2. Общие черты восточного общества.

Большой интерес представляет книга А.Б.Зубова “Парламентская демократия и политическая традиция Востока”. В своей работе А.Б.Зубов исследует функционирование институтов представительной демократии в странах Востока. Автор собрал и проанализировал данные по электоральной статистике семи стран: Турции, Ливана, Индии, Шри-Ланки, Таиланда, Малайзии, Японии – и сравнил их с данными западных государств.

В целом, А.Б.Зубов приходит к выводу, что предвыборное поведение в восточных странах отличается от такового на Западе. Если обобщить взгляды автора, то получится такая картина.

А.Б.Зубов считает, что самым элементарным уровнем сравнения электорального участия в восточных и западных обществах будет сравнение по интенсивности избирательной активности. Анализ показывает, что процент избирателей, пользующихся представленным им правом голоса, ни в одном обществе не имеет четко выраженной тенденции к возрастанию или убыванию, но подвержен скорее синусоидальным изменениям. “Колебания эти происходят в пределах 10-15% от всего потенциального электората, но средний абсолютный уровень активности в каждом обществе свой. Так, колебания индийского электората происходят в “ножницах” от 46 до 60% ливанского – от 50 до 60%, тайского – от 30 до 50%, японского от 59 до 74%, британского – от 72 до 82% и т.д.” [49,c.11].

При рассмотрении всех данных избирательной активности с сороковых по восьмидесятые годы оказывается, что на национальном уровне на Западе избиратели, как правило более активны, чем на Востоке. А.Б.Зубов задается вопросом: можно ли объяснить более высокий абсентеизм на Востоке социально-экономической неразвитостью, или же его суть в ином, например, в историческом прошлом или культурных особенностях?

Отвечая на этот вопрос, автор опровергает ту точку зрения, согласно которой основной предпосылкой “успешно функционирующей демократии” являются не религиозно-культурные (например, христианский протестантизм), а социально-экономические факторы – уровень дохода на душу населения, уровень урбанизации, образованность жителей, механизация производства, процент промышленных рабочих в самодеятельном населении и т.п. А.Б.Зубов опирается на исследования многих ученых: турецкого политолога Е.Озбудуна [50,c.102], [51,c.126], израильского исследователя Я.Ландау [52,c.143], исследователя выборов в ливанский парламент Джалал Зувийи [53,c.101], исследователя развития законодательных институтов Ливана А.Бааклини [54,c.155], исследователя развивающихся стран Алекса Инкелса [55,c.1140], автора сравнительного опроса Д.Камерона [56,c.273], индийского ученого Мадан Лал Гоэла [57,c.38-39] и т.д. Эти исследования показывают, что при сравнении различных районов восточных стран на примере реальных цифр избирательной активности можно прийти к выводу, что в рассматриваемых восточных государствах избирательное участие имеет тенденцию негативно коррелироваться с уровнем социально-экономического развития. В районах наиболее развитых экономически, со зрелой социальной инфраструктурой, и в мегаполисах восточных стран избирательная активность ниже, чем в сельских и горных районах. Причем по многим опросам малограмотные и неграмотные люди на Востоке оказываются более активными участниками выборов, чем лица с высшим образованием.

Европейские ученые пытались объяснить этот парадокс принудительным характером голосования в сельской местности. Но оказалось, что причина высокой активности сельских избирателей на Востоке не в мобилизации их “помещиками и вождями”, которую чаще всего обнаружить не удается, но в сумме особых мотивов.

Известный японский ученый Ишида Такеши указывал, например, что причина пассивности городских избирателей в том, что “в отличии от крестьянских общин, спаянных групповым конформизмом, город в Японии значительно разобщен – в японских городских общинах коммунальная жизнь развита существенно слабее, чем на Западе”. [58,c.57].

