Часть 2.

3. Экспериментальная природа исследования. Его первоначальная цель - критика ложных концепций общества и духа

Нижеследующие эссе не представляют собой изложения различных разделов единой, целостной теории. В настоящее время вряд ли можно надеяться на то, что попытки создания социологии духа смогут продвинуться дальше первоначальной стадии, и никаких перспектив целостного постижения исследуемого предмета на горизонте не видно. Все, что представляется практически осуществимым сегодня, - это ряд отдельных экспериментальных шагов в сторону социологического освещения истории и лучшего понимания нашей собственной реальности. «Кавалерийская атака» на предмет этих исследований успехом не увенчается, ибо она может обещать лишь отрывочные, поверхностные наблюдения или, что еще хуже, придание старым представлениям статуса некоей нетленности. Иного пути, кроме поэтапного продвижения к поставленной цели и постепенного усовершенствования исследовательского инструментария, нет.

Монтень назвал свои эссе «Опытами». Как никто другой, социолог способен оценить выражение благоразумия и искренности, с каким автор «Опытов» признавал оправданность фрагментарного взгляда на вещи. В ситуациях, подобных ситуации Монтеня, философская мысль не способна продвигаться вперед, если сначала не расчистить ей путь, не устранить препятствия, мешающие более широкому взгляду на вещи. В ходе критического анализа в исследовании должны быть сделаны первые шаги, которые смогли бы высвободить элементы нового подхода из системы старых, уже несостоятельных традиций мышления. Только непрестанный самоанализ и периодическая переоценка результатов, кажущихся новым откровением в изучаемой области, могут удержать исследователя от соблазна загнать новый опыт в русло изживших себя систем. Ученым, ставящим поиск истинных ответов выше «требований достоверности», универсальные решения и общие формулы не заменят поэтапного постижения проблематичной

29 ситуации. Этим объясняется фрагментарный характер исследований Макса Вебера, Дильтея, Самнера и У.И. Томаса; то же можно сказать и о настоящей работе, что не означает отказа от ее конечной ориентации на создание социологии духа, которая должна при надлежащих условиях обеспечить более широкую систему координат для наших более ранних исследований в области социологии знания. Именно на основе этих ранних работ, в том числе «Идеологии и утопии», был сформулирован тезис об экзистенциальной вовлеченности знания, т.е. утверждение о том, что взаимосвязь между отдельными концепциями реальности и данными модусами вовлеченности в нее доступна научному определению. Последующий анализ предпринят в надежде, что прежние аргументы могут быть развиты в утверждение об экзистенциальной вовлеченности духа - как своеобразная точка отсчета для социологии духа3.

В настоящее время видны лишь разрозненные фрагменты этой обширной системы, главным образом в тех случаях, когда происходит ее столкновение с прежними точками зрения и когда дальнейший прогресс зависит от использования нового методологического подхода. Даже если сегодня эмпирические исследования имеют куда большее значение, чем соображения методологического характера, не следует фетишизировать факты. Ведь сам по себе сырой, необработанный фактический материал не дает необходимых ответов, если исследователем не поставлены надлежащие вопросы. Повторим еще раз: целью нижеследующего теоретизирования не является конструирование всеобъемлющей системы. Продвижение к намеченной цели может происходить лишь постепенно, шаг за шагом, от простого к сложному. Однако перед тем, как перейти к дальнейшим стадиям исследования, необходимо прояснить основополагающую концепцию этого эссе. Ввиду вышесказанного рассмотрение основного положения вводной главы будет сопровождаться по мере необходимости анализом различных концепций истории, общества и духа, а также критическим обзором их интерпретаций в предшествующие периоды развития немецкой социологии и философии.

И. Ложные и истинные концепции истории и общества 1. Теория имманентной истории мысли и причины ее возникновения

Общеизвестно, что идеи свободно пересекают государственные границы, однако, существуют темы, к которым философская мысль любой страны возвращается постоянно, не выпуская их из сферы своего внимания. Такого рода ограничения, налагаемые на распространение интеллектуального достояния, не только иллюстрируют социальную обусловленность, социальный фундамент мысли, но и дают все основания для внимательного изучения той среды, в которой зарождается идея научного исследования. Предлагать какой-либо тезис только в

