11. Любовь опасней двадцати кинжалов

Вадим шел на вечернюю репетицию, как обычно за последнее время думая о Даше. Это начинало мешать ему жить. Настолько, что не раз спрашивал себя, не заглушить ли в себе все это на корню? Отец сказал ему как-то, что мужчина ни при каких обстоятельствах не должен терять голову. В одной книге Вадим встретил мысль: не верно считать, что любовь всегда возвышает, облагораживает. Бывает, что она наоборот, принижает человека, тянет его, как камень на шее, ко дну. А у него? И что это вообще? Серьезное чувство?.. Конечно, Даша не вполне соответствовала его идеалу, и он это понимал. Вадим замечал манерность Даши, избалованность и часто нечуткость. И в то же время не мог не восхищаться ею. И дело было не только во внешности. Он прощал Даше недостатки характера, потому' что считал ее высоко талантливым человеком: она была очень музыкальна, пластична, выразительна на сцене. Обо всем этом он сказал однажды ребятам — Антону, Кириллу; тут же была Лида. Она спорить не стала, но почему-то обиделась... Голова Вадима была занята одним и тем же, и это создавало для него дополнительные трудности. Надо было усилием воли переключать себя на учебу, на занятия студии. Последнее было, конечно, легче, потому что в это же время в нем окончательно формировалось неколебимое убеждение, что театр, режиссура — его призвание... Чувство к Даше мешало этому и — помогало. Не зря, наверно, Вера Евгеньевна призывала постигать жизнь и искусство сердцем. Вадим иначе теперь понимал, чувствовал музыку, живопись, самоё природу.  Для  него  открылись  вдруг  совершенно  новые  миры. В общем, все было не так-то просто... И в этот раз Вадим пришел на репетицию раньше всех. Он вошел в репзал и присел у окна. Два монтировщика уточняли выгородку сцены у балкона. Реквизитор по списку раскладывал в определенных местах разные предметы. Гена на-лаживал магнитофон. Будни театра. Но было во всем этом что-то завораживающее. Что? Может быть то, что свой ежедневный труд люди отдают не ради житейских благ, а во имя чего-то высшего, что также необходимо человеку, как хлеб насущный. И все-таки была в этом какая-то загадка; конечно, шутник Кулиска   успевал носиться везде: от колосников и крыши до служебного хода и зрительского подъезда с манящими световыми табло, всюду подлавливая людей, затевая свои штучки... Но вот один за другим появились Инаева и Сланцев в репетиционных костюмах. Она — в спортивной майке и длинной юбке с веером в руках, он — в тренировочном костюме и мягких сапожках. Привычно поздоровались и стали готовиться к репетиции, проверяя реквизит и прочность станков и ставок, обозначающих дерево, балкон, садовую стену. - Старуха, ты на втором курсе Виолу репетировала или Джулию? - Розалинду. Дальше разговор не пошел. Вадим видел, что между будущими Ромео и Джульеттой в жизни действительно существовало то устойчивое равнодушие вчерашних однокурсников, когда люди, что называется, знают друг друга наизусть. «Вега, очевидно,   еще   не   поговорила   с   ними»,— размышлял Вадим. Но вот вошел Зотов и с ходу попросил пройти сцену полностью. Вадиму понравилось, как репетировали актеры: тепло и благородно.   Был   растроган,   видимо,   и  Александр   Федорович. —    Вот это любовь! Я и не предполагал, что Ромео и Джульетта так самозабвенно влюблены... каждый сам в себя! Исполнители растерянно молчали. Зотов попросил начать сначала. —    Но тише! Что за свет блеснул в окне? О, там восток! Джульетта — это солнце...— произносил   Сланцев   просто,   искренне.   Инаева отвечала   ему тем же: —    Ромео, о, зачем же ты Ромео!.. Минутку, Олег, вы с кем сейчас   общались? Сам с собой. А вы, Гутя? Ни с кем. Вы — сомнамбулы? Как это? Все мы, сколько не спим, общаемся. Ведь я его не слышу! Джульетта же не знает, что я здесь! Так что? Может быть, я с воображаемым Ромео общаюсь? Наверно, я общаюсь с не слышащей меня Джульеттой!.. Уже ближе! Пробуем! Всё зазвучало гораздо конкретнее. —    Так поклянись, что любишь ты меня... Стоп! Где ваш Ромео? Я представляю себе его вот здесь, на стенке. Так Джульетта страдает галлюцинациями? Ай-яй-яй! Ей надо к доктору. А   как   иначе   общаться   с   отсутствующим   человеком? Гутя, вы любите своих родителей? Конечно! А что? —    - Если я продержу вас на