Эвнапия продолжение истории Дексипповой Новое издание

Из книги первой

Отрывок 1

Введение Excerpta De sententiis. Маи 247—253; Ниб. 56—61; Мюл. 1.

Дексипп Афинянин написал историю по порядку бывших в Афинах архонтов с тех пор, как у афинян начались архонты, с присовокуплением и римских консулов. Сочинение его начинается, собственно, еще до архонтов и до консулов. Главная цель его истории — пропустив первоначальные события, доставшиеся в удел поэтам, обратить читателя к вероятному и более достоверному; а последующие события, более утвержденные свидетельствами, совокупить, привести к исторической точности и очистить верной критикой. Итак, он счисляет время, распределяя его по олимпиадам и по бывшим в течение каждой олимпиады архонтам. Поставив перед своей историей, как перед зданием, прекрасное преддверие и подвигаясь вперед, он представляет внутренность своего здания в великолепнейшем виде. Он откладывает баснословное и слишком древнее, как какое-нибудь обветшалое и заброшенное лекарство, предоставляя его тем, которые его составили. Разбирая времена египетские, пробираясь к первым и {78} древнейшим началам каждого народа, Дексипп выставляет вождей и отцов истории, представляя и почти доказывая свидетельствами, что каждое из недостоверных происшествий передано нам историками, занимавшими его один у другого. Он выбирает свой рассказ из многих и разнообразных источников, вносит его в свое сочинение, сжатое и сокращенное, как многосложный и полезный товар вносится в один и тот же магазин благовонных товаров. Все достопамятное в обществе человеческом, все, что заслужило великое имя от доблестей какого-либо лица, пробегает он быстро и наконец замыкает свое сочинение Клавдием, и именно первым годом его царствования, в который он и воцарился, и умер, ибо владычество его продолжалось только один год. Некоторые придают Клавдию еще один год царствования. Дексипп затем насчитывает множество олимпиад, а в них консулов и архонтов для составления тысячелетия ¹; он сильно тревожится, что в нескольких годах, хотя и весьма немногих, не может дать читателям отчета ². {79}

Что касается до меня, принявшего намерение написать историю, то я научен самим Дексиппом, какая это большая опасность — писать историю по годам и признаваться читателю, что год такого-то происшествия неверен и что одному кажется это так, другому иначе, а там явно винить себя самого, подобно Дексиппу, который винит себя в том, что, сочиняя историю хронологическую ³, он излагает ее с ошибками и противоречиями, так что она походит на народное собрание без председателя. Я внимал и виотийской пословице, которая говорит: так играть на свирели не следует ⁴. Я рассуждал притом, что важнейшая цель истории — описывать происшествия сколько можно без всякого пристрастия, со всей истиной; подробно же исчисленные времена, как незваные свидетели, являющиеся произвольно, никакой в этом деле пользы не приносят. Какую пользу принесет хронология Сократу в мудрости? Фемистоклу в гениальности? Или когда оказали они свою доблесть — летом или зимой? Где видано, чтоб великие их качества росли или падали, как листья, смотря по времени года? Нет сомнения, и тот и другой действиями сво-{80}ими постоянно и беспрестанно проявлял и сохранял то, что было превосходного в его природе и в его качествах. Какое отношение имеет к цели истории знать, что греки победили в саламинском морском сражении при восхождении созвездия Пса? Какая польза читателям, в историческом отношении, знать, что такой-то отличный лирик или трагик родился в такой-то день? Если главная, самая высокая цель истории есть та, чтобы в короткое время, по недолговременном чтении, получить опытность во многих неизвестных прежде предметах, чтобы знанием предшествующих событий из молодого сделаться старцем и таким образом научиться тому, чего убегать и чему следовать,— то, по моему мнению, противное тому делают писатели, которые излишними и посторонними вставками, как приправами заморскими, портят то, что в истории полезно и, так сказать, годно в пищу, и неприятной речью уничтожают приятность рассказов. Впрочем, может быть, не мешает знать что-нибудь лишнее, в особенности потому, как говорит сам Дексипп, что о хронологических сведениях, обо всех или о большей части, происходит разногласие, тогда как о делах ясных, хотя и отдаленных, все между собой согласны. Как занимающимся историей, так и оставившим исторические сочинения: какой человек известнее Лакедемонского Ликурга? У всех на устах свидетельство бога, назвавшего его божеством за то, что он дал {81} лакедемонцам законы ⁵. Но из тех, которые это писали о Ликурге, согласен ли один с другим о времени, когда он дал эти законы? Все они, рассуждая о нем, как о здании каком-либо, как о колонне или о чем-нибудь подобном, согласны в том, что он был; а когда он был, о том разногласием своим наполнили все книги. И Фукидид, самый точный из писателей, говорит, что началом и поводом к возобновлению известной всем великой и славной войны было разногласие в днях, происшедшее между эллинами относительно занятия некоторых городов. Он сам не мог разобрать ясно и в точности, на которой стороне жалобы были справедливее. Но, говоря о тех днях, он показывает, что исследование о временах есть занятие пустое и бесполезное ⁶.

Приводя себе на ум подобные и многие другие мысли, уговаривая такими доводами тех, кото-{82}рые занимаются хронологией, я доказывал им, что точность в днях и часах нужна экономам и счетчикам богатых домов, равно и тем, которые смотрят, разиня рот, на небесные явления или занимаются счетной наукой. Что касается до меня, то я наперед объявляю читателям следующее: положившись на силы свои, что я могу описать события, прошедшие и настоящие, я обратился к этому труду, но отказался от точного показания года и дня, в который случилось такое-то происшествие, как от дела ненужного. Я почел более верным и согласным с истиной означать времена, определяя их царствованием государей. Итак, читатель найдет в моей книге, что такое-то дело случилось при таком-то царе, а в какой год и день оно случилось, я предоставляю это другому. Я пишу с такой уверенностью в себе, последовав увещаниям людей, которые в наше время далеко превосходят других ученостью и которые настоятельно побуждали меня не обойти молчанием общественных дел и происшествий, бывших в наше время, равно и того, что происходило до нас после Дексиппа и не было еще описано и предано истории. Это был общий труд между ними и мной. Мы сочли нужным отнести все к Юлиану, который царствовал в наше время и которому род человеческий поклонялся, как некоему богу. {83}