Заключение

Две формы реальности мы видим у Набокова: пошлый, обыденный мир, с которым оба главных героя разобранных нами произведений не желают иметь дела, и мир мечты, фантазии, творческого дара. Этот дар, однако, легко может быть потерян героями Набокова. Причины тому разные: личность может капитулировать перед реальным миром, как сделал это Лужин, предавая свой дар ради личного счастья. Но личность также может быть уничтожена этим миром насильственно, как это произошло с Цинциннатом Ц.

Столкновение двух реальностей, их встреча всегда катастрофа для Набокова. Он хочет сохранить и возвысить мир иллюзии с помощью языка, словесной эквилибристики, жонглирования метафорами, эпитетами и сравнениями, но это только «защита Лужина», скорее всего обреченная на провал и чреватая гибелью самого творца, потому что реальность все-таки сильнее размытых очертаний сновидений и «двойников» в призрачном внутреннем мире его героев.

Список использованной литературы

1. Ерофеев В. В поисках потерянного рая (Русский метароман В. Набокова). – В кн.: Ерофеев В. В лабиринте проклятых вопросов, М., «Сов. писатель», 1990, С. 162–204.

2. Михайлов О. Король без королевства. – В кн.: Набоков В. Машенька. Защита Лужина. Приглашение на казнь. Другие берега. Романы. М., «Художественная литература», 1988.

3. Набоков В. Машенька. Защита Лужина. Приглашение на казнь. Другие берега. Романы. М., «Художественная литература», 1988.

4. Шаховская 3. В поисках Набокова, Париж, 1979.

Часть 6. Поэзия темна Глава 1. Метаморфозы в сказке Гофмана «Золотой горшок»

И вижу берег очарованный

И очарованную даль…

А. Блок

Сказку «Золотой горшок» сам Гофман считал лучшим своим произведением.

Гофман по справедливости считается романтиком. Но что такое романтизм? В сказке Гофмана это разлад между мечтой и действительностью. Мечта у Гофмана фантастична, прекрасна, волшебна, сказочна. Действительность скучна, однообразна, наполнена буднями. Действительность населяют конректоры Паульманы и регистраторы Геербранды. В реальности торговки яблоками на чем свет стоит ругают студента Ансельма и отнимают у него кошелек с последними деньгами. В мечте обитают волшебные светящиеся змейки Серпентины (даже имя увеличивает змеистость), принцы Фарфоры, летающие драконы. Архивариусы Линдгорсты превращаются в загадочных колдунов.

Не случайно я вынесла перед работой эпиграф из «Незнакомки» Блока. Ведь он тоже был романтиком и тоже, как и Гофман, ненавидел эту низкую действительность, где скрипят уключины, где небесный диск кривится, где раздается женский визг, где пьяное чудовище ищет истину в вине. Но в этом-то и загадка романтизма, что это самое пьяное чудовище на дне стакана видит прекрасную незнакомку в упругих шелках и в шляпе с траурными перьями, которая дышит «духами и туманами». Другими словами, на изнанке действительности гнездится мистическая и таинственная романтика жизни. Мечта и действительность перетекают друг в друга, точно жидкость в сообщающихся сосудах.

Гофман называет свою сказку «Золотой горшок». В названии заключен парадокс романтизма. Горшок, особенно если он ночной, – это низкая действительность. Даже если горшок связан с варкой пищи – это тоже далеко от романтизма. И вдруг – золотой! Золото – всеми признанный символ счастья, богатства, благополучия, но и красоты. Золото тоже как бы на грани мечты и действительности. Всякий мечтает о том, чтобы озолотиться. Но ведь это мечта филистера, мещанина, которого так ненавидел Гофман. Впрочем, с другой стороны, прекрасная девушка, о которой может мечтать романтический герой Гофмана, как правило, наделена прекрасными золотыми волосами. Золото тоже, таким образом, двойственно, текуче и зыбко.