Ливанский социолог Илия Харик, специалист по обществам Ближнего Востока, отметил, что большая активность сельских избирателей скорее всего объясняется не принуждением их, но “тесным политическим и личными узами лидеров и рядовых селян”. Ливанский ученый поясняет это так: “Не столько принуждение, сколько родственные, деловые и патрональные отношения определяют связи между лидерами и избирателями в сельском сообществе”. [59,c.159].

Автор полевых исследований электорального процесса на современном Востоке И.Харик указывает, что для сельских избирателей “Участие в выборах – это возможность утвердить свою личность и свои позиции или позиции своей группы в общине… Деревенские жители, как правило, ценят выборы больше, чем горожане, которые имеют иные возможности для самоутверждения в коллективе”. [60,c.160].

А.Б.Зубов в результате исследований приходит к выводу, что аграрные районы стран Азии по ценностным ориентациям более консервативны, чем города, особенно крупнейшие. В сельской местности доминирует ориентация на существующий порядок, в то время как город обычно настроен оппозиционно. Так, в Таиланде жители Бангкока постоянно избирали в парламент после 1945 г. кандидатов от оппозиционных ведущих партий. В то же время окружающие столичную агломерацию сельские провинции Нижней Чаопрая стабильно посылали в парламент депутатов от эфемерных партий и блоков без какой-либо декларированной идеологии, но прочно связанных как с государственной властью, так и с провинцией, от которой они баллотировались. [49, c.53].

В Японии сельские избирательные округа около 3/4 голосов отдают правящей либерально-демократической партии; округа, где преобладают горожане, отдают ЛДП и независимым около 50-60% голосов. Такие закономерности наблюдаются и в других восточных демократиях.

Как пишет А.Б.Зубов, можно предположить, что сельские жители представительных демократий Востока активно участвуют в электоральном процессе в первую очередь благодаря своей включенности в живые коллективы храмовой общины, джати, клана, конфессиональной группы, большой родовой семьи. Но исследования показывают, что в индийских городах, как и в деревнях, существует строгое деление по кастам и национальному признаку; в Бейруте, столице Ливана, большая часть жителей живет вместе со своими единоверцами в обособленных кварталах; в среде городской малайской молодежи постоянно возрастает приверженность к исламу.

С крупных городов Каира и Александрии началось в 60-е годы религиозное возрождение египетских коптов. Молодые врачи, аптекари, юристы, студенты уходили в Западную пустыню и по примеру своих далеких предков – христианских аскетов IV-VI вв. Антония, Макария, Исайи, Пахомия Великого – отрывали пещеры за полсотни километров от ближайших населенных мест и на расстоянии трех тысяч шагов друг от друга и так подвизались по десять-двенадцать лет. Лишь после этого они шли в города, чтобы возглавить духовно свой народ. Для тех образованных коптов, которые не решились уйти из мира, открылись двери воскресных школ, они образовывали братства – усар, вступая в которые давали обеты чистой жизни, безусловного следования нормам христианской морали, постоянного вдумчивого изучения Писания и творений Отцов церкви. [49, c.57]. Как писал исследователь этого движения Дж.Д.Пеннингтон: “Для большинства молодых образованных коптов религия в настоящее время является основанием мировосприятия, а церковь – главным объектом общественной деятельности”. [61, c.167]. Отметим, что это яркий пример мирного существования христианского народа и мусульманского мира.

Встречается и такое явление, как большая религиозность в городах. Проводивший обследование в 1975 г. на Яве американский антрополог Джозеф С.Тэмни неожиданно для себя обнаружил, что религиозная жизнь в городах, особенно в крупнейших – в Джакарте и Сурабайе, интенсивнее, чем в сельской местности, что является прямой противоположностью опыту Соединенных штатов, где процент верующих последовательно сокращается во все более и более крупных населенных пунктах. [49, c.57]. Взяв за показатель активной религиозной жизни добровольное наложение на себя поста кроме обязательного для всех мусульман поста в период Рамадана, Дж.Тэмни выявил, что такой дополнительный пост накладывают на себя 76% предпринимателей, 63% служащих гражданской администрации, 63% торговцев, 51% рабочих. Среди землевладельцев, которых исследователь в зависимости от величины обрабатываемого ими надела разделил на четыре группы, процент добровольно постящихся варьировал от 68 до 44. [62,c.133].

