5.1.2 «Нечистая сила» в изображении ф.М. Достоевского и ф.К. Сологуба: Кошмар Ивана Федоровича – Раздвоение личности; недотыкомка Передонова – вид шизофрении

Ф.М. Достоевский единственный раз реально выводит «нечистую силу» в романе «Братья Карамазовы» в главе «Чёрт. Кошмар Ивана Федоровича». Еще раньше, до беседы чёрта с Иваном Карамазовым, об аде рассуждает Федор Павлович Карамазов. Он не может поверить в железные крючья, которыми черти якобы топят грешников в огненной реке. Если у них в аду в наличии железные крючья, то значит есть и железоплавильная фабрика?! В такой абсурд Федор Павлович категорически отказывается верить.

Чёрт у Достоевского – преемник гоголевских чертей. Да и сам чёрт, беседуя с Иваном Карамазовым, отсылает собеседника, а значит и читателя, к Гоголю. Он вспоминает Хлестакова («Ты, кажется, решительно принимаешь меня за поседелого Хлестакова…»^[97]), рассказывает Ивану Карамазову анекдот об исповеди католическому патеру одного маркиза-сифилитика, у которого отпал нос^[98]. И опять вспоминается Гоголь: нос нежданно-негаданно исчезает с лица майора Ковалева (петербургская повесть «Нос»).

Впрочем, Достоевский всегда «фантастическое» подкрепляет реалистическими мотивировками: Иван Карамазов болен белой горячкой (теперь это называется «шизофрения») и, следовательно, чёрт есть исключительно болезненная галлюцинация его расколотого надвое сознания.

Достоевский, другими словами, на самом деле идейно следует за Гоголем. Чёрт Достоевского похож на пошлое воплощение гоголевского чёрта, а именно на Чичикова или несколько постаревшего, уставшего от жизни Хлестакова. Достоевский рисует своего чёрта приживальщиком со стриженой клином бородкой, одетым в когда-то щегольский, но уже три года как вышедший из моды и поношенный костюм, под которым виднеется несколько грязноватое белье, и в потертом шарфе. Чёрт всеми силами пытается доказать Ивану Карамазову, что реально существует, потому что ходит в баню с купцами, лечится от ревматизма, хочет воплотиться в семипудовую купчиху и поставить свечу в церкви по велению души, от искренней, сердечной веры в Бога. Иван Карамазов с горечью восклицает, обращаясь к чёрту: «Нет, я никогда не был таким лакеем! Почему же душа моя могла породить такого лакея, как ты?»^[99]

У чёрта Ивана Карамазова – две взаимоисключающие цели: первая – ёрническая, издевательская цель – «заболтать» Ивана Карамазова до гнева, до настоящей горячки, и вторая – доказать ему как дважды два, что его благородное решение на завтрашнем суде взять вину на себя за убийство отца Федора Павловича – одно только тщеславие, сатанинская гордость, желание уподобиться святым, которые в пустыне ели «акриды» (скорпионов) и «дикий мед». «А цель моя благородная. Я в тебя только крохотное семечко веры брошу, а из него вырастет дуб – да еще такой дуб, что ты, сидя на дубе-то, в «отцы пустынники и в жены непорочны»^[100] пожелаешь вступить, ибо тебе оченно, оченно того втайне хочется, акриды кушать будешь, спасаться в пустыню потащишься!»^[101]

Чёрт вдохновенно лжет и одновременно яркой свободной кистью рисует то космические, то водевильные картины преисподней, то пророчествует о будущих судьбах человечества на Земле, то обращается к историческому прошлому. Любопытно, что все сказанное чёртом Достоевского позднее так или иначе использует М.А. Булгаков, создавая образ своего чёрта – Воланда.

Чёрт Достоевского остроумно рассказывает о своем полете к одной знатной петербургской знатной даме через космические пространства во фраке, белом галстуке, перчатках и открытом жилете; в результате чего простудился, так как в эфире, «яже бе над твердию», через который он пролетал, 150 градусов ниже нуля. Подобный волшебный полет над землей совершили Фауст и Мефистофель на плаще Мефистофеля в «Фаусте». Похожий полет, полный радости и свободы, совершает Маргарита на шабаш ведьм в романе Булгакова «Мастер и Маргарита».