репетиции до трех часов ночи и не разрешу отлучиться позвонить, что с ними будет? Ужас! Что вы представили себе, когда отвечали мне? Как отец звонит в милицию, а мама, бледная, смотрит в окно. Я вхожу — она бросается ко мне и плачет. Вам не понадобилось воображать родителей на стене? Вот так и говорите с Ромео, как мы заочно общаемся с теми, о ком постоянно думаем. Свободнее! Еще раз! —    Ждать мне еще иль сразу ей ответить? Все правдивее и музыкальнее становился дуэт влюбленных, но режиссеру этого было мало. Джульетта, вы ощущаете присутствие любимого в саду? И нет, и да. А вы, Ромео? Я готов, что она меня заметит. Верно. Так и постарайтесь быть — и вместе, и каждый сам по себе.   Как все  влюбленные — и  при  встрече,  и  в  разлуке. Лишь после этого уточнения Вадим почувствовал: между Ромео и Джульеттой возникли какие-то необъяснимые, почти сказочные   токи.    Тем    временем    сцена    перешла    в   диалог: —    Ах, кто же ты, кто под покровом ночи Подслушал тайну сердца моего? — Я не знаю Как мне себя по имени назвать... Как было установлено, герой уже взбирался выше и выше, возлюбленная же его по длинному балкону перемещалась ему навстречу. Они все более шли на сближение, почти на поцелуй. Да-с... — озадаченно сказал режиссер.— Голубки... А разве это  не так? — необдуманно возразила Августа. А вы сами как считаете? Два сентиментальных создания, по-вашему,— это тема для трагедии Шекспира? Мы слащавы? И я с вами! — отрезал Зотов.— Что-то неладно в технике общения. Все время между вами как бы знак равенства. Знак равенства?.. А чем это плохо? Как еще можно назвать общение? Взаимодействие! — без запинки ответили исполнители. А когда есть взаимодействие, разве можно поставить знак равенства? Это скорее переменный ток. Вслушайтесь в текст: то один, то другой переходит в наступление.  Проверим! Как ты попал сюда? Скажи, зачем? наступала Джульетта. Я перенесся на крылах любви... оборонялся Ромео. И вновь наступая, Джульетта опять говорила о безумстве его поступка: Но встретив здесь, они тебя убьют! В твоих глазах страшнее мне опасность! не сдавался Ромео. Вадим наблюдал этот поединок, затаив дыхание. И отношения в жизни безразличных друг к другу людей все более трансформировались во взаимное восхищение: Клянусь тебе священною луной... О, не клянись луной непостоянной... А Александр Федорович был неудовлетворен. Полной правды общения все-таки нет. Вас здесь двое или трое? Двое. Вы уверены? А кто же еще? Кормилица? Это лишь внешнее препятствие. А тут с вами третий герой, не менее важный, чем Ромео и Джульетта. Любовь! — догадался Сланцев.— Ей не преграда — каменные стены! В том-то и дело! Со вчерашней встречи она растет с невероятной скоростью. Сейчас она уже так велика, что никаких голубков и в помине быть не может. Это уже не просто чувство, но серьезное обстоятельство в жизни обоих. Скажите, у вас какие взаимоотношения с ней? У меня пока сложные,— размышляла вслух Инаева.— Нельзя же отдаваться ей бездумно, я борюсь, сколько есть сил. И кто побеждает? Конечно, любовь. Прекрасно! А у вас, Ромео? Мы заодно. Сильный у вас союзник? Гигантский! — уверенно заявил Сланцев. Так в бой! И началось взаимодействие двух реальных и третьего незримого   партнера.    Вадим,   не   отрываясь, наблюдал, как союзник-великан вел в бой юношу и как маленькая, хрупкая девушка с каждой минутой обретала в этой неравной битве мужество. Зотов, тоже воодушевленный тем, что репетиция наконец пошла как надо, старался, не показывать этого, чтобы не успокаиваться на достигнутом. — Многовато движения, братцы,— сказал он уже чуть мягче.— И слово звучит как попало. — Мы работаем над стихом. —    Стихи вы произносите грамотно, но это еще не все. Как и певцы, вы должны быть не только актерами, но и музыкантами. Ищите не только смысл сцены, но правду и музыкальность стиха. Ну-ка, сядьте друг к другу спинами, закройте глаза. Проговорим негромко весь эпизод, чтобы услышать все, что есть в слове: четкую сцепку общения, мысль и ее звучание в музыке фразы. Актеры лишились возможности общаться зрительно, и от этого их диалог стал глубоким и проникновенным, словно разговор влюбленных по телефону. —    Попробуйте теперь,— предложил режиссер,— прожить всю сцену в движении, не произнося ни слова. И Ромео и