Российские заменители «элиты»

В определяющем для нас исторически-конкретном смысле обращение к понятию «элита» связано, как мы уже указывали и хотим еще раз подчерк­нуть, с вполне определенным социально-политическим моментом новейшей истории России, с максимальной четкостью проявившимся при подготовке, в ходе и результате избирательной кампании 1995-1996 гг. (хотя он начал наз­ревать, по меньшей мере, с 1993 г.)³¹. Речь идет о глубоком кризисе легитим-

³¹ Первые исследования и обобщения, относящиеся к условному «началу» реабилитации понятия «элита» в России и попыткам осмыслить его потенциал в новых социально-политических и эко­номических условиях см.: Левада Ю.А. Элита и «масса» в общественном мнении: проблема соци­альной элиты // Экономические и социальные перемены. 1994. № 6. С. 7-11; Ершова Н.С. Транс­формация правящей элиты России в условиях социального перелома // Куда идет Россия?.. Аль­тернативы общественного развития. Т. I. М.: Интерпракс, 1994. С. 151-155; Головачев Б.В., Косова Л.Б., Хахулина Л.А. Формирование правящей элиты в России // Экономические и социаль­ные перемены. 1995. № 6. С. 19-24; 1996. № 1. С. 32-38; Лейн Д. Перемены в России: роль поли­тической элиты // Социологические исследования. 1996. № 4. С. 30-40, а также книгу Л.Д. Гудко­ва и Б.В. Дубина «Интеллигенция», указанную выше.

ности высшей власти, который был в некоторой степени осознан и кулуарно признан на тот момент потерявшим популярность президентом и его ближай­шим, все более закрытым окружением. В ситуации дефицита времени нача­лись суетливые поиски «новых» оснований этой легитимности, уже не связан­ные с идеями перестройки и демократии, с фигурами, их вносившими во власть и воплощавшими в массмедиа, со всем слоем интеллигенции, кото­рый — со своей стороны, но в несомненной связи с описываемым кризисом власти — пережил к этому времени глубочайший внутренний распад, потерю социального места и культурного авторитета. Эти поиски выливались то в ско­ропалительный правительственный заказ того периода на «национальную идею», то в попытки реанимировать «евразийскую парадигму», то в инициа­тивное разворачивание молодыми менеджерами ностальгических массмеди-альных проектов наподобие «Старых песен о главном», «Российской импе­рии» и др. (подробнее о них см. ниже). Именно в этом контексте последние остатки прореформаторских сил в окружении президента, все более становив­шегося — неважно, по личной воле или в результате маневров окружения, — единоличным центром символической репрезентации власти, были заменены группировкой прагматичных политических консультантов и политтехнологов, которые, при поддержке силовиков и спецслужб, с опорой на все больше ого-сударствливаемые СМИ, обеспечили победу Ельцину и постарались закрепить ее плоды.

Сложившаяся конфигурация власти — и своей концентрацией на фигуре первого лица, и фактически слабым, имитативным характером этой власти — уже предвещала перемены политического режима на рубеже 1990-2000-х гг. Характерно, что вызванная на политическую сцену данными обстоятельства­ми «элита» все чаще активизировала в своих публичных выступлениях симво­лы и ресурсы державности и особого пути, все реже упоминая о модернизации и реформах. Еще резче подобные акценты были расставлены с приходом Пу­тина к власти, после коротких колебаний в начале его первого президентско­го срока (очередное, но уже гораздо более слабое, чем при Ельцине, оживле­ние надежд как среди населения, так и кругах интеллигенции на то, что новый президент будет претендовать на роль государственного реформатора «свер­ху» и вместе с тем «отца нации», озабоченного нуждами населения). А после выборов 2003-2004 гг. эта номенклатурно-государственническая, великодер­жавная тенденция в самоопределении власти и околовластных кругов, само­назвавшихся элитой, и вовсе стала — в том числе как реакция на «цветные ре­волюции» в странах СНГ — определяющей. Ей постарались придать черты ос­новополагающей «национальной традиции», а президенту — символический статус ее единственного, безальтернативного воплощения.