Чёрт пародийно изображает строение ада, просто-напросто опрокидывая землю в преисподнюю. По словам чёрта, в аду перепугались бурного развития науки на Земле, а в остальном там всё то же, что и на Земле, даже семипудовые купчихи: «А вот как узнали у нас, что вы там открыли у себя «химическую молекулу», да «протоплазму», да черт знает что еще – так у нас и поджали хвосты. Просто сумбур начался; главное – суеверие, сплетни; сплетен ведь и у нас столько же, сколько у вас, даже капельку больше, а, наконец, и доносы, у нас ведь тоже есть такое одно отделение, где принимают известные «сведения»^[102]». Не правда ли строение ада у Достоевского поразительно напоминает булгаковскую Москву сталинских 30-х в «Мастере и Маргарите»?! Это поистине пророческие строки Достоевского!

Удивительно также и перекличка слов чёрта Достоевского и романа булгаковского Мастера. Распятие Иешуа Га-Ноцри как бы по умолчанию наблюдает Воланд. Ведь об этом он намекает и частично рассказывает на Патриарших прудах Берлиозу и Ивану Бездомному. Чёрт Достоевского тоже, по его словам, в числе последователей Христа, он, того и гляди, сию минуту прокричит «осанну» воскресшему Христу. На самом деле, разумеется, чёрт ёрничает и только раздражает больные нервы галлюцинирующего Ивана Карамазова.

Наконец, главная философская мысль Достоевского, его завещание потомкам («если Бога нет, то всё позволено») опять-таки странно и загадочно звучит в устах чёрта, напоминающего Ивану Карамазову сюжет его когда-то сочиненной и позабытой им поэмы «Геологический переворот». В этой поэме снова звучат все те же мотивы, которые прозвучали в романе булгаковского Мастера и – шире – в романе самого Булгакова. Воскрес ли Иешуа Га-Ноцри? Об этом в романе Мастера нет ни слова! (Тот ли самый Иешуа или воскресший Бог присылает Левия Матвея к Воланду, неизвестно.) Чёрт Достоевского пророчествует: «По-моему, и разрушать ничего не надо, а надо всего только разрушить в человечестве идею о боге, вот с чего надо приняться за дело! (В булгаковской Москве эта идея о боге благополучно разрушенаАвт.) Раз человечество отречется поголовно от бога (…)? то само собою, без антропофагии, падет все прежнее мировоззрение и, главное, вся прежняя нравственность, и наступит всё новое. Люди совокупятся, чтобы взять от жизни всё, что она может дать, но непременно для счастия и радости в одном только здешнем мире. Человек возвеличится духом божеской, титанической гордости, и явится человеко-бог»^[103].

Чёрт Ивана Карамазова говорит: человеко-бог, но надо читать: «антихрист». Или в случае с булгаковским романом – Сталин. Этот воплощенный на земле антихрист, кажется, и является в мир ради того, чтобы показать свою власть людям. Сталин, призрак которого незримо витает на страницах булгаковского романа, по замыслу писателя, должен быть безусловно наказан тем самым ангелом тьмы, которому Сталин продал свою бессмертную душу^[104]. Свита Воланда бесчинствует в сталинской Москве, чтобы поколебать мнимую власть антихриста и обозначить его скорую гибель. Так неожиданно нечистая сила, показанная Достоевским, органично переселяется на страницы булгаковского романа «Мастер и Маргарита».

В этом же монологе чёрта Ивана Федоровича звучит мысль о любви, которая потом, в XX веке, тоже будет развита Булгаковым. Чёрт утверждает: «Всякий узнает, что он смертен весь, без воскресения, и примет смерть гордо и спокойно, как бог. (…) Любовь будет удовлетворять лишь мгновению жизни, но одно уже сознание ее мгновенности усилит огонь ее настолько, насколько прежде расплывалась она в упованиях на любовь загробную и бесконечную»… ну и прочее, и прочее в том же роде. Премило! ^[105]. Парадокс в том, что в XX веке воплощением идей Ивана Карамазова (и чёрта как второй, низкой, его ипостаси) становится Мастер с его романом, так что поэма Ивана Карамазова «Геологический переворот» как будто превращается в черновик романа Мастера о Понтии Пилате, а любовь Мастера и Маргариты в булгаковской Москве сильно напоминает ту самую любовь, о которой пророчествует чёрт Достоевского. Это любовь лишенная бессмертия, когда в сумасшедшем доме умирает Мастер, а Маргарита умирает от сердечного приступа в своей московской квартире. И хотя они вроде бы находят приют в ином мире, но это только зыбкая, волшебная мечта Булгакова, наградившего своих страдающих героев тем, что они заслуживали. Волшебство могло произойти, а могло остаться грёзой, тогда как в реальности свирепствует смерть, уничтожающая возлюбленных.

