4.Философия и наука: единство, а не тождественность.

Проанализировав две точки зрения, модно сделать вывод о том, что представляется бесспорным, что будущее философии находится на путях объективного научного исследования. Вопрос об соотношении философии и науки далеко не прост, тут нет единого мнения.

История науки и история философии хотя и движутся по своим особым орбитам, активно взаимодействуют, обогащая друг друга.

Сильна и весьма опасна тенденция к их разрыву и противопоставлению, к переводу философии на рельсы беспринципного софистического политиканства, воинствующего иррационализма, мистики. Философия как таковая, как особый способ постижения истины подменяется расхожим дилетантским философствованием, ее дискурсивно-категориальный язык вытесняется вульгарным сленгом и постмодернистским чаромутием.

Вполне естественным является стремление приостановить, пресечь это посяга­тельство на философию, противопоставив ему устои теоретического знания, его науч­ный статус. Все дело в соблюдении конкретно-исторического подхода и недопущении излишней прямолинейности.

Иногда эту проблему пытаются решать в альтернативном плане: либо философия является наукой, либо не-наукой: что сверх того, то от лукавого. При таком подходе, "не-наука" толкуется расширительно, размыто, как нечто заведомо одиозное. Но ведь не все в сфере знания, что не принадлежит безоговорочно к науке, чуждо ей и тем более враждебно, антинаучно. Если следовать жестко-дихотомическому делению: "наука или ненаука", то выходит, что философия, не тождественная науке (или же не вполне научная по своим параметрам) не может считаться подлинной философией. Это, конечно, не так - не все то солнце, что в окошке.

Если философия и наука полностью сливаются, совпадают, то чем объяснить прочно укоренившееся различие этих понятий, откуда возникает сама проблема их взаимоотношения? За этим стоит многое: неодинаковость подхода к объекту иссле­дования, набора познавательных средств и программ, исторических судеб. В древности эти различия только еще намечались, были неприметны, - философ и ученый (спе­циализирующийся в какой-то отдельной области) обычно совмещались в одном лице (как, впрочем, и философ с писателем), истоки у них были одни. Подобное совмещение имело место и в дальнейшем, но далеко не всегда. По мере развития и усложнения знания шла его дифференциация, каждая из его отраслей обретала свое лицо. С тех пор как естествознание, достигнув экспериментально-инструментальной стадии, проч­но встало на свои ноги и было признано эталоном научности, это размежевание (не отрицая взаимосвязи) все больше углублялось. И хотя наука и философия выступали в целом как сообщающиеся сосуды, тот факт, что ученый-экспериментатор глубоко мыслит, а философ обладает фундаментальной ученостью, не исключает заметного типологического различия: наука все сильнее ассоциировалась с опытом, наблюде­нием, вычислением, а философия - с абстрактным умозрением, рефлексивной всеохватностью. Характерно, что объектом сатирических уколов выступал чаще всего не специалист-природовед, а "витающий в облаках" метафизик.

Однозначная характеристика философии (всякой философии) как науки (только науки) опирается в основном на чисто формальные соображения: наличие у каждой из них своего "пакета" категорий, структуры и т.д. За основу тут берется скорее форма, "фактура", чем конкретное содержание. Но аппарат философии, ее инструментарий не может подменять ее реального (а не нормативно декларируемого) предмета. Научность при всем ее огромном неоспоримом значении - не 'цель и не итог, а средство и условие философского исследования. Опираясь на нее, философия только и должна еще начать решать свои собственные задачи. Соотнося составляющие (ком­поненты) науки и философии, нельзя выносить за скобку главное: как они увязы­ваются в одно целое и как "работают", каковы цель и результат, коэффициент полез­ного действия. С этой точки зрения, отнюдь не каждая философия может быть приз­нана научной в строгом смысле этого слова. Вряд ли этот критерий применим, например, к воззрениям Кьеркегора и Ницше, Розанова и Шестова, к множеству дру­гих ярко талантливых философских теорий; да и сами они не претендовали на такое признание, - у них была иная сверхзадача.

