Рассказ

Передали мне из дальнего города весть о кончине одного человека, которого я любил, и поднялся я, убегая с душою своей к могилам, и начал ходить среди них, говоря:

Хотел бы я, чтобы стала спина земли ее брюхом и чтобы брюхо ее стало спиною.

И чтобы умер я прежде прибытия вести, которая пришла и разожгла в сердце угли.

И чтоб была кровь моя ушедшему омовеньем, а ребра моей груди — ему могилой.

А затем прибыло, спустя некоторое время, сообщение, что была эта весть ложной, и сказал я:

Пришла весть благая, когда укрепилось отчаяние, и было сердце мое в семи подземельях крепких.

Одела она душу зеленью, после того как оделась душа в одеяние скорби.

Рассеялся надо мною мрак заботы, как исчезает от света солнца цвет черный.

Но при том не надеюсь я на сближение иное, чем верность старой дружбе.

Ведь облачка просят не для дождя, а только для тени, прохладной, раскинувшейся.

И бывает при этих двух видах разлуки, то есть при отъезде любящего или отъезде любимой, прощание. Поистине, это одно из устрашающих зрелищ и тягостных положений, при которых бывает разбита решимость всех твердых решимостью и исчезает при ней сила всех проницательных. Льют при этом слезы все застывшие глаза, и становится явной тоска любви скрытая.

Прощание — отдел из отделов разлуки, и надлежит здесь говорить о нем, как об упреках в главе о разрыве, и клянусь жизнью, если бы умер разумный человек в минуту прощанья, право, было бы ему простительно, ибо подумал он, что постигнет его через минуту прекращение надежды, и поселятся в нем страхи, и заменится радость печалью; поистине, это мгновение смягчает жестокие сердца и делает кроткими грубые души. Кивки головою и долгие взгляды и вздохи после прощания разрывают завесы сердца и приводят к нему волнение в такой же мере, как делают это, при противоположных обстоятельствах, другие движения лица — знак глазом, улыбка и проявления согласия.

Прощание разделяется на два вида. При первом из них можно только смотреть и делать знаки, а при втором возможны объятия и пребывание вместе, — а нередко, из-за какой-нибудь причины, это было совершенно недостижимо раньше, несмотря на соседство жилищ и возможность встречи. Поэтому и желали некоторые поэты разлуки и хвалили день отдаления, но это нехорошо, и неправильно такое мнение, и неосновательно подобное воззрение. Не равен час радости и нескольким часам печали; как же будет, если разлука продлится дни и месяцы, а нередко и годы? Это дурной взгляд и искривленное суждение, и я восхвалил разлуку в своих стихах лишь из желания, чтобы вернулся день разлуки, и случались бы каждый день встреча и прощание, хотя бы пришлось терпеть горести, заключающиеся в этом противном слове. И хочется этого, когда проходят дни, в которые не бывает встречи, и тогда-то начинает любящий желать дня разлуки, если бы это было возможно, хоть каждый день. О первом виде прощания я скажу стихи, среди которых есть такой:

Прелесть его заменяет прелесть цветов, как заменяют мои вздохи огонь.

А о втором виде прощания скажу я стихи, среди которых есть такие:

Вот лик, перед которым падают ниц цветы, и лик этот совершенен — не ухудшается и не улучшается.

Жарок он, когда солнце нисходит в созвездие Козерога, но прохладен и нежен, когда солнце в созвездии Льва.

Оттуда же:

День разлуки, жизнью клянусь, совсем он мне не противен, хотя дух мой и расстается с телом,

В этот день я любимую обнял, не зная печали, а раньше, когда я просил ее, не была она щедрой.

Не удивительно ли, что хотя потекли ее слезы, день единения завидует дню разлуки?

И разве появляется в мыслях и возникает в думах что-нибудь более ужасное и болезненное, чем разрыв из-за ссоры, наступившей между любящими, когда приходит к ним затем внезапная разлука, прежде чем поселился меж ними мир и был развязан узел разрыва. И поднимаются они для прощания, и забыты упреки, и пришло к ним то, что превосходит силы и заставляет улететь сон. Об этом я скажу стихотворение, где есть такие стихи:

Отпали упреки, бывшие прежде, и стерлись, и пришли войска разлуки — они бегут и спешат.