Тем самым понятие «элита» по своим функциям оказалось заместителем прежнего представления об интеллигенции, равно как и самого слова, к сере­дине 1990-х гг. дискредитированного и ушедшего в периферийные, безнадеж­но отсталые слои репродуктивной бюрократии. С «элитой» вернулось удобное представление о новой группе избранных (со старыми функциями, но в изме­нившихся обстоятельствах) — слое обслуживающих авторитарное руковод­ство специалистов по пиару, обеспечению массовой поддержки. Как и «интел­лигенция» (понятийное образование, возникшее на той фазе конца 1950-1960-х гг., когда миссионерская идеология уходила от героической пар­тии к репродуктивным бюрократам — учителям, воспитателям, редакторам, журналистам, даже инженерам — технологическим исполнителям уже завер­шенного идеологического проекта и государственного задания), «элита» не предполагает реализации значительных, социетальных идеологических проектов, она не связана с какими-либо «большими скачками», революцион­ными трансформациями. Дело «элиты» в этом контексте — медленное, эволю­ционное развитие, постоянное внесение некардинальных изменений и нова­ций, оптимизирующее управление обществом и положение власть предержа­щих. Последние (держатели власти) уже не озабочены проблемами модернизации страны, постановкой каких-то стратегических целей нацио­нального развития, не ищут «национальной идеи», они — временщики, а по­тому нуждаются лишь в инструментальном обеспечении своих позиций, ими­тации национальной политики, модернизации, защиты национальных интере­сов и тому подобных форм признания своего авторитета.

Главное отличие того социального множества, которое мыслится в качестве российской «элиты», тех, кто «назначен» властью быть «элитой», от того, что принято в модернизированных, правовых и открытых государственных системах западного или европейского типа, заключается прежде всего в том, что в комплек­товании или формировании «элиты» участвуют только государственные органы (в советское время — партийно-государственные органы). Советская и постсовет­ская «элита» представляет собой государственную бюрократию или ее поздней­шие фракции, образующиеся в результате разложения тоталитарных режимов, их радикалы, автономизирующиеся, отделяющиеся от прежних структур, но ни­когда не теряющие связи с органами власти и массового управления, ведомства­ми, занимающимися репродукцией режима (система образования и т.п.), социаль­ным контролем, так называемыми «правоохранительными органами», то есть су­дом, прокуратурой, полицией и спецслужбами. Главные функции этой «элиты» — отраслевое директивное управление, кадровый контроль, легитимация режима, осуществляемая путем информационного ограничения, пропаганды, пиара, убеж­дения, но никак не целеполагание, обсуждение или критика политики. Отсюда — тенденция к закрытости и изоляции власти от общества.

Во всех других странах, для которых значимы модели демократии и свобод­ного рынка, формы и механизмы образования элиты принципиально иные и бо­лее разнообразные. Не так важно, откуда происходят те или иные лица, призна­ваемые в качестве авторитетных или представительных фигур в обществе (это может быть бизнес, университеты, профсоюзы, социальные движения и полити­ческие партии, массмедиа, армия, судебные или правоохранительные органы, ад­вокатура и т.п.). Принципиально важным является их связь со сферой публич­ности, то есть институционализированной сферой общественной и открытой рефлексии, презентации, обсуждения, посредством которой идет открытая раци­онализация социально значимых аспектов жизни общества и его управления, ак­центирование ценностей и норм политики, морали и установление соответствия кандидатов общезначимым представлениям. Циркуляция представителей старых и новых элит, постоянный обмен между разными секторами, в том числе государ­ственными службами, — главная особенность элитной селекции. Никакого осо­бого преимущества чиновничество в этом процессе не имеет. Скорее наоборот: чисто бюрократические фигуры, не обладающие собственным политическим или общественным весом, крайне редко включаются в собственно элиту.

