По Калмыкии

очерки

1

Дивное — конечная станция Северо-Кавказской железной дороги. Отсюда, где некогда по тракту из Царицына и Дубовки тянулись тысячи фур, груженых товарами для Кавказа, отправляются рейсовые автобусы в столицу Калмыцкой республики – Элисту.

Безводная степь... Давным-давно, где-то в этом районе, кочевал эркете-невский зайсанг Ончиг. Однажды, в сильную засуху, люди остались без капли воды. Ончиг приказал народу собрать последние силы и копать. И совершилось чудо – в яме начала сочиться вода. С тех нор этот родник называется Ончиг-булуком, и едва ли он был не единственным в этих местах!...

Вот и западная граница Калмыкии – долина реки Маныча. Реки ли? Сто лет назад спорили, можно ли называть рекой талые и ливневые воды, собиравшиеся по веснам сюда – в неровное, глинистое русло, откуда они тотчас разбегались на запад к Дону и на восток к Каспию, оставляя лишь кое-где в рытвинах горько-соленые озерца и лужи.. Можно ли задержать эти воды и сохранить в искусственных запрудах?

А сейчас...

Автобус взбегает на широкую плотину. По сторонам её – водные зеркала с отражением неба, а на них суетятся крикливые стаи уток. Урча, автобус идет на подъем. Высокая степь или ергени, с их бесчисленными балками и оврагами. Великая степь, с великою сушью и великим ветром! Что толку, что по оврагам и балкам кое-где звякают слабенькие родники или задерживаются вешние воды?! Целые века здесь хозяйничает ветер. Он издевается над степью – нагонит тучи, напоит степь, а потом отнимает у нее все силы.

И зима-то здесь не такая, как всюду – раз пять-шесть придет и уйдет, а когда, наконец, расстелет белую кошму, ветер снова тут как тут – пусть зимует степь голая или закованная в ледяной панцырь!– и с пронизительным свистом сдувает эту кошму в низины!

А лето? Оно продолжается сто восемьдесят суток, и шестьдесят три из них дует раскаленный ветер! На красновато-желтых буграх, как и много веков назад, пучками сидят степные травы, а больше всего – седая и горько благоухающая полынь. Как и в старину, стоят здесь курганы, а в пышущем небе парят орлы.

Еще тридцать три года назад тут и там мелькали курящиеся синеватыми дымками кибитки, степь делилась на аймаки, а их центры состояли из двух одиноких домов. Связь между аймаками осуществлялась через почтарей, да из уст в уста – «по калмыцкому телефону», как говорили русские,– и не было нигде, кроме Элисты, радиоточек.

Сейчас в степи не видно ни одной кибитки. В республике семьдесят два почтовых отделения, свыше полутора тысяч радиоточек. Затылок в затылок, через всю степь дружно и бодро шагают телеграфные столбы. И, как ни старается ветер порвать их стальные провода, он не в силах сделать этого.

Районный центр – село Приютное – разрослось вширь и вдаль, исчерчено асфальтированными дорожками. Здесь новая школа, ремонтно-техническая станция, Дом культуры, магазины, новые жилые дома и даже посажены деревца.

Правда, прижиться им нелегко: плохо пока с водою в Приютном, но осталось страдать недолго. Оля-Каспийский канал, Сарпинская, Право-Егорлыкская и Кума-Манычская системы с водохранилищами обводнят восемьсот шестьдесят три тысячи гектаров и оросят десятки тысяч гектаров посевов.

Ергени вы мои, ергени! Какими широкими стали ваши дороги! Раньше, бывало, здесь ездили на телегах да верхом, а сейчас то и дело встречаются и обгоняют нас машины.

Это неправда, ергени, что древнее море покинуло эти места. Не покинуло оно, а окаменело! Разве эти седые космы полыни – не пена на их гребнях? А ты, ветер, не свисти так залихватски! Видели мы не однажды и пыльные бури, и смерчи! Скоро, скоро и на тебя накинут узду, и будешь ты мчаться, куда повелит человек! Быть не может, чтобы он не нашел, куда девать этакую силищу!

Уже в прошлом веке пришло на ум русскому человеку засадить степное пространство деревьями. Семена собирали по всей Руси. Издалека тянулись подводы с четырмястами пудами семян дуба, сосны, вяза и пихты, с полутора миллионами кольев ветлы и саженцев плодовых деревьев. Четыреста тысяч пеших рабочих дней и сорок тысяч конных было вложено в это дело. Но из семисот пятидесяти десятин только сотня вскормила ростки... Что же творится сейчас, за этим новым бугром, где показались какие-то темные полосы?.. Самые настоящие, статные дубы и вязы шумят славословие новой удивительной эре!