Разлука испугала неприязнь и устрашила ее — отвернулась она, уходя, и не знают сегодня ей места.

Таков и волк, когда остался он один с добычей и покрыл его своей тенью лев, смотрящий на него из заросли.

Хоть и обрадовала меня разлука, прогнав разрыв, больно мне, что отдалила она любимую.

Неизбежно бывает пред смертью всегда облегченье — задним же следует смерть, быстрая, повергающая.

Знаю я человека, который пришел проститься со своей возлюбленной, но увидел, что та уже удалилась. И постоял он немного над следами ее и несколько раз возвращался к месту, где была любимая, а потом ушел, огорченный, с изменившимся видом и затмившимся умом. И прошло лишь немного дней, как заболел он и умер, — помилуй его Аллах!

Поистине, разлуке присуще дивное действие в обнаруживании сокрытых тайн. Я видел человека, который таил свою любовь и скрывал то, что чувствует, пока не пришла случайность разлуки, — тогда открылось затаенное, и сокрытое стало явным. Об этом я скажу отрывок, где есть такие стихи:

Ты подарила любовь, в которой прежде отказывала, и дала ты мне ее даром,

Но нет мне нужды в ней сейчас, а если бы дала ты ее прежде, ты проникла бы в глубину сердца.

Нет пользы от врачевания, когда пришла смерть, хоть полезно оно раньше смерти тому, кто ее встречает.

Я скажу еще:

Теперь, когда наступила разлука, ты одаряешь меня проявлением любви, хотя прежде выказывала скупость.

Ты умножила печаль мою намного! Горе мне! Если бы было то прежде!

Это напомнило мне, что я пользовался некогда расположением одного из везиров султана, во дни его знатности, и проявил он некоторую сдержанность, и оставил я его. Но прошли его дни, и окончилось его правление, и проявил он ко мне дружбу и братские чувства в доле немалой, и сказал я:

Ты дарил мне неприязнь, когда судьба была благоприятна, и проявляешь приязнь ко мне, когда рок от тебя отвернулся.

Ты приветлив со мной, когда бесполезна твоя приветливость; о, если бы проявил ты приветливость, когда был неприветлив!

Затем бывает разлука смерти — это уже конец, и нет тут надежды на возвращенье. Это беда постигающая, спину сокрушающая, это напасть судьбы и горе, и затмевает она мрак ночи. Она пресекает все мечты, уничтожает всякое желание и лишает надежды на встречу; тут смущается язык и обрывается веревка лечения, и нет здесь хитрости, кроме терпения, волей или неволей. Это самое значительное, что постигает влюбленных, и нет для того, кого это поразило, ничего, кроме рыданий и плача, пока не погибнет он или это ему не наскучит. Вот язва, которую не бередят, боль, которая не проходит, и забота, становящаяся все новее по мере того как истлевает зарытый тобою в земле. Об этом я говорю:

При всякой разлуке можно надеяться, и это еще не конец.

Не торопись отчаиваться — кто не умер, не ушел совсем,

А тот, кто умер, — о нем отчаяние держится твердо.

И часто видели мы людей, с которыми это случилось. А про себя я расскажу тебе, что я один из тех, кого постигло это несчастье и к кому поспешила такая беда. Я больше всех любил и сильнее всех увлекался одной из невольниц, бывших у меня в прошлом, которую звали Нум. Это была мечта желающего и предел красоты и внешностью, и нравом, и по согласию со мною; я был отцом ее невинности, и мы одинаково любили друг друга. Но поразила меня в ней судьба, и похитили ее ночи и течение дней, и стала она третьей между прахом и камнями, и было мне в пору ее кончины меньше двадцати лет, а она уступала мне в годах. И я провел после нее семь месяцев, не обнажая себя от одежды, и не уставали течь мои слезы, несмотря на застылость глаз моих и малую помощь их в этом, и, клянусь Аллахом, не утешился я до сего времени, и если бы был принят выкуп, я бы, право, выкупил ее всем, что имею из наследственного и нажитого, и каким-нибудь из членов моего тела, дорогих для меня, — поспешно и охотно. Никогда не была жизнь мне после нее приятна, и я не забыл ее памяти и не сближался с другой женщиной, и любовь к ней стерла все, что было прежде, и сделала запретным все, что было после нее.

