристанище, а сироты обеспечивались в своем достоянии, чтобы искоренилось пристанодержательство подозрительных людей и бродяжничество нищих и чтобы служилые казаки не упускали никогда из виду необходимости иметь в постоянной готовности форменное обмундирование, лошадей и прочие предметы, необходимые для исправного выхода на службу».

Станичный и хуторской атаманы обладали административной и полицейской властью, собирали сборы и руководили ими, контролировали исполнение их решений и распоряжались общественным имуществом и хозяйством. При атамане существовало станичное правление, в которое входили его помощники, казначей и 2-4 выборных. В станицах также создавались суд станичных судей (4-12 судей) и суд почетных судей (на две или более станицы, в составе 3-6 судей), являвшийся апелляционной инстанцией. Станичный суд имел право выносить приговоры по маловажным проступкам, предусматривавшим штраф не свыше 6 руб., арест не свыше 8 дней или общественные работы на тот же срок. Тем самым, компетенция и состав станичного управления были аналогичны крестьянскому образна 1861 г., с учетом особенностей казачьих регионов России. Для занятия общественных должностей предусматривался следующий возрастной ценз: почетные судьи - не менее 45 лет, атаман и станичные судьи - не менее 33 лет.

Хуторские атаманы подчинялись станичным атаманам. Положение закрепляло ответственность должностных лиц. Они могли быть преданы суду по решению войскового наказного атамана. Надзор за станичным общественным управлением осуществляли атаманы отделов, обладавшие правом удалять от должности (кроме станичного атамана и почетных судей), объявлять замечания, выговоры, денежные взыскания до 5 руб. или арест до 7 дней. Высшей инстанцией являлось войсковое начальство.

Ликвидация Кавказского наместничества и создание на Северном Кавказе военно-казачьего управления. С начала 80-х гг. XIX в. правительство окончательно взяло курс на унификацию и русификацию системы управления в национальных окраинах. Благодаря тому, что русское казачье и крестьянское население уже составляло большинство жителей Северного Кавказа, правительство восстановило ряд принципов военно-народного управления, передав основные административные функции казачьему начальству.

Исходя из стремления еще больше приблизить Кавказский край к России, Александр III 22 ноября 1881 г. упразднил Кавказское наместничество. В 1886-1888 гг. произошла административная реорганизация северокавказских областей. Терская область в 1886 г. была разделена на отделы, где проживало казачье население (за исключением Сунженского отдела, в который входили также ингуши и часть кабардинцев) и округа, в которых проживало горское население. Всего в область входили: 1) Сунженский отдел (включая Ингушетию); 2) Пятигорский отдел; 3) Кизлярский отдел; 4) Владикавказский округ (Осетия); 5) Грозненский округ (Чечня); 6) Нальчикский округ (Кабарда); 7) Хасавьюртовский округ (кумыки и чеченцы).

С 1888 г. Кубанская область делилась на 7 отделов: Ейский, Тем-рюкский, Екатеринодарский, Майкопский, Кавказский, Лабинский и Балтапашинский. Горское население входило в состав специальных участков в отделах

Возглавляли администрацию начальники областей (наказные атаманы Терского и Кубанского казачьих войск), которые в военном отношении пользовались правами командиров дивизий, а в гражданском - полномочиями губернаторов. Во главе отделов находились атаманы, а во главе округов и участков - начальники из русских офицеров, в руках Которых сосредоточивалась вся военная и административная власть. Участковые начальники контролировали сельских должностных лиц, финансовую деятельность сельского самоуправления, имели ряд судебных и полицейских полномочии. Без их ведома нельзя было проводить выборы сельских должностных лиц.

Таким образом, преобразования 1880-1890-х гг., включая введение на Дону и в других казачьих областях региона станичного управления, завершили преобразования, приблизившие систему администрации у казаков к общероссийской. На Северном Кавказе было создано военно-казачье управление, которое на низовом уровне (участковые начальники) по своим принципам соответствовало введение-, му в 1889 г. в Центральной России институту земских начальников. Все это ознаменовало свершившуюся интеграцию региона в состав Российской империи.

Историографические МАТЕРИАЛЫ Научных статей известных исследователей данной проблемы

В.Н. Мальцев, к.и.н. доцент АДГУ

АДМИНИСТРАТИВНЫЕ РЕФОРМЫ В КАЗАЧЬИХ ОБЛАСТЯХ СЕВЕРНОГО КАВКАЗА ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XIX в. и их последствия.

Общественно-политическая и административная история Северного Кавказа второй половины XIX века является одной из недостаточно изученных, дискуссионных проблем отечественной историографии.

Ранее историками был сделан акцент на рассмотрение экономических и административно-судебных преобразований в горских районах, что объяснялось объективной необходимостью углубленного изучения вовлечения Кавказа в структуру российской государственности (1).

Между тем практически неисследованным остается вопрос о роли и месте казачества в ходе административных реформ 60 — 90-х гг. XIX в. на Северном Кавказе. В значительной степени такое невнимание объясняется тем, что традиционным в историографии остается взгляд на казаков как на «надежный щит колониального гнета на Северном Кавказе» (2) без анализа этого действительно противоречивого и неоднозначного по своему содержанию и результатам процесса.

В настоящей статье предпринята попытка рассмотреть некоторые стороны административных реформ на Северном Кавказе с учетом правительственной политики и роли казачества в их осуществлении. При этом содержание работы ограничено проблемами реформы управления и не включает вопросы преобразования судебной системы.

Близившаяся к концу война, прекращение к началу 60-х годов XIX в. военных действий почти на всем протяжении Кавказской линии поставили перед правительством задачи перехода к глубокому и кардинальному реформированию основ экономического, общественного и политического устройства Северного Кавказа. Необходимость изменений вызывалась потребностями быстрейшего вовлечения края в сферу интересов России, преодоления оторванности территорий и населения этого обширного региона от центра. Как отмечал B.C. Гальцев, «в проведении экономических и политических преобразований в крае правительство и господствующие классы империи преследовали цель:

покончить с тем состоянием, при котором Кавказ был изолирован от России, обременял и ослаблял ее» (3).

Среди реформ, осуществленных на Северном Кавказе во второй половине XIX в., особое место занимают административные, которые следует рассматривать как систему преобразования принципов территориальной организации и управления в целях преодоления обособленности региона и сближения его в административно-правовом отношении с российскими губерниями.

В развитии данного процесса во второй половине XIX в. отчетливо выделяются три этапа, отличающиеся друг от друга подходами, которые были положены в основу изменений. На первом (в 60-е гг.) происходил постепенный отход от чисто военных форм управления к элементам гражданского устройства. Второй этап, охватывавший время с 1870 по 1888 гг., характеризуется внедрением и укреплением гражданских начал административной политики в северокавказском регионе. В течение третьего периода, длившегося с 1888 г. по 1905 г., совершается новый поворот в сторону усиления административных начал в управлении.

Вместе с тем административные реформы 60 — 90-х годов на Северном Кавказе представляли собой систему. Важнейшая роль в их концепции и реализации отводилась казачеству. В рассматриваемый период административное реформирование на Кубани и Тереке не могло осуществляться без учета интересов казачьих войск, и хотя эти интересы не всегда совпадали с правительственными, верховная власть не могла пойти на их прямое игнорирование, даже в ущерб интересам слоев населения. С другой стороны, в условиях 60 — 90-х годов XIX века, когда внутренняя политика претерпевала не только колебания, но и принципиальные изменения, не оставалась неизменной и роль казачества в процессе формирования аппарата управления. В этом, на наш взгляд, кроются особенности и противоречия административной политики царизма на Северном Кавказе пореформенного периода.

Административные реформы предполагали изменения статуса территорий и населения, проживавшего по Кавказской линии и на землях Черноморского войска; введение новых принципов управления на основе разработки законодательной базы; создание органов управления.

Концепция административных реформ, какой она сложилась в начале 60-х гг. и оставалась в последующие годы, в качестве главной социальной силы их проведения выдвигала казачество как наиболее организованную и государственно ориентированную группу населения края, на которую могло опереться правительство. Однако этот акцент вызвал и односторонность и противоречия в проведении политики реформирования. Этот крен в значительной степени был связан с изменением характера колонизационного процесса на Северном Кавказе в пореформенный период.

С конца 60-х г. начинается крестьянский этап колонизации, сменивший период военно-казачьего освоения края. В новых условиях общественно-политического и экономического развития региона ставка на военные методы управления не могла быть эффективной и представляла явный пережиток прежней эпохи.

Высокие темпы переселенческого движения на Северный Кавказ заставляли как правительство, так и казачество определяться в своем отношении к миграции крестьянства на Кубань и Терек.

Власти не могли не обращать внимание на становившийся все более заметным процесс сокращения доли казачества в общей структуре населения Северного Кавказа. К концу XIX в. казаки составляли в Кубанской области 40 %, в Терской — 17,9 % от всего населения, а в Ставропольской губернии преобладающей группой всегда являлось русское крестьянство. В 1897 г. неместные уроженцы составляли в Кубанской области 33 %, в Ставропольской губернии — 23,3 %, в Терской области — 12,9 % (4).

Таким образом, в условиях, когда военные приоритеты безвозвратно уступили место необходимости «устройства гражданского быта населения», его практическое воплощение возлагалось на казачество, имевшее структуры как военного, так и общественного управления, а также и опыт организации власти на местах.

Согласно официальной точки зрения, выраженной наместником Кавказского края великим князем Михаилом Николаевичем, проведением административно-судебных реформ «достигалась двойная цель:

улучшение важнейших существенных отправлений государственности, жизни в крае, в котором Россия призвана быть проводником просвещенной государственности, и сближение сего края с империей через распространение на оный одногодных учреждений» (5) (разрядка наша. — В.М.).

Создание таких «однородных учреждений» представляло собой процесс не только длительный, но и весьма сложный и неоднозначный по содержанию, отнюдь не сводившийся к стандартному его определению в советской историографии как «перестройки системы колониального управления» (6).

Созданный в 1865 г. при великом князе Михаиле Николаевиче Особый комитет по преобразованию административных и судебных узаконений, в состав которого входили и начальники областей и губерний края, вынужден был констатировать, что все ранее проводившиеся изменения «общего управления Кавказского наместничества, открытия и преобразования гражданских учреждений края сопровождались по большей части отрывочными и отдельными распоряжениями правительства по мере предоставлявшейся в них надобности и имевшихся для того местных денежных средств» (7).

Поэтому важнейшей задачей существовавших на Кубани и Тереке властей стало создание такого аппарата, который обеспечил бы быструю интеграцию этого района Кавказа в экономическую, общественную и политическую систему Российской империи.

Другой вопрос — насколько успешно удалось решить эту задачу.

Начало крупным административным преобразованиям было положено в 1860 г., когда по высочайшему повелению упразднялись Черноморское и Кавказское линейные казачьи войска. На их основе образовались два новых войска: Кубанское, в состав которого вошли бывшее Черноморское и шесть бригад линейных казаков, и Терское — из остальных бригад и полков Кавказского линейного войска (8).

Приказом командующего Кавказской армией от 3 мая 1860 г. была ликвидирована Кавказская линия. На большей части ее территории, названной Северным Кавказом, создавались новые административно-территориальные единицы: Кубанская и Терская области. К Северному Кавказу была также отнесена и Ставропольская губерния, выделенная из северной части бывшей Кавказской области еще в 1846 г. (9).

Объединение Кубанской, Терской областей наряду со Ставропольской губернией в рамках Северного Кавказа являлось признанием статуса вновь образованных административных единиц как полноправных субъектов государственного устройства Российской империи.

Устанавливавшиеся административно-территориальные границы на Кавказе не были произвольными. Г.Г. Евангулов, исследуя положение Закавказья, писал, что там «деление края на уезды не носило произвольного характера, так как составители нового административного деления старались придерживаться исторических делений края» (10). Тот же принцип проводился на .Северном Кавказе.

В 60-е годы XIX в. в административно-территориальном отношении Кубанская область была разделена на пять уездов: Ейский, Темрюк-ский, Екатеринодарский, Майкопский и Баталпашинский, к которым позже добавились Закубанский и Кавказский (11).

«Учреждение управления Кубанской и Терской областей и Черноморского округа» от 1888 г. закрепляло деление Кубанской области на 7 отделов: Ейский, Темрюкский, Екатеринодарский, Майкопский, Кавказский, Лабинский, Баталпашинский.

В соответствии с документом, упразднялся Закубанский уезд, территория которого была распределена между Майкопским, Екатерино-дарским и Темрюкским отделами. Вместо него был образован Лабинский отдел, в состав которого вошел ряд населенных пунктов бывших Майкопского, Екатеринодарского, Баталпашинского и Кавказского уездов (12).

