Элита и номенклатура

Социальная эволюция советской номенклатуры заключалась в постепен­ном относительном уменьшении политического диктата центра, выражавше­гося в первую очередь в сужении сферы централизованных кадровых переме­щений — непосредственного назначения из центра на различные посты и должности высокого и среднего уровня в регионах или народном хозяйстве. К середине 1970-х гг. центр удерживал под своим контролем лишь ключевые позиции — «хозяев» регионов (прежде всего секретарей обкомов⁹) и руково­дителей отраслей, которые в свою очередь уже сами подбирали — по своему разумению и вкусу, под свои интересы — кадры региональных или отраслевых исполнителей среднего и ниже уровней. Это означало постепенное сокраще­ние контингента «солдат партии», чистых функционеров — проводников по­литики центрального руководства и увеличение доли управленцев, завязанных на отраслевые или региональные структуры управления и соответствующие корпоративные интересы.

Процесс усиления местных или производственных кланов сопровождался незаметной децентрализацией власти и усилением значимости «сетевых» отно­шений между различными группами, держателями управленческих ресурсов среднего уровня, которые с легкой руки С. Кордонского и В. Найшуля получи­ли название «административного рынка». Дело, собственно, не в коррупции чиновников и управленцев, хотя эти явления, без сомнения, имели место, и чем дальше — тем больше. Дело в давлении на систему управления интересов управляемого населения или групп работников данной отрасли, что чиновники среднего и низшего уровня так или иначе были вынуждены учитывать, хотя бы для того, чтобы вся система продолжала функционировать после уменьше­ния объема репрессий или их угрозы. Ослабление террора (мотивация страха и принуждения в структуре мотивации и массового поведения, и поведения бю­рократии) лишь отчасти могло компенсироваться действующими материальны­ми стимулами, поскольку их действие было очень незначительным в условиях плановой экономки. В этих случаях сопротивление нижних уровней управле­ния вышестоящим инстанциям принимает вид ограничений, накладываемых соображениями «технической рациональности», компетентных действий пер­сонала, вынужденного учитывать непланируемые последствия принимаемых наверху решений (технологическая кастрация политической «харизмы», если воспользоваться выражением М. Вебера). Рост числа функционеров, пришед­ших во власть уже с дипломами вузов, то есть получивших образование, даю-

В конце перестройки, в 1990-1991 гг., с утратой «ведущей роли КПСС», секретари обкомов одно­моментно пересели в кресла председателей облисполкомов (то же произошло и на более низких уровнях управления).

щее сравнительно более широкий кругозор и чуть более независимое от выс­шей власти понимание происходящего, соответствовал сокращению числа ко­миссаров, получивших образование во время или после прихода во власть (ВПШ или технические вузы в соответствующих отраслях). Возрастная и по-коленческая ротация кадров (или точнее — их расширенное воспроизводство), в обоих смыслах — и в количественном, и в качественном — влекла за собой медленные, но чрезвычайно важные социально-политические изменения. Зна­чение политических органов (внутренних партийных структур, спецслужб, по­литической полиции, проверяющей чистоту кадров и их лояльность верхам) ослабевало по мере усложнения задач управления и господства. Партия из «ор­дена меченосцев» все быстрее превращалась в самоизолирующуюся — из-за снижения уровня компетентности — систему косного догматического или непрофессионального контроля (что в ситуации кризиса конца 1980-х гг. поз­волило легко удалить эти деградировавшие структуры и образования).

Таким образом, медленный процесс деидеологизации тоталитарного режи­ма сопровождался устойчивым ростом численности чиновничества среднего уровня, более образованного и квалифицированного (в сравнении с полити­ческой «головкой» страны, ЦК или министерствами), парализующего идио­тизм и авантюризм высшего политического и государственного руководства. Однако сокращение влияния партийных органов на сферу управления неза­метно размывало основания легитимации власти, меняло соотношение «моби­лизационных» и «гратификационных» составляющих.

В этом процессе, собственно, нет особой уникальности — в каком-то от­ношении данная закономерность повторилась уже после краха советской сис­темы и «авантюризма реформаторов».