30 утвердительной форме, не выявляя его антитетических сторон, - значит обойти молчанием исходную точку отсчета. Тщательный анализ позволяет вскрыть полемическую природу всех утверждений, в том числе и тех, что формулируются без откровенной ссылки на свой антитезис. Поскольку интерес к социологическому исследованию духа зародился в Германии, наши положения выдвигаются с учетом преобладающих в Германии теорий, связанных с рассматриваемой проблемой, Приоритет мы отдаем не столько отдельным фигурам, сколько современным течениям научной мысли, в особенности некоторым распространенным концепциям, ложно трактующим термины «общество» и «интеллект» и затрудняющим их понимание. Внимание к дискуссионным аспектам этих категорий не должно повлечь за собой исключительно негативной оценки немецкого опыта, послужившего основой для социологических исследований духовных феноменов. Как раз наоборот. Немецкие ученые, изучавшие проблемы человека, от Гегеля до Дильтея, не только собрал и огромное количество материала, но и создали плодотворную теоретическую базу для исследования. Теоретические посылки «Истории человеческого самосознания» Дильтея, его же «Критики исторического разума» и «Философской антропологии» Шелера не нуждаются ни в каких оправданиях. Тот факт, что немецкий исследовательский подход несет на себе печать философского происхождения, может помочь ему противостоять любой критике, откуда бы она ни исходила - от зарубежных ученых или с позиций неверно понятого позитивизма немецкой разновидности.

И все же германская школа гуманистических исследований отчасти утратила тот существенный взгляд на вещи, которым в действительности никогда не обладала, взгляд, присущий американцам и кое-кому из европейских ученых - понимание социального характера человеческой мысли и деятельности, хорошее знание социальной истории и, что самое главное, способность рассматривать практическую деятельность и мышление, какой бы характер они ни носили, тривиальный или возвышенный, под верным углом зрения. Преувеличенное внимание некоторых историков и философов к «великим личностям» и их «исключительной судьбе» - наглядный пример вышесказанного. Мы не собираемся принижать благородства и искреннего пафоса, которым дышат эти эпитеты, но у нас вызывают сомнение критерии самих оценок. Люди, далекие от понимания социальной природы деятельности индивидов, видящие только конечные результаты духовных процессов и не знающие причин и условий их развития, на деле не в состоянии провести различие между индивидуальными, личностными компонентами творческих достижений и компонентами социальными. Нельзя обрести истинную историческую перспективу без осознания социального фона исторических событий. Однако корень проблемы не в том, как увидеть социальный контекст событий, а, скорее, в том, как последующие поколения могли игнорировать его.

31 Гегель не несет ответственности за германскую науку о человеке, отвергавшую социологический подход, - он-то был весьма проницательным исследователем социальной реальности своего времени. Потрясения, вызванные французской революцией, крушение древней Германской империи и наполеоновская интерлюдия между двумя актами исторической пьесы не могли не отразиться на понимании Гегелем истории и участии этого философа в политическом и интеллектуальном возрождении Пруссии. Гегелевская концепция «объективного духа» свидетельствует о понимании им роли социальных моментов, несмотря на спиритуалистическую и надрациональную конструкцию его системы. Но последователи Гегеля извлекли из его философского наследия другое - призрачное видение саморазвивающихся идей и возвышенную трактовку истории, творимую в социальном вакууме. И все-таки никакая критика злополучной доктрины имманентности истории мысли не может игнорировать роли Гегеля в генезисе этого вечного «лейтмотива» немецкой исторической мысли.

Тезис об имманентной эволюции идей опирается на посылку о существовании независимого интеллекта, который развивается самостоятельно и из самого себя, проходя при этом ряд последовательных предустановленных стадий. Ниже мы в четыре этапа проведем анализ данной концепции. На первых двух этапах будут выявлены довольно тривиальные обстоятельства, обусловившие метафизичность этой доктрины. Здесь автор взял на себя весьма рискованную задачу, осмелившись пролить свет на происхождение столь возвышенных представлений, но ведь в кои-то веки необходимо попытаться пересмотреть напыщенную концепцию духовных феноменов. Генезис этой лжетеории прослеживается вплоть до некоторых атрибутов академического быта. На третьем и четвертом этапах анализа рассматриваются религиозные предпосылки исследуемой проблемы.

