Маятник российской революции

"Кто там шагает правой?

Левой !

Левой!

Левой!"

(В. Маяковский)

1917-Й год — шанс либералов

Понять историческое значение 1917 г. в российской истории сложно, если смотреть на него через привычную схему двух революций, когда, дескать, на переходе от одного вида тоталитарного государства (самодержавного) к другому (коммунистическому) существовала некая альтернатива демократического развития России. Однако, как представляется, все встает на свои места, коли исходить из изложенной нами (во втором авторском рассуждении) концепции единой Великой Российской цивилизационной революции, начатой "сверху" в середине XIX в., захлебнувшейся в "право-левом" экстремизме и косности политического мышления "верхов", получившей новый импульс развития "снизу" в 1905—1907, а затем в 1917 годах. Причем, в 1917 г. наиболее значимыми представляются события не весеннего и осеннего переворотов, а лета (июля), когда в центре и на местах вся полнота власти перешла к однородным политическим силам - - к партиям демократического, право-социалистического толка.

Бабы из хлебных очередей Петрограда конечно же не могли свергнуть романовскую монархию. Переворот, сопровождаемый откровенной социальной демагогией и революционизируемый фактом самоорганизации масс в советы, по сути, был совершен буржуазным большинством Госдумы.

Таким образом, российская буржуазия попыталась возродить инициативу революционного преобразования России "свержу", используя западно-европейскую модель капиталистической эволюции страны в условиях парламентаризма (с возможным сохранением института ограниченной монархии). Именно стремление не допустить повторения сценария 1905—1907 гг. объясняет и позицию первого Временного правительства по вопросу о мире, ибо, как писала 18 апреля кадетская газета "Речь": "В конечном счете в России одержат победу те силы, которым будет принадлежать господство в остальном цивилизованном мире. Если по окончании войны Европа и Америка вступят в фазу социальной революции, то переживет аналогичную ситуацию и Россия. Если нет, то и в России социальной революции не бывать".

Однако в первые дни февральского переворота события все же напоминали 1905 г. Реальной властью в столице обладал Петросовет, где господствующее положение занимали право-социалистические партии. Лишь догматическое отношение к марксизму меньшевиков (и поддерживающих их эсеров) позволило начать функционировать Временному правительству. Левые же социал-демократы, находившиеся тогда в России, не признав Временное правительство революционным, в то же время, не увидели ему альтернативы в лице Петросовета. Такая позиция означала не отрицание факта существования Временного российского правительства, а лишь выбор тактики конфронтации с ним (давления на него). В этом "меньшивистско" - "большевистском" диапазоне отношения к Временному правительству находилось тогда большинство левых партий и политических сил, поскольку, как справедливо отмечал В. Ленин: "О двоевластии никто раньше не думал и думать не мог".

"Низы" России, политически оформившиеся ранее "верхов", испытывавшие постоянное репрессивное давление самодержавного режима, вполне естественно создали на рубеже XIX—XX вв. партии радикальные, мало приспособленные к единству действий. Для этих партий путь парламентской борьбы фактически был закрыт, да и неприемлем, поскольку любой компромисс отождествлялся ими с предательством. (Трагедия меньшевиков и эсеров в 1917 г., пожалуй, в том и состояла, что они стремились к укреплению именно политического "центра" как основы стабильности. Но все возрастающее революционное нетерпение масс требовало радикализации преобразований, а следовательно, "левизны" партийных позиций.)

Сложившийся весной 1917 г. некий хрупкий компромиссный баланс политических сил России (двоевластие) изменился, когда в марте-апреле из эмиграции через территорию Германии в Петроград вернулись признанные лидеры социалистов (социал-демократы В. Ленин/"левый"/, Л. Мартов /"правый"/; эсер Марк Андреевич Натансон и др.) — всего несколько сот человек.

В. Ленин вернулся в Россию с лозунгом мировой социалистической революции и с программой демократического переворота — передачи всей полноты власти в стране советам, которые отражали всю гамму леводемократических сил. Это был путь к коалиционному советскому народному правительству. (Заметим, в то время ленинцы в советах были в явном меньшинстве). Данная программа получила одобрение делегатов конференции левой части социалдемократии, будучи отвергнутой делегатами подобной же конференции правой ее части, что послужило основанием для окончательного организационного размежевания социал-демократии в России. Отныне, с апреля 1917 г. в стране стало две общероссийские социал-демократические партии — большевиков и меньшевиков, каждая со своими целями, задачами и исторической судьбой.

Раскол социал-демократии несомненно ослабил демократические силы в целом и подтолкнул меньшевиков на сближение с буржуазными партиями, большевиков — к союзу с крайне левым флангом политических сил, что потребовало радикализации позиции сторонников В. Ленина. Поэтому не случайно, Л. Троцкий, возвратившийся в мае из эмиграции, тут же получил предложение о вступлении в большевистскую партию (от чего он временно воздержался. Но данный факт отразил процесс "полевения" большевиков вдогонку за "набирающей обороты" радикализацией масс).

Одновременно быстро "осоветчивалась" провинция, отказываясь повиноваться Временному правительству, которое в ответ стало постоянно использовать силу — вплоть до карательных экспедиций армии. Столицу же за четыре весенне-летних месяца сотрясли три правительственных кризиса, так и не исчерпавшие проблему власти, но приведшие, в итоге, к важнейшему событию 1917 г. — переходу всей формальной и реальной власти к право-социалистическим партиям (меньшевикам и эсерам), которые отныне стали обладать большинством в правительстве и практически неограниченным влиянием в Петросовете. Двоевластие кончилось.

Однако причины, порождавшие кризисы, не были устранены. Они сохранились, что программировало новый политический взрыв, направленный теперь уже против социалистического (по партийной принадлежности) правительства Александра Федоровича Керенского. Разумеется, июльский кризис дал власть не силам контрреволюции, как это трактовалось до сих пор. Ни меньшевики, ни эсеры не собирались реставрировать самодержавие, но и дальше Февраля они тоже не стремились, тяготея к союзу с буржуазными партиями. Взяв в свои руки рычаги государственной власти, в условиях разгоравшейся с лета гражданской войны в деревне, и продолжая проводить в жизнь политику предыдущих правительств, умеренные социалисты потеряли связь с массами, влияние на них, объективно повторяя старую ошибку российской интеллигенции — выполнять волю народа, не обременяя себя задачей выявления этой воли.