Данные, собранные Дж.Тэмни, подтверждаются и результатами изучения тайского общества. С.Дж.Тамбиа в статье “Буддизм и посюсторонняя деятельность” писал: “Не только земледельцы, но и лица свободных профессий, и чиновники гражданской администрации активно поддерживают сангху [буддийскую общину]”. [63,c.10].

Вернемся к проблеме абсентизма. По индийским национальным опросам крестьяне-земледельцы оказываются наиболее электорально активной группой индийского общества. Несколько меньшую, но тоже весьма значительную активность на выборах проявляют арендаторы и сельскохозяйственные рабочие. Напротив, такие преимущественно городские группы, как лица свободных профессий, служащие, промышленные рабочие, отличаются сравнительно низкой активностью. Низкой активностью отличаются также люди с полным средним и высшим образованием.

А.Б.Зубов обращает внимание на особый характер двенадцатилетнего среднего и высшего образования в современной Индии. В Индии и методика преподавания, и круг предметов, и сама сущность знания, характерная для полной средней школы, колледжа и университета, в большей степени нетрадиционны, западно-ориентированы, а потому могут вырвать учащегося из лона традиции, десоциализировать его, противопоставить иначе сформированным группам общества.

Разрыв с традицией – явление более частое среди тех, кто получил хорошее образование “западного типа.” “От неукорененности в традиционных социальный структурах, кастовых и общинных, которые “социализируют и политизируют” личность, в таких людях возникает чувство отчуждения и – как результат – большое недовольство общественным порядком и неприятие наличиствующих форм политической культуры. Выйдя из традиционной системы, индиец попадает в иную, нетрадиционную массовую культуру, поскольку такой культуры просто нет, но обнаруживает себя противопоставленным обществу, чуждым ему.” [49, c.81].

Именно группа западно-образованных людей, к которым в других странах да и в самой Индии добавляются люди, получившие образование в Европе и США , проявляет себя, либо как не участвующие в избирательном процессе, либо как голосующие за оппозиционные партии.

А.Б.Зубов приходит к такому выводу. “Парламентаризм входит элементом в уже давно сложившуюся культуру восточных обществ, не разрушая, но скорее укрепляя ее. Поэтому те люди, которые действительно стали “азиатскими европейцами”, утратив живые связи и со своим народом, и с прошлым своего отечества ради ценностей западной цивилизации, по мере врастания парламентарной политической системы в плоть общества все чаще оказываются не лидерами, но только сторонними созерцателями. Реальная жизнь страны течет мимо них, и многие, страдая от чувства отчуждения, стремятся или изменить общество в соответствии с собственными ценностями, или вновь вернуться к тем ценностям, которые на протяжении веков (а нередко и тысячелетий) образовывался и просвещался народ и которыми он продолжает жить до сих пор.” [49,c.81].

Таким образом, исследования подводят нас к мысли, что парламентарная система на Востоке способствует консервации традиций. То есть западная демократия на Востоке преобразуется в механизм поддержания традиционного общества. Поэтому мы не можем утверждать, что западная демократия может служить основанием взаимодействия ментальностей. К тому же в мусульманских странах повсеместно вводится элемент мусульманского образования. [cм.64]. Это способствует поддержанию ислама и в деревне, и в городе.

Связывать уровень модернизации с введением парламентских институтов организации власти несправедливо. Многие страны Азии, воспринявшие парламентаризм, сделали это задолго до того, как уровень их экономического развития достиг западных норм. Даже Япония, ныне одна из экономически ведущих стран мира, здесь не является исключением. [49, c.84]. Тем более это можно сказать о таких “восточных демократиях”, как Ливан (выборы проводятся с 1864 г.), Шри-Ланка (выборы проводятся с 1970 г.) и Таиланд (выборы проводятся с 1933 г.).