Вот часть того, что я про нее сказал:

Безупречная, светлая, — она солнце, когда появится, а другие владелицы браслетов — звезды.

Любовь к ней заставила взлететь с места сердце, и, ненадолго спустившись, оно снова парит.

А среди стихотворений, в которых я ее оплакивал, есть поэма, заключающая такие стихи:

Кажется не насладился я словами твоими, которые дуют на узлы сердца

[98].

И не властвовал я над мечтами, словно я забавлялся им, получив слишком много власти.

Оттуда же:

Проявляют они неприязнь, хоть они и друзья, и клянутся порвать со мной, но нарушают клятву.

И еще говорю я в поэме, с которой обращаюсь к моему двоюродному брату, Абу-ль-Мугире Абд аль-Вах-хабу Ахмаду ибн Абд ар-Рахману, внуку Хазма, сына Талиба [99], отвечая ему:

Остановитесь, спросите следы кочевья, где его обитатели: пронеслось ли над ними разрушение ночи и дня.

Постойте над исчезающими, пустынными, оголенными, — кажется, что жилища их столь же сокрыты, как мысли.

Люди не согласны насчет того, что тяжелее — разлука или разрыв. И то и другое — тягостное восхождение, красная смерть, черная беда и серый год, и всякий считает из этого ужасным то, что противоположно его природе.

Кто обладает душою гордой, любвеобильной, мягкой, доступной и устойчивой в обещании, для того ничто не сравнится с бедствием разлуки, так как она пришла намеренно, и замыслили ее превратности рока умышленно. Поэтому не видит он, чем утешить свою душу, и, обращая думы свои к какой-нибудь мысли из мыслей, постоянно находит в ней оживление своей страсти, и возбуждает она печали, причиняя ему страдания и побуждая его плакать о друге. А разрыв — это вестник забвения и разведчик прекращения любви.

Что же касается человека с душою томящейся, постоянно влекомой и обращающей взоры к любимой, беспокойной и переменчивой, то разрыв для него болезнь, влекущая гибель, а разлука — средство забвения и утешения. Я же считаю, что смерть легче разлуки, а разрыв навлекает одну горесть — и только, а если продлится он, то скорее всего вызовет усиление. Об этом я говорю:

Сказали они: — Уезжай! — может быть, утешение наступит, и захочется тебе его желать!

И ответил я: — Смерть будет мне прежде утешения! Кто выпьет яд, раз его попробовав?

Я говорю еще:

Пленила душу любовь к ней; погубило ее отдаленье,

И как будто страсть моя — гость, а душа — ему угощенье.

Я видел людей, которые прибегали к разрыву с влюбленными и добивались его умышленно, боясь горечи дня разлуки, и страданий, и грусти, возникающей при расставанье. Такое поведение, хоть оно, по-моему, и не принадлежит к обычаям, угодным Аллаху, все же решительное доказательство того, что разлука тягостнее разрыва, — как же нет, если среди людей есть такие, которые прибегают к разрыву, боясь разлуки? Я не нашел никого в мире, кто бы прибегал к разлуке, боясь разрыва, а люди всегда избирают более легкое и берут на себя менее значительное, и мы сказали, что это не относится к похвальным обычаям только потому, что поступающие так ускоряют беду, прежде чем она опустится, и глотают горечь мирры раньше времени. Ведь может быть, того, чего они боятся, и не будет, и, может быть, тот, кто ускоряет неприятное, не зная наверное, что ему суждено, ускоряет свой приговор. Об этом я говорю:

Любящий не расстается с любовью — не из нас тот, кто избегает друзей.

Так богатый живет жизнью бедняка, боясь бедности, а бедность его близ него поселилась.

Я вспоминаю, что у моего двоюродного брата Абу-ль-Мугиры есть стихи с той мыслью, что разлука тяжелее разрыва. Эти стихи из поэмы, с которой он обратился ко мне, когда ему было семнадцать лет или около этого. Вот они:

Или не терпится тебе, чтобы близок стал отъезд, и жаждешь ты, чтобы погнали медленного верблюда?

Нет, беда твоя сокрушительна, и поистине, расставаться тяжело.

Солгали те, кто утверждает, что пастбище разрыва вредоносно!

Они не изведали глубины страсти, — ведь берут люди на себя всякое бремя.