Урочище Аршань. Отсюда когда-то, исступленно шумя и гремя, гнал народ полчища азиатской саранчи. И тогда здесь не было ни деревца, а нынче зеленый поселок! Да!

Сегодня в Калмыкии тысяча гектаров лесных полос, а к концу семилетия будут еще две.

А вот и Элиста. Милая и родная! Потому что к твоим родникам припадала моя беспокойная юность, по твоим тропинкам мчали меня незнавшие устали ноги, в тени твоих дубов и акаций отдыхала душа после сражений со всяческой саранчой!

Здравствуй, столица! Здравствуй, именинница!

И, как бы в ответ мне широко раскрывает объятия старая знакомая – ветряная мельница.

2

Синие и зеленые автобусы, серые, черные, песочные «Зилы», «Победы» и «Москвичи» мчатся, обгоняя друг друга, по Астраханскому, Ставропольскому и Сталинградскому трактам в гости к Калмыкии. Много гостей! Всех не поместить трехэтажной гостинице! Что ж! Найдутся еще в Элисте кроме неё большие дома! Всякому гостю – добро пожаловать! – И герою войны, и седому ученому, и бронзовому от загара чабану, и юному поэту!

Кинотеатр Родина», осененный праздничными стягами, куда собираются гости.

Вот входят они в сияющий зал: и Астрахань, старейшая из русских городов, и Сталинград с Ростовом, чьи степи бережно обнимают Калмыкию, и брат – Ставрополь с семьей кавказских народов, и бурят, примчавшийся на праздник через леса, горы и реки к своей родственнице,а во главе всех – посланник старшей сестры и верного друга – Москвы.

Не золото и не платину привезли гости в подарок Калмыкии, а то, что неизмеримо дороже – внимание и любовь, воплощенные и в картины астраханских художников, и в ковер и герб РСФСР дагестанских умельцев, и в наборы хирургических инструментов, оборудование для школьных мастерских и учебных кабинетов, и в тонкорунных мериносов, и в племенных коней Кабарды и Черкессии, и в задушевный баян ростовчан!

Но ценнее всех подарков награда за достижения в хозяйственной и культурной жизни – орден Ленина и алым пламенем сверкающий значок – символ трехсотпятидесятилетней дружбы калмыков с Россией.

– Живи и здравствуй на вечные времена наша сестра и подруга Калмыкия!– говорят ей гости.

– Живи и здравствуй на вечные времена, наша Родииа-мать!– говорит народ. Он тоже принес сегодня дары строителей, землеробов, нефтяников, чабанов, механизаторов, рыбаков, учителей и учащихся: около двух миллионов овец, тысячи тонн мяса, шерсти, рыбы, новые дома и поселки, двести сорок одну школу, детские сады и ясли, сорок пять больниц, библиотеки и клубы, бани и электростанции.

И эта народная преданность и беспредельная нежность звучат, в стихотворении поэта Калмыкии Санджи Каляева:

Я – только былинка

Раздолий твоих травяных,

Я только песчинка

Больших побережий твоих!

Я искра во мраке

Горящих пастушьих костров,

Ячейка я в сети

Рыбачьих твоих неводов!

Весь плотью от плоти

И кровью от крови я твой,

Мужающий в росте,

Калмыцкий мой край золотой!

Всегда я с тобою,

Всегда я частичка тебя,

С твоею судьбою

Судьба неразлучна моя!

***

Темнозеленый вездеходик выбегает из Элисты, мчится наперерез ар-шаньским волнам и сворачивает на юг. Я хочу посмотреть на места, где бродила в юности.

Пастбища... Пашни... Курганы... Синее небо и зной. Будни чабанов, отары, стога и колодцы, и ветер – неистовый ветер кругом! Кто это там на бугре появился в папахе? Странный какой человек! Руки расставил и смотрит... Кого-то он ждет, может быть?.. И кивает направо, налево... Наш вездеходик взлетел на бугор – и виденье пропало: нет на бугре человека! Вместо него куст чертополоха.

Дорога опять вьется меж курганов, падает в балку и снова ползет на бугор. Вон вдалеке показалось большущее стадо сайгаков. Весело сернам степным в ковылях! Заурчал вездеходик – и голову поднял сайгачий вожак, дал команду – и в сторону бросилось стадо! Только и видели их.

Мы подъезжаем к Кебютам. Пролетаем через ворота. На широкой арке надпись: «МЖС». Новый огромный поселок, правда, нет парка... Впрочем я вижу в сторонке вырос особенный парк: тракторы, сеялки, жнейки, комбайны. А раньше здесь было всего лишь два дома – аймачная школа и исполком.

Дальше на юг – в Джеджекины! Хочется пить. Мы останавливаемся у большого колодца. Длинный его журавль вытянул шею в небо. Из-за бугра показывается всадник. Он приближается к нам, спешивается и с широкой улыбкой протягивает руку.