Неверно также считать, что бывшие британские колонии и страны, находившиеся длительное время под западной юрисдикцией, оказались более адаптированными к парламентской системе. А.Б.Зубов иллюстрирует это описанием парламентского опыта Ливана и Малайзии, их сравнением.

Парламентская культура Ливана складывалась в результате последовательной смены влияния Османской империи, “концерта европейских держав” и Третьей Французской республики. Особый конфессиональный состав Горного Ливана, населенного униатами-маронитами и греко-католиками, православными христианами, мусульманами-друзами, суннитами и шиитами, заставил Османскую империю провести серьезные реформы в этой части своих владений в 1840-1860 гг.

Подробно рассматривать эти реформы мы не будем, но важно то, что уже при последнем ливанском эмире Башире III существовал в начале 1840-х годов совет из десяти лиц (три маронита, три друза, один греко-католик, один православный, один суннит и один шиит), выдвигаемых религиозными общинами, и что этот совет воспроизводил средневековый ливанский принцип избрания эмира разноисповедной знатью (муккадамами) Ливанских гор.

В соответствии с поправкой 1864 г. к Органическому регламенту, принятому Стамбулом в 1861 г. под давлением европейских держав и касавшемуся управления Ливаном, при назначаемом из Константинополя генерал-губернаторе Горного Ливана (мутасарифе), по исповедованию – обязательно христиане, но из непредставленных в Ливане общин, создавался выборный Центральный административный совет. Его 12 членов (в 1912-1915 гг. – 14 членов) избирались от семи уездов (каймакаматов), на которые делился мутасарифат, по системе двухступенчатых выборов.

В первом туре выборов участвовали все взрослые мужчины. В этом туре избирались старосты общин (шейхи, мухтары). Во втором туре старосты общин, составлявших каймакамат, выбирали членов Центрального административного совета от данного каймакамата.

Основные принципы, разработанные поправкой 1864 г. к Органическому регламенту, до сих пор определяют парламентскую систему Ливана. Принципы эти следующие:

1. В соответствии с величиной населения округа от него избираются в представительные национальные органы один или несколько депутатов.

2. Депутаты от каждого округа могут быть только представителями определенных конфессий в соответствии с доминирующими религиозными группами данного округа.

3. Депутатов избирает все население округа независимо от религиозной принадлежности.

4. Общее число депутатов-христиан несколько превосходит число депутатов-мусульман, а главой страны является христианин.

Этот территориально-конфессиональный принцип представительства был

воспроизведен в Ливане и при французском мандате, и при достижении независимости в 1943 г. и зафиксирован в “Национальном пакте”.

В соответствии с Версальским мирным договором Франция, получив мандат на северо-западную часть арабских земель Османской империи, образовала на них два зависимых государства – Сирию и Великий Ливан. Ливан получил приморские города, северные и восточные склоны Ливанских гор. На новые территории также была перенесена избирательная система Горного Ливана.

С 1922 г. в стране действовал избираемый голосованием всего мужского населения представительный совет при губернаторе, а с 1926 г. – парламент, избиравший президента республики. Независимости Ливан добился при коллективном руководстве.

С 1943 г. проводящиеся раз в четыре года парламентские выборы, а также местные выборы на уездном и муниципальном уровнях стали неотъемлемой частью ливанской политики, нарушенной только гражданской войной 1975 г.