Если чёрт Ивана Карамазова – сравнительно крупная фигура, так как в нем есть масштаб и глубина философа, то недотыкомка Передонова, героя романа Ф.К. Сологуба «Мелкий бес», угнетает читателя своей ничтожностью. Недотыкомка Передонова – это тоже шизофреническая галлюцинация героя, но она рождена на почве его ненависти к людям. Недотыкомка – воплощение мелочности и ничтожности личности самого Передонова.

Сологуб, по существу, не изображает «нечистую силу» как таковую. «Нечистая сила» мерещится больной душе Передонова потому, что во всех и во всем он видит врагов. Роман «Мелкий бес» – это горькая и смешная история о ненависти человека к людям и к миру. Больная душа рождает чудовищ, почти таких же страшных, как на знаменитых офортах Ф. Гойи.

Недотыкомка (даже само название с приставкой «недо-» показывает нечто незавершенное, недовоплощенное, недоделанное и бесформенное) впервые является Передонову во время молебна при въезде в новую квартиру. Запах ладана кружит ему голову, и он видит недотыкомку – больную фантазию своей мрачной, подзрительной души: «Откуда-то прибежала маленькая тварь неопределенных очертаний – маленькая, серая, юркая недотыкомка. Она посмеивалась, и дрожала, и вертелась вокруг Передонова. Когда же он протягивал к ней руку, она быстро ускользала, убегала за дверь или под шкаф, а через минуту появлялась снова, и дрожала, и дразнилась – серая, безликая, юркая.

Наконец, уже когда кончался молебен, Передонов догадался и зачурался шепотом. Недотыкомка зашипела тихо-тихо, сжалась в малый комок и укатилась за дверь»^[106].

Демон вражды и ненависти сидит в самом Передонове: он одержим страхами, тоской. Как пишет Сологуб, Передонов смотрел «на мир мертвенными глазами» (…) «Все доходящее до его сознания претворялось в мерзость и грязь. В предметах ему бросались в глаза неисправности и радовали его»^[107].

Как Иван Карамазов, бросающий в чёрта чернильницу, стремится уничтожить его или, по крайней мере, избавиться от своего болезненного морока, так Передонов одержим одним желанием – убить недотыкомку. Внутренняя агрессия превращается у него во внешнюю: он пишет доносы в полицию на всех знакомых и даже на игральные карты. Кот Передонова недобро смотрит на него зелеными глазами, и Передонов отводит его к парикмахеру с целью побрить наголо. Кот, как известно из фольклора, дьявольское отродье. Но у Сологуба кот – просто испуганный кот, в котором один лишь Передонов видит «нечистую силу».

Кот в испуганном воображении Передонова делается злым помощником Варвары, его сожительницы. Она, по его мнению, будет ворожить на картах или поваренной книге с черной обложкой, а на шерсти кота можно колдовать, «гладя кота впотьмах, чтобы сыпались искры»^[108]. Под комодом Передонов опять ищет недотыкомку. Ей Варвара якобы подсвистывает по ночам, когда храпит. В результате Передонов топором перерубает крышку стола, под которым, как ему кажется, спряталась недотыкомка. Недотыкомка в другой раз во время богослужения в церкви прячется под ризу священника, и только один Передонов зорким глазом видит эту тварь, которая принадлежит «нечистой силе».

Приятель Передонова Володин напоминает барана и говорит будто блеет, как баран. В больном воображение героя баран тоже вражья, дьявольская сила. Вот почему его, этого барана, следует обязательно убить ножом – и тогда можно будет сразу избавиться от всех напастей: страхов, подозрительности, от врагов, разом навалившихся на Передонова, наконец, от невыносимой головной боли, которой страдает персонаж Сологуба. Так Передонов, пьяный от водки, резанул по горлу заранее заготовленным ножом такого же пьяного Володина, похожего на барана и от боли заблеявшего как баран. В финале романа снова появляется кот. Он нюхает кровь убитого Володина и злобно мяукает, словно «нечистая сила» насладилась победой над Передоновым, который в конце концов выполнил ее дьявольские нашептывания.