В отношениях философии и науки есть разные степени родства, широкая: ампли­туда сближений, - вплоть до прямого взаимоперехода: конкретная наука может подни­маться до широкомасштабных философских обобщений, а философия заполняться научным содержанием, становиться при определенных условиях своеобразной наукой. Научность не есть нечто неизменное, раз навсегда данное, - вроде прижизненной награды или звания, сохраняющих свое значение при всех обстоятельствах. Это -динамически функциональное понятие, и подходить к нему следует исторически, с учетом времени и места, выясняя, где, когда и почему данное философское учение обрело статус науки, какова мера этой научности и как она соотносится с другими сторонами того же учения, еще не достигшими этого уровня, - ведь наука и фило­софия развиваются неравномерно. Тут все не статуарно, а процессуально и проис­ходит с переменным успехом. Возможны и попятные движения, регрессивные мета­морфозы - от научности к донаучному и антинаучному состоянию. Никакая фило­софия от этого не застрахована. Научность не является панацеей. Нельзя также полагать, что становление философии наукой - стихийно складывающаяся, фатально предопределенная гармония. В действительности это весьма подвижное и относи­тельное соответствие, требующее постоянной коррекции, наладки, настройки[ Стано­вление философии наукой - исторический процесс.

Наряду с тем общим, что их роднит, есть и немало различий. Выводы философии лишены большей частью однозначности и общезначимости, характерных для науки. Они далеко расходятся в различных системах и направлениях. Сколько существует философов, столько же (и порой значительно больше) соревнующихся концепций. Этот "разброс" необязательно является знаком ущербности, - он во многом связан с естественным расхождением интересов и точек зрения, с диалогической природой философии! Философия в отличии от науки, не открывает непосредственно законы природы и общества, а содействует их поиску и занимается их обоснованием, обобщением. Если наука целиком сосредоточена на объекте, природе вещей, а все субъектив­ное, индивидуально окрашенное, личностное ее содержанию противопоказано (она, по слову Эйнштейна, сторонится всего эмоционального), тщательно из нее элимини­руется, то в философии, при всем ее внимании к объективному миру, субъективное начало играет очень важную роль, является необходимым компонентом процесса познания. Философские понятия образуются в точке пересечения реального и идеаль­ного, сущего и должного, что связано с широтой, предельностью их диапазона (и в этом смысле идеальностью). Чем выше, дистанцированнее планка обобщения, тем идеальнее (в логико-гносеологическом и аксиологическом отношениях) понятие. Важ­ную роль, в отличие от конкретных наук, играет здесь проблема идеала как духовной сверхзадачи, высшей цели стремлений. Идеал - движущий импульс и путеводная звезда философии. Важнейший отличительный признак науки составляют формали­зуемость, измеряемость, вычисляемость изучаемых ею величин и соответственно ее опытно-экспериментальная проверка. Несколько иначе обстоит дело в философии. Критерий практики приложим, естественно, и к ней - в широкой перспективе и много­ступенчатой системе опосредования, - но ее основные общемировоззренческие выводы не поддаются, ввиду своей всеохватности, строгой верификации. Во многом различны пути развития науки и философии. В науке имеет место общий исторический прогресс, хотя и протекающий неравномерно, поскольку на первый план выходят то одни, то другие отрасли знания. Более поздние учения опираются на своих пред­шественников и могут в целом пойти дальше их, достичь более высоких результатов. Предыдущие воззрения творчески ассимилируются последующими, входя в них в диалектически снятом виде, как моменты новой, более всеобъемлющей системы'. В истории философии такого общего, сквозного поступательного движения нет. Здесь большую роль играет глубинная индивидуация учений, школ и направлений, лидеры которых накладывают на них свой неповторимый отпечаток и которые не случайно носят их имя. Конечно, и наука отнюдь не безлика, и там корифеи задают тон, но мера этого влияния, характер этой связи существенно иные. Теория всемирного тяготения, например, навечно связана с Ньютоном, теория происхождения видов - с Дарвином, а теория относительности - с Эйнштейном, но в том же направлении двигались и другие ученые, принимая посильное участие в подготовке этих открытий. Коль скоро общественная потребность обусловливает очередной поворот в развитии науки, необходимость тех или иных новаций, они закономерно осуществляются, если не данным ученым, то другими, идущими вслед за ним. Иначе - в философии. Судьба творения и творца тут нераздельны. Личность великого философа пронизывает всю инфраструктуру его учения. Платон и Аристотель жили в одну эпоху, так же как Декарт и Спиноза, Кант и Гегель, однако их воззрения, хотя и связаны, сопоставимы, но вместе с тем совершенно самостоятельны и своеобразны; это - разные системы, выношенные и выстроенные сугубо индивидуально, "штучно", в единственном числе. Одна из них выражает при всей исторической детерминированности и универсальности обобщений, духовный мир Платона, другая - Аристотеля, одна - Толстого, другая -Достоевского и т.п. Нельзя сказать, что Сократ, внесший много нового в философию, во всем превосходил своих предшественников - Гераклита и Демокрита, равно как Шеллинг - Спинозу или Гегель - Канта. Каждому - свое. Каждый выполнял свою роль и занимает свое место в истории, что, разумеется, не исключает их связи, преемственности.