По статистическим данным в 1960-1972 гг. от одного округа в среднем избиралось от 3 до 4 депутатов, а из 26 округов один был одномандатным, а остальные были представлены в Ассамблее несколькими (от двух до восьми) депутатами, как правило, различных исповеданий. Так, например, округ Захла (провинция Бекаа) избирает в Ассамблею пять депутатов, один из которых маронит, второй – суннит, третий - шиит, четвертый – православный, а пятый греко-католик. В таких многомандатных и разноисповедных избирательных округах политикам из разных религиозных общин, дабы не раскалывать электорат, приходится баллотироваться списком. Поэтому политики разных религий и вероисповеданий волей-неволей вступают в предвыборные коалиции и соперничают друг с другом именно такие коалиции, или, как их называют в Ливане, списки. Баллотироваться вне списка – почти наверняка обречь себя на поражение. В 1960-1972 гг. только от двух до четырех кандидатов на каждых выборах смогли пройти в Ассамблею без помощи списка. [65, c.147-148].

Так достигался в Ливане консенсус общин. “Примечательно, что Ливан, быть может, является единственной азиатской страной, где институты представительной демократии, бесспорно испытав западные влияния, все же выросли из древней практики достижения согласия между жившими бок о бок представителями различных исповедных групп. Первоначально имевшаяся на уровне аристократическом, практика эта, претерпев определенные изменения, стала основанием массовой ливанской политической культуры.” [49, c.91].

Как видим, консенсус в Ливане достигается путем примирения конфессий. Это опять-таки подтверждает то положение, что при взаимодействии замкнутых ментальностей основанием такого взаимодействия может быть религия.

Теперь немного о Малайзии. В основу малазийского парламентаризма были положены другие исходные принципы. Здесь избирательная системы была просто один к одному скопирована с британской. Была введена “вестминстерская модель” – мажоритарная система выборов с одномандатными округами.

Но в Малайзии помимо малайцев проживают китайцы и выходцы из стран бывшей Британской Индии, поэтому голосование происходит в Малайзии преимущественно по этническим сообществам. В каждой из этноконфессиональных общностей за политическое влияние борются несколько партий, желающих представлять эту общность в местных ассамблеях и в парламенте страны.

Помимо неизбежной коммунализации политических партий другой чертой малайской политики является складывание межэтнических партийных коалиций. В начале 1952 г. на муниципальных выборах в Куала-Лумпуре, дабы победить созданную вестернизированной элитой Партию независимой Малайи, происходящей из всех основных этнических сообществ, объединенная национальная организация малайцев и селангорское отделение Малайской китайской ассоциации заключили временный союз. Успех был столь велик, что в дальнейшем эти партии постоянно выступали в коалиции, к которой вскоре присоединилась и партия Индийского конгресса Малайи. [66, c.2-3].

Как мы видим, и в Малайзии парламентская система способствовала консервации традиций разных этнических групп.

Как отмечает А.Б.Зубов, “в значительной степени стихийно сложившаяся культура Малайзии напоминает тщательно сконструированную с учетом средневековой традиции политическую систему Ливана. Произошло это, видимо, из-за схожести самих многоконфессиональных государств, где отдельные исповедания и этносы практически неразделимы территориально и существуют бок о бок”. [49, c.93].

Малайзия была под протекторатом Британии и получила британскую систему парламентаризма, но в ней развились формы организации системы, близкие к ливанским, формы, названные А.Ляйфертом согласительными. [67, 68].

А.Б.Зубов приходит к выводу, что отличительные черты того или иного восточного парламентского общества объясняются не флагом колониальной державы и не длительностью пребывания в составе империи. Это подтверждается также тем, что Малайзия стала королевством.

Далее автор разбирает особенности политических систем государств, которые никогда не находились под колониальным управлением какой-либо западной державы. Это Япония, Турция и Тайланд.

В 1950 г. состоялись первые в истории Турции прямые парламентские выборы на многопартийной основе. В них приняло участие 89,3% избирателей – рекорд, никогда не воспроизведенный в дальнейшем. Позже электоральная активность установилась на уровне 65-75% потенциального электората. Характерной чертой турецкой парламентской практики является прерывистость. Время от времени парламент распускается, и власть берет в руки военная хунта, но затем, после стабилизации политической жизни, представительная демократия восстанавливается вновь. С 1950 по 1985 г. парламентская жизнь Турции прерывалась таким образом трижды. Возможно, это характерная черта политической жизни Турции. Отметим, что такая черта присуща и Пакистану.