Это административно-территориальное деление просуществовало до установления советской власти. Лишь в начале XX века было внесено изменение в название Темрюкского отдела, который стал называться Таманским, а в 1896г. Черноморский округ, ранее административно подчинявшийся Кубанской области, был выделен в Черноморскую губернию (13).

Терская область, в которой в отличие от Кубанской горское население численно превышало казачье и остальное (русское), была разделена на отделы и округа. Такое деление позволяло учитывать особенности социально-экономических укладов казаков, осетин, чеченцев, ингушей, кумыков и др. местных народов. Вместе с тем создание двойной административной структуры указывало на то, что в пределах округов правительство закрепляло аппарат колониального управления.

В начале 60-х г. Терская область включала восемь округов: Кабардинский, Осетинский, Чеченский, Ингушский, Кумыкский, Аргун-ский. Ичкерийский, Нагорный (14). С 1869 г. — семь: Пятигорский (бывший Кабардинский), Владикавказский (бывший Осетинский), Хасав-Юртовский (бывший Кумыкский), Грозненский, Веденский и Кизлярский (15). Согласно «Учреждения управления Кубанской и Терской областей и Черноморского округа» от 1888 г.. Терская область делилась на три отдела: Кизлярский, Пятигорский и Сунженский и четыре округа: Владикавказский, Нальчикский, Грозненский и Хасав-Юртовский (16).

Появление новых территориальных образований поставило вопрос о характере их управления. Проблема административно-общественного устройства обеих областей с учетом интересов всего их населения выделилась в одну из центральных уже с 60-х г. XIX в., однако так и не была разрешена на протяжении всего рассматриваемого периода.

До 1870 г. внутренняя жизнь в Кубанской и Терской областях регламентировалась прежними положениями о Черноморском казачьем войске от 1 июля 1842 г. и Кавказском линейном войске от 18 февраля 1845 г. По своему характеру и содержанию оба документа не могли обеспечить полноценное становление и развитие новых областей, в состав которых вошли территории, на которых проживали не только казаки, но и горские народы, государственные крестьяне, бывшие солдаты, жители городов и слобод, колонисты. В этой связи потребовалось разрабатывать и вводить систему раздельного управления, в результате чего в 60-е г. на Кубани и Тереке сложилось положение, когда жизнь казачьего населения регламентировалась вышеуказанными документами, горского — изданными после окончания Кавказской войны высочайшими повелениями, а гражданского — общероссийским законом.

Одной из составных частей административной реформы на первом ее этапе являлось введение военно-народного управления горским населением, «представлявшего собой систему военизированных органов администрации и суда» (17) и заменившего прежние приставства. Как писал Н. Рейнке, «сущность этой системы состояла в том, что в покоренных землях управление вверялось военачальникам, с привлечением к участию как в низшей администрации, так и в суде местного отчасти выборного элемента» (18).

Переход к военно-народному управлению начался еще в 1852 г. в Чечне. В 1858 г. раздел об управлении горскими народами был включен в Положение о Кавказской армии, а в 1860 г. — в Инструкцию для окружных начальников Левого крыла Кавказской армии. К 1860 г. управление закубанскими горцами осуществлялось посредством при-ставств, в начале 60-х г. — через приставства и округа (19).

В 1866 г. вышло Положение об управлении горцами Кубанской области, вводившее военно-народное управление, просуществовавшее до 1871 г. В 1865 г. в Кубанской области было создано пять военно-народных округов: Псекупский, Лабинский, Урупский, Зеленчукский, Эльбрусский, упраздненные после перехода к гражданскому управлению (20).

Военно-народное управление представляло собой попытку ускорить интеграцию местного горского населения в российские административно-управленческие институты, и оно рассматривалось именно как система органов власти переходного периода. «Задача областного начальства и народных управлений заключалась преимущественно в том, чтобы путем временного сохранения в силе действия местных обычаев, адата и административного давления на оный подготовить горское население к замене этих обычаев правильным законодательством» (21), — отмечалось в отчете Кавказского наместника за 1862 — 1872гг.

Военно-народное управление включало горцев в общую систему государственного управления, распространяя на них, как и на остальное население, власть военной администрации и сохраняя в то же время, хотя и в незначительной степени, остатки прежнего самоуправления. Военно-народное управление осуществляли окружные и участковые управления во главе с начальниками-офицерами. Управление сельскими обществами возлагалось на старост. Для решения судебных дел создавались горские народные суды.

Существование двойной структуры управления уже 60-е годы XIX века представлялось анахронизмом. Под влиянием буржуазных реформ правительство склонялось к тому, чтобы ввести казачество «в общий строй государственной жизни» (22). Отказ от принципов военно-народного управления был напрямую связан с реформой управления казачьих войск: при переводе последних на гражданское управление горцы одни не могли оставаться в ведении военных властей (23).

Указ сената от 30 декабря 1869 г. распространял на горские народы те статьи Положения 19 февраля 1861 г., «которые окажутся соответствующими обычаям и нравам населения» (24).

Высочайшим указом правительствующему сенату от 30 декабря 1869 г. в Кубанской и Терской областях вводилось гражданское управление и было утверждено Учреждение управления областей Кубанской и Терской.

Общее губернское Учреждение, распространявшееся на российские губернии, а на Северном Кавказе — на Ставропольскую, для Кубани и Терека дополнялось рядом статей, определявших деятельность областных администраций. Руководство военными, гражданскими и горскими делами возлагалось на начальников областей, одновременно являвшихся атаманами казачьих войск. Их права и обязанности определялись сводом военных постановлений, а обязанности начальника Терской области по заведыванию Терской постоянной милицией — особым Положением о милиции (25).

Входившие в состав Кубанской и Терской областей казачьи войска, иногороднее население из города подчинялись Кавказскому наместнику как войсковому наказному атаману Кавказских казачьих войск, а горцы — ему же, но как главнокомандующему войсками Кавказского военного округа (26). Установка на сближение подходов административного руководства к различным группам населения обеих областей была положена и в основу организации местного самоуправления.

В 1883 г. была проведена новая реформа управления Кавказского края, сущностью которой стал переход к гражданскому руководству. По мнению главноначальствующего на Кавказе по гражданскому управлению кн. А.М. Дондукова-Корсакова, «цель означенной реформы заключалась в достижении возможно большего сближения Кавказа с коренным организмом империи, в установлении непосредственной связи между отдельными отраслями управления названного края и соответствующими министерствами, в упрощении механизма местной центральной администрацией» (27).

Согласно новому Учреждению управления Кавказского края от 1883 г., управление в Кубанской и Терской областях, как и в Ставропольской и др. губерниях, строилось «на основании общего губернского Учреждения, с соблюдением особых правил об отношениях сих установлений и властей к главноначальствующему» (28). Начальники обеих областей Северного Кавказа получили по статье 107 «все права и обязанности, присвоенные по общему Учреждению губернатором» (29).

К концу 80-х годов в политике правительства происходит резкий поворот к усилению административных начал в управлении, ограничению прав различных групп населения, свертыванию местного самоуправления. Как писал Л.М. Дамешек, в 80-е годы XIX в. в условиях господства в стране «сплоченной... партии непреклонных сторонников самодержавия об продвижении проектов 70-х годов, содержавших, хотя и в ограниченной форме, идеи буржуазных преобразований, не могло быть и речи» (30).

Эта линия на свертывание основ гражданского управления обосновывалась A.M. Дондуковым-Корсаковым следующим образом: «Как ни желательным, казалось бы, видеть применение к Кавказу действия всех созданных для целого государства административных судебных установлений, естественный ход событий указывает, однако, что искусственное подведение народной жизни, сложившейся тысячелетним своеобразным путем, под чуждые ей формы, ведет лишь к результатам, совершенно противоположным целям правительства» (31).

Такой подход означал отступление от принципов прежней организации управления, задерживал становление буржуазных основ власти. Усилением военного начала, передачей всей полноты власти в руки военно-казачьей администрации правительство стремилось, кроме всего прочего, привязать казачество к курсу внутренней политики самодержавия.

Еще в начале 80-х годов главнокомандующим на Кавказе и командующим войсками Кавказского военного округа был поднят вопрос о необходимости преобразования административного управления Кубанской и Терской областями с передачей их из ведения Министерства внутренних дел в подчинение Военному министерству. В 1883 г. начинается пересмотр только что введенного Учреждения.

21 марта 1888 г. Александр III подписал Указ правительствующему сенату и утвердил новое Учреждение управления Кубанской и Терской областей и Черноморского округа, сущностью которых явилось сосредоточение военной и гражданской власти на местах в руках казачьей администрации. Согласно указу, преобразование управления осуществлялось «на началах объединения административного... устройства с гражданским управлением поселенных в названных областях казачьих войск» (32).

Императорским указом повелевалось «главное местное управление Кубанской и Терской областями вместе с входящими в состав оных казачьими войсками, городом и гражданским населением, за исключением горских племен, вверить войсковому наказному атаману Кавказских казачьих войск, а такое же управление Черноморским округом, равно как и обитающими в пределах Терской и Кубанской областей горскими племенами, — командующему войсками Кавказского военного округа» (33). В результате административное и полицейское управление обеими областями и Черноморским округом, а также Кубанским и Терским казачьими войсками из подчиненности Министерству внутренних дел передавалось в ведение Военного министерства.

Учреждение устанавливало, что «управление Кубанской и Терской областей соединяется с административным заведыванием поселенными в названных областях казачьими войсками (Кубанским и Терским), и возлагало управление областью на начальника, который одновременно являлся наказным атаманом казачьего войска, и на областное управление, а в отделах — на атаманов отделов, осуществлявших военную, гражданскую и полицейскую власть» (34). Начальники областей получали те же права и обязанности, которые, по общему губернскому Учреждению, имели губернаторы. Областные правления также приравнивались к губернским правлениям. Должности уездных начальников упразднялись (35). Для управления горским населением начальники областей получали особые права в отношении милиции, горских обществ и наложения административных взысканий.

В военно-казачьей администрации в лице начальников областей и атаманов отделов подчинялось не только войсковое, но и иногороднее и горское население. Как первые, так и вторые не были представлены в органах управления на уровне области и отделов.

Руководство отделами в военном и полицейском отношении возлагалось на атаманов отделов. В их обязанности входили, кроме того, организация земских повинностей и «наблюдение за общественным управлением в казачьих станицах, селениях, горских аулах и колониях, в пределах отделов находящихся».

При атаманах отделов действовали административно-судебные органы: канцелярия полковой и горский словесный суды.

Вертикальная структура власти основывалась на двойной подчиненности: по военной части атаманы отделов подчинялись наказным атаманам, а по гражданской — наказным атаманам и областным управлениям. Сами же атаманы отделов осуществляли руководство в казачьих селениях через станичных и поселковых атаманов, в местно-стях, определенных как особые участки, — через начальников, а во всех остальных — через общественное управление. Эта система управления осуществлялась на основе разных по характеру установлений. Права и обязанности атаманов отделов по военной части определялись Положением об управлении отделами Кубанской и Терской областей по военной части от 7 сентября 1888 г.

В отношении горцев атаманы отделов получали права, представленные окружным начальникам, а также руководствовались специальными инструкциями командующего войсками Кавказского округа. На основании положений о кавказских милициях, атаманам подчинялись находившиеся в отделах части горской милиции. Для управления ка-ранагайцами атаман Кизлярского отдела Терской области получил полномочия, которые имел главный пристав кочующих народов Ставропольской губернии.

Права и обязанности начальников округов были близки к прерогативам атаманов отделов, ограничиваясь лишь административно-полицейской властью в отношении горского населения. Они подчинялись начальнику области и областному правлению, имея, в свою очередь, в своем распоряжении участковых начальников. При окружном начальнике действовали канцелярия и горский словесный суд, ему же подчинялась местная горская милиция. Управление горским населением окружные начальники осуществляли на основе Положения о сельском (аульном) управлении. Им же предоставлялось право административного наказания (ареста и денежного взыскания) горцев, кроме состоявших на государственной службе, имевших военные и гражданские чины и принадлежавших к привилегированным сословиям (36).

Сложившаяся к началу XX в. система административного управления в Кубанской и Терской областях все заметнее приходит в противоречие с укреплявшимися на Северном Кавказе капиталистическими отношениями. Наиболее уязвимой ее частью являлось устранение невойскового населения от реального участия в управлении, неравноценное по отношению к казачеству положение местного горского и русского населения. Вместе с тем многие элементы административной структуры, положенные в основу управления казачьими областями (принципы административно-территориального деления, органы власти, основы местного самоуправления), не исчерпали себя и могли быть применены после реформирования.

