Август Ефимович Явич

(1900 – 1979)

А вгуст Явич родился в 1900 году. Его юношество пришлось на переломные моменты в истории России. Большинство его книг написаны об этой эпохе. Август Явич – доброволец гражданской войны. Работал в газетах – сначала в Воронеже, потом в Москве. Участник Великой Отечественной войны. Как писателя А. Явича привлекало особое состояние мира, слом времени, когда до дна обнажаются корни жизни и, как на круче обрыва, видны её подспудные пласты. Эта тяга к временам, когда рвутся одни узлы истории и завязываются другие, просвечивает в большинстве его произведений. В 20-30-е годы он много ездит по стране, и эти поездки дают ему материалы для новых рассказов и повестей. В 1935 году он посетил калмыцкие степи. Писатель собрал большой материал, на основе которого создал калмыцкий цикл рассказов. Они составили отдельную книгу «Калмыцкая степь», в которой запечатлены колоритные нравы калмыков, выведены своеобразные люди с особым укладом жизни и особенным мировосприятием. Она раскрывает один из этапов строительства нового быта в Калмыкии, на фоне которого показаны интересные образы степняков.

Калмыцкая степь

рассказы

Эренцен и его машина

Расположившись неподалеку от колодца, шофер Эренцен мыл нашу серую машину, старую, капризную, покрытую пылью и грязью. Неудивительно, что ее пугались животные. Вчера стадо коров при виде ее вдруг выстроилось полукругом и ринулось, чтобы забодать это безобразное и подвижное чудовище. Мы удачно проскочили, но отважные и неблагоразумные коровы несколько минут преследовали нас. По словам Эренцена, они, должно быть, приняли машину за громадного степного волка.

Хорошо, что у этого «волка» не спустила шина – нам было бы не до смеха.

Засучив рукава, Эренцен окатывал автомобиль соленой степной водой. Его скулы, темные от загара, пыли и пота, блестели, жесткие волосы топорщились.

– Скоро вы?

– Сейчас. Десять минут, не больше,– ответил он и стал размахивать мокрой тряпкой так, что мне пришлось поспешно отодвинуться от него.

Он правильно говорил по-русски: он окончил семилетку в Ставрополе.

– Машина, она как живая,– сказал Эренцен. – Ты с ней хорош – она хороша, а плох будешь – она с тобой еще хуже.

Провозился он с машиной еще с час; бесцельно было его торопить, все равно, пока не убедится, что все в порядке, он не поедет.

Я изучал быт и нравы кочевников, а Эренцен возил меня по степи, в которой знал, по его выражению, «каждую норку суслика».

Пренебрегая дорогами, он, по своему обыкновению, свернул в степь напрямик.

– Бензину хватит?

– На триста километров,– ответил он, преувеличивая наши запасы горючего, по крайней мере вдвое.

Его поиски кратчайших путей частенько удлиняли наше путешествие, доставляя при этом немало хлопот и невзгод. Однажды колючий и злой кустарник изодрал шину на переднем колесе, в другой раз мы еле выползли из волчьей балки. Правда, в самых глухих местах мы натыкались нередко на любопытные неожиданности: то затерянный буддийский монастырь с превосходной китайской живописью, то первый дымок оседающего на новом месте кочевья.

Было раннее утро, солнце только подымалось, а над серой, как пепел, степью уже стлался сухой дым, и совсем не чувствовалось в воздухе, что ночь была холодная. Суслики еще посвистывали, а в мутном небе кружил кобчик.

Час спустя мы с треском сели. Эренцен решительно отверг мою помощь. Он залез под машину. Виднелись его ноги в щегольских рыжих сапогах, чуть изогнутые ноги наездника.

– Эта машина,– сказал он,– хуже самого упрямого верблюда, ей-богу. У моего отца был верблюд – злая скотина. Ехать надо – он ложится, его ударишь – плюется и орет, точно его режут. Лошади не такие, ей-богу.

И он начал рассказывать о том, какой верный, умный и быстрый у калмыка конь.

Мне все же удалось уговорить распаренного Эренцена, и я сменил его ненадолго у насоса.

Вскоре шина сделалась тугой и звонкой – удары отскакивали от нее.

Эренцен стал прилаживать колесо.

В это время показались двое всадников; они повернули в нашу сторону, чтобы спросить, не нужна ли нам помощь,– так водится в степи. Я поблагодарил и протянул им папиросы. Тогда они сошли с коней, чтобы поболтать. Я изъяснялся по-калмыцки больше улыбками и жестами, поэтому позвал Эренцена, как раз убиравшего домкрат.

Увидев его, кочевники закричали в один голос:

– Калмык-шофер, калмык-шофер!

Они стали хлопать его по плечу с почтительной и дружеской фамильярностью, а он широко и важно ухмылялся.

Калмык-шофер пользуется в степи большим уважением.

Кочевник в остроконечной меховой шапке, с редкой бороденкой, в которой можно было легко сосчитать все волоски, буйно хохотал, хватаясь за бока.

Другой кочевник, приземистый, широкоплечий, с плеткой, висевшей у него на запястье, что-то кричал, указывая то на машину, то на свою косматую, малорослую лошадку, которую он держал в поводу.

Эренцен отвечал ему с вызывающей уверенностью.

Разгорелся спор: было очевидно, что спорят о преимуществах автомобиля перед степным конем.

Вдруг кочевник в остроконечной шапке грубо крикнул Эренцену:

– Калмык, ноги у тебя, как у наездника! Это, верно, оттого, что ты слишком долго ездил верхом на боку у матери.

«Черт возьми, как бы не дошло до драки!» – подумал я обеспокоенно.

Эренцен побледнел от гнева. Он что-то крикнул, отвернулся и побежал к машине; кочевники вскочили на коней.

Затрещал мотор; кони шарахнулись в сторону, но, подчиняясь седокам, затанцевали на месте, приседая на задние ноги, высоко задирая головы и скалясь.

В следующее мгновенье и кони, и машина исчезли в пыли.

Потом я увидел, как на небольшом расстоянии друг от друга с бешеной скоростью уносятся два столба пыли; они превратились в пышные облака, за которыми возникли смутные очертания сперва коней, затем машины.

Эренцен гнал по бездорожью, рискуя перевернуться: он далеко опередил коней и, завернув влево, теперь катился вдоль горизонта легко, с изяществом и спокойствием; однако видно было, как под колесами закипает пыль, вырывается густыми клубами, мчится назад.

Вскоре завернули и кони; они как бы распластались на нежно-голубом фоне неба с развевающимися хвостами и гривами, с пригнувшимися и застывшими седоками.

Один из всадников отстал, он поднялся в стременах и начал нахлестывать коня.

Внезапно я увидел, что всадники нагоняют автомобиль, белые фары которого сверкали на солнце.

«Что случилось?» Но машина шла, поравнявшись с первым всадником и не пуская его вперед ни на вершок.

Так они и достигли финиша одновременно. Кочевник в остроконечной шапке спрыгнул на скаку. Конь его пробежал еще немного и остановился с горячими, раздувающимися боками.

Из машины вылез Эренцен, довольный, улыбающийся. Кочевники жали ему руку, что-то крича; один из них погладил машину.

Они долго махали нам вслед шапками. А когда они скрылись за холмами, я сказал:

– Не понимаю, Эренцен, почему вы дали себя догнать? У вас что-нибудь случилось?

Он посмотрел на меня внимательно.

– Ничего не случилось,– ответил он. – Жалко стало калмыцких лошадей. – И глаза его наполнились лукавым и добрым смехом.