В Тайланде после переворота 1932 г. абсолютная власть монарха сменилась военно-одигархическим режимом. Тайский электорат отличается большой пассивностью и, несмотря на введение в 1945 г. многопартийной системы и общее знакомство с нормами представительного народовластия, участие в выборах колеблется в пределах 40-50% - 41,5% в 1933 г., 45,1% в 1979 г. Лишь в 1983 г. в выборах приняли участие 53% избирателей. [49, c.104].

Подобно Ливану, в Тайланде избирательная система основана на мажоритарном принципе при многомандатных избирательных округах. Избиратель имеет столько голосов, сколькими местами располагает округ в парламенте, и волен их отдавать за различных кандидатов. Да 1973 г. избирательный округ приравнивался к провинции, избиралось много депутатов. Например, в 1969 г. в округе Крунгтеп надо было избрать 15 депутатов, в округе Убонратгатани – 9, в округе Чиенграй – 7. [49, c.104]. С целью упростить выбор в 1973 г. максимальное число депутатов в округе было ограничено тремя, а крупные провинции разделены на несколько округов каждая. Но все предложения о введении одномандатных округов не принимались, хотя, как признавали и ученые, и политики, полиноминальная мажоритарная система ослабляет политические партийные ориентации и консервирует ориентации личностные: приверженец определенной партии, видимо, отдал бы все свои голоса этой партии, а потому ему достаточно и одного голоса, напротив, избиратель, не обращающий внимания на партийные платформы, вполне может иметь симпатии и к нескольким политическим деятелям.

Еще более последовательно этот принцип проведен в Японии, где при полиноминальной мажоритарной системе избиратель располагает только одним голосом. То есть, хотя от округа в парламент идут несколько депутатов, каждый японский избиратель может проголосовать только за одного из них. Эта система “бьет” не только по идеологическим партиям, как в Таиланде, и не только по экстремистским группировкам, как в Ливане, но и по партиям, как таковым. Правящая Либерально-демократическая партия страдает от нее даже больше, чем небольшие оппозиционные партии, реже выставляющие кандидатов на все места от округа. Например, на декабрьских выборах 1983 г. в четырехмандатном парламентском округе Осака-5 ЛДП выставила четырех кандидатов, а оппозиционные силы – по одному. ЛДП собрала наибольшее число голосов, и однако ни один из ее кандидатов не прошел в парламент, так как сторонники ЛДП распылили свои голоса, в то время как все приверженцы, скажем, Социалистической партии в округе Осака-5 голосовали за одного-единственного кандидата. Если выставлять в многомандатных японских округах по одному депутату, можно добиться концентрации своих приверженцев, но при этом нельзя и надеяться прийти к власти. Так японская избирательная система поощряет к участию не идеологические партии, стремящиеся к формированию правительства, но влиятельных в округе и персонально привлекательных лидеров, стимулирует в политиках не соперничество платформ, но конкуренцию личных качеств.

И это не случайно. А.Б.Зубов в своей книге показывает, что во всех рассматриваемых в книге обществах наибольшее значение придают не программа партий, а личным качествам человека.

Избиратели видят свою задачу в том, чтобы определить честных и благородных патронов. Это показывают многие полевые исследования. К достоинствам кандидата относят его родовитость, религиозность, принципиальность, верность, в частности, и своей партии, связи в столице и правительственных кругах. Так в Таиланде один из победивших кандидатов, князь Бунлет Чиенгмайский, будучи бедным человеком, выставив свою кандидатуру, не имел средств на ведение кампании. Несмотря на это, он был избран. Так жители провинции продемонстрировали верность традиционному патрону, хотя чиенгмайское княжество было упразднено за сто лет до выборов. [69, c.251].