А.И.КОЗЛОВ

д.и.н., профессор ЮФУ, заслуженный деятель науки Р.Ф

Происхождение казачества и периодизация истории отношений с Российским государством

Дальнейшее продолжение изучение казачества требует, прежде всего, подхода к нему с позиций историзма, позволяющего выявить основные, самые существенные этапы его становления, установить логическую связь между ними. Наконец, этот метод обнажит всю несостоятельность такой практики исследования, когда реальные события прошлого рассматриваются в отрыве от исторического контекста проходящих сегодня процессов.

Представляется, что нынешний уровень научных знаний позволяет вычленить в истории казачества, разумеется, весьма приблизительно, пять главных периодов, отличающихся друг от друга по своей сути. Конечно, при более детальной классификации событий внутри периодов каждый из них в свою очередь распадается еще на составные этапы. Целью нашего исследования является разработка периодизации, призванной воссоздать общую картину становления казачества. В последующем, при накоплении новых знаний она, вероятно, претерпит изменения, но эта перспектива вовсе не умаляет значимости проводимой в настоящее время работы.

В вопросе происхождения казаков до сих пор не существует единства взглядов. Дискуссии велись еще с XVIII в. Но особой остроты споры достигали в моменты общероссийских политических изломов, как это наблюдалось, скажем, в 1917 г., когда дискуссию развязали не столько специалисты, сколько политики и политиканствующие элементы. Подобная картина наблюдается и в настоящее время. В таких случаях расстановка акцентов диктуется соображениями политической конъюнктуры. Нередко, однако, это отражается и на исследовательской работе. Некоторые исследователи по разным причинам оказались в плену таких предрассудков. Это обстоятельство необходимо учитывать при историографическом анализе.

Первый период

Он охватывает время зарождения, формирования казачества как сложного социального явления. Это самый длительный отрезок в истории казачества, занимающий несколько столетий, очевидно, от начала второго или даже конца первого тысячелетия нашей эры до конца XVII — начала XVIII вв. Следует признать, что существующие представления о нем, особенно о его начальном этапе носят пока обрывочный характер, окутаны густым туманом, несмотря на усилия многих поколений исследователей.

Главная причина медленного накопления знаний по природе своей вполне объективна. Добыча новых безупречных фактов о далекой эпохе равносильна поиску золота. Фундамент научных представлений о возникновении казачества заложили российские историки конца XVIII — начала XX вв. Вихри, разразившиеся в последующем, затормозили возведение самого здания.

1.1. Одна из самых существенных составных проблем — посылка об , автохтонном, или коренном, происхождении казачества и времени его возникновения. Основу сформировавшихся гипотез составляет признание двух начал — славянско-русского и тюркского. Как правило, обе эти гипотезы относят казачество к числу древнейших народов, а появление его связывается с Тмутараканским княжеством. По мнению одних, оно существовало в Х — XII вв. на Таманском полуострове, другие считают, что оно охватывало более широкие географические рамки — Приазовье и западную часть Северного Кавказа. Этому соответствуют и представления о составе его населения. В одних случаях его считают древнерусским, в других — смешанным, в частности, указывается на косогов как на значительный его массив. Полагают, что пестрый характер населения предопределил базу формирования казачества. Указывается, что уже в Х в. оно обитало на территории Кабарды. По В.Н. Татищеву и А.И. Ригельману, именно кавказские черкесы (черкасы) и стали прародителями запорожских казаков, а последние, в свою очередь, — донских (1). Но такое утверждение невольно вызывает сомнение, ибо по логике вещей, дело должно было обстоять как раз наоборот, так как последние, донцы, географически, что очень немаловажно, располагались куда ближе к черкесам (черкасам), чем к запорожцам и, следовательно, можно предполагать, находились под куда большим влиянием с их стороны.

В.Д. Сухоруков, донской историк XIX в., видимо, поэтому подходил к проблеме несколько иначе. По его заключению, смешанное население Тмутараканского княжества составило лишь в низовье Дона то ядро, вокруг которого потом постепенно и сформировалось казачество. Такой вариант, действительно, не исключен. Формирование казачества могло происходить в силу миграции, происходящей всегда и всюду, и массовой передислокации населения из государства, оказавшегося под нараставшими и усиливавшимися ударами половцев и Византии, которые, в конечном итоге, и предрешили его судьбу. Далее, полагал историк, несколько позднее под влиянием формировавшегося Московского государства в верховьях Дона образовался еще один очаг казачества. По-видимому, считал В.Д. Сухоруков, этот порядок и отложился, запечатлелся в массовом сознании, привычно подразделяющем казаков на низовых, исторически более древних, и верховых (2). Более жесткую увязку казаков и тюрков усматривал Е.П. Савельев. Первоначальное казачье ядро, считал он, сложилось из скифов и сарматов (3).

Не располагая прямыми документальными доказательствами такого рода версий, их сторонники опираются преимущественно на косвенные свидетельства. Первое среди них — наличие в донском говоре слов тюркского происхождения. На этой почве получал весьма многомерное толкование этимологический смысл самого слова «казак». Исследователи, обосновывающие созвучие слов «казаки» — «косоги» — «казахи» — «саки», видят в этом свидетельство генетической связи между скифами, сарматами, косогами. В подтверждение этому слово «казаки» интерпретируется в выраженном социальном смысле, преимущественно в двух ипостасях: во-первых, как свободного воина, пограничника, что, между прочим, получило отражение в художественном творчестве (картина о знаменитых трех богатырях); во-вторых, как массы, оторвавшейся от социальной среды и состоявшей из работников, удальцов, наемников, бродяг, не имевших ни кола ни двора, ни посевов, ни скота. Далее в качестве доказательств тюркского происхождения казачества указывается на схожесть социальной иерархии («атаман» — «отец людей», «есаул» — «начальник»), воинской организации («курень» — «отряд», «майдан» ~ «площадь»), этнографических названий («черкесы» — по-тюркски «головорезы), воплотившихся в названия географических пунктов (Черкасск, Старочеркасск, Новочеркасск) и т.п. (4).

Однако абсолютизация указанных факторов в качестве прямого подтверждения гипотез о тюркском происхождении казачества вряд ли исчерпывает проблему, хотя и служит показателем несомненной связи между этими явлениями, но как и наличие подобных признаков в русском языке, подобное предложение не может рассматриваться как исчерпывающее подтверждение генезиса русского народа, да и не существует таких языков, государств и народов, которые не несли бы на себе тех или иных заимствований от близких или далеких соседей. И казачество — не исключение, а подтверждение всеобщего правила, мировой закономерности.

Еще одним проявлением гипотезы об автохтонности казачества служит идея о бродниках. Возникновение ее относится к XVIII в. В XIX столетии, преимущественно с 80-х годов, эта теория получила довольно интенсивное развитие. Тогда ее существенно дополнил П.В. Голубовский, а позднее, в начале XX в., — М.К. Любавский, М.Н. Покровский. В советской историографии эта теория нашла отражение в трудах В.В. Мавродина, Б.Д. Грекова, Л.Н. Гумилева и др. В последнее время она обрела второе дыхание, так Б.Б. Овчинникова, рассмотрев перипетии бродников в статье с красноречивым названием, заключает: «бродники Восточной Европы продолжились в казаках» (5).

Бродническая версия происхождения казачества, безусловно, содержит ряд любопытных наблюдений, но в целом она, при всей ее заманчивости и привлекательности, неособенно убедительна. И прежде всего потому, что не имеет под собой веских доказательств. Вся аргументация преимущественно вращается вокруг косвенных свидетельств, к тому же почерпнутых из вторых или даже третьих рук. Между прочим, они с неменьшим успехом вполне могут послужить материалом для обоснования и априорно выдвинутой противоположной посылки, но сомнения эти сами по себе вовсе не следует рассматривать как отрицание гипотезы о бродниках как предшественниках казаков. Скорее всего, это призыв к более основательной ее разработке, позволяющей сформулировать окончательные выводы.

Вообще версия об автохтонном происхождении казаков разделялась далеко не всеми с самого начала ее появления, а по мере того как менялась правительственная политика в отношении казачества, такой взгляд на его прошлое вступал во все большее противоречие с ней. И к 30-м годам XIX в. появился иной взгляд на этот вопрос. В сущности, он сформировался как результат переноса акцентов на те стороны гипотезы об автохтонности казачества, которые в ней едва просматривались и пребывали в эмбриональном состоянии, но которые в максимальной степени приходили в соответствие с новым курсом самодержавной политики в этой области. Разумеется, это диктовалось не только политической стороной дела, но и интересами, потребностью развития самой науки. Результатом взаимосвязи этих процессов стало рождение миграционно-колонизационной теории зарождения казачества. Под ее воздействием, в частности, сложилась и уже рассмотренная концепция В.Д. Сухорукова. Но у него она проступила пунктирно. Законченную же форму ей придали исследования виднейших российских ученых — С.М. Соловьева, В.О. Ключевского, Д.И. Иловайского и др. В их фундаментальных трудах, рожденных блестящим пером, эта теория и обрела всю глубину и широту.

В 80-х годах прошлого столетия данную гипотезу приняли и марксисты российского толка. Первым это сделал Г.В. Плеханов, а в конце XIX — начале XX вв. ее развил в своих трудах В.И. Ленин. Невольно напрашивается вопрос, почему на этой теории сошлись антиподы, представлявшие противоборствующие лагери? Объясняется это тем, что она в предельно выраженном виде отвечала имперским устремлениям самодержавия и планетарным целям носителей идей мировой революции.

Современные вариации миграционно-колонизационной теории мало чем отличаются от предшествующих, во всяком случае, в принципиальном плане. Как и прежде, считается, что казачьими предками были свободолюбивые выходцы из Русского и Польско-Литовского государства, те, кто не мирился с усиливающейся феодальной кабалой. Накапливаясь на российском порубежье, эти беглецы потом растеклись по рекам — Днепру, Хопру, Дону, Волге, Судаку, Тереку, Кубани, а потом и по водным магистралям Сибири, всего Востока и Средней Азии. Там они и образовали вольные общины, получившие известность, и соответствующие казачьи войска.

Эта теория, выражавшая интересы систем, господствовавших в России и СССР, более чем за полуторавековую историю получила самое широкое распространение. В советское время она вообще обрела роль непререкаемой истины, несмотря на то, что были попытки синтезировать автохтонную и миграционно-колонизационную теории. В результате получился своеобразный гибрид. Дальше всех в этом направлении шагнул Л.Н. Гумилев, полагавший, что корни казаков через бродников уходили к православным хазарам (6). В сущности, из этой посылки исходит и С.А. Плетнева. Она считает, что группировка алан (яссов) Предкавказья на окраине Хазарского каганата, разбитая в Х в. печенегами, частично мигрировала к вятичам и на Воронежщину. Там она перешла в подданство к русским князьям и превратилась в центр последующего сплочения выходцев из славянско-русских земель. В результате описываемых процессов и образовались бродники (7), а впоследствии — и казаки.

В рамках рассматриваемой теории существуют и другие версии происхождения казачества. К ним относятся, в частности, и те, что усматривают его в профессионализации целых этнических групп и народностей. А.А. Гордеев, например, видел прародителей казаков в монгольской кавалерии, формировавшейся из представителей коренных народностей Приазовья, Нижнего Подонья, Русской степной полосы. Отряды ее, дислоцировавшиеся вдоль границ Русских княжеств, после распада Золотой Орды стали костяком формирования казачьих вольных общин (8). Некоторые ученые, считая бродников потомками славянских степняков, практически идентифицируют их с теми, кто по приказу хана Батыя переправлял через Дон купцов и послов (9).

Обе эти гипотезы, особенно вторая, на наш взгляд, сомнительны и маловероятны. Вряд ли узкая профессиональная специализация могла стать базой формирования народности, да кроме того, известно, что натуральная повинность, именовавшаяся в далекие времена «повозом», трансформировавшаяся потом в «извоз», существовала на Руси с домонгольских времен. В соответствии с ней местное население повсюду, а не только в районах последующего проживания казаков, обязывалось предоставлять служилым людям лошадей, повозки, лодки и т.п. (10).

Но сами попытки разобраться с последствиями татаро-монгольского влияния на предполагаемых автохтонных предков казачества для науки представляют несомненный интерес и заслуживают всяческого внимания, поскольку проливают дополнительный свет на последующее развитие казачества. По всей видимости, предки казаков испытали на себе татаро-монгольское воздействие в гораздо большей степени, нежели глубинное население Русских княжеств, прежде всего, в силу объективных факторов, создавших к тому предпосылки: это и уровень культуры, базировавшейся на полукочевом или еще не устоявшемся оседлом образе жизни, недалеко ушедшем от уровня культуры покорителей-кочевников, более низким в своей основе; и малочисленность покоренных, ослаблявшая внутренний потенциал сопротивляемости иноземным влияниям.