Подобные факторы изменения носят чисто консервативный и системный ха­рактер, они никоим образом не способствуют социально-структурной и функ­циональной дифференциации и появлению представительных органов, которые могли бы сделать систему более эффективной в политическом смысле.

После краха, в ситуации крайней неопределенности, дезориентации но­менклатуры высшего и среднего уровня, высокого карьерного и биографиче­ского риска открылись каналы мобильности для молодых специалистов, риск­нувших заняться делами, которые были вне компетенции предыдущей номе­нклатуры. Практически все они не удержались в политике (верхнем эшелоне руководства), но, накопив некоторые ресурсы финансово-экономического ро­да в виде капитала связей и информации, влияния, перешли в ассоциирован­ные с властью управленческие или банковские, финансово-промышленные структуры, оставшись на ролях управляющих новых корпораций или консуль­тантов. Это тип либерального государственника. Все они — вначале полные морального энтузиазма и идеализма («смертники», «камикадзе», по выраже­нию Гайдара, которое сегодня звучит просто смешно) — постепенно проника­лись важностью «государственных и «национальных интересов», отождест­вляя их в большой степени со своими интересами и персонами, и соглашались на компромисс со старыми кадрами, образуя то, что Михельс называл «амаль­гамированием» новой и старой элиты.

В ситуации развала советской номенклатуры и деградации интеллигенции возникали (хотя и с большим трудом, крайне болезненно) первые предпосылки для формирования необходимого разнообразия и институционализации групп, потенциально могущих стать элитой — появились признаки плюралистическо­го общества. Начали работу независимые исследовательские центры, издания, телеканалы, публичные площадки для диалога и обмена идеями, критики, пуб­личной дискуссии, фонды и экспертные сообщества, то, что может быть назва­но параметрами и предпосылками публичности. Сам факт диверсификации ис­точников информации и экспертизы, соответственно, рекрутирования кадров для власти и управления уже следовало считать чрезвычайно значимым в этом отношении. Однако главную опасность для этого процесса представляло состо­яние «верхушки»: несмотря на смену кланов и властных группировок в высшем руководстве, сама структура организации власти изменилась очень незначитель­но. Циркуляция на высших уровнях власти, при всех бросающихся в глаза пере­менах, шла крайне медленно: с начала перестройки и до конца 90-х гг., по оцен­кам экспертов, отслеживающих изменения в составе руководства страны, было замещено в целом всего около 20-30% кадрового состава. Ни о какой «револю­ционной» смене состава аппарата власти и властных ресурсов говорить не при­ходится. В этом одна из причин воспроизводства самодержавного режима прав­ления в России. Скорость замещения падала по мере спуска с самых высоких уровней на средние этажи управления. Изменения такого рода детерминирова­ны не столько изменением системы назначения на должность (кооптирования во власть), сколько чисто возрастными и демографическими причинами¹⁰.

¹⁰ Как пишет О. Крыштановская, анализируя динамику кадрового состава регионального руковод­ства, «анализ политического бэкграунда четырех когорт региональной элиты 1989, 1992, 1997 и 2001 годов показывает, что удельный вес номенклатуры остается до сих пор чрезвычайно высоким. Плавность убывания представителей советской номенклатуры от когорты к когорте свидетельству­ет о естественном ходе обновления, а вовсе не о приходе совершенно новой группы людей к влас­ти в российских регионах» (Крыштановская О. Региональная элита и выборы // Региональная эли­та в современной России. М., Фонд «Либеральная миссия», 2005. С. 128). «К 2004 году среди гу­бернаторов все еще оставалось 50% тех, кто в свое время работал на номенклатурных должностях» (Там же. С. 141). «...Несмотря на обновление персонального состава губернаторского корпуса, его структурные характеристики изменились незначительно. Региональная элита как была, так и оста­лась непроницаемой для разночинцев, которые могли попасть на высокие посты исключительно благодаря назначениям из центра, но не путем выборов. Демократические альтернативные выбо­ры, призванные расширить доступ к власти для всех слоев населения, в регионах сыграли иную роль — они практически закрыли доступ в элиту представителям неэлитарных слоев... » (Там же. С. 142). К аналогичным выводам приходит и Р. Туровский: «Выборы последних лет показали за­видную устойчивость губернаторских режимов к попыткам тех или иных бизнес-групп осущест­вить смену власти. Открытый политический конфликт "номенклатурной" элиты и бизнеса ока­зывается более редким явлением, чем их альянс» (Туровский Р. Власть и бизнес в регионах России: современные процессы обновления региональной элиты // Там же. С. 162).