Напротив, медленный (и неясный для самих участников, поскольку он задан извне, властью или ее заместителями) процесс «назначения» элитой в России обусловлен столь же постепенным процессом роста авторитаризма, повторным подчинением властью слабого и едва начавшего определяться «общества», а значит подавлением общественного представительства, ослаблением общест­венных движений, партий, свободы прессы, усилением государственного вме­шательства в экономику, влиянием спецслужб и армии. Разговоры об элите воз­никают к середине и ближе к концу 1990-х гг.³², когда идеологические различия партий практически исчезают³³. Начинается эпоха подмены политики (сужения сферы открытой конкуренции идей и программ) электоральными технология­ми, манипуляцией общественным мнением (насаждением разного рода страхов, угроз, подступающих бедствий и тому подобных составляющих катастрофичес­кого сознания). В ход идут не только грязные технологии, теневые интриги и расправы (в том числе с помощью коржаковской охраны президента или дру­гих спецслужб), но и — чуть позже, скорее уже при Путине — прямые судебные угрозы, давление на политиков (как это было с Лужковым в 1999 г., Юшенко­вым, Щекочихиным, другими политиками и журналистами). Тем самым функ­ция целеполагания остается как бы лишь за высшей властью³⁴, а это означает,

³² Именно в это время начинают составляться списки элиты, принимающей, как правило, облик VIP, публиковаться разного рода топ-рейтинги наиболее влиятельных политиков и общественных дея- телей, газеты ищут опросные службы, которые путем перекрестного опроса и называния общих имен составляют «элиту» и т.п. Толчок задан службой «Vox populi» Б. Грушина, его публикацией «100 самых влиятельных фигур» в «Независимой газете». Сейчас такие рейтинги ежегодно публи- кует компания «ИНТЕЛРОС».

³³ См.: Гудков Л.Д., Дубин Б.В. Российские выборы: время «серых» // Мониторинг общественного мнения. 2000. № 2. С. 17-29.

³⁴ Но и там — тоже нет, как можно было видеть после 1996 г., когда во властных структурах време- нами обозначались несколько фокусов влияния, групировок, пытавшихся проводить собственную политику, что вызывало паралич государственного курса.

что поле определения политических задач, приоритетов национального разви­тия резко сужается. У действующих лиц нет ни навыков или опыта отстаивать, аргументировать и защищать свои взгляды, ни средств проведения своих инте­ресов каким-то другим образом (строго говоря, этого не было и в первые годы прихода реформаторов к власти — именно такова природа молчания Гайдара в то время). Но у этого множества, которое политтехнологи пытаются выдать за элиту, нет задачи и ценностного представительства. Относимые к «элите» фи­гуры не обладают никаким собственным авторитетом, поскольку их «достиже­ния», носящие характер чистейшего блефа, никем не признаны, их просто не­кому признавать. Поэтому власть вынуждена обращаться к уже отработанным символическим ресурсам — традиционалистским комплексам великой держа­вы, героического прошлого, победы в войне, национализму. В это время инно­вации, новые ценностные образцы и представления (хотя и совершенно неори­гинальные, более того — являющиеся продуктом банализации западной культу­ры) исходят не от власти, а от других структур — массовой и потребительской культуры, СМИ, бизнеса, моды.

