Глава 3. Личная память, коллективная память

части его работ), с другой стороны - позитивистскими предрассудками социологии в славные годы ее молодости. Сначала я попытаюсь выявить языковую сферу, где оба дискурса могли бы найти точки соприкосновения.

Обыденный язык, переработанный с помощью инструментария семантики и прагматики дискурса, оказывает нам здесь ценную помощь своим понятием атрибуции кому-либо психических операций. Среди черт, которые мы отметили в начале нашего исследования, фигурирует грамматическое употребление притяжательных местоимений типа «мой», «моё» в единственном и множественном числе. С этой точки зрения утверждение притяжательности по отношению к собственному воспоминанию в языковой практике является моделью «мойности» для всех психических явлений. Текст «Исповеди» пестрит свидетельствами присвоения, подкрепленными риторикой исповедального характера. Однако именно Локк, опираясь на гибкость английского языка, приступил к теоретическому осмыслению операции присвоения, используя слово appropriate (присваивать), а также осуществляя серию семантических игр со словом own (свой) в его местоименной или глагольной форме. По этому поводу Локк отмечал, что юридический язык благодаря своему характеру forensic устанавливает определенную дистанцию между присвоенной собственностью и владельцем. К тому же это выражение может ассоциироваться с множеством владельцев (ту, own, self etc. - мой, свой, сам и т.п.) и даже с существительным the self. Более того, к слову appropriate присоединяются термины «impute», «accountable» (принимать на свой счет, быть ответственным за другого или брать на себя ответственность за другого). Фактически юридическая теория ascription (приписывания) строится на этой основе, что способствует разъяснению понятий «вменение в вину» и «ответственность»33. Однако употребление термина «присвоение» в юридическом контексте не следует отсекать от его семантической амплитуды. В книге «Я-сам как другой» я попытался частично вернуть слову «присвоение» это значение, говоря об отношении между действием и его исполнителем34. Здесь я предлагаю немного продвинуть вперед это

33 Hart H.L. «The ascription of responsibility and rights» // Proceedings of the Aristotelain Society, № 49, 1948, p. 171-194. Существительное ascription и глагол to ascribe были образованы глаголами «описывать» и «предписывать» для обозначения именно приписывания чего-либо кому-либо.

34 Ric?ur P. Soi-m?me comme un autre. Op. cit., quatri?me ?tude.

175

Часть первая. О памяти и припоминании

начинание, распространяя его на память как в ее пассивной форме присутствия воспоминания в сознании, так и в активной форме вызывания воспоминания. Именно эти операции в широком смысле слова, включающем pathos и praxis, являются объектами атрибуции, присвоения, приписывания, учитывания, короче говоря, ascription. Такое расширение сферы идеи присвоения от теории действия до теории памяти стало возможным благодаря главному тезису о целостности психического поля, который я почерпнул в труде П.Ф. Стросона «Индивиды»35. Среди тезисов Стросона, касающихся общих отношений между практическими предикатами, в частности, и психическими предикатами вообще, он единственный интересует нас непосредственно: эти предикаты, коль скоро их можно атрибутировать «я», могут быть атрибутированы и другому. Эта подвижность атрибутирования предполагает три отличных друг от друга допущения: 1) атрибуция может быть выполнена или отложена; 2) эти предикаты сохраняют один и тот же смысл в двух различных ситуациях атрибуции; 3) это множественное атрибутирование предохраняет от асимметрии между приписыванием себе самому и приписыванием другому (self-ascribable/other ascribabl?).

Согласно первому предположению атрибуция в некотором роде компенсирует противоположную операцию, состоящую в откладывании атрибуции кому-либо с единственной целью придать постоянное дескриптивное содержание психическим предикатам, оставленным в запасе. Фактически так мы и поступали, когда, не говоря об этом, считали в двух предшествующих главах воспоминание своего рода образом, а вспоминание - работой по разысканию, венчающейся или не венчающейся узнаванием. Платон, говоря об eik?n, не задается вопросом, к кому «приходит» воспоминание. Аристотель, исследуя операцию вспоминания, не задается вопросом об исполнителе разыскания. Наше собственное феноменологическое исследование, касаю-

35 Strawson P.P. Individuals. London, Methuen and Co, 1959; франц. перевод: Les Individus. Paris, ?d. du Seuil, 1973. Я рассматриваю главный его тезис в первом очерке книги «Soi-m?me comme un autre» (op. cit., p. 39-54) в рамках общей теории «идентифицирующей референции» (по каким признакам узнают, что это тот индивид, а не другой). Я уточняю и применяю его в плане теории действия в четвертом очерке «Апории приписывания» («Les apories de Inscription», ibid., p. 118sq). Именно этот последний анализ я воспроизвожу здесь, применяя его к мнемоническим явлениям.

176