3Й этаж: зал с окнами. Персональный зал николая сажина
Николай Сажин – одна из ключевых фигур ленинградского-петербургского искусства второй половины 20-го века. Его можно отнести одновременно и к новаторскому искусству, и к традиционному, но в действительности он никогда не принадлежал целиком ни одному из лагерей от искусства, даже тогда, когда таковая принадлежность была определяющей для идентификации художника в нашей стране. Эта невозможность принадлежать группам – естественное следствие масштаба Сажина-художника, великость которого не способна уложиться ни в одно прокрустово ложе. Сажин – это целый мир: огромный, самодостаточный и постоянно развивающийся из внутренних источников. На полке истории его искусство в соседстве с разными течениями и лагерями будет выглядеть как эпическая сага рядом со сборниками рассказов разных авторов.
Стремление к невозможному и умение аккумулировать разнонаправленные энергии отличают Сажина и как человека, и как художника. Его работам присуща внутренняя полемика рисунка и цвета, формы и содержания, реализма и абстракции, смеха и ужаса. У Сажина все органично и интересно, в нем нет ни капли фальши или подражательности. Он, как язычник, все одушевляет: стихии, предметы, органический мир. Для зрителя он, как хороший учитель: не навязывает свое понимание, но задает тему и берет зрителя с собой в увлекательное путешествие за новыми открытиями.
Николай сажин. Эрос и танатос. Йорики.
Одна из излюбленных, культивируемых Сажиным тем – влечение и смерть, Эрос и Танатос. Сажин-жизнелюб приглашает нас полюбоваться многочисленной популяцией нахально-обаятельных, обезоруживающе-откровенных калебасных тыкв и другими гипертрофированными органическими формами, символизирующими Эрос, и подивиться на монументально-величественные горы черепов, символизирующие Танатос, насыщенные красками не менее яркими, чем живая природа. Постоянное присутствие Эроса, отрицающего смерть, так же как и внутренняя динамика изображений Танатоса, заставляет нас воспринимать смерть не как конец и пустоту, но как переход энергии из одного вида в другой. Энергия не исчезает – этот закон физики наглядно демонстрирует нам Сажин. Он зацикливает энергию смерти и энергию влечения в один природный механизм, вращающий бесконечное колесо поколений, и нам уже не нужно изобретать вечный двигатель – Сажин его нашел.
Изолитература
ШЕКСПИРОВСКАЯ СИМФОНИЯ
Главное здесь — быстрота, но не скорость; множество смыслов и культурных пластов быстро сменяют друг друга.
Этот триптих — почти графика. Четкий рисунок, приближающееся к прозрачности изображение — все создает булгаковское ощущение быстроты и наготы. Прозрачность — лейтмотив движения — добавляет отрешенности; приближаясь к огромному холсту, ежишься, едва ли не физически соприкасаясь с холодом, пустотой и ужасом оставленности. На достижение того же эффекта, тех же ощущений играют угадывающиеся очертания черепов и, конечно, само название.
«Йорики» — это прежде всего Шекспир. Но дальше ряд ассоциаций подводит к Британии вообще: с ее туманами, призраками и северным морским колоритом. Гамлет, рассматривая череп, говорит изумленно: «Пред кем весь мир лежал в пыли / Торчит затычкою в щели», и внезапно все внимание обращаешь на нижний ряд костей-кубков, этих вестников покинутости.
И как тут не вспомнить лорда Байрона с его знаменитым: «Я был обителью ума, / Теперь быть кубком мой удел — / Что благороднее вина / Заменит мозг, коль он истлел?»
Замечательно, что неизбежности, покинутости и ужасу — мирам динамичным по своей природе — Николай Сажин придал статичные формы; это шанс заглянуть в самого себя под увеличительным стеклом живописи.
Александр Львов