Вот эта текучесть, непонятность, перетекаемость мечты в действительность и наоборот – художественная манера Гофмана-сказочника и романтика, не только в «Золотом горшке», но, наверное, во всех его произведениях. Мы знаем, что Гофман назвал свою книгу «Фантазии в манере Калло» и в предисловии к книге он восхищается гротеском художника Калло. Гофман с восторгом пишет о причудливости его образов и неутомимости фантазии, о сочетании странного и знакомого, иронического соединения человека с животным: «Разве не превосходен, к примеру, его черт, коего нос при искушении Св. Антония вырастает в ружье, неотступно нацеленное на праведника?»^[181]

Гофман стремится манеру Калло в живописи претворить в литературе, и в сказке «Золотой горшок» ему блестяще это удается. Предметы, люди и события становятся очень странными, двойственными. Каждый реальный предмет внезапно приобретает своего романтического двойника. Например, яблоки из корзины торговки, которые разбрасывает неуклюжий студент Ансельм, оказываются живые, и они всегда возвращаются от покупателей к своей хозяйке-торговке. По крайней мере, она так рассказывает нам и почему мы не должны ей верить?

А сама торговка все время меняет обличия. Допустим, она становится бронзовой ручкой звонка и корчит рожи перепуганному Ансельму. То вдруг она превращается в грозную и уродливую ведьму с ожогом на щеках, а то становится на глазах у Вероники хорошо знакомой няней Лизой.

Я уже не говорю о бесконечных превращениях архивариуса Линдгорста: тот является и грозным голосом в ветках бузины, и Саламандром, и принцем, и отцом змейки, и седовласым старцем. Короче говоря, невозможно понять, где здесь истина, где фантазия студента Ансельма (или Гофмана), где сонный бред, где пошлая действительность. Все течет, все меняется так быстро в этой сказке, что не успеваешь следить за сменой словесных рисунков, гротесковых образов, фантазий Гофмана в духе Калло.

Волшебный сад в доме архивариуса Линдгорста полон сплошных метаморфоз. Цветы в нем превращаются в разноцветных танцующих насекомых, которые машут крылышками и ласкают друг друга своими хоботками; розовые и голубые птицы, наоборот, становятся цветами, птицы-пересмешники на человеческом языке дразнят студента Ансельма.

Сам архивариус Линдгорст, помимо того что он Саламандр, дважды залезает в чашу с пуншем и делается самим огнем. Первый раз это происходит, когда студент Ансельм соблазняется прелестями филистерства вместе с конректором Паульманом и его дочерью Вероникой, а второй раз, когда он угощает автора, так сказать самого Гофмана, чашей с превосходным пуншем.

Попугай Линдгорста носит очки на клюве и превращается в старичка-компаньона, помощника архивариуса. В разгар пошлого веселья архивариус присылает попугая-старичка в дом конректора Паульмана с требованием к Ансельму, чтобы он явился завтра к архивариусу Линдгорсту. Впрочем, нет смысла пересказывать все волшебные превращения в сказке, поскольку любой читатель их крепко-накрепко запоминает.

Сосредоточимся на проблеме любви у Гофмана. Вообще для романтиков любовь – это основа основ. Но что это за любовь? Фантазия героя, полностью оторванная от реальности? Или какими-то нитями она связана с реальной жизнью? Какова любовь студента Ансельма?

В сказке студент Ансельм страдает от своей неполноценности. Он неудачник из неудачников: вечно сажает на новый фрак жирное пятно, цепляется за все предметы мебели и опрокидывает их на своих благодетелей вместе с пищей на столике, водой из лужи марает белое платье возлюбленной Вероники и т. д. Как, спрашивается, можно полюбить такого растяпу? Как ни странно, Вероника, вопреки всему, в него влюбляется. Правда, с другой стороны, в сказке больше нет молодых людей, ей не из кого выбирать, и поневоле приходится влюбиться в Ансельма.

