Современные российские элиты: к социологическому переопределению понятия

Подведем итог концептуальной части наших рассуждений. Сегодняшние российские разговоры об элите в публичных выступлениях журналистов, «со­циальных» ученых и гуманитариев по каналам массмедиа — разговоры вне собственно аналитических задач и специализированного институционального (научного) контекста — обычно неконтролируемо соединяют как минимум три разных (и даже противостоящих друг другу по источникам, конструкции и функциям) представления об особом, привилегированном слое или группе в структуре социума, его статусной системе.

Во-первых, это персоны, наделенные властью, люди власти, управленчес­кий (менеджерский) слой, а именно «управленцы», «номенклатура», «кадры», «бюрократия», «начальство», собственно «власть» («власти»). Этот «крити­ческий» слой представлений в нынешних публичных дискуссиях чаще всего был сформирован самиздатовскими и тамиздатовскими публикациями книг А. Авторханова и М. Восленского, а через них — ходившими в самиздате текстами Э. Бернхейма, М. Джиласа и других или, по крайней мере, их отго­лосками.

Во-вторых — интеллигенция, «образованное сообщество», включая «влас­тителей дум» (реже — «интеллектуалов»), «люди знания», не обладающие ре­сурсами власти и механизмами управления, не наделенные властными функ­циями. Источником таких представлений является отечественная традиция споров о судьбе внебюрократического «образованного сословия» — от схва­ток славянофилов с западниками до манифестов А. Солженицына и Д. Гал-ковского.

И, наконец, в-третьих, — отборная группа лидеров в тех или иных облас­тях, важных для социального целого, носители образцовых инновационных достижений в этих сферах (от политики и финансов до искусства и спорта), способные через репродуктивные институты социума (массмедиа, школа, мо­да и др.) задавать подобный образец как уже надинституциональную обобщен­ную модель или даже моральный ориентир для других групп, — это собствен­но «элита» (чаще всего за такими представлениями стоит проекция тех или иных идей и соображений, заимствованных из западного обихода, у В. Паре-то или X. Ортеги-и-Гассета, К. Маннхейма и Ч.Р. Миллса, Д. Белла и др.).

Советская номенклатура («списочная» система подготовки, рекрутирова­ния и воспроизводства кадров высшего и среднего управленческого звена) и ее нынешние радикалы («властная вертикаль») не является элитой ни по профессиональным качествам (критерий квалификации), ни по дело­вым (критерий эффективности). В этом смысле она не может быть приравне­на и к бюрократии: она не обладает компетентностью, рациональностью, от­ветственностью. Ее основа — лояльность снизу по отношению к высшим, от­бор сверху по степени близости к «своим» (землякам, однокашникам, «това­рищам по работе» и тому подобным неформальным основаниям).

Интеллигенция — не элита, поскольку, во-первых, не имеет политических интересов, претензий, видов, не обладает средствами их организованного пуб­личного выражения, то есть выражения своей самостоятельности. Советская интеллигенция по социальному статусу была подчиненной, служилой, ее функции — формирование, поддержка и воспроизводство основных легенд власти средствами государственных репродуктивных институтов, через учреж­дения «культуры» (в советском смысле слова). Другой она быть просто не мог­ла: она рекрутировалась именно на условиях отказа от самостоятельных поли­тических претензий. При этом «политическое» в советских условиях выступа­ло не языком общего (общественного, в смысле — вне- и надсословного, как в Америке и Европе), а привилегией правящей группировки, корпоративной привилегией номенклатуры. Языком общего не могла выступать и культура (в европейском смысле слова, как культивирование самостоятельности и много­образия), в советских условиях эквивалентом общей культуры выступала госу­дарственная классика, единая школьная программа с дополнениями к ней в виде современных авторов-орденоносцев.