Именно под воздействием монголо-татар вошли в плоть и кровь нравы подчинения силе, раболепство низших перед высшими и сильными. Проявилось это и в уголовном праве — введение смертной казни, наказания кнутом, пыток. Подобное наблюдалось по всей Руси, что служило выражением общего огрубения нравов (11).

Труды последних лет, в частности, В.Н. Королева, Н.А. Миненкова, И.Л. Омельченко, значительно раздвинули рамки знаний о средневековом казачестве (12), но многие вопросы еще требуют решения. В первую очередь, открытым остается вопрос об источниках пополнения казачества. Известно, что естественный его прирост длительное время оставался на самой низкой отметке. Казачьи общины, испытывая крайнюю нехватку в людской силе, были не только открыты для пришельцев, но становились и их защитниками («С Дона выдачи нет!»). По-видимому, миграционная теория в этой части не лишена основания, но нуждается и в уточнениях. Во-первых, пополнение двигалось не только из русско-славянских, но и из других районов. Однако главный поток, вероятно, направлялся из русско-славянских районов. Хотя не совсем ясно, почему правители Русского государства держали открытыми двери на юг. Не исключено, что это была политика наиболее безболезненного присоединения новых территорий посредством постепенной и длительной ассимиляции малочисленных народностей, обитавших по периметру границ. На протяжении многих десятилетий и целых столетий автохтонные казачьи предки подвергались интенсивному обрусению и христианизации. Во-вторых, к казакам бежали не только поборники свободы и православия, но и самые настоящие авантюристы, любители приключений, жаждавшие легкой наживы. То были суровые люди сурового времени.

В краях, далеких от казачьих, гуляла молва о привольной жизни казаков. Прозрачные границы и существовавшая веротерпимость способствовали свободному притоку людей. Главные критерии при отборе и приеме в ватаги — лихость, ловкость, владение оружием и конем. Остальное не имело значения. Земледельческий труд, требовавший оседлости, не пользовался популярностью. Главный род занятий — скотоводство, рыбная ловля, разбой, грабежи, походы за «зипунами».

Локальная замкнутость и закрытость создавали условия, при которых в тигле истории отливался новый гибрид. В жилах его кипела горячая кровь горцев, неутомимость степняков — калмыков и бурят, степенных и пунктуальных прибалтов, немцев и выходцев из многих других народов. Но самую сильную струю, по-видимому, составлял все-таки славянско-русский поток. Длительная и естественная эволюция при относительном отсутствии грубого вмешательства со стороны мощной централизованной силы обусловили изменения глубинного характера на генном уровне. Процесс полиэтнического смешения и взаимодействия элементов самых разных этносов в рамках общей территории с ее природно-климатическими условиями, экономической, политической и культурной атмосферой сделали свое дело. Языком общения стал русский, но в нем нашли свое место остаточные рудименты из других языков и наречий.

Социологической наукой установлено, что для образования нового этноса требуется смена примерно двенадцать поколений. При 30-летнем цикле каждого из них процесс занимает около 360 лет. Когда он начался у казаков? Точной фиксации исходного пункта не существует, хотя это имеет важнейшее значение для ответа на коренной вопрос. Иногда он связывается с упоминанием казаков в Ермолинской летописи 1445 года (13). Но этот момент, вероятно, является промежуточным, нежели начальным. Он отражает явление, существование которого в силу его значимости не мог не заметить и летописец.

\

Поэтому можно полагать, что начало зарождения казачества относится к более раннему времени, по всей вероятности, к рубежу XIII — XIV вв. или же к середине последнего. Но с середины предшествующего столетия явственно обозначилось новое течение, благодаря которому казачество попадает под влияние крепнувшего российского самодержавия. Этот процесс проявился в «Смутное время» начала XVII в., когда шатавшееся и метавшееся из стороны в сторону казачество наконец-то прибилось к российскому берегу и приняло участие в становлении дома Романовых. Последний, нуждаясь в самоутверждении, обратил внимание и на казачество, небольшое, но динамичное, решительное, смелое. Документальные свидетельства, достоверность которых не подлежит сомнению, показывают, что с середины XVII в. начинается, непрерывно возрастая, «прикормка» казаков.

Таблица царских пожалований позволяет проследить, как зарождался и протекал этот процесс. Царь Алексей Михайлович за 29 лет (с 1646 по 1675 гг.) пожаловал казакам 96650 руб., 73940 четвертей разного хлеба, 2960 пудов пороха, 2100 пудов свинца, 1000 штук ядер, 15000 аршин холста, 3050 аршин сукна и — для поднятия «духа» — 1550 ведер вина. Царь Федор Алексеевич оказался еще более щедрым. За 6 лет (с 1676 по 1682 гг.) преподнес донским казакам 26000 рублей, 33300 четвертей разного хлеба, 100 пудов пороха, 500 пудов свинца, 2300 аршин сукна и 2100 ведер вина. За последующие 7 лет (с 1682-1689 гг.) цари Иоанн и Петр Алексеевич передали казакам 34500 рублей, 45000 четвертей разного хлеба, 1580 пудов пороха, 790 пудов свинца, ЗОЮ аршин сукна и 3400 ведер вина. Петр Алексеевич, утвердившись на троне, поставил снабжение казаков на еще более широкую ногу. За 2 года (с 1689 по 1690 гг.) он отправил казакам 10000 рублей, 13000 четвертей разного хлеба, 460 пудов пороха, 230 пудов свинца, 860 аршин сукна и 1000 ведер вина. Готовя и проводя одну военную кампанию за другой, Петр I все решительнее прибирал к своим рукам и казаков. За Юлет (с 1691 по 1700 гг) он передал им 53560 рублей, 58500 четвертей разного хлеба, 2300 пудов пороха, 1150 пудов свинца, 4300 аршин сукна и 4500 ведер вина (14).

Как видно, из Российского государства перекачивались на Дон значительные средства. Только на 1 рубль тогда можно было купить несколько голов рогатого скота. Таким образом казаки запрягались в российскую военную машину, ставились под царский скипетр. Теперь царь управлял ими уже по своему усмотрению. Например, 28 декабря 1689 г. царская грамота предписывала атаману Фролу Минаеву следовать с 500 казаками в Крымский поход под начальством князя Голицина (15). Участие каждого казака в походе оплачивалось по-царски. За поход под Чигорин в 1687 г., в который отправился 401 казак, помимо всего прочего, было пожаловано атаману и полковнику по 6 рублей, двум есаулам — по 5 рублей, рядовым — по 4 рубля. А в следующем году, 1680, за поход на Киев атаманы получили по 7 рублей, есаулы — по б, рядовые по 5 рублей (16). 21 февраля 1706 г. Петр I преподнес донцам жалованную грамоту с благодарностью атаману и казакам за участие в подавлении восстания в Астрахани 1705 г. (17).

Как видно, на рубеже XVII — XVIII вв., когда процесс этнизации казачьих общин находился в зените, в него ворвалось мощное государственное начало и резко затормозило его, прервало его естественное течение. В силу этого казачество в своем развитии не успело преодолеть стадию субэтноса. Тем не менее оно уже обрело собственные облик, внутренний мир, склад жизни, быт, психологию, мораль, хотя еще в неустойчивом и до конца не устоявшемся виде. Дальнейшее развитие казачества протекало в рамках российской государственности, под непосредственным воздействием Русской православной церкви. Показательно, что на Дону только на этом этапе началось строительство церквей, хотя еще долго, по сути, до конца XVIII в., служба в них велась без строгого соблюдения церковных канонов, обрядов и нередко при отсутствии соответствующих реквизитов (18).

В своих общих чертах казачество периода его становления как субэтноса напоминало собой аналогичные сообщества других частей планеты, скажем, балканских граничар, северо-американских рейнджеров, славянских и венгерских гайдуков, греческих страгиотов, японских самураев и т.д. Порожденные волнами великих потрясений, они вошли в историю и запечатлелись на ее страницах безумством храбрых, мужеством, готовностью к борьбе с врагами, патриотизмом, готовностью умереть за Отчизну. Рыцари средневековья жили и служили по-рыцарски. Именно потому память о них неизменно живет среди потомков. В этом отношении у казаков общая судьба с ними. Феноменальность казачества заключается, следовательно, не в этом. Она начинается с последующей поры, после того как все родственные им по социальной сущности сообщества фактически прекратили свое существование, а казачество продолжало жить, преодолевая на своем пути все тернии. В этом и состоит подлинная феноменальность казачества.

Второй период

Войдя в состав России, казачество оказалось в центре крупнейших событий, внутренней и внешней политики— множества больших и малых войн,сражений, походов. Это формировало у казаков качества неутомимого бойца, воина, способного не только наступать, но и умеющего защищаться, маневрировать. Казаки с полным основанием рассматривали себя как неразрывную, но особенную часть российского населения со своими правами и привилегиями.

Естественная эволюция хотя и продолжалась, но претерпела существенную деформацию под сильнейшим государственным воздействием. Петр I, ценя казаков как великолепных природных воинов, подавлял малейшее их сопротивление (восстание Кондрата Булавина, другие выступления протеста), превращая войско казаков в иррегулярное войско. В 1721 г. казаки передаются из ведения внешнеполитического ведомства в военное. Собственно, с этого начался второй период в истории казачества, продолжавшийся под твердым руководством самодержавия до конца первой четверти XIX в.

Казаки превратились в козырную военную карту непрерывных сражений и войн за расширение границ Российской империи. Это ограничивало их вольницу, отягощало жизнь, ставило под государственный контроль, деформировало сознание, ослабляло (но не ликвидировало) субэтнические черты.

Недовольство нараставшим прессом вылилось в участие части казаков в крестьянской войне под предводительством казака (что вовсе не случайность) Е.И. Пугачева. Но это не изменило положение казачества, а напротив, еще больше усилило его зависимость от государства.

Екатерина II ликвидировала Запорожское казачество, покончив с очагом борьбы за самодержавие. Но в целом казачество продолжало оставаться внушительной силой. Перед лицом нараставших внутренних и внешних противоречий царизм сам был заинтересован в укреплении казачьего войска. Та же властная императрица повелела создать Черноморское казачье войско.

Александр I, как уже говорилось, провел частичное реформирование казачьих войск. Начало положили изменения в Донском войске, осуществленные в 1801,1802 гг. Донцы получили форменную одежду. В 1803 г. Оренбургские и Уральские войска были подчинены местным губернаторам. Теперь под их начало переходили вопросы военного и гражданского управления. Государственные чиновники вошли в состав войсковых канцелярий, а казачьи правители были наделены правом владения пашнями, рыбными, сенокосными и прочими угодьями, а также правом ведения торговли, ремесла, промышленных заведений. Нижним чинам увеличивались сроки службы до 25-30 лет, которая к тому же становилась более строгой и напряженной, подводилась к армейским порядкам. Как правило, казаки обязывались нести службу только лично, «без всяких заменов и наймов одного за другого». Хотя допускались и исключения. Таким способом государство усиливало контроль и вводило «нужный надзор» над казаками (19), наделяло их социально-политическими и военными функциями. Война с Наполеоном стала звездным часом воинской славы казачества. Всю Европу потрясли его отчаянная смелость, виртуозность, ловкость, непоколебимое мужество.

С конца первой трети XIX в. в Европе разразился перманентный кризис. Революционные взрывы потрясли одно государство за другим. Одних правителей охватил страх, другие воспылали верой в утопию. Николай I, вступив на престол под барабанный бой взбунтовавшейся части офицеров, продолжил начатую при Александре I разработку системы мер, призванных укрепить устои дряхлевшего самодержавия. Важное место в ней было отведено опять-таки казакам. Теперь на них возлагалась роль не только воинов, но и охранителей государственной системы с карательными функциями. Внешним выражением стала введенная для них красивая военная форма — с полицейско-жандармской окраской и оперением.

Третий период

Третий период в истории казачества наступил в конце первой трети XIX в. и продолжался до самого 1917 г. В ходе данного периода казачество подвергалось интенсивной трансформации, сопровождавшейся сущностными изменениями. Былая вольница казачьих общин окончательно стала преданием старины глубокой. С тех пор казачество перешло в безусловное и исключительное подчинение Российскому военному ведомству. Естественному развитию казачества теперь был положен конец. На смену пришла административная, волюнтаристско-бюрократическая, военизированная регуляция. Под ее мощным жестким прессом развитие казачества протекало по руслу, предназначенному российским самодержавием. Несмотря на это, казачество сохранило свои субэтнические черты, но превратилось в военно-служивое сословие, стало социоэтносом.