Кого же любит сам Ансельм? Он жертва и одновременно творец любовного треугольника. Он колеблется в выборе между реальной девушкой Вероникой и золотисто-зеленой змейкой Серпентиной, дочерью Саламандра. Серпентину он полюбил, услышав ее хрустальный голосок в кусте бузины и увидев ее синие глаза, устремленные на него. Эта любовь на время вытесняет из сердца Ансельма образ Вероники. Но в горячечном сознании Ансельма Вероника и змейка Серпентина временами сливаются и превращаются в одно возлюбленное существо.

Образ Вероники тоже как будто двоится как в рассказе повествователя, так и в восприятии читателя сказки. С одной стороны, она влюбляется в Ансельма, потому что папаша сказал, что тот подает большие надежды и может стать надворным советником. Значит, она полюбила не столько реального студента Ансельма, неудачника и недотепу, сколько свой собственный образ грядущей надворной советницы, которая живет в красивом доме, крутится перед зеркалом, примеривая изящные сережки, подарок мужа, надворного советника. Она кокетливо выглядывает в окошко, и ее, надворную советницу такую-то, хвалят прохожие за грацию и красоту. Иначе сказать, здесь Вероника предстает мещаночкой, филистершей, воплощением ненавистной Гофману низкой, пошлой действительности.

Но вот Вероника решает обратиться к колдунье, чтобы та приворожила к ней будущего надворного советника Ансельма. Из мещаночки Вероника превращается в отчаянную фигуру романтической возлюбленной, которая вместе с ведьмой в ночь полнолуния выходит во время жуткой бури на перекресток дороги в одной ночной рубашке, с распущенными волосами и участвует под завывания ветра и черного кота в диком шабаше ворожбы и приворота. Она держит ведьму за руку, в ужасе наблюдая, как та кидает в адское варево в железный котел ядовитые коренья, лягушек, летучих мышей и прочую нечисть.

Когда Вероника просыпается после бурной ночи, она не в силах точно сказать себе, что это был не сон. Однако вымокший под дождем плащ и зеркальце, подарок колдуньи, – залог того, что все эти чудесные и жуткие вещи происходили с ней наяву.

Кстати, в одном месте сказки Гофман предлагает остроумный рецепт от романтического мировосприятия (в его время этот рецепт применялся, чтобы не видеть привидений): поставить на задницу пиявки. Студент Ансельм вынужден выслушать этот совет от филистера в здравом рассудке.

Сцена, когда конректор Паульман зазвал к себе на суп студента Ансельма, представляется совершенно фантастической. Все действующие лица, точно сумасшедшие, несут безумный бред, с точки зрения здравомыслящего конректора Паульмана, в том числе и он сам. Ансельм утверждает, будто архивариус Линдгорст не кто иной, как Саламандр, опустошивший сад князя духов Фосфора, а его дочери – золотистые змейки, которые поют, как сирены. Регистратор Геербранд, разгоряченный парами пунша, соглашается, что только саламандры могут щелкать пальцами и извлекать из них огонь для трубок с табаком. Вероника спорит с Ансельмом, уверяя, что ведьма – мудрая старая Лиза, а ее черный кот «вовсе не злобная тварь, а образованный молодой человек самого тонкого обращения и ее двоюродный брат» (С. 244).

Предметы и живые существа одновременно равны себе и являются другими: черный кот – он же двоюродный брат; ведьма – она же мудрая нянька Лиза, она же торговка яблоками у Черных Ворот, она же старый кофейник со сломанной крышкой, беседующий с Ансельмом в склянке; Вероника – она же Серпентина; Серпентина – она же зеленая змейка; серый попугай в очках – он же помощник архивариуса; архивариус Линдгорст – он же Саламандр, он же голос в кусте бузины.

Происхождение этих существ и предметов тоже в высшей степени сомнительное: Саламандр родился в незапамятные времена где-то там в Атлантиде и туда же в конце концов возвратился, прихватив с собой дочь, золотисто-зеленую змейку Серпентину вместе с зятем, бывшим студентом Ансельмом. Впрочем, архивариус Линдгорст при этом остался архивариусом на королевской службе, иначе он не смог бы пригласить к себе в дом автора, чтобы поведать ему о счастливом финале сказки, а заодно угостить пуншем, куда и залез в качестве языка пламени. Да и враг архивариуса ведьма (она же няня Лиза) родилась от довольно странного брака: упавшего на землю пера черного дракона и свекловицы.