В Индии теряют популярность хорошо образованные городские политики. Почему это происходит, ясно объяснил американскому исследователю Х.А.Гоулду как раз такой политик, неудачно баллотировавщийся на выборах в округе Файзабад, штат Уттар-Прадеш. О победившем его сопернике Джай Рам Варме он говорил: “Джай Рам может находиться среди народа, может есть их пищу, говорить на их языке. Если бы я поехал в деревню и увидел, на какой тарелке они собираются подать мне пищу, я бы просто не смог взять ее в рот. Джай Рам может спать на полу какой-нибудь лачуги и разъезжать в открытом джипе…” (интервью 12.04.1967 [70, c.296]). Понятно, что простым индийцам ближе такой лидер, а не европейски образованный делийский интеллигент.

Похожая ситуация в Таиланде. Тайские политики, баллотировавшиеся в северной провинции Чиант Май на выборах 1969 г., говорили американскому исследователю Кларку Д.Нейру, что они, даже если давно живут в Бангкоке, здесь вынуждены носить народную одежду, подчеркивать свое местное происхождение, говорить на северном диалекте. Предвыборный митинг, как правило, начинался молитвенным обрядом, совершаемым монахами местного монастыря с участием и самого политика, и его агитаторов, и будущих слушателей. [69, c.248-250].

Примечательно, что даже в глазах большинства городских жителей деревня, сельская жизнь оценивается выше собственного урбанистического образа жизни, а сельский житель выше горожанина, что немыслимо в западном обществе. Отметим, что эта удивительная черта существует и в таком богатом обществе, как Саудовская Аравия, и в странах Средней Азии. А вот как писали Дж. и Н.Джаббры о Ливане: “В Ливане сельские жители обладают определенным моральным превосходством и горожане стремятся подчеркнуть свою внутреннюю близость к народной культуре. Кажется, всеобщим является мнение, что подлинных ливанцев можно найти в горах, а не в Бейруте.” [71, c.257].

В целом на Востоке город дает более низкую активность на выборах и чуть большую ориентированность на партию. Но некоторые факты избирательной практики последних лет показывают, что о личностях никогда не забывают даже в таких крупных городах, как Бангкок, и партия тут, как и повсюду на Востоке, дополняет, облегчает, но отнюдь не подменяет личностные ориентации. Если “политический герой” переходит в другую партию, то избиратель отдает голос уже этой партии и в дальнейшем голосует уже за нее. Если партия меняет название, избиратель ориентируется на знакомую эмблему партии.

В Индии, видимо, из-за недостаточной модернизированности городов, уровень электоральной активности в городе ближе к таковому в деревне. И еще один интересный факт из парламентской жизни Индии. В Британской Индии существенным элементом электоральной системы являлось разделение электората на курии. Каждый индиец, имеющий право голоса, должен был сопричислить себя определенной курии, среди кандидатов которой он только и мог делать выбор. Основными куриями были мусульманская и общая, куда включались все избиратели, не разобранные по иным куриям. Общая курия состояла практически только из индуистов. Англо-индийцы и европейцы избирали своих представителей в Ассамблею на правах особых конфессиональных курий. Помимо этого, каждая конфессиональная курия подразделялась на городскую и сельскую. Кроме того, особо выделялись места, зарезервированные за такими группами, как крупные землевладельцы, представители торговли и промышленности, университеты, рабочие. Избиратели, включенные в эти курии, могли выбирать представителя от своей профессиональной курии и, одновременно, подавать голос за кандидата той конфессиональной курии, которой они соответствовали по своим религиозным убеждениям.