Новый облик казачества предопределила серия государственно-юридических установлений. Начало ей положило в 1835 г. «Положение о войске Донском». Заложенные в нем идеи получили развитие в «Положении о Черноморском войске». Цель их заключалась в мобилизации казачьего потенциала на борьбу с непокорными горцами, составлявшими главную движущую силу национально-освободительной войны под руководством славного имама Шамиля. В конце этой войны окончательно сложились Кубанское и Терское казачьи войска — аванпост царизма на Кавказе, игравший не только роль пограничной, но и политической силы.

Однако в пореформенное время правительственная казачья политика несла на себе печать двойственности, старого и нового начала. Это нашло свое отражение в ряде основополагающих актов: «О поземельном устройстве в казачьих войсках» (1869), «Уставе о воинской повинности Донского казачьего войска» (1874), «Положении о воинской повинности и военной службе Кубанского и Терского войск» (1882) и др. В них получили законодательное оформление казачье землевладение и землепользование. Под влиянием буржуазной реформации устанавливалось потомственное землевладение, казачество «вводилось в общий строй государственной жизни», предусматривавшей «устройство гражданского быта населения применительно к новым условиям», открывались границы казачьих территорий для переселенцев, разрешены сдача земли в аренду, продажа частновладельческих участков. В правительственных кругах обсуждалась возможность ликвидации казачьих войск как отжившего свой век института. В 1871 г. даже были упразднены Иркутский и Енисейский казачьи полки. Но прожекты такого порядка не получили развития. Верх взяли силы консерватизма, возобладала политика «контрреформ», были осуществлены меры по поднятию пошатнувшегося «казачьего духа», ликвидации «всякой гражданственности», по созданию администрации «исключительно казачьей по составу и духу», запрещению и ограничению аренды казачьих паевых земель. Казачьи войска становятся силой внутренней службы (20).

На такой базе к осени 1917г. в России существовало 11 казачьих войск (Донское, Кубанское, Терское, Оренбургское, Астраханское, Сибирское, Семиреченское, Забайкальское, Уссурийское, Амурское, Енисейское) и два городовых полка (Красноярский и Иркутский) общей численностью в 4,5 млн. человек, из них более 70 процентов находились на Дону, Кубани и Тереке. Служба «Вере, Царю и Отечеству» фактически неслась пожизненно. По достижении 18 лет казак переводился на год в подготовительный разряд. В 19 лет он становился в строй при собственном коне, сабле, полном комплекте снаряжения и обмундирования. Начинались четыре года первой очереди — действительной службы, затем еще четыре года второй очереди (приписка к частям, полная мобилизационная готовность, ежегодные трехнедельные лагерные сборы, преимущественно летом, и четыре года третьей очереди (одноразовые лагерные сборы), наконец, пятилетний запасной разряд (мобилизация во время войны). Отбыв срочную службу, казак, продолжая нести воинскую повинность, одновременно готовил к службе младших братьев, потом — сыновей и внуков. И так до последнего вздоха.

Исполнение тяжких обязанностей вознаграждалось системой выплат, главную статью которых составил казачий земельный надел (пай). Размер последнего зависел от воинского чина. Но на каждой ступеньке он строился по уравнительному принципу: рядовому казаку полагались 30 десятин, обер-офицерам — 150-200, штаб-офицерам — 300-400, генералам 1000-1500 десятин (на практике размер колебался). Всем казакам обеспечивалось бесплатное лечение, обучение, преимущество при поступлении на государственную службу, в высшие и средние специальные учебные заведения, при аренде общевойсковых земель, пользовании лугами, реками, озерами, выпасами, рыбной ловлей и т.п.

Плата казакам за службу строилась, как очевидно, на феодальной, средневековой основе. В условиях развивавшегося капитализма и строительства массовых профессиональных армий с быстро возраставшим техническим потенциалом она стремительно превращалась в анахронизм, вступала в острое противоречие с тенденцией века, становилась источником бед, валившихся на казаков. Российской общественности, в особенности соседям, с завистью взирающим на казачье вознаграждение, оно представлялось ничем не оправданной привилегией. Разбираться с истинным положением вещей, взвешивать их на весах Фемиды никто не хотел.

В первую очередь, верхом несправедливости воспринималось казачье землевладение и землепользование, особенно в густонаселенных казачьих областях — Донской, Кубанской, Терской. И в самом деле, обстановка царила весьма напряженная. Казакам, составляющим меньшинство населения (на Тереке — 20 процентов), принадлежало свыше 80 процентов всей земли. Такое положение объективно служило источником неуклонного обострения межсословных и межнациональных отношений. Горцы стояли на грани вымирания.

Парадокс состоял в том, что самих казаков также не устраивали существовавшие земельные отношения. Несостоятельность их обнаруживалась по мере углубления товарно-рыночных отношений. Первыми почувствовали их на себе рядовые казаки, земельный надел которых нередко опускался до 4-5 десятин. Тенденция обезземеливания казаков уже вполне явственно обозначилась в конце XIX/в. С точки зрения экономической, это было подлинное расказачивание, загонявшее таких казаков в безвыходный тупик. Жизнь настоятельно требовала, а они не могли свободно продать один участок, чтобы купить другой, более отвечавший их целям, отлучиться на заработки на длительный срок, целиком расходовать заработанное на расширение хозяйства.

Словом, феодальные повинности, общественная собственность на землю связывали казаков по рукам и ногам, убивали в них хозяйственную инициативу, не обеспечивали производительный труд. Как ни абсурдно звучит, но работать с полной отдачей сил рядовым казакам зачастую становилось невыгодно, ибо нередко казак с ленцой оказывался в предпочтительном положении, поскольку при снаряжении на службу таковой получал какую-нибудь, но вполне реальную войсковую помощь. Это морально разлагало казаков, отбивало у них охоту работать с полной отдачей. Поэтому нередко казачьи дворы по хозяйственным показателям уступали дворам соседних крестьян при меньшем земельном участке. Феодальные рудименты погружали казаков в обстановку, крайне не выгодную для них, подталкивали их к осознанию необходимости радикальных перемен в собственной жизни. Уполномоченные станиц на съезде сельских хозяев и землевладельцев Кубанской области в феврале 1906 г. прямо требовали перестройки казачьей военной общины на буржуазных основах. В 1911 г. Государственная Дума обсуждала вопрос об изменении землепользования в казачьих областях, переходе от общинного землепользования к подворному и отрубному, с предоставлением на участки прав единоличной собственности.

Однако правительственная политика игнорировала веление времени и продолжалась в том духе, который устраивал военное начальство, державшееся за патриархальщину, за эгоистическую атаманско-казачью верхушку. Столыпинские реформы не были распространены на казачьи области. При огромном сопротивлении разрешались лишь частичные уступки. В 1907 г. деятельность Крестьянского поземельного банка распространилась и на казачье население Дона и Кубани. Но приобретение земли разрешалось лишь тем казакам, земельный надел которых не превышал 30-40 десятин на двор и 8-12 десятин на душу. Продлены были сроки передела земель, а при переделах разрешалось оставлять паи их прежним владельцам. В 1913 г. Военный совет допустил ограничение прав станичных обществ в противодействии образованию новых хуторов (21). Но отступления от правил не меняли их отжившего существа.

Между тем официальные средства массовой пропаганды (продукция коих воспринимается многими ныне за чистую монету), вопреки реалиям, следуя социальному заказу, возводили казачье бытие в степень самого совершенного, идеального. Согласно их работам, выполненным на высоком профессиональном и полиграфическом уровне (типа «Картины былого Тихого Дона»), выходило, что 150-миллионную Россию создала и спасла более чем в 30 раз меньшая горстка казаков.

Массированная идеологическая обработка, методично проводившаяся на протяжении поколений, сформировала искусственный менталитет. Институт августейшего атаманства в лице царского наследника еще больше воспалял настроения исключительности. Реалистичные, объективные научные знания до широких масс не доходили. Официальное «политическое зелье» заслонило истину, было возведено в традицию. Образно, точно и тонко эти настроения зафиксированы в «Тихом Доне» (диалог Штокмана с казаками):

—... А казаки, что же, вообще довольны жизнью?

— Кто доволен, а кто и нет. На всякого не угодишь.

—...Сытно живут, говоришь?

— Живут справно.

— Служба, наверное, обременяет? А?

— Служба-то?... Привычные мы, только и поживешь, как на действительной.

— Плохо вот то, что справляют все сами казаки.

— Да как же, туды их мать, — оживился Федот...

— С этим начальством беда... (22).

И еще один пример — эпизод после драки казаков с хохлами на мельнице.

— Хохлы, они ограмадно сердитые, — усмехнулся Афонька Озеров.

Человек махнул шляпой в его сторону.

— А ты кто?

— ... Я-то казак, а ты не из цыганев?

— Нет. Мы с тобой обое русские.

— Брешешь! — раздельно выговорил Афонька.

— Казаки от русских произошли. Знаешь про это?

— А я тебе говорю — казаки от казаков ведутся.

— В старину от помещиков бежали крепостные, селились на Дону, их-то и прозвали казаками.

— Иди-ка ты, милый человек, своим путем, — сжимая запухшие пальцы в кулак, сдержанно-злобно посоветовал Алексей-безрукий и заморгал чаще. Сволочь поселилась ... Ишь поганка, в мужиков захотел переделать!(23).

Эта весьма любопытная эмоциональная риторика — показатель уровня обыденного сознания определенного слоя казаков, не очень грамотного и культурного, но многочисленного. Суть его в том, что мужик, хохол — быдло, казак — эдакий супермен. Эта примитивная философия пронизывала громадную казачью толщу и создавала устойчивый синдром, дошедший до наших дней и таящий в себе немалую опасность для казаков.

Таков главный итог той социально-экономической политики и идеологической обработки, проводившейся самодержавием целенаправленно и методично в отношении казаков на протяжении почти двухсот лет. Именно поэтому к началу XX века казачество воспринималось не иначе как сословие. В этом заключалась немалая доля истины, но в действительности, казачество, конечно же, продолжало оставаться и субэтносом. В такой двойственности и заключалась его подлинная сущность. К концу нового времени, к моменту российских революций, казачество превратилось в социосубэтнос. В нем тесно переплелись, образуя неразрывное единство, два начала — этническое и социальное, субэтнос и сословие. Истории известны некоторые подобия, но полных аналогов в ней, на наш взгляд, нет.

Четвертый период

Отрезок с рокового 1917 г. до конца 80-х гг. составляет четвертый период в истории казачества, самый крутой и жесткий, самый драматичный и трагичный. Оказавшись в жерновах ленинской пролетарской диктатуры, а затем и развивавшегося на ее базе сталинского тоталитаризма, казачество, поставленное фактически вне закона, очутилось между жизнью и смертью, на грани своего существования. Если в один ряд выстроить события, обрекшие его на физическое исчезновение с лица земли и ассимиляцию, образуется непрерывная цепь: революция — гражданская война — «строительство социализма в отдельно взятой стране». Всем народам России и бывшего Союза было тяжко, но казакам, следует признать, было еще тяжелее, поскольку всей своей природой они не вписывались в идеалы большевизма, полностью противоречили им.

Полоса заигрывания большевиков с казаками была предельно краткой. Удостоверившись на практике весной и летом 1918 г. в несовместимости с ними. Советы, руководимые РКП (б), с осени 1918г. взяли курс на полный их разгром. В начале января 1919 г. Красная Армия перешла в генеральное наступление против казачьего Дона, пережившего тогда стадию агонии, а в конце того же месяца на места полетело пресловутое Циркулярное письмо Оргбюро ЦК большевиков. На головы казаков обрушилась беспощадная кровавая секира. Теперь кое-кто пытается списать политику, содержащую многие признаки оголтелого геноцида, на отдельные личности — Я.М. Свердлова и Л.Д. Троцкого. Подчеркнуто именуя первого Янкелем, а второго Лейбой, они тем самым сводят все дело к полюбившейся «теории о происках вездесущей зловредной малой нации». Цель совершенно очевидна — обелить подлинных организаторов гнусной политики и подбросить лишнее бревно в тлеющий костер национализма и шовинизма, антиеврейских настроений.

Но это не имеет ничего общего с действительностью. На самом деле, все обстояло совсем по-другому. Январские (1919 г) противоказацкие акции служили выражением общей политики большевизма в отношении казаков. Да и сами ее основы получили идейно-теоретическую разработку задолго до 1919 г. (с конца XIX в.). Фундамент составили труды Ленина, его соратников и резолюции большевистских съездов и конференций. Бытовавшие отнюдь не безупречные представления о казаках как о противниках буржуазных преобразований получили в них абсолютизацию и в конце концов вылились в непререкаемые догмы о казаках как становом хребте вандейских сил России. Руководствуясь последними, большевики, захватив власть и следуя формальной логике вещей, повели — и не могли не повести — линию на искоренение казачества. А позже, в результате яростного сопротивления казаков советским предначертаниям, эта линия переросла в озлобленность и дикую ненависть по отношению ко всему казачеству.