Кого же подразумевают под «элитой», кто включается в этот воображае­мый театр власти, кто допускается к участию в ее спектакле или в зрительный зал, кто составляет этот условный корпус «отобранных»? Поскольку это не настоящая элита, а «театр теней», своего рода реконструкция, очень слож­ная и громоздкая, источников различного влияния на власть ее приближенны­ми или причисляемыми в качестве таковых, то формула ее состава всегда бу­дет очень расплывчатой и смещенной в сторону самих политтехнологов и чи­новников. Сюда входят предполагаемые теневые игроки (администрация президента и ее «советники») плюс исполнители важных ролей («говорящие головы» власти), заместители авторитетов плюс публичная клака (СМИ, экс­перты, аналитики) плюс тусовка, изображающая публику (попзвезды, «интел­лигенты — совесть народа», ученые — директора академических институтов или университетские ректоры, лауреаты госпремий, писатели), плюс ассоци­ированные с властью предприниматели. Примерную структуру подобных списков (персональный состав «элиты) можно описать следующим образом (такие списки можно найти на разного рода сайтах околокремлевских экспер­тов):

• госчиновники (руководители департаментов или управлений ведомств) высшего и среднего уровня;

• директорат, менеджмент госпредприятий или крупных акционированных концернов, контролируемых государством;

• крупные предприниматели (из бывших ИТР, руководства среднего уров­ня) — собственники и управляющие акционерными обществами и корпо­рациями;

• чекисты, вошедшие в бизнес в качестве обеспечения служб безопасности

и информации, использующие свои ресурсы связей для инсайдерской ин­формации в бизнесе;

• государственные чиновники высокого уровня, переходящие в частный бизнес (крупные корпорации) и сохраняющие связи с госаппаратом;

• руководители влиятельных СМИ, ведущие журналисты;

• лоббисты корпораций;

• звезды попкультуры;

• политические аналитики и политтехнологи, политические обозреватели;

• депутаты (предприниматели, отставные чиновники и руководители высо­кого ранга, силовики — армейские или гэбистские генералы, старая но­менклатура среднего и высокого уровня);

• лидеры партий (вступающие в закулисные соглашения с кремлевской или региональной администрацией);

• функционеры общественных организаций, фондов, руководители НКО;

• руководители государственных научных академических или отраслевых институтов, играющие роль публичных или государственных экспертов, иногда — профессура вузов;

• ньюсмейкеры — модные фигуры (писатели, артисты, журналисты, теле­ведущие и пр.).

Еще раз подчеркнем, это не функциональная элита, а «названные» элитой или причисленные к «российской элите» фигуры, считающиеся авторитетны­ми в узких кругах околокремлевских консультантов. Отметим также такой важнейший момент, как сохранение финансовой зависимости «элиты» от власти — для ведущей и численно абсолютно преобладающей части отно­симых к «элите» деятелей или представительных фигур государственные структуры по-прежнему являются главным, постоянным или наиболее надеж­ным, регулярным источником материального обеспечения. Это касается не только чиновничества (возможности получения коррупционных, теневых и полузаконных доходов здесь, вполне вероятно, превышают размер должно­стного оклада и зарплаты в целом, но само нахождение на этой службе явля­ется условием их получения), но и числящихся по разряду науки и научного обслуживания (аналитика, консультирование, политтехнологи, пиар), СМИ, ассоциированного с государственными ведомствами бизнеса и пр. Несмотря на то что в 1990-е гг. возникло множество независимых от государства источ­ников поддержки интеллектуальной деятельности, общественной работы, партийно-политической работы, фондов, финансирующих научные разработ­ки, независимых учебных заведений и институтов, частных издательств и т.п., все они не в состоянии обеспечить дифференциацию социальной сферы от госконтроля. Даже если прямая оплата из государственных источников не­велика, то все же она, при неразвитости общества, оказывается достаточно значимой, чтобы держать членов «элиты» на «коротком поводке» — либо из опасения выпасть из системы и «потерять всё», либо из чистосердечной сервильности.

В строгом смысле то, что пытаются сегодня назвать российской «элитой», элитой не является по всем социологическим или политологическим призна­кам. Правильнее было бы назвать это социальное образование околовластны­ми кругами, аудиторией власти, «полусветом» полицейского режима, но не элитой, так как ни одной из важнейших функциональной ролей элиты это образование не выполняет.