Джульетта, будто онемевшие, прошли весь эпизод, не потеряв ни одного нюанса. Обещайте мне пользоваться и словом и движением экономно, и я верну вам и то, и другое. И не забывать еще об одном виде общения — косвенном. С нами! С вами?! А для чего же, по-вашему, мы здесь сидим? Вы же всегда предостерегаете, чтобы мы не работали на зрителя! В начале репетиции вы только и делали, что общались с нами напрямую, забыв и о Ромео, и о Джульетте, показывая нам, какие вы талантливые, красивые, темпераментные. Сейчас вам уже не удастся забыть о главном — друг о друге. Но ведь ваши герои давно умерли. Как умерли? Вы полагаете, живы? Вспомните финал трагедии. И кости их давно истлели. Мы же, современные люди, попробуем рассказать языком театра о немногих счастливых часах их жизни. И так, чтобы все всё увидели, услышали и поверили нам. И чтобы в рассказе этом не было ничего лишнего! Сначала! На следующем занятии Галанова попросила ребят сыграть в жмурки. Но на особый манер: двоим завязывали глаза, каждого раскручивали, после чего связывали тонкой ниткой. Нужно было в две минуты, не говоря ни слова, найти дорогу к двери, Если это не удавалось или нитка рвалась, пара проигрывала. После перерыва еще нескольким парам был предложен этюд: он и она на противоположных балконах читают. Друг другу они неинтересны, поэтому между собой не общаются. Это никому не удавалось. Партнеры постоянно чувствовали один другого, даже когда пытались внимательно вчитываться в книжки. —    Вывод ясен? — спросила Вера Евгеньевна по окончании эксперимента.— Общение — это тонкая нить, которая связывает находящихся рядом людей, даже если они никак друг в друге не заинтересованы. На сцене же нить общения рвется от малейшего нарушения правды. Студийцы знали, что Галанова предпочитает не расставаться   с   сюжетом   этюда,   пока   не   исчерпает   его   полностью. Лиде и Вадиму была предложена та же ситуация, но по взаимоотношениям приближенная к Ромео и Джульетте: влюбленные на двух балконах, родители запретили им встречаться. Вадим вообразил на месте Лиды — Дашу. Он представил себе, что ему не разрешено даже разговаривать с ней. И сразу ощутил большое волнение. Кто выскажется? — спросила Вера Евгеньевна по окончании этюда. Лида Вадима видела, а он ее — даже не замечал,— отметил Стас. Ему было неинтересно, что с ней происходит и как она на него реагирует. «Выходит, зрителя не обманешь,— понял Вадим.— Общаться можно только с тем человеком, кто действительно перед тобой». Давайте-ка облегчим обстоятельства,— предложила Галанова. А зачем это? — не поняла Лида. Если правда на сцене теряется, надо упрощать задачу. Вариант такой: молодые люди немного нравятся друг другу или слегка влюблены,— мы об этом не знаем. А родители между собой в хороших отношениях, но считают, что у ребят пустяки в голове. Начали! Вадиму стало значительно легче. Он забыл обо всем, что касается Даши, и попробовал вообразить себе, что эта девочка на другом балконе симпатична ему. Незначительное «если бы» — и он увидел ту же Лиду другими глазами. «Обаятельная девчонка! Интересно, о чем она сейчас думает?» Лида покраснела и отвернулась. Кое-кто, возможно, догадался, что Лиде было нелегко выполнять этот этюд по своим причинам. Ей мешали собственные чувства, и она ощущала себя в ложном положении. На минуту ее охватила паника, желание убежать со сцены. Но магическое если бы выручило и ее: «Никаких чувств она к Вадиму не испытывает. Он ей немножко нравится, хотя... смешной...» И этюд сразу завязался.   Каждый заставлял себя  читать, но ежеминутно отвлекался, искренне интересуясь другим. Им мешали еще и приличия: «Нельзя же на девчонку глазеть беспрерывно!», «Не буду показывать, что он мне так уж интересен». Тем временем Вадим вспомнил еще об одном обстоятельстве — о родителях — и осторожно оглянулся в комнату. Вслед за ним Лида повторила его движение... Все одобрили этюд, отмечая, что общение было подлинным. Вадим был счастлив не потому, что его похвалили, а оттого, что с пользой для себя употребил критику товарищей и испытал на сцене редкие минуты истинности сценического бытия, то, что Станиславский называл словами «я есмь». То есть не притворяюсь на сцене, пусть даже очень искусно, а действительно существую, сливаюсь с вымыслом, чувствую, что я есмь!