С января 1919 г. началась практика расказачивания по-большевистски. Она коренным образом отличалась от той, которая естественно, эволюционно, вопреки сдерживающим правительственным мерам, обозначилась как тенденция в пореформенное время, темпы которой то нарастали, то угасали в зависимости от обстоятельств. Большевистское расказачивание свелось к военно-политическим методам. И политика эта вовсе не исчерпывалась каким-то единовременным актом. Это был выбранный курс, проводимая партией и правительством линия. Разумеется, расказачивание по-большевистски меняло свои формы и методы, во оно не прекращалось на протяжении всего периода правления РКП (б) — ВКП(6) — КПСС.

1919 — 1920 гг. — это пик, апогей. когда казаки понесли огромные потери. Одни погибли на поле брани, другие — от пуль чека (хотя точных цифр не имеется, а те, что приводятся публицистами и измеряются миллионами, взяты произвольно, но в точном соответствии с большевистским лозунгом — «политика все спишет»; третьи — были выброшены, из страны, лишились Родины. Завоевывая казачьи области, большевики, подвергли их раздроблению. Значительные территории, ранее населяемые казаками, перешли к соседям, в том числе республикам, превратившимся ныне в самостоятельные государства.

В ряде работ апрельский Пленум ЦК РКП (б) 1925 г. по-прежнему трактуется как отход от курса расказачивания. В подтверждение указывается на предварительный сбор широкого круга материалов о казаках и на частичные послабления, сделанные казакам на основе принятых решений. Действительно, если абстрагироваться от того, что было до и после, рассматривать расказачивание как изолированный эпизод, отойти от общего контекста событий, то все и впрямь может показаться в таком свете. Но на самом же деле, «поворот партии лицом к казачеству» означал сталинский маневр по расширению социальной базы готовившегося тогда изменения взятого курса на «строительство социализма в отдельно взятой стране», который с самого начала связывался с неизбежностью обострения в стране классовой борьбы.

Но реальность спутала карты игроков. Казачьи районы в первую

очередь стали местом обострения социальной напряженности. И вновь, когда было покончено с троцкистско-зиновьевской оппозицией, с инакомыслием в партии и стране и некому уже стало возражать, с 1927 г. на головы казаков, особенно тех, кто, проявив наивность и уверовав в обещания большевиков, возвратился из эмиграции, снова обрушился карающий меч диктатуры пролетариата. Коллективизация руками Нагульновых, кстати, продолжавших еще бредить мировой революцией, во имя последней довершила свое дело. Социально-экономические опоры, питавшие казачество как сословный анахронизм, превратились в пепелище и окончательно рухнули. В социальном плане казачества npeвpaтилось в обычное колхозное крестьянство. А поскольку фанатичные Давыдовы и их добровольные подручные из казаков с люмпенскими задатками, вершившие судьбы станиц и хуторов, не очень-то разбирались в высоких материях, в рабском приливе слепого энтузиазма они с лютой жестокостью поставили все точки над «Ь». Прежнее самосознание казаков поддерживалось разве только воспоминаниями уцелевших стариков, но и они, по мере ухода последних из жизни, неуклонно угасали, превращаясь в предания с присущими им домыслами, легендами, фантазиями. Старые традиции сохранялись и'в богатом казачьем фольклоре.

Таков печальный финал расказачивания по-большевистски. К концу 80-х гг. процесс ассимиляции, втянув в свой водоворот широкие пласты казачества, достиг последней черты и создал угрозу необратимости. Но перестройка и постсоциализм, проклинаемые теми, кого они лишили привилегий, пресекли роковой исход, пробудили тех, в ком не угасло казачье самосознание, от политической летаргии и безмолвия и привели их в движение.

Пятый период

В истории казачества наступил пятый период, связанный с современностью. Главные его задачи вытекают из исторической, судьбоносной миссии возрождения казачества. Такова его суть и таково предназначение.

Осознание необходимости возрождения казачества, бесспорно, важно и значимо. Но одного этого еще далеко не достаточно, ибо само по себе такое осознание, общее и абстрактное, не способно решить этой чрезвычайно сложной проблемы. Следующий шаг на этом пути — ясное представление о сути и смысле возрождения, его целях и задачах, перспективах, отдаленном конечном результате. Нужна предварительная серьезная теоретическая проработка проблемы.

Подтверждением худших опасений служит существующая практика. Возрождение как таковое уже началось, но происходит данный процесс стихийно: атаманы, беря в руки булаву, провозглашают предначертания, дезавуирующие предшествующие; прожекты примитивные, поверхностные, противоречащие друг другу, не отражают самого понятия «возрождение казачества». Но следует признать, что рассматриваемая проблема — одна из труднейших, никем до настоящего времени не разрешена до конца. И изучая данную проблему, необходимо, на наш взгляд, прислушиваться особо внимательно к мнениям специалистов: экономистов, юристов; философов, историков, культурологов, политологов, психологов... Правда, в этом случае наверняка выявится целый ряд точек зрения, отличных друг от друга. Но полемика — тоже культура, которой надлежит овладеть, и подлинные атаманы должны быть заинтересованы в доброжелательном своре в первую очередь, ибо только в споре рождается истина. Другого способа ее постижения человечество не выработало.

В.А. Матвеев, к.и.н. доцент ЮФУ

ЭТНОДЕМОГРАФИЧЕСКИЕ ПРОЦЕССЫ НА СЕВЕРОКАВКАЗСКОЙ ОКРАИНЕ РОССИИ в конце 19 – нач.20в.в.

В освещении событий прошлого на протяжении длительного времени, как известно, под воздействием предначертанных свыше «теоретических» указаний насаждался концептуальный монополизм, не устраненный в понимании многих проблем отечественной истории и поныне. Исследовательские изыскания по «общественным» тогда нормам производились под непременным покровом идеологической заданности, с обязательным признанием во всем определяющего значения классовых моментов. Иные подходы объявлялись, как правило, несостоятельными, несмотря на то, что любое развитие, а общественное тем более, не поддается укладке в схематические рамки, обусловленные только общими закономерностями. Самостоятельное же влияние каких-либо нетрадиционных факторов на те или иные процессы в зависимости от конкретных ситуаций игнорировалось вовсе.

Некоторые устаревшие, односторонние трактовки, по всей видимости, по политическим мотивам, получают тем не менее «современное» оформление. Подтверждением этому служит актуализированное в наши дни существовавшее ранее представление о России как «тюрьме народов», не подвергавшееся, к сожалению, должному критическому осмыслению. Как свидетельствуют многочисленные факты, формирование российской государстенности изначально происходило на многонациональной основе при взаимодействии двух (русского и инороднического) начал, и русское государство успешно выполняло охранительные функции не только по отношению к русскому, но и другим народам.

В состав России они включились на разных этапах, преимущественно добровольно, получая при этом спасительный приют и державную защиту от разрушительных вторжений агрессивных пришельцев периферийного зарубежья. В силу этого насильственные (императорские) связи в российских пределах устанавливались не для всех национальных сообществ, а лишь в тех случаях, когда их территории присоединялись в результате завоеваний, совершавшихся (и это не скрыть даже в самых утонченных фальсификациях) в соответствии с геополитическими реалиями своей эпохи. Господствующим же принципом в становлении других империй (Римской, Оттоманской, Британской, Австро-Венгерской и т.д.) было завоевание.

В настоящей статье затрагивается один из аспектов обозначенной темы, не подвергавшейся специальному изучению: влияние военно-сословного (казачьего) фактора при помощи демографических преимуществ на стабильность российской государственной системы в полиэтнической среде в начале ХХ века и накануне революции 1917 г. Это позволит не только устранить существующие до сих пор исторические проблемы в этом вопросе, но и, что наиболее существенно, глубже понять вновь обостряющиеся межнациональные проблемы в северокавказском регионе на исходе XX в.

Вхождение северокавказских народов в состав России происходило так же, как и других, различными путями и сопровождалось противоречивыми процессами. Некоторые племена, и даже целые национальные сообщества, добровольно принимали ее подданство. Оставшихся «непокорными» подчиняли силой, «по праву войны», что отвечало признававшимися тогда в практике международных отношений нормам. Для прекращения вооруженного противодействия установлению повсеместной российской юрисдикции на присоединенных силой территориях краевые власти, с одобрения вышестоящих инстанций, вынуждены были частично, как предполагалось первоначально, изменить этнодемографическую ситуацию. Для этого считалось необходимым применить «важнейшую политическую меру», предоставив возможность всем, кто пожелает, переселиться в единоверную Турцию.

Реализация ее достигалась, с одной стороны, преднамеренным попустительством провокационной агитации эмиссаров турецкого султана, привлекавших заманчивыми обещаниями мусульман к переселению в пределы своей империи, а с другой — распространением христианства как средства идеологического противостояния враждебному исламскому миру и турецкому влиянию, грубым административным произволом, допускавшимся при введении новых государственных повинностей, не известных ранее коренным народам и порождавших, естественно, в их среде на первых порах недовольство (1).

Официальное разрешение эмиграции последовало в 1862 г., а уже к 1865 г. она приняла вопреки тому, что намечалось, массовые непредвиденные размеры (2). Именно поэтому с 1867 г. она была запрещена, но, несмотря на установленные сверху законодательные препятствия, продолжалась еще в 70-е, 80 — 90-е гг. (3). Общее количество переселившихся было значительным и далеко неполно учтено в сохранившейся статистике. По имеющимся в ней данным можно только предполагать, что оно составило около 1,5 млн. человек (4). Из них на западную часть края приходилось 95 %, а на восточную, где предпринимавшиеся попытки вызвать выселение так и не привели к желательным последствиям, — только 5 % (5). Такая неравномерность, по всей видимости, обуславливалась возобладавшим в политике к моменту ликвидации там наиболее крупных очагов сопротивления традиционными государственными подходами к судьбам присоединившихся к России инородцев, обеспечивавшими неприкосновенность их самобытного этнокультурного статуса, а также наличием более прочных консолидируемых связей внутри самих национальных общностей.

Разобщенные после этих перемен северокавказские народы в западной части окраины были компактно сгруппированы по этнической принадлежности за счет переселения с нагорных и иных местностей, а в восточной, наоборот, непокорившиеся племена были вытеснены в результате военного натиска в нагорную полосу, что привело к более плотному ее заселению (6). Там оказалось после этого 28 % коренного населения: 1/3 карачаевцев, 2/3 балкарцев, 1/3 осетин, 1/6 ингушей, 2/5 чеченцев и некоторых других. Наибольшее же количество населения, 72 %, в основном признавшего подданство России, было оставлено на равнине в прежних местах расселения (7). В юго-восточной части края, в Дагестане, из-за особенностей его присоединения и этнодемог-рафической обстановки было вообще сохранено прежнее территориальное деление, сложившееся еще после тюркских завоеваний. Здесь 17 % населения, в преобладающей степени тюркского происхождения, заселяло равнинные местности, а более 80 % его, состоявшего из горцев, — нагорные (8).

Образовавшийся в итоге на Северном Кавказе огромный массив свободных земель способствовал дальнейшему расширению масштабов русской колонизации края. При закреплении в составе Российской империи с учетом его чрезмерной этнической пестроты и существовавшей традиционно напряженности межнациональных отношений именно русскому заселению придавалось приоритетное значение (9). В этом проявилась также одна из закономерностей в развитии российской государственности, в которой, как подметил еще В.О. Ключевский, колонизация выступала «основным фактором», и поэтому, по его мнению, вся история России была историей страны, где колонизация «расширялась вместе с государственной... территорией» (10).

Предпочтение же при проведении соответствующей политики, основанной на принципе «руссификации окраин» (11), отдавалось прежде всего казакам и отставным военным, принимавшим участие в покорении Кавказа и в иных крупных военных кампаниях (12). Это предопределило на начальной стадии военный, с преобладанием военно-сословного (казачьего) фактора, характер колонизации, претерпевшей затем эволюцию из-за нарастания стихийного притока крестьянских масс из центральной России, обезземельных реформой 1861 г. (13). К концу XIX в. правительственный контроль над переселенческим движением как в целом, так и по отдельным регионам был полностью утрачен и оно стало неуправляемым.