Этап первый. Достаточно одного взгляда на длинный перечень приверженцев этой доктрины, чтобы убедиться, что значительная их часть по своей профессии принадлежит к профессорско-преподавательскому сословию. В большинстве своем они были филологами, историками и философами, чьи убеждения формировались, как и почти у каждого, в рамках того отрезка бытия, в котором протекает повседневная жизнь. Вполне резонно предположить, что существование человека в некотором отдалении от театра событий способствует развитию умозрительного мировосприятия, питающего в силу этого определенные иллюзии относительно истинной природы реальности. Столкновения партий, интересов и мнений на широкой арене общественной жизни, рассматриваемые с позиций умозрительной отстраненности от реальных событий, легко могут быть переосмыслены и представлены как всего лишь полемика между различными философскими школами. Если обычные люди в ежедневных столкновениях с грубостью и хаотической неразберихой реальной жизни используют мысль для постижения возникающих ситуаций, обитатели храма науки обращаются к мышлению как к средству реконструкции и создания мысленных образов собранных

32 фактов. Если мыслительные функции практика начинаются и заканчиваются по мере существования его проблем, мыслительные процессы ученого зарождаются и развиваются под воздействием импульсов, полученных им от мыслей других людей. И если функционеры и исполнители непосредственно сталкиваются с социальными ситуациями, ученый имеет дело с интеллектуальным континуумом идей, взаимно продуцирующих друг друга. Именно вследствие генерализации этой возникшей в четырех стенах иллюзии появилось понятие о самодовлеющем и самозарождающемся интеллекте.

Здесь нам могли бы сказать, что у служителей храма науки тоже есть личная жизнь, которая должна корригировать их профессиональные иллюзии и заблуждения, что, разумеется, они также в своих повседневных делах используют мысль, помогающую им решать различного рода проблемы. И действительно, так и должно происходить за пределами университетской аудитории; но образ жизни этих людей - замкнутый и в то же время теснейшим образом связанный с жизнью их коллег - таков, что свойственный им традиционный esprit de corps* может сильно помешать слиянию бытового и профессионального мировоззрений. Однако самозарождающиеся иллюзии возникают не только в анклаве академической науки. «Рантье» довоенной эпохи, имевшие твердый доход из независимых источников, также придерживались взглядов, в которых общепринятые идеалы «хорошей жизни» сосуществовали с противоречащими им фактами загнивающего мира. Экономический кризис сделал неизбежным пересмотр этой двойственной точки зрения, и постепенно опыт повседневной частной жизни возобладал над аксиоматическими концепциями идеального мироустройства. Мы по-прежнему располагаем свидетельствами разложения и трансформации данных социальных страт и могли бы проследить связанный с этим сдвиг в их ментальности. Но урок не был усвоен теми учеными, уверенность которых в незыблемости существующего порядка вещей покоилась на традиции схоластической самодостаточности. Открытое мировосприятие требует периодической переориентации и самоанализа, и индивид, живущий в своем замкнутом мирке, найдет в нем для себя мало утешительного. Неплохую службу философам, изучающим закономерности истории, могло бы сослужить обучение их у «творцов» истории. Каковы бы ни были интеллектуальные возможности людей, стоящих у кормила власти, едва ли они позволят себе действовать по неверно составленному плану. Практическая деятельность быстрее разоблачает иллюзию, чем отвлеченное умозрение.

Таким образом, само положение ученого является потенциальным источником заблуждений. Вне всякого сомнения, досуг и уединение - необходимые предпосылки научной работы; но накапливаемые в течение всей жизни погрешности мышления, связанные с отстраненностью ученого от практической деятельности, могут приобретать весьма

* Корпоративный дух (??.).

2 Зак. 3496 33

значительные размеры, если полученные решения не проходят прагматической проверки реальностью. Интеллектуальная деятельность, не отвечающая требованиям конкретной ситуации, вряд ли сможет избежать ловушек кровосмесительного рассуждения, т.е. тенденции к идеализации своего предмета. Противоядием от такого рода заблуждений не могут служить ни усовершенствованная методология, ни более широкое использование документальных материалов. Коррективы вносятся лишь в результате твердого намерения и неотступных попыток осознать процесс мышления в его ситуационном контексте. Коротко говоря, решение проблемы - в открытом взгляде социологии на исследуемый предмет, а не в завершенности интерпретаций.

До сих пор немецкий подход к историческим проблемам был сосредоточен на двух направлениях - исследовании политических событий и исследовании эволюции мысли. Пространство, находящееся между ними, или было недоступно для анализа, или не заслуживало внимания в качестве объекта исследования. Слабые попытки в области «истории культуры» не достигли цели. И если Буркхардт создавал поистине художественные изображения, то его последователи погрязли в трясине анекдотических подробностей. Интуиция не помогла Лампрехту постичь реальную связь вещей. Материалы, найденные благодаря этим исследованиям, весьма значительны, но имеют лишь ограниченное отношение к сущностным процессам истории. Лежавшее посередине царство истории в целом осталось неисследованным главным образом из-за того, что доступ к нему no-прежнему был закрыт - мешал приоритет, отдаваемый политической истории, и внимание, уделяемое в первую очередь эволюции идей.