А разлука, поистине, если я люблю, — вожак к смерти.

У меня есть об этом длинная поэма, которая начинается так:

Нет равного дню с тобой и утру наслаждения прекрасным зрелищем и полным счастьем.

Был этот день редким плодом бесплодной почвы, исправлением ошибки, сыном от бездетной.

Вот дни молний сближения, для меня не обманчивых, когда сад любви еще не высох,

И есть в нем красавица, чей сосок говорит ей: — Иди вперед! — а изар

[100]говорит: — Останься!

И тот и другой ее тянут, и алеет щека ее оттого, что ей стыдно пойти назад иль вперед.

Ничто не несет мне недуга, кроме этих глаз, но ничто в мире, кроме них, не ручается за мое исцеление.

Так и гадюки — ни в чем, кроме тела их, нет верного излеченья от их укусов.

Разлука заставляла поэтов плакать на местах свиданий, и проливали они над следами потоки слез, и поили землю водою томления, вспоминая, что было с ними там, и завывали и рыдали, и оживляли следы любимых их погребенную страсть, и принимались они стонать и плакать.

Рассказывал мне один прибывший из Кордовы, которого я расспрашивал о ней, что он видел наши дома в Палатах Мугиса на западной стороне города [101], и стерлись следы их, и исчезли их признаки, и скрылись места свиданий, и изменило их бедствие. И стали они бесплодными пустынями, после того как были населены, и безлюдными равнинами после толпы друзей; это одинокие развалины, что были прежде прекрасны, и страшные ущелья, раньше безопасные; там убежище волков, где раздается свист гулей, там игралище джинов и приют диких зверей после мужей, словно львы, и красавиц, подобных изваяньям, пред которыми расточали обильные богатства; рассеяно теперь единенье их, и оказались они в разных странах, подобные племени Саба [102]. И кажется, что эти разубранные опочивальни и украшенные покои, сиявшие, как сияет солнце, и рассеивавшие прекрасным видом своим заботы, когда объяло их разорение и охватило их разрушение, стали подобны разинутым пастям львов, возвещающим конец мира, и показывают они тебе, каков исход жизни его обитателей, и рассказывают, куда идет всякий, кого ты видишь стоящим. И становишься ты воздержанным в стремлении к благам мира, после того как долго воздерживался от пренебрежения ими.

И вспомнил я дни мои в Кордове и мои наслаждения там и месяцы моей молодости, проведенные с полногрудыми, к которым стремился и муж рассудительный, и вообразил я в душе, что находятся они под землей, в странах дальних и в краях отдаленных, и рассеяла их рука изгнания и растерзали их длани отдаления; и представилось моему взору, что разрушена та беседка, которую знал я столь прекрасной и благоустроенной, и пропали крепкие троны, около которых я вырос, и пусты дворы, где прежде теснились люди, — и явились слуху моему крики сов и филинов, что разносятся теперь над ними, после того как двигались по ним толпы народа, среди которых я был воспитан. И, бывало, ночи подражали дням, и растекались по дому его обитатели, и встречались его жители, а теперь дни подражают ночам в своей тишине и безлюдности.

И заставило это плакать мои глаза, и сделало больно моему сердцу, и ударило камнем по печени моей, и усилило страдания ума, и я сказал стихотворение, где есть такой стих:

Поистине, если теперь это вызвало жажду, то долго прежде поило это нас, и если теперь это нас огорчило, то долго прежде радовало!

Разлука порождает тоску, волнение и воспоминанье, и об этом я говорю:

О, если бы ворон отдаленья вернулся сегодня ко мне, быть может, отдалил бы он меня от разлуки, — она остановилась.

Я говорю, а ночь уже опустила покровы свои, и поклялась она, что не кончится, и исполнила клятву.

И недоумевает звезда на краю неба, — не поднимается в недоумении и не уходит.

О, если бы ворон отдаленья вернулся сегодня ко мне, быть может, отдалил бы он меня от разлуки, — она остановилась.

Я говорю, а ночь уже опустила покровы свои, и поклялась она, что не кончится, и исполнила клятву.

И недоумевает звезда на краю неба, — не поднимается в недоумении и не уходит.

Подумаешь ты, что это стрелок, промахнувшийся или испуганный и устрашенный, иль человек заподозренный, под угрозой, или влюбленный, больной.