Учитывая эту скорость кадровой мобильности на высших уровнях управле­ния, близкой к естественному ходу воспроизводства, можно предполагать, что за 12-13 лет в целом высший средний уровень управления («номенклатурный корпус») обновится менее чем на половину, а учитывая устойчивость к изме­нениям самой структуры власти, опирающейся на совокупность посттотали­тарных институтов — политическую полицию, суд, прокуратуру, армию, МВД, систему образования и т.п., приходится делать вывод о том, что харак­тер социально-политического режима не изменится на протяжении еще как минимум двух поколений. Это не означает, что не будет изменений в полити­ческой стилистике режимов — каждый раз со сменой первой фигуры кадры будут перетряхиваться, особенно на высших уровнях управления, но сами принципы конституции власти сверху вниз, то есть воспроизводство админи­стративного произвола и отсутствие контроля населения над властью, будут сохраняться.

В советское время работа с кадрами предполагала последовательную се­лекцию кандидатов из провинции в центр, причем каждый из приобретающих вес чиновников, выдвигавшийся на высокую номенклатурную должность, тя­нул за собой штат сотрудников с предыдущего места работы, доверенных лиц, обеспечивающих ему должностную безопасность. Распад СССР сопровождал­ся номенклатурной турбулентностью, экстраординарными кадровыми назна­чениями 1990-1993 гг., перестановками, увольнениями и т.п. После отставки первого правительства «реформаторов» началось медленное замещение но-вопришедших, чья карьера характеризовалась чрезвычайным порядком назна­чения, вертикальным лифтом, кадрами, прошедшими советскую школу управ­ленческой дрессировки. После 1996 г. принцип формирования «государствен­ной службы», комплектования элиты в какой-то мере восстанавливается, хотя и с заметными отличиями: подбор кадров шел преимущественно уже по кла-ново-земляческому и чекистскому принципу (питерские и чекистские кадры на все должности).

С приходом Путина и зачисткой информационного и политического прост­ранства диапазон подбора кадров резко сузился, стал восстанавливаться госконт­роль не только над составом работников СМИ или руководством политических партий, но и над НКО и другими общественными организациями, стал более жестким министерский контроль над системой образования. В провинциальных университетах и вузах стали оказывать сильнейшее давление на молодых специ­алистов, преподавателей, аспирантов с целью заставить их если не прекратить, то во всяком случае резко ограничить контакты с нежелательными фондами, партиями и организациями, зарубежными партнерами, возникли трудности с за­рубежными поездками и учебой и пр. Бизнес в целом после 2000 г. был вынуж­ден адаптироваться к административному произволу, утратив какие-либо обще­ственно-политические интересы. Соответственно, сокращалось и поле автоном­ности и продуктивности элиты. Она все сильнее жмется к власти, соразмеряя с предполагаемым мнением последней свои действия и мнения, чаще всего даже выстраивая за нее интерпретационные схемы происходящего (поскольку сама власть явно не способна что-то делать в этом роде). Иначе говоря, проблемы сте­рилизации потенциальной элиты связаны с невозможностью ее автономности, независимости от власти, отсутствием других механизмов гратификации и приз­нания ее авторитета, нежели власть. А это, в свою очередь, означает фактичес­кую неспособность представителей образованной и продуктивной части населе­ния к выполнению других функций, кроме обслуживания власти, отсутствие дру­гих образцов консолидации, кроме номенклатурного и интеллигентского самопонимания. Рассмотрим эти обстоятельства подробнее.