Исследователь, все внимание которого приковано только к величественной картине политических процессов, вряд ли оценит по достоинству тот факт, что явления повседневной рутины могут иметь столь же немаловажное значение и, еще существеннее, что они также обладают определенной структурой. Но в такой же мере, в какой немецкие теории государства не давали развиться социологии, утонченная схоластика, средствами которой изучалась история идей, явилась камнем преткновения для развития конкретной психологии, Понимание того, что человеческие взгляды и обстоятельства меняются, усвоенное французами еще со времен Монтеня, не получило реального развития в Германии, если не считать, может быть, одного примечательного исключения - Ницше. Немецкий идеализм остался невосприимчивым к пониманию человеческих мотиваций. Они казались ему тривиальными и второстепенными по сравнению с магистральным развитием событий на уровне государственных отношений и в царстве идей. Последователи философии Гегеля и историографии Ранке обходили стороной лежавшее между ними поле, где конкретные индивиды взаимодействуют и пытаются извлечь максимальную для себя пользу из тех обстоятельств, в которых они находятся. Маркса и Лоренца фон Штейна можно было бы принять за недостающее измере-

34 ние немецкого историзма, если бы он не развивался в санкционированной временем традиции схоластического пренебрежения к реальным вещам.

Этап второй. Иллюзия имманентного потока идей поддерживается самой манерой обращения исследователей человеческого бытия с документальными материалами. Прошлые исследования представлялись ученым подобием картин, вывешенных в галерее, - в виде конгломерата разрозненных явлений. Соблазн интерпретировать этот конгломерат как результат органичного и непрерывного роста почти непреодолим для тех, что сосредоточили свой интерес на исторических свидетельствах, отражающих процессы творческого созидания. Но такая система представлений игнорирует промежуточные области, в которых люди действуют и реагируют как социальные существа. Таким образом, самые глубокие корни идеалистических иллюзий - именно в концептуализации двухмерной схемы, представленной библиотекой и музеем. Недостающее третье измерение, социальное, в рамках этой схемы вряд ли удастся обнаружить. В действительности не существует таких вещей, как художественная эволюция или история литературы, самих по себе: реальны лишь те конкретные ситуации, которые порождают стремление изобразить тот или иной аспект жизни. Выражение мысли и восприятие как таковые - лишь фрагменты реальности, и вся их хронология к тому же не является историей, хотя нет ничего предосудительного в таких терминах, как история искусства, в той мере, в какой они используются в качестве классификационных понятий, созданных для удобства. Овеществление их - вот главная опасность всего книжного знания.

Этап третий. Если положения, рассмотренные на предыдущих этапах, касались тривиальных аспектов научного знания, то на данной стадии анализа необходимо заняться предметом более возвышенным -религиозным происхождением созданной немцами концепции «Духа». В частности, не кто иной, как Лютер, перенес эту религиозную концепцию духа в светскую философию. Средневековая церковь еще раньше провозглашала антагонизм между духом и плотью, но разрыв между царством духа и жизнью людей стал абсолютным только в рамках лютеровского радикального дуализма: «Ибо то, что не от Духа или Благодати, не живо» (Luther. Freedom of the Christian, 1520). Сверхсублимация духа и родственные этому принципу концепции в немецкой гуманистической литературе объясняются влиянием дуализма Лютера, не прекращавшимся и позднее.

Этап четвертый. У теории имманентности есть еще один источник в немецком религиозном учении, а именно - доктрина «духовной свободы». Эта идея была также сформулирована Лютером: «Тогда ясно, что ничто внешнее, как бы оно ни называлось, не может дать ему (имеется в виду человек. - K.M.) свободы или веры. Ибо вера и свобода, противостоящие злобе и порабощению, не телесны и не внешни».

Светская версия этой доктрины стала основополагающим тезисом немецкого идеализма. Лютеровская «свобода» (от искушения) транс-

35 формировалась в недетерминированность; его концепция духовности (единения человека с Богом посредством веры) переросла в доктрину саморазвития, суверенного интеллекта, тогда как с другой - отрицательной - стороны лютеровская нравственная концепция рабства развилась в философский тезис определенности в царстве физики. «Мысль или знание осуществляются в абсолютной свободе... свобода, как таковая, есть самая глубинная основа всякого сознания» (Fichte. Bestimmung des Gelehrter. 1794). Вполне понятно, что эта дуалистическая концепция эффективно препятствовала возникновению какой-либо теории среды детерминистского и социологического подхода к вопросам, связанным с умственной деятельностью. Ведь философия, основанная на принципах абсолютной свободы и недетерминированности духа, не дает рационального обоснования для такого рода «фе-номенализмов».