В периоды относительных послаблений власти, в ходе постепенного разло­жения закрытого режима речь могла идти лишь о несколько большей профес­сиональной квалифицированности интеллигенции, советских «спецов» (с конца 1950-х гг.) и о некотором проникновении символов профессионализма в собственно номенклатуру — таковы были надежды одной из фракций влас­ти и образованного сословия на «технарей», что тут же вызвало со стороны других фракций дискуссию о «физиках и лириках», так или иначе направлен­ную против «специалистов». В любом случае, социальная форма, единая мат­рица задавалась интеллигенции извне, сверху. И это второй характерный мо­мент: при всех внутренних дискуссиях не происходило ни функциональной (институциональной) дифференциации интеллигенции по горизонтальной, невластной оси, ни выделения по вертикали самостоятельного слоя носителей профессионального авторитета и влияния (наподобие академической профес­суры в США, в которую сегодня входят до трех пятых американских интел­лектуалов) либо слоя привилегированных по признакам образованности, куль­туры (вроде «буржуазии образования» в Германии), ни формирования надпро-фессионального «критического сообщества» в публичной сфере (за неимением, собственно, и самой публичной сферы). Привилегированные кру­ги интеллигенции возникали в советских условиях только как отобранные и отмеченные знаками одобрения со стороны правящей власти — заслужен­ные и народные артисты, академики, премированные писатели и тому подоб­ные выдвиженцы, «стахановцы», «сталинские соколы», по разнарядке допу­щенные в таких случаях, на этом основании и в структуры власти (Верховный Совет Союза, республиканские Советы, местные органы). Начатки критичес­кой функции проявлялись в интеллигентском слое опять-таки лишь при ос­лаблении централизованного контроля или в ситуациях его локального, ситу­ативного «пробоя». Они имели место в «толстых» центральных журналах не­которых лет («Новый мир» или оппозиционный ему «Наш современник») либо в отдельных случаях на «периферии» социума (скажем, разовые публи­кации в журналах «Байкал», «Север» или «Аврора», вызывавшие экстренную реакцию и властей, и читателей). В целом же «критическая» функция была вытеснена в сам- и тамиздат или приравненные к ним явления театра и кино, изобразительного искусства: они не имели ни широкого хождения, ни значи­тельных социальных последствий. Коллективная позиция интеллигенции бы­ла и во многом остается по сей день адаптивно-реактивной по отношению к номенклатурной власти. В этом плане она не так уж отличается от домини­рующих сегодня установок населения России в целом, включая его наименее обеспеченные, наименее квалифицированные, государственно-зависимые слои — зрителей государственных каналов ТВ и просителей в государствен­ных учреждениях и организациях.

Можно сказать больше: функциональная дифференциация внутри слоя ин­теллигенции не просто «не происходила», пассивно «отсутствовала» или «ос­талась в зародыше». Сама смысловая категория интеллигенции, как и условия формирования, механизмы интеграции и поддержания называемого этим име­нем слоя, представляли собой результат вполне активных процессов подавле­ния начал институциональной автономии как извне, так и изнутри, собствен­ного, признанного, публичного отказа от самостоятельности, «жертвы интел­лекта». В этом смысле бесконечные интеллигентские споры о самоназвании, как и параллельные им дискуссии об «особом пути России», выражают имен­но этот момент отказа от автономии — момент, который остается постоянно проблематическим и никогда не разрешимым. Мы имеем здесь дело с симво­лической проекцией социального самоустранения, акта своеобразного суици­да при невозможности, соответственно, помыслить собственную смерть. Та­ким образом, по положению и самоопределению интеллигенции, она — вне индивидуальных желаний и волеизъявлений отдельных лиц — выступает со­циальным слоем, воплощающим в своем реальном поведении отказ от модер-ности и модернизации, кроме как в формах и на условиях лояльного участия в государственно-централизованном управлении процессами массовой моби­лизации, построения и поддержания тоталитарного целого партии-государ­ства.

Определение интеллигенции возникает как проблема только в определен­ном идеологическом «поле» и связано со всей его конструкцией. Поэтому и интерпретация этой категории должна быть дана в связи с центральной ка­тегорией «власти», а далее — представлением о «массе» (народа) и «Западе». В этом поле поливалентное обозначение «интеллигенция» получает пучок функциональных значений (смысловых проекций), таких как «номенклату­ра», «прорабы перестройки», «обслуга», «полусвет» и т.д. В любом случае оп­ределяющей выступает связь «интеллигенции» с властью.