С 1894 г. делались попытки восстановить регулируемость этим процессом, для чего в его организацию были внесены некоторые усовершенствования. Так, при Министерстве внутренних дел в 1896 г. было создано специальное переселенческое управление с предоставлением ему необходимых полномочий в разрешении соответствующих его статусу проблем (14). Противодействие несанкционированному переселению «принудительными мерами», основанное, как считал С.Ю. Витте, «на крепостнических чувствах и идеях» (15), было отвергнуто как бесполезное и со значительным опозданием наконец-то поставлено на почву законности. Последовал ряд упрощений в получении надлежащих разрешений, предусматривалось предоставление льгот тем, кто их получал (16).

На территорию Кавказа действие переселенческого законодательства и его основного Закона 1889 г. «О добровольном переселении крестьян на казенные земли» распространилось по ходатайству краевой администрации лишь с 1899 г. (17). А в 1904 г. в существовавшее законодательство были внесены по царскому указу дополнения, закрепившие оказание государственной поддержки только в тех случаях, когда переселение производилось «в интересах землеустроительного дела во внутренних губерниях или колонизации окраин» (18).

Одним из нежелательных последствий потери контроля за переселенческим движением явилось усиление на рубеже XX в. иностранной колонизации южных регионов России, достигшей большого размаха, особенно в Закавказье, и формировавшейся из выходцев как западноевропейского, так и азиатского зарубежья: греков, немцев, турок и других. Для ее прекращения в 1897 — 1904 гг. был принят ряд законов, дававших дополнительные преимущества русским переселенцам (19). Однако из-за сокращения запасов свободных земель и появлении к тому времени аграрного перенаселения возможности русской колонизации Северного Кавказа заметно снизились, сохранившись на прежнем уровне лишь в немногих наиболее плодородных районах (например, в Хасав-Юртовском), а в Закавказье были уже почти упущены (20). Привлечение русского населения для освоения края из-за этого существенно затруднилось и даже наметился обратный отток переселенцев (21).

Необходимость же русской колонизации с 1905 г., в условиях обострения кризиса самодержавного правления, охватившего в том числе и окраинную периферию, признавалась правительством еще больше как консолидирующее средство для многонациональной державы. Тем не менее из центральной России, по настоянию местных властей, ее вынуждены были все-таки прекратить и для продолжения руссифика-ции края подыскивать новые массивы земель в основном в государственных фондах, а также покупать на эти нужды участки у частных собственников через Крестьянский поземельный банк (22). Только теперь посчитали целесообразным для предотвращения оттока переселенцев проводить ее за счет уже находившегося на северо-кавказской окраине русского, так называемого иногороднего (пришлого) крестьянского населения, достигшего значительной численности и в большинстве своем безземельного (23). Но вновь созданные переселенческие участки были в преобладающей степени низкого качества и к 1913 г. составляли всего 536 тыс. дес. Из них для намеченных целей удалось использовать всего 3,7 % (24). Сложившееся положение вызывало обеспокоенность в правящих кругах. Чтобы поправить его, с 1915 г. под предоставившимся политическим 'предлогом были предприняты попытки ликвидировать землевладение иностранных колонистов, оказавшиеся также безуспешными (25).

В начале XX в. тенденция замедления роста численности русского сельского населения на северокавказской окраине, несмотря на принимавшиеся меры, все больше приобретала устойчивость. Хотя этот рост превышал еще вдвое аналогичные среднероссийские показатели, но в масштабах края был уже на столько же меньше городского (26), что свидетельствует о постепенном ослаблении аграрной колонизации и усилении притока переселенцев в промышленные центры. Если во второй половине XIX в. численность населения в западной части окраины увеличилась на 115 %, в восточной — на 48,6 %, то к 1917 г. — соответственно только на 56,8 % и 38,9 %. (Подробнее см. табл. 1).

Общая численность ее населения между тем за эти периоды (преимущественно за счет интенсивного освоения русскими переселенцами) возросла в 3,5 раза, тогда как в Сибири — в 2,4; Новороссии (ныне юг Украины) — в 2,2; а в Черноземном центре России — всего в 1,2 (27).

Особая роль при заселении этого неспокойного и неоднородного по этническому составу региона отводилась, по замыслам правительства, казачеству, в ту пору рассматривавшемуся в качестве политической стабильности и защиты российских государственных интересов. Ему предоставлялись поэтому наибольшие преимущества, обеспечивавшие постоянный прирост численности Кавказских казачьих войск, для поддержания высоких темпов которого в выделенных еще во второй половине XIX в. землях были оставлены специальные довольно значительные запасы (28).

Таблица1

Динамика роста численности населения на северокавказской окраине России во второй половине XIX — начале XX вв. (29)

Наименование регионов	Вторая половина Х1Х в.			Начало XX в.		На сколько увеличилось население за два периода
	60-е гг. XIX в.	конец XIX в.	на сколько увеличилось население	начало XX в. ( до 1917 г.)	насколько увеличилось население
Западная часть окраины	1321449	2849660	115,7	4463210	56,8	238,1
Восточная часть ок­раины	1012694	1505080	48,6	2091265	38,9	106.6
На всей территории	2334053	4354740	86,6	6559475	50,6	181,0

Это позволяло зачислить в войсковое сословие с предоставлением надлежащих привилегий даже иногородцев. При вступлении в казаки им без каких-либо ограничений, так же, как и русским, нарезались земельные наделы, выдавались ссуды из войскового капитала, разрешалось иметь оружие. Однако предоставление этих привлекательных прав увязывалось с необходимостью принятия христианства, чем ставило претендентов перед нелегким выбором отречения от традиционных религиозных приверженностей своих национальных сообществ (30). Воспользоваться этой возможностью смогли в силу этого лишь редкие представители коренного населения, и прослойка его представителей в казачьей среде не превышала к концу XIX в. всего 2 % (31).

Поскольку к началу XX в. запасы войсковых земель существенно сократились и были недостаточны уже для пополнения паевых наделов в будущем, вступление в казаки для русских было органичено, а для инородцев вовсе прекращено, так как после революционных потрясений 1905 — 1907 гг. было признано недопустимым пополнять за их счет это сословие (32). Но предоставленные в прошлом преимущества стимулировали у казачества еще и в этот промежуток времени, опережающий на 10 %, по сравнению с коренным, прирост населения. К 1917 г. численность его из-за этого возросла на 8 %, составив в западной части края 53 % от общей численности населения, а в восточной, наиболее этнически неоднородной, — только 20 % (Подробнее см. табл. 2).

Таблица 2

Димамика роста численности коренного и казачьего населения на северокавказской окраине в начале XX века (33)

Наименование	Коренное насселение					Казачье населеиие
	конец XIX в.	%	к 1917 г.	%	%	конец XIX в.	%	к1917 г.	%	%
Кубанская	107790	5,5	133671	4,5	24,0	849119	56	125656;	53	48,0
Терская	507024	54	671273	50	32,4	177102	20	2411161	20	36,2
Итого:	614814	21	804944	19	31,0	102622	38	149773С	65	46,0

Приведенные в таблице 2 данные наглядно подтверждают устойчивость тенденции изменения соотношения удельного веса коренного и казачьего населения в пользу последнего. Тем не менее на основе их можно сделать вывод, что правительственный курс на утверждение численного преобладания казачества, рассматривавшегося, как было уже сказано, в качестве одной из важнейших опор российской государственной системы в сложном многонациональном крае, оказался в полной мере не реализованным.

Но происходившие на Северном Кавказе во второй половине XIX — начале XX вв. этнодемографические процессы привели к установлению преобладания в структуре населения русского этноса, достигшего здесь 75 % от общей численности всех народов, тогда как в Закавказье, в силу особенностей колонизации, только 6 % (34). Доля же коренных этносов снизилась до 12,5 % (35). За счет этих изменений регион был более надежно закреплен в пределах России, а ранее веками жившие разобщенно и враждовавшие между собой более 70 различных народов были впервые объединены как на основе добровольного вхождения, так и принудительного присоединения в ходе завоеваний в пределах единого государства.

Сдерживающим и уравновешивающим демографическим фактором этого объединения являлось, как и предусматривалось верховной властью, казачество, наиболее организованная в военном отношении часть русского этноса. В его самосознании, которое выступает решающим показателем национальной принадлежности, закрепилась раздвоенность («мы казаки, и мы русские») как отражение сложных этнических взаимодействий в прошлом. Такая раздвоенность самосознания не является чем-то необычным и встречается чаще всего у населения контактных зон, где также сходились разноэтнические колонизационные потоки и были развиты ассимиляционные процессы. В этой связи, как нам кажется, спор о национальной принадлежности казачества юга России не имеет смысла.

Л.И. Футорянский, д.и.н. профессор ОМГУ

ЧИСЛЕННОСТЬ, НАЦИОНАЛЬНЫЙ И РЕЛИГИОЗНЫЙ СОСТАВ КАЗАЧЕСТВА РОССИИ в к. 19- н. 20 в.в. гг.

Одной из особенностей социальной структуры России периода конца XIX — начала XX вв. было сохранение казачьего сословия. Наличие казачества настолько специфическое явление, что без него познание дореволюционной, революционной и советской (первых лет ее существования) истории не может носить достаточно всесторонний характер. Многолетняя история казачества свидетельствует о том, что уходили в область предания те или другие казачьи войска и вместе с тем возникали новые казачьи районы. К концу же XIX в. в стране насчитывалось 11 казачьих войск: Амурское, Астраханское, Донское, Забайкальское, Кубанское, Оренбургское, Сибирское, Семиреченское, Терское, Уссурийское, Уральское. Из них самым молодым было Уссурийское войско, утвержденное в 1889 г. (1). В таком составе казачьи войска, казачьи области сохранялись вплоть до февраля 1917 г. В период деятельности Временного буржуазного правительства возникли еще два самостоятельных казачьих войска: Енисейское и Иркутское. Сами названия казачьих войск свидетельствуют о широте территорий, на которых проживало казачье население, говорят о том, что изучение казачьей проблемы, казачьего народонаселения имеет далеко не местный характер, представляет значительный интерес в масштабе страны.

Между тем вопрос о численности и составе казачества в конце XIX — начале XX вв. — один из важных аспектов социально-экономического развития — не был предметом специального изучения советских историков и демографов. В литературе имеются лишь разрозненные сведения по отдельным казачьим областям. Автор ставит перед собой задачу сообщить и проанализировать имеющиеся сведения в опубликованных и архивных источниках в целом по всем казачьим войскам.

По переписи 1897 г. из 125640 тыс. населения страны казаки составляли 2928842, или 2,3 % (2).

Удельный вес казачьего населения во всех частях России был неодинаков. В Европейской, куда входили Донское, Астраханское, Оренбургское войска, он составлял 1,5 %, на Кавказе (Кубанское и Терское войска) — 10,4 %, в Сибири (Амурское, Енисейское, Забайкальское, Иркутское, Уссурийское, часть Сибирского) — 3,3 % (3).

Казачьи районы были областью с низкой плотностью населения. На одну квадратную версту приходилось жителей разных сословий в Куйнской —23 человека. Донской области — 17, Терской — 15, Оренбургской — 9, Семиреченской — 6, Сибирском войске — 4, Астраханской губернии — 4, Уральской — 2, Уссурийской — 1, Амурской — 0,3 человек. Наиболее населенная Кубань уступала по плотности населения 38 губерниям России из 50 (4).

Во всех казачьих областях в целом к концу XIX в. казачество уже не составляло большинства населения. Невойсковое население здесь достигло в совокупности в 1898 г. 52,4 %. Обнаружилась тенденция к увеличению части невойскового населения. Так, в 18 99 г. оно составило 53 %, в 1900 — 53,6 % и т.д. (5).

Удельный вес невойскового населения по отдельным казачьим областям войсковой территории в 1900 г. составлял: в Терском — 80,4 %, Донском — 57,2 %, Кубанском — 55,4 %, Уральском — 45,6 %, Семиреченском — 19,9 %, Астраханском — 14,2 %, Оренбургском — 17,5 %, Сибирском — 42,3 %, Амурском — 12,1 %, Забайкальском — 3,4 %, Уссурийском — 2,2 % (6). Такова была картина в целом по казачьим войскам.