Может показаться, что последние выделенные нами два этапа отражают идеалистический принцип объяснения одной идеи посредством другой, получившей широкое распространение. Действительно, духовное родство идей Лютера и теории имманентности нельзя верно понять в отрыве от той социальной ситуации, в которой развивалась и получила признание в Германии перепевавшаяся на все лады сторонниками самых различных направлений концепция свободы. В основе этого процесса - крах надежд и упований немецкого крестьянства и средних классов в XVI?-XIX вв. Контраст данного мироощущения и пуританской ментальности поражает. Умение пуританских сект найти применение своим силам в социальной среде и возможность действовать в соответствии с собственными религиозными убеждениями, имевшие осязаемый успех, мирили пуритан с реальным миром как испытательным полем: трезвый прагматический взгляд на жизнь не противоречил пуританскому мировоззрению. Развитию аналогичных процессов в Германии препятствовала жесткая структура различных государственных образований на территории страны и раннее приспособление к ней лютеранской церкви. В отсутствие реальной социально-политической точки приложения своих сил и мыслей образованные слои средних классов Германии примирились с бюрократическим государством и превратили идею свободы в некое наполненное особым смыслом понятие, символизирующее интеллектуальный индетерминизм. Эта замкнутая в себе концепция свободы стала краеугольным камнем теории имманентности и одним из главных препятствий, которые академическая наука выставила на пути социологического подхода к истории, мышлению и политике.

Отступление в историю искусств

Теория имманентности не осталась замкнутой в рамках различных, как крупных, так и менее значительных систем немецкой философии. Она приобрела гораздо большее значение, поскольку была применена

36 почти ко всем отраслям исторических исследований. Но ни в одной области науки эта доктрина не была использована с таким размахом и не подверглась столь тщательной проверке, как в истории искусств. Поэтому именно здесь впервые обнаружилась ее несостоятельность.

Поиск и объяснение изначально присущих искусству и неотъемлемо принадлежащих ему свойств впервые были предприняты в области стиля и формы. В известном смысле теории стилистической эволюции и искусства для искусства основаны на аналогичных концепциях. И та, и другая утверждают автономию формы и ее примат над содержанием. Применение этих принципов к конкретному материалу истории искусств должно было выявить по возможности те аспекты искусства, которые стилистический подход оставил вне поля своего рассмотрения, например религиозные цели древних художников и скульпторов. Сверх того, стало очевидным, что и произведения художников более поздних периодов также демонстрируют существенные элементы Weltanschauung* их авторов и что это Weltanschauung имеет некоторое отношение к месту, которое объект искусства занимает в истории. Исследование Дворжака** знаменует собой переход от стилистической интерпретации искусства к более широкой концепции истории искусств как одного из аспектов религиозных и философских модуляций идей4.

После работы Дворжака общим местом стало представление о том, что стилистический подход должен быть расширен до анализа культурного содержания искусства. Уменьшающиеся возможности узкопрофессионального взгляда на изучаемый предмет, естественно, побуждали исследователей попытаться преодолеть ограниченность узкой специализации в одной области с помощью - увы! - других столь же узкопрофессиональных подходов. Историки искусства начали искать аналогии между современными произведениями искусства и способами выражения мысли. И хотя этот отход от линейной схемы стилистической эволюции действительно открыл новые перспективы для научных исследований, метод перекрестного анализа дополнительного исторического материала не избежал недостатков прежних методик. Произведения прошлого по-прежнему воспринимались как достояние библиотек и музеев, как дискретные явления, хотя, когда о них заходила речь, их уже рассматривали в единой цепи явлений, как своего рода ансамбль. Теперь признавалось, что должны существовать доступные исследованию связи между современными произведениями скульпторов, живописцев, писателей и философией, однако для доказательства существования этих связей не нашлось никакой более конкретной теории, чем интуитивная морфология. Никто не отрицал, что различные элементы зрелой культуры обладают определенной силой взаимного притяжения, но общая картина все же составлялась мето-

* Мировоззрение (нем.).

** Австрийский историк искусства Макс Дворжак (1877-1921) исследовал связь искусства с духовной жизнью эпохи, исходя из идеалистических представлений об истории искусства «истории духа».

37 дом интерполяции. В работах Хамана и Хаузенштайна делается попытка расширить эту картину, включив в нее область социальных отношений5. В обширном труде Дехио порой также освещается социальная ситуация, в которой творили те или иные художники6, И все же подобное проникновение в сущность