– Менде!

Знакомимся. Это старший гуртоправ – Тышкиев Михаил Матвеевич. Оказывается, мы имеем общих знакомых,– он учился в Джеджекиновской школе у учительницы, которую я знала, но вот беда – он помнит ее фамилию, а вот имя и отчество позабыл. Давно это было...

– А я, кажется, помню, как ее звали,– говорю, напрягая память.

– Не Ангелина?

– Верно! Антоновна! Ангелина Антоновна!– восклицает Михаил Матвеевич. – Вы обязательно должны посмотреть, как живут теперь джеджекиновские калмыки. Это совсем недалек вот за этим бугром.

Мы спускаемся в причудливо изрезанную балку. На дне ее дремлет стадо коров.

Новое время изменило старые Джеджекины. Михаил Матвеевич приглашает меня взглянуть, как живет современный сельский калмык. Передо мной просторная, чистая комната с большими окнами и отличной меблировкой. Гостеприимная жена Михаила Матвеевича приглашает нас выпить калмыцкого чая. Я с удовольствием соглашаюсь – люблю этот крепкий своеобразный напиток. Когда-то он так хорошо заменял и обеды, и завтраки, и ужины...

А Михаил Матвеевич и за чаем не может забыть о производстве: джед-жекиновская земля может славиться не только многочисленными отарами овец и гуртами скота, но и богатыми урожаями. Он много говорит о перспективах развития животноводства в связи с культивированием кукурузы.

– Ну, как? Нашли вы у нас хоть что-нибудь хорошее?– спрашивает Михаил Матвеевич, прощаясь.

– Нашла,– отвечаю я. – И овцы ваши хорошие, и квартира хороша, а самое главное, что я нашла здесь гуртоправа, который болеет за общее дело и размышляет как бы увеличить доходы государства. Много лет назад гуртоправов такие вопросы совсем не интересовали.

Солнце еще высоко, и мы успеем засветло добраться до Ики-Бурула. Чем дальше на юг, тем дорога становится уже. Давно убежали в сторону и исчезли телеграфные столбы, все чаще взлетают над нами орлы и перебегают дорогу сайгаки.

А ергени стоят себе и смотрят, как ветер-чабан, с разудалой песней сгоняет в отару разбежавшиеся по серому небу курчавые розовые облака...

И вдруг, в зареве заката появляются две узорчатые вышки и несколько белых домиков.

Нефть в пустынной калмыцкой степи, там, где впервые калмыки вышли на битву с легионами азиатской саранчи! Шесть маленьких домиков и артезианские скважины там, где они, изнывая от жажды, прятались от раскаленного полдня под телеги. На глубине двух километров, замаскированные полынным ковром, укрытые древними морскими осадками, замурованные в валу палеозойских времен, протянувшемся между Ставрополем и Сталинградом – сотни миллионов тонн замечательной нефти и миллиарды кубометров газа! Ики-Бурульский участок –-один из самых богатых, и здесь идет разведка.

Слава человеку, чей взор проник в толщу земли и разглядел ее сокровища. Его именем должны называть благодарные потомки город, зарождение которого довелось мне увидеть сейчас,– город, который засияет заревом огней на том месте, где когда-то тускло светил одинокий фонарь в палатке инструктора по борьбе с саранчой, город, который загремит торжественной музыкой тут, где звенели только сверчки-пустынники!

У нефтеразведчиков радость: найден газ! Неожиданно он прорвался из километровой глубины и исступленно гудел от счастья, что наконец-таки, его выпустили в жизнь. Он гудел так, что разбежались окрестные сайгаки и в панике разлетелись орлы и даже ветер затих от удивления!

Десять суток его уговаривали испытанные бакинские и грозненские нефтяники:

– Сделай милость! Уйди обратно в скважину! Повремени немного! Ну, что это значит для тебя! Ведь, сидя в заточении и без всякой надежды, ты считал годы миллионами!

Газ смирили. А нефтяники тем временем ищут нефть в другом месте.

Сумерки окутывают степь, когда я покидаю Ики-Бурул. Вездеходик несется во всю, и в желтой полосе света от его фар мечутся встревоженные тушканчики, зайцы и лисы.

До свидания, мои ергени, до свиданья! Если буду жива и здрава, я приеду сюда посмотреть на город Карпинского!

***

Старинное селение, Чильгир. Здесь в 1920 году была впервые в Калмыкии провозглашена Советская власть. Сейчас Чильгир живет лишь в воспоминаниях старожилов, а на его месте простерся один из совхозов района – «Лиманный».