В общей курии ряд парламентских мест был зарезервирован за списочными кастами. На эти места всем населением избирательного округа общей курии могли выбираться только кандидаты, принадлежащие к списочным кастам. Те общие округа, где резервировалось место для представителя списочных каст, были двухмандатными – на второе место избирался кандидат без каких-либо ограничений. Мусульманские округа были одномандатными. Кроме того, в двух городских и в двух сельских общих округах были созданы особые женские округа, территориально соответствовавшие аналогичным общим округам, но с сугубо женским представительством, также общим по своей куриальной принадлежности. [49].

Эта сложнейшая избирательная система, по замыслу своих творцов, только и могла соответствовать такому невероятно многообразному обществу, как индийское. После отделения Пакистана и присоединения к уже независимой Индии индийских княжеств это общество перешло к предельно простому избирательному закону, копировавшему английскую избирательную систему, за исключением резервирования некоторого числа мест за списочными кастами и племенами. Но и в этой системе приоритет отдается Индийскому Национальному Конгрессу – партийному блоку, объединяющему разные слои и конфессии.

На примере парламентской системы, разработанной Великобританией для Индии, мы можем видеть, что демократические установления могут выражаться и в более сложных формах. Возможно, США совершает ошибку, навязывая собственную парламентскую систему, не пытаясь предложить восточным государствам более сложные формы демократии.

А.Б.Зубов отмечает особенности парламентских систем восточных стран. “Не столько общества меняются из-за внедрения в них представительных институтов, сколько представительные институты трансформируются под воздействием политической культуры того или иного восточного общества.” [49, c.105]. Особенно ярко это видно на примере Ливана, Таиланда и Японии.

Автор книги приходит к такому выводу: “Такой принадлежащий западной политической традиции институт, как парламентские выборы, будучи перенесенным на восточную почву, дает пока совершенно неожиданные плоды. Он не разрушает, но напротив, консервирует традиционную культуру, изолируя и переводя в политических маргиналов наиболее активных антитрадиционалистов. С помощью выборов традиционная “народная” политическая культура, вытесненная в предыдущие десятилетия из построенных по европейским принципам городов, вновь отвоевывает утраченные было позиции. Но, возможно, это, на наш взгляд, только потому, что культура эта сохраняет большой творческий потенциал и в действительности никогда не утрачивала влияния не только в простонародье, но и в значительной части образованного слоя, социальной задачей которого является воспроизводство и утверждение национальной культуры.” [49, c.63].

Как отмечает А.Б.Зубов, процесс взаимодействия Востока и Запада протекает и в области политической культуры. Но чтобы правильно соотнести представительную демократию на Востоке с историческим процессом в целом, необходимо, по мнению автора книги, придерживаться определенных позиций:

“1. В настоящее время происходит активное усвоение восточными обществами западной политической традиции, которая по мере усвоения все более ориентализируется под влиянием автохтонного историко-бытийного поля.

2. Одновременно усвоенная (но не скопированная!) политическая традиция Запада способствует преодолению кризиса общественных отношений и более эффективному управлению восточным государством, [видимо, по сравнению с военным режимом].

3.Формационная близость и даже сходство (Япония и страны Западной Европы, например) не ведут к политико-культурному уподоблению…

4. Несмотря на различие исторического общественного бытия отдельных регионов Азия – Ближний Восток, Южная Азия, Дальний Восток, Иран, Юго-Восточная Азия, - можно обнаружить уровень, соединяющий политические представления всех этих сообществ в качестве “восточных” и противопоставляющий их обществам западным.

5. Тенденция “ориентализации” норм представительной демократии и связанных с ней институтов может быть выявлена и проанализирована через сопоставление ею приобретенных на Востоке специфических черт с нормам культурообразующих текстов.” [49, c.160].

Итак, если мы говорим об общих чертах восточного общества, то можно отметить, что парламентские выборы, институт западной политической традиции, трансформируется на Востоке в своеобразный механизм укрепления восточных цивилизационных традиций. Восточное общество, даже под воздействием западной культуры, демонстрирует необычайную устойчивость.