Несколько иначе обстояло дело с расселением иногороднего населения непосредственно в станциях. В 1899 г. они составляли в станицах Донского войска — 13 %, Кубанского — 43 %, Терского — 12 %, Оренбургского — 14 %, Уральского — 26 %, Астраханского — 16 %, Сибирского — 11%, Семиреченского — 21%, Забайкальского — 3 %, Амурского — 11 %, Уссурийского — 2 %. В целом иногородние в станицах составляли 24 % (7). Здесь, таким образом, налицо было компактное казачье большинство. Особый интерес представляет структура сельского населения Дона, его станиц и сел. Проникнуть в ее существо дали возможность обнаруженные в фондах Государственного архива Ростовской области и впервые использованные нами «Статистические сведения о результатах подворного обследования Донской области (по округам) в 1917 г.». На основе этого уникального документа нами установлено, что население станиц с 1917 г. состояло не из двух, а из трех категорий: приписных казаков (1349740 человек, 215878 хозяйств), иностаничников-казаков (22644 человек, 4961 хозяйство), иногородних (309604 человека, 33976 j хозяйств). По волостям оно делилось на две категории: приписных/ крестьян (353857) или, как часто их называли, коренных, а также посторонних (147435 человек, 24360 хозяйств). Казаки составляли в 1913 г. 49,4 % сельского населения, коренные крестьяне — 34,3 %, иногородние — 11,1 %, посторонние — 5,2 % (8). Следует подчеркнуть, что поскольку данная перепись не была известна донским историкам, они допускали ошибку, заявляя, что на Дону было около миллиона иногородних, что приводило к неправильным выводам о путях решения здесь земельного вопроса, необходимости отнятия земель у трудового казачества (9).

Представляет интерес, как происходило расселение казачьего населения по уездам и округам казачьих областей. Анализ показывает, что округа и уезды с преобладанием казачьего населения были в Донском, Кубанском, Терском, Оренбургском, Забайкальском войсках (10).

По остальным казачьим областям таких уездов и округов не было(11). Особо следует сказать о том, что на Дону значительная часть крестьянства проживала в Ростовском и Таганрогском уездах, что также нельзя было не учитывать при решении аграрного вопроса. Казачье население по областям распределялось неравномерно. На 1 января 1899 г. численность его была следующей в (тыс. человек):

Донское войско — 1085

Кубанское — 824

Оренбургское — 388

Забайкальское — 201

Терское — 177

Уральское — 123

Сибирское — 122

Астраханское — 29

Семиреченское — 28

Амурское — 22

Уссурийское — 13

Итого: 3012 (12).

Таким образом, наиболее многочисленными войсками были донское, Кубанское, Оренбургское, незначительными по своей численности — Астраханское, Семиреченское, Амурское, Уссурийское, средними — Забайкальское, Терское, Уральское, Сибирское.

Рождаемость у казаков была выше общероссийской, смертность несколько меньше. В конце XIX — начале XX вв. наблюдается быстрый рост казачьего населения не только за счет превышения рождаемости над смертностью, но и благодаря тому, что частично происходило дальнейшее причисление к казачьему сословию, к казачьим войскам переселенцев из числа крестьян ( в Амурском, Уссурийском, Семиреченском войсках) (13).

Рост казачьего населения виден при сопоставлении данных на начало 1899 г. с итогами первой всеобщей переписи населения Российской империи. Так, в 1897 г. в Донском войске было 1 млн. 26 тыс. населения (14), к 1899 г. оно возросло на 59 тыс., или на 5,8 % (15). По Кубанскому войску оно составляло 787 тыс. (16), т.е. к указанному времени возросло на 37 тыс., или на 4,6 %; по Оренбургскому увеличилось на 23 тыс. (17), или на 6,4 %; по Забайкальскому — на 6 тыс. (18), или на 3 % и т.д. За более длительный период судить о характере прироста казачьего населения можно на основе таблицы N 1.

Таблица 1

			Прирост в %
	на 01.01.1901	1912 — 1917 гг.
	1126	1487 (19)	32,9
	875	1339 (20)	53,0
Оренбургское	403	533 (21)	32,3
Забайкальское	208	260 (22)	25,0
Терское	183	251 (23)	37,2
Сибирское	127	164 (24)	29,9
Уральское	126	235 (25)	86,5
Астраханское	30	37 (26)	26,1
Амурское	22	50 (27)	140,0
Уссурийское	15	44 (28)	193,0
Семиреченское	30	59 (29)	96.6
Итого	3144	(30)
Енисейское	6,6(1912) (31)	8 (32)
Иркутское		12( 33)

Таким образом, примерно за 15-летний период казачье население выросло более чем на 1,3 млн. человек, или свыше чем на 40 %. В среднем ежегодный прирост казачьего населения составлял примерно 2,8 %. Рост казачьего населения за эти годы происходил значительно быстрее, чем в целом населения по Европейской России (18 %). Это объясняется сравнительной зажиточностью казачьего населения и системой военно-спортивного воспитания. Наиболее бурно росли за этот период Амурское, Уссурийское, Семиреченское (относительно «молодые» по своему возрасту войска), а также Уральское казачье войско. Более того, быстрее, чем казачьи войска в целом, росло Кубанское войско. В результате роста казачьего населения выше стал его процент среди населения России, он теперь составляет 3,1.

Анализ соотношения лиц мужского и женского пола в казачестве XIX в. показывает, что последние преобладали. Так, из казаков Европейской России в 1897 г. на 1000 женщин было 942 мужчины, на Кавказе на 1000 женщин — 960 мужчин, в Средней Азии на 1000 женщин — 954 мужчины. Менее всего была разница в лицах мужского и женского пола в Сибири. Здесь на 1000 женщин — 864 мужчины (34).

Какие изменения произошли в этом отношении за 15-20 лет? Рассмотрим соответствующие данные. Если на Кубани в 1897 г. на 1000 женщин было 953 мужчины (35), то в 1914 г. здесь было на 1000 женщин было 984 мужчины (36). В Забайкальском казачьем войске в 1897 г. на 1000 женщин было 983 мужчины (37). В 1917 г. здесь приходилось на 1000 женщин 1056 мужчин (38).

По Амурскому, Забайкальскому, Иркутскому, Сибирскому (Акмо-линская область), Семиреченскому, Уральскому, Уссурийскому войскам к 1917 г. стали в казачестве преобладающими лица мужского пола. Здесь в 1917 г. из 772610 человек было на 1000 женщин 1000 мужчин (39). Такое соотношение мужского и женского населения данных областей в обстановке войны было бы совершенно непонятно, если не учесть, что процент работников, взятых в войска, выше, чем в казачьих (40).

Рассмотрим теперь, сколько приходилось в среднем на одно казачье хозяйство в 1917 г. душ обоего пола, сопоставив эти данные с крестьянскими хозяйствами тех же областей (41).

Таблица 2

Наименование	Кол-во хозяйств	На одно хозяйств JK	ю душ обоего по-а
		у казаков	у крестьян
Семиреченская	10352	6,1	6.5
Акмолинская	19947	6,1	6,4
Забайкальская	44803	6,1	6,1
Амурская	7204	6,9	6.6
Иркутская	2314	5,8	5,9
Уральская	38923	6,1

Итак, по войскам Забайкальскому, Уральскому, Сибирскому (Акмолинская обл.), Семиреченскому количество душ обоего пола, приходящихся на одно казачье войско, совпадают. Знаменательно и то, что по самому крупному из них количество душ обоего пола приходящихся на одно казачье хозяйство, одинаково с числом душ, имеющихся в крестьянских хозяйствах данной области.

В остальных случаях данные колеблются. По Амурской области на казачье хозяйство приходится больше душ, чем на крестьянское. По областям Семиреченской, Акмолинской, Иркутской картина иная. Однако разница при этом менее 0,5 души на одно хозяйство. Все сказанное говорит о тйм, что существенных различий в числе душ обоего пола, приходящихся на казачье и крестьянское хозяйство данных областей, не было. На Дону на одну семью приходилось в среднем 3,2 души мужского пола, т.е. в самой крупной казачьей области казачья семья мало отличалась от семьи в проанализированных нами областях (42).

Большинство казаков было русскими. Однако в казачестве имелись слои и других национальностей: украинцев, бурят, калмыков, татар, мордвы.

Войсковые казаки по родному языку распределялись следующим образом (43) (см. табл. 3).

Таблица 3

Распределение казачьего населения по языку в 1897 г.

Наименование войска	Русский	Украин­ский	Белорус­ский	Монго-ло-бу-рятский	Татарс-ский	другие	Всего казачье­го насе­ления
Донское	996465	2307	92	27199 (калмыцкий)			1026263
Кубанское	337403 .	447954	1233	-	54	352	787197
Оренбургское	310940	10865	1493	1195 (кал­мыцкий)	3445	6101	3655000
Забайкальское	167573	248	-	27155 (бурятский)	-	201	195253
Терское	145508	16329	586	2727 (калмыцкий)	252	2932	167301
Уральское	106688	-	-	963	6306	163	114166
Сибирское:
Семипалатинская обл.	283326	154	•	-	-	171	28717
Акмолинская	65299	4020	-	-	1017	4452	74707
Семиреченское	28125	299	-	104 (кал­мыцкий)	408	676	29757
Амурское	21507	62	-	-	-	-	21569
Итого:	2207834	482238	3404	59343	42490	15121	2810430
в%	78,6	17,2	0,1	2,1	1,5	0,5	100,0

Приведенные данные свидетельствуют о том, что по родному языку состав казачества был в основном великорусским. Вместе с тем, налицо довольно значительная национальная пестрота казачьего сословия. Второе место по численности занимали лица, считавшие своим родным языком украинский, затем выделяются слои казачества, говорившие на монголо-бурятском языке: калмыки, буряты; далее следуют татары, потом мордва, кавказские горцы, белоруссы, башкиры. Данные по родному языку не характеризуют полностью национальный состав казачества, ибо среди казаков было немало украинцев, говоривших на великорусском языке, часть татар-казаков и казаков других национальностей говорили также на великорусском и считали его своим родным языком. Сравнительно многонациональный характер казачества связан, прежде всего, с историей его возникновения, когда бежавшие на окраины страны от крепостного гнета люди различных национальностей создавали здесь свою казачью вольницу. Во-вторых, создавая казачьи войска для границ империи, правительство было вынуждено привлекать лиц не только русской национальности (44).

Следует отметить, что и религиозный состав казачества был неоднороден. Преобладали, конечно, православные, однако среди казаков был значительный удельный вес раскольников.

Таблица 4

Численность казаков-раскольников на 1 января 1901 г.

Наименование войска

Наименование войска	Кол-во раскольников	Удельный вес в %
Уральское	63346	50,0
Терское	28420	15,6
Донское	113640	10,1
Оренбургское	18341	4,6
Астраханское	628	2,2
Кубанское	13640	1,5
Сибирское	1342	1,1
Уссурийское	68	0,5
Забайкальское	146	0,1
Амурское	-	-
Семиреченское	.	-
Итого:	21957	7,6

Были среди казаков лица, придерживавшиеся мусульманской религии, были и ламаиты. Причем в казачьих войсках существовали специальные присяги как для православных, мусульман, так и для ламаитов, буддистов (45). Были среди казачьего населения и сектанты. В терском войске они составляли в 1912 г. 14,6 %, или более 34 тысяч человек (46). На Дону в 1914 г. старообрядцы и сектанты составляли 152101 человек (47).

Старообрядцев и сектантов в Оренбургском войске числилось в 1915 г. 25706 человек (48).

Казачье сословие было, прежде всего, служилым, войсковым. Воинская повинность для казаков в конце XIX — начале XX вв. была личной и отрабатывалась с собственным обмундированием, снаряжением, на собственных лошадях, на что уходила половина средств середняцкого казачьего хозяйства. Вооруженные силы казаков состояли из служилого состава и войскового ополчения. Служилые исполняли военные обязанности мирного и военного времени, войсковое же ополчение создавалось по чрезвычайным обстоятельствам военного времени.

Служилый состав делится на три разряда: приготовительный (3 года), строевой (12 лет), запасной (5 лет). После 20-летней службы (в Уральском войске 22-летней) казак переходил в отставные и мог быть призван только лишь в составе ополчения. В служилый состав казаки входили с 18 до 38 лет. Строевой разряд делился на части первой, второй, третьей очереди. На службе в мирное время находились части первой очереди (и полки II очереди Кубанского войска). Части II и III очередей числились на льготе и призывались по мобилизации. Льготные казаки, также как первоочередные, должны были иметь в постоянной боеготовности обмундирование, снаряжение, вооружение, строевых лошадей. Строевым казакам III очереди предоставлялось право приобретать строевого коня после того, как об этом поступало распоряжение. Лагерные сборы проходили от 3 до 5 недель для казаков второй очереди ежегодно, для II — на третий год службы. Запасные пополняли убыль в строевых частях в военное время.

Процент неспособных к службе по всем войскам в 1901 г. составлял 14,9. За десять лет с 1890 по 1900 гг. число неспособных по состоянию здоровья в казачьих войсках удвоилось. Это говорит о том, что материальное благосостояние казачества было далеко не так благополучно, как считалось.

Таблица 5 (49)