Отрывок 2

(Аврелиан)

Из Суиды (Σελευκίς).

Селевкида есть птица прожорливая, хитрая, жадно глотающая саранчу ⁷.

Отрывок 3

(Проб)

Из Суиды (κατακαίνειν).

Стрелок стрелял так искусно, что убивал столько людей, сколько пускал стрел ⁸.

Отрывок 4

(Карин)

Из Суиды (Καρΐνος).

Карин, сын Кара-царя, достигнув власти и полной воли, стал таким тираном, что тиран-{84}ство, представляемое в трагедиях,— золото в сравнении с его тиранством. Он делами далеко превзошел самое имя тирана. Посрамление благородных детей сделалось так обыкновенно, что не считалось уже посрамлением. Преступления этого рода были делом обыденным. Он вымышлял проступки, судил обиженных, никто из подсудимых не избегал смерти. При такой несказанной гибели богатейшие люди приносимы были в жертву наслаждению Карина, как куры на общественных пиршествах. Он говорил, что помнит тех, кого казнил: одних за то, что не хвалили его красоты; других за то, что не изъявляли того удивления, какого ему хотелось, когда он, (еще быв отроком, декламировал; некоторые погибли за то, что рассмеялись когда-то в его присутствии. Всякий его поступок был ужаснее грозы; он бесновался посреди своих подданных ⁹.

Отрывок 5

(Диоклетиан) Из Суиды (ε;’σχατιά).

Диоклетиан, заботясь о делах общественных, рассудил, что надлежало охранять достаточными {85} силами пределы государства и устроить везде крепости ¹⁰.

Отрывок 6

Оттуда же (’Іόβειοι και;` ‛Ερκου;`λειοι).

Иовии и еркулии суть имена легионов. Некоторые легионы прозваны именами богов. Итальянцы называют Зевса Иовием, Иракла — Еркулом ¹¹.

Отрывок 7

(Константин)

Из Эвпатиевых Софистов: Жизнь Эдесия, Bois. 25; Mul. 7.

Константин, хотя и чтил Авлавия, но наказал его ¹². Как кончил жизнь Авлавий — это описано {86} в особом месте, где говорится о нем ¹³. Авлавиева же сына Константия присоединил он к своему правлению, потому что этот Константий получил верховную власть в наследство от отца вместе с братьями Константином и Константом. Это с большей точностью описано в жизни знаменитого Юлиана.

Отрывок 8

(Константий)

Ехс. De sentenths. Маи, ст. 253; Ниб., ст. 61; Мюл. 7.

Пословица говорит, что жатва видна по стеблю ¹⁴, и Константий показал тогда, какого он отца сын ¹⁵. То, что, казалось, задумано было {87} Константием против кесаря Юлиана, время на самом деле обратило в противную сторону, потому что сама судьба благоприятствовала доблестям кесаря, почти всякий день доводя до государя неожиданные и разнообразные вести. Уязвленный завистью, с трудом перенося это, Константий поднял против кесаря предводителей естественных врагов его и присоединил {88} свою собственную силу к силе этих врагов. Он следовал личным страстям своим, считая свою собственность чужим достоянием, коль скоро для ограждения ее нужно было ограждать и кесаря, и, наоборот, считая чужое достояние своей собственностью, когда вместе с ним можно было погубить и кесаря. Война обратилась в обман, делая естественных врагов союзниками ¹⁶.

Отрывок 9

Ехс. De sententus, с. 254 и 255; Мюл. 8; Ниб. 62.

Введение к второй книге

Происшествия, начинающиеся с окончания Дексипповой истории и доходящие до времен Юлиана, достаточно описаны в предыдущей книге. Мы пробежали по возможности главнейшие. Теперь слово наше обращается к тому, к кому было обращено сначала: мы должны остановиться на деяниях Юлиана как на предмете страстной любви {89} нашей не потому, чтобы мы видели его когда-нибудь или имели с ним знакомство, ибо, когда Юлиан царствовал, автор этой истории был еще ребенком, но потому, что общая любовь всех людей к Юлиану, постоянное всех о нем мнение есть что-то чрезвычайное, внушающее к нему страстную любовь. Как можно молчать о том, о чем никто не мог умолчать? Как не говорить о том, что было в устах даже у людей, в разговоре неискусных, для которых беседа о нем была занятием сладостным и драгоценным? При таком расположении к нему большинства людей они, однако же, не могли заставить меня заняться составлением его истории. Между тем все, что было отличного и известнейшего по своей образованности, не оставляло меня в покое, все приступало ко мне, ободряло меня на этот труд, от которого я отказывался, и обнадеживало меня в своем содействии. Тот, кто был особенно коротко знаком с Юлианом, Оривасий Пергамец, человек, весьма способный при помощи философии физической наставлять в медицине и еще более одаренный Богом в практике врачебной, громко вопиял, что я поступлю нечестиво, если не стану писать истории Юлиана. Зная все его деяния как очевидец, он составил точные записки для сочинения истории ¹⁷. Нель-{90}зя было более откладывать это дело, хотя бы я и захотел жить в бездействии.

Последовало это счастливое происшествие. Все обратилось римлянам к лучшему, как будто колесо перевернулось ¹⁸.