Характерно, что в ходе опроса мы отмечали типовую негативную и эмоци­ональную реакцию респондентов на слово «элита», проявляющуюся вне зави­симости от социального положения, вида деятельности, политических ориен-таций, места жительства и т.п., — «Я не элита!», хотя составители соответ­ствующих списков включали подобных деятелей в состав российской «элиты». Исключением были лишь представители академических кругов (про­фессура, политологи, эксперты в области социальных и политических дис­циплин).

По существу, в том или иным варианте «российская элита» — не просто воображаемое сообщество, внутренне не имеющее общих символов и связей, полученное очень искусственным соединением различных радикалов около­властных связей и управленческой деятельности. Оно выглядит как очень рых­лое и слабо связанное между собой социальное множество, конгломерат имен и позиций. Его нельзя назвать «слоем», тем более «правящим» (ибо реальной власти у него мало, и она очень частична, локальна и узкофункциональна). Нельзя назвать и «политическим классом» по Михельсу или Моске, то есть «классом», контролирующим назначение на высшие государственные долж­ности и позиции: это множество не контролирует данные позиции и даже не является основным кадровым ресурсом власти, тем более питомником об­щественных или партийных лидеров³⁵. Оно не играет и символически пред­ставительскую роль (репрезентации общих или коллективных, корпоратив­ных ценностей, как это делает фюрер или аристократия), так как большая часть членов этой аморфной группы тщательнейшим образом избегает всякой публичности как в непосредственной профессиональной деятельности, так и в образе жизни, потреблении и пр. Но главное препятствие при консолидации этого множества и превращении его в самодостаточную группу со своим спе­цифическим групповым сознанием (в «класс для себя», если воспользоваться моделью А. Грамши) заключается в неартикулируемом диффузном «едино­мыслии» этого множества, обусловленном зависимым отношением этих деяте-

«Реальная политика» при Путине делается «под ковром», в кабинетах его администрации, в кори­дорах власти, складываясь в виде постоянного компромисса между интересами немногих олигар­хических кланов, приближенных к власти.

лей к власти. «Власть» (отношение к власти и тем самым зависимость от нее) оказывается условием их идентификации. А это означает, что собственно функциональная специфика группы — функции социальной репрезентации и посредничества, рефлексии и рационализации, интерпретации происходя­щего в перспективах различных акторов и их интересов («общество» как та­ковое) не может быть выражена или определена.

Смутность осознания «элитой» своей роли или места связана с тем, что ее представители мыслят себя по-прежнему в качестве группы, роль которой заключается прежде всего в идеологическом воздействии на власть (и на об­щество в смысле «население»), тогда как фактически они являются чиновни­ками, «спецами», обслуживающими задачи власти, и никак иначе себя не представляют и не мыслят. Власть остается в их глазах центральным игро­ком на политическом или общественном поле, всемогущим фактором соци­ального воздействия, источником силы и финансовых потоков. Идея «пропа­ганды либерализма» (в представлении политиков правого толка) как путь мо­дернизации, внесения ценностей современного общества в косную среду постсоветской России при осуществлении на практике не дает ожидаемых ре­зультатов и должна быть признана неадекватной или неглавной. Она еще име­ла какой-то смысл в начале 1990-х гг. (как условие прояснения массам сути политики реформаторов), но после 1996 г. оказывается допотопной и безус­ловно архаичной. Основной порок этой позиции чисто интеллигентский и но­менклатурный: общество при этом видится как нечто пассивное и инертное, гомогенное, как объект воздействия элиты (в значении «власти», активного начала), в то время как единственно адекватная для задачи модернизации по­сылка заключается в рассмотрении общества как взаимодействия различных участников, мотивированных своими интересами и представлениями. Иначе говоря, не консолидация единомышленников, а дифференциация социальных отношений, их институционализация как системы взаимосвязей — вот точка понимания процессов модернизации и социального изменения.