В последнем сражении Саламандра и ведьмы как будто затесался Михаил Булгаков «Мастера и Маргариты». Вообще он, вероятно, был внимательным читателем Гофмана. Его черный кот Бегемот, без сомнения, родственник двоюродного брата ведьмы Лизы. Метаморфозы на балу у Сатаны как будто бы вариация на тему сражения в гофмановском «Золотом горшке»: «Она сбросила свой черный плащ и осталась в отвратительной наготе, потом начала кружиться, и толстые фолианты падали вниз, а она вырывала из них пергаментные листы и, ловко и быстро сцепляя их один с другим и обертывая вокруг своего тела, явилась как бы одетой в какой-то пестрый чешуйчатый панцирь. Брызжа огнем, выскочил черный кот из чернильницы, стоявшей на письменном столе, и завыл в сторону старухи (…) Тут засверкали и воспламенились лилии на шлафроке, и архивариус стал кидать эти трескучим огнем горящие лилии на ведьму, которая завыла от боли; но, когда она прыгала кверху и потрясала свой пергаментный панцирь, лилии погасали и распадались в пепел. (…) С ревом и воплями метались кругом в жестокой схватке кот и попугай; но наконец попугай повалил кота на пол своими сильными крыльями и, проткнув его когтями так, что тот страшно застонал и завизжал в смертельной агонии, выколол ему острым клювом сверкающие глаза, откуда брызнула огненная жидкость. Густой чад поднялся там, где старуха упала под шлафроком (…) – под ним лежала гадкая свекла (С. 250 – 251)».

Мы видим, что войско старухи с черным котом, повержено серым попугаем и огненными лилиями Саламандра. За метаморфозами следит из банки студент Ансельм (он попал туда из-за того, что польстился на соблазны мещанско-филистерской жизни), а в волшебное зеркальце за исходом сражения наблюдает Вероника. Она понимает, что ее партия бита, ведь ведьма побеждена, и тогда Вероника со спокойной душой соглашается стать женой надворного советника Геербранда, получая все те блага (в том числе изящные сережки), о которых она уже знала из своих грез.

Итак, мы обнаруживаем у Гофмана странный мир двух параллельных существований. Люди вроде бы живут в маленьком бюргерском городке, ходят на учебу и на службу, заглядывают на рынок, где покупают овощи и фрукты. Вместе с тем стихийные духи огня (саламандры) то и дело вьются в кустах бузины, надо их только вовремя разглядеть; для того требуются особые духовные очи. В доме чиновника-архивариуса происходят волшебные метаморфозы, да и сам он князь из Атлантиды. Ведьма-гадальщица тоже пришла из неведомо откуда взявшихся глубин и родилась от пера дракона и матери-свеклы. Студент Ансельм женится на возлюбленной змейке Серпентине, и от их брака рождается лилия в золотом горшке. Фантазия здесь неотделима от реальности. Границы между мирами в романтическом воображении Гофмана все время нарушаются. Метаморфозы, происходящие с предметами и живыми существами, которые превращаются друг в друга, бесконечны и беспрерывны.

Мир у Гофмана, таким образом, как бы «плывет». Этот мир вовсе не типичен для романтиков. Если у них границы между мирами, как правило, жестко разделены: вот пошлый и тупой мир филистеров, а вот – мир романтической грезы, мир тонкой любви, мир художника. В гофмановском мире этой сказки все в своем роде художники, но одновременно и филистеры. В них побеждает то одно, то другое. Какой мир истинен? Мир реальности или мир фантазии? Невозможно с полной определенностью установить это, так как миры Гофмана текучи и зыбки, точно вода или огонь, в котором пребывают духи огня – саламандры.