Здесь добывают «золотое руно». Сорок восемь тысяч голов тонкорунных овец сейчас в «Лиманном», и каждая дает в среднем шесть килограммов шерсти. Сорок восемь тысяч голов пасутся вокруг старого Чильгира и ежегодно дают богатый приплод, а в степи уже распахано семь тысяч гектаров целины.

Многие работники «Лиманного» имеют правительственные награды.

…Многое можно было бы повидать в совхозе «Лиманном», но время мое истекло, и я попросила познакомить меня с женщинами совхоза.

Калмыцкая женщина... Я помню ее в камзоле и в черных шивырлыках, молчаливо разливавшую чай у очага в пoлyмpaкe кибитки... Я помню ее – внимающую каждому движению мужа, убежденно отдающую ему все лучшие куски, не смевшую есть из общей чаши и сесть в общий круг, женщину, спавшую на земле, у ног мужа, под ветхим тряпьем; женщину, которую пинали ногами, как собаку...

Передо мной две – Марфа Ходжгорова и Шура Кичикова – обе они депутаты. Обе они немолоды, обе в чистых европейских одеждах. Марфе Ходжгоровой пятьдесят пять лет. Моложавое ее лицо дышет энергией и любознательностью. Она родилась в Чильгире и, осиротев в раннем детстве, пробивала свой путь работой в няньках у местных кулаков и сельского священника. Она – одна из первых калмычек, которая не надевала камзол и не прятала косы в черные чехлы – шивырлыки, как это было положено калмыцкой женщине. Когда она заневестилась, в Чильгире собрался первый съезд калмыцких Советов, и Марфа сразу ушла в Красную кибитку, и с тех пор работала по раскрепощению калмычек.

Пока из степи не прогнали нойонов и зайсангов с гелюнгами, (это была очень трудная работа) народ относился к красным агитаторам со страхом и недоверием. В тридцатом году Марфа Ходжгорова вступила в партию, и была избрана председателем сельсовета, через два года заведовала политотделом МТС.

Марфа Ходжгорова не имела возможности в детстве ходить в школу, но самоучкой овладела и калмыцкой и русской грамотой.

Шура Кичикова – старший чабан: под ее ответственностью около двух тысяч овец. Рабочий день начинается с четырех часов утра, когда они выгоняют овец на пастбище, а в кошару возвращаются вечером.

***

Яшкуль – центр животноводства Калмыкии и в прошлом место многих жесточайших битв с белогвардейцами, фашистскими захватчиками. В центре поселка высятся памятники погибшим. Для человека, знавшего Яшкуль, как ставку Ики-Цохуровского улуса, состоявшую из нескольких землянок и двух-трех деревянных домов, он неузнаваем. Правда, здесь еще нет насаждений. Но это уже почти город, с многочисленными улицами, новыми домами, магазинами, учреждениями. И что мне сразу бросается в глаза – торговля на улицах виноградом…

«…» Мы выезжаем на старинный Астраханский тракт: раньше вдоль него почти не было признаков человеческого жилья. Сейчас то и дело попадаются дома дорожных мастеров, беспрестанно снуют машины.

И все реже встречаются стога и кошары. Нет и сайгаков. Это понятно: здесь начинаются великие пески и наш вездеходик с трудом преодолевает барханы.

Перед закатом мы пролетаем через замечательные поселки Утту и Халхуту, минуем. Беш-Куль, в густых сумерках мчимся между лиманами в полной темноте прибываем в Приволжье – бывший Калмыцкий Базар. Тринадцать лет назад здесь серели хижины рыбаков, берега были загромождены соленой рыбой, и ее острым итнеприятным запахом был пропитан воздух. Над рыбой резкими криками носились вороны, они воровали рыбу и ссорились между собой. Дикий ветер из степи встречался здесь с речным ветром и они дрались в Калмыцком Базаре день ночь.

Как хорошо я все это помню! Но вместо этих картин, передо мной открывается широкая улица, залитая электрическим светом, цветные рекламы, слышится шелест густой листвы, народ наряден и – музыка, музыка…

Ночевать в Калмыцком Базаре в ожидании утреннего парохода, как это было прежде, уже не нужно. К услугам приезжих из Трусова – широкий мост через Волгу.

Мы мчимся по нему, любуясь ночными огнями на реке; а рядом с нами торопится железнодорожный состав. Вездеходик оставляет его позади без особых усилий.

Вот и Астрахань, тоже в огнях и в музыке. Вот зубчатая стена древней крепости и последний поворот к пристани.

Я спускаюсь по трапу на пароход «Дмитрий Донской» и, провожая взглядом суровые берега, ограничивающие Калмыкию с востока, говорю:

– До свиданья, мои Эргени! До свиданья, расцветающая пустыня. До свиданья, проснувшийся к творческой жизни народ!

Дружба калмыцкого и русского народов вечна и нерушима!...