2. Учение кальвинизма о Евхаристии.

Позиция Кальвина в вопросе о евхаристии находится посередине между Лютером и Цвингли. Поэтому иногда женевского реформатора обвиняют в осознанной попытке примирить эти две доктрины. Но все же нельзя не заметить, что учение Кальвина о Вечере Господней является органичной частью всей его богословской системы.

Кальвин дает следующее определение таинства: «Таинство есть внешний знак, которым Бог запечатлевает в наших душах обетования Своей доброй воли по отношению к нам, укрепляя тем самым нашу немощную веру. Мы же со своей стороны свидетельствуем как перед Ним и Его Ангелами, так и перед людьми, что признаем Его своим Богом. Можно еще короче определить, что такое таинство, сказав, что оно есть свидетельство благодати Божьей по отношению к нам, подтвержденное внешним знаком и получающее ответное удостоверение в почитании Бога людьми. Каждый может по своему желанию выбрать любое из этих определений. Оба они согласуются с тем, что говорит св. Августин: таинства есть видимый знак священного, или видимый образ невидимой благодати» (Наставление. Кн. IV, гл. XIV, 1. Курсив наш — В. Б.). Весьма характерно, что Кальвин считает свое учение о таинствах более полным раскрытием доктрины Августина.

Исходя из этой общей установки, Кальвин отмечает две возможные крайности в интерпретации смысла евхаристии: «Здесь нам следует остерегаться двух ошибок. Первая заключается в умалении знаков через отделение их от таинства, с которым они неразрывно связаны, от чего они теряют в действительности. Другая ошибка состоит в чрезмерном возвеличении знаков, чем затемняется их внутренняя сила» (Наставление. Кн. IV, гл. XVII, 5). Это явный намек на Цвингли и Лютера. По Кальвину, с богоустановленными знаками (то есть с хлебом и вином) «поистине сопряжены сами означаемые вещи… Итак, мы должны быть уверены, что принимая знак Тела, принимаем одновременно само Тело» (Наставление. Кн. IV, гл. XVII, 10). Однако это не означает отождествление знака и означаемого. Тело Христово взято на небо и восседает одесную Отца. Оно не сходит на землю во время причастия и не является вездесущим. «Иисус Христос дарует нам причастность Себе через Своего Духа, соединяющего нас с Ним в единое целое по плоти, разуму и душе. Поэтому связь этой общности есть Дух Святой, скрепляющий нас воедино. И Он же есть канал или проводник, по которому к нам нисходит все, чем является и чем обладает Христос» (Наставление. Кн. IV, гл. XVII, 12).

Поэтому для Кальвина неприемлема лютеранская доктрина, помещающая Христа «внутрь» евхаристических элементов. По Кальвину, мы причащаемся субстанции Христа духовным образом. Вкушение хлеба соединено с принятием Тела, однако Тело Христово нельзя искать в хлебе. Хлеб остается хлебом. При этом Вечеря Господня не превращается в обычную трапезу. Хлеб и вино отделяются от всего остального, используются для святого дела. Однако это не дает оснований для какого-либо почитания евхаристических элементов. Возношение даров, поклонение им, процессии с дарами, оставление их после совершения евхаристии для какого-либо последующего религиозного употребления противоречит сущности таинства и является идолопоклонством. Принимать таинство может только тот, кто присутствует на Вечере Господней.

При этом близость Тела и хлеба дает основание для переноса наименований. Кальвин писал: «Знаки, установленные Богом, могут заимствовать имена тех вещей, о которых неложно свидетельствуют и чью истинность и действенность сообщают нам… Между тем и другим имеются такая близость и такое сходство, что подобный взаимный перенос не следует считать ни странным, ни невежественным» (Наставление. Кн. IV, гл. XVII, 21).

Еще одно расхождение с Лютером — это вопрос о том, вкушают ли Тело Христово нечестивцы. Лютер полагал, что всякий, приступающий к таинству, вкушает Тело и Кровь Господа. Но нечестивые люди вкушают его в осуждение. Кальвин же говорит о сакраментальном (таинственном) вкушении, возможном только в том случае, если человек действительно верующий. Если он недостоин общения со Христом, то он не приобщается Его Тела. Господь всем готов преподать таинство, но недостойный не получает его. «Как дождевые капли, падая на твердый камень, стекают с него, не попадая внутрь, так и благодать Божия не проникает в нечестивцев, отторгнутая их неверием. Принять Иисуса Христа без веры так же невозможно, как невозможно зерну прорасти в огне» (Наставление. Кн. IV, гл. XVII, 33).

Так что несмотря на кажущуюся компромиссность позиции Кальвина, она не могла быть принята лютеранами. Кальвин постоянно упрекал лютеран в том, что они идут на соглашательство с католиками, сохраняют многое из старой веры. Весьма характерно, что в «Наставлении» он считает вероучительные «заблуждения» лютеран (в частности, в вопросе о евхаристии) внушенными сатаной.

Пересмотр догматического учения о Евхаристии привел также к последствиям практического характера. Средневековая католическая месса являла собой священнодействие, совершаемое священником по-латыни. Миряне причащались, как правило, лишь раз в год (на Пасху). И потому их еженедельное присутствие на мессе не было прямым участием в Евхаристии.

В отличие от католической практики все реформаторы (и Лютер, и Цвингли, и Кальвин), несмотря на все различия между ними, однозначно утверждали, что участие народа Божия в Евхаристии (принятие даров) имеет существенное значение для самого Таинства. Кальвин в особенности настаивал, что Евхаристия есть пир (banquet), и обвинял средневековую мессу в том, что она отнимала у святого пира не только его характер благодарения, но и его сущностную общинную природу: «[Христос] дал нам стол для еды, а не жертвенники для закланий. Он посвятил не священников для принесения жертв, а служителей для раздачи священной пищи народу» (Наставление. Кн. IV, гл. XVIII, 12). Поэтому Кальвин утверждал, что никакое церковное собрание не может созываться без совершения Вечери Господней и призывал причащаться, по крайней мере, раз в неделю.

Билет № 7