Существует мнение, что одновременное признание философии наукой и мировоз­зрением страдает двойственностью, неполноценно. С этим нельзя согласиться. Фило­софия является наиболее смыслоемкой сферой разделения духовного труда: и всеобщей наукой (наукой о всеобщем), и общетеоретическим мировоззрением, и формой общественного сознания, и квинтэссенцией духовной культуры в целом; одно не исключает другого. Нельзя быть настоящим философом не будучи мыслителем. Отсюда следует, что философия — это не только и, может быть, не столько спе­циальность (профессия), но и призвание.

У нее есть общее и с искусством. Это - прежде всего - особая значимость фено­мена созерцания как первообщения человека с миром (включающего, наряду наблюдением, также переживание, творческое воображение, умонастроение, чувство сопри­частности к Универсуму), моменты образно-метафорического и символического позна­ния. Это не говорит, разумеется, о совпадении философии с искусством; у нее своя роль, своя стезя, своя судьба.

Если наука составляет фундамент философии, то философия является ее логико-гносеологической пропедевтикой и вместе с тем универсально-проективным итогом. Ей в этом смысле принадлежит первое и последнее слово. Сравнивая их по масштабу обобщения, известный ученый А.А. Фридман писал, что мир физика "бесконечно уже и меньше мира — вселенной философа..."⁴. Вот почему признание философии наукой ' не означает, что она является только наукой и ничем иным. Однозначное сведение ее к этому признаку, призванное, по мнению сциентистов, возвысить философию, может привести при излишне прямолинейном настаивании на этом к обратному результату -ограничению ее возможностей и суверенитета. Философия и наука тесно взаимо­связаны, в целом едины, но не тождественны. Философия и является наукой, н не является (или не только является; ею, выходит за эти (и всякие другие доктринально-канонические) рамки. Кроме собственно научного отображения и объяснения (притом весьма специфического, своеобычного) объективной действительности, она включает - и это главное - ее обобщающее толкование и собственно человеческое духовно-нравственное и эстетическое отношение к ней. Не зря философия получила в древности название метафизики; под метафизикой имелось, как известно, в виду то в познании, что находится вне физики, специальных, конкретно-научных знаний вообще. Энгельс переосмыслил этот' термин, фиксируя лишь его методологический аспект, видя в метафизике антипода диалектики. Это заострило проблему, актуализировало борьбу с антиэволюционными и особенно антиреволюционными взглядами, но обед­нило понимание природы философской рефлексии; метафизика стала восприниматься как анахронизм, нечто одиозное. К тому же за-предельность в упомянутом смысле не равнозначна сама по себе антидиалектике.

Философия - особый тип (способ) миропостижения, характеризующийся дерзким прорывом за горизонт, выходом за рамки наличного бытия, его рутинности и сует­ности, за пределы любой ограниченности (прежде всего - своей собственной), любых произвольно устанавливаемых "табу". Эта ее за-предельность или, если угодно, своеобразная трансцендентность (не убоимся этого понятия, употребляемого здесь не в традиционно-агностическом смысле) не абсолютна, а внутрибытийна, имманентна бытию, адекватна его динамичной самообновляющейся натуре. Это и позволяет фило­софии, сочетая свою близость к другим областям знания с определенной самос­тоятельностью, дистанцированностью от них, быть объединяющим, координирующим и общеориентационным началом в духовной жизни, в культуре. Она играет важнейшую роль в сведении воедино различных наук и отраслей знания, в преодо­лении разобщенности естественных и гуманитарных наук, в поисках и обосновании синтеза искусств, в осуществлении связей между наукой и искусством, а также между ними и моралью. Координационно-интегративную функцию философии высоко ценил М.М. Бахтин: "Место философии. Она начинается там, где кончается точная научность и начинается инонаучность. Ее можно определить как метаязык всех наук (и всех видов познания и сознания)".

Уместно предположить, что признание всеохватности и всеотзывчивости, прин­ципиальной открытости и фаустовской неуспокоенности философии, ее

деятельностного характера и функционально-динамической "за-предельности" или имманент­ной трансцендентности, проективности приобретет в дальнейшем новую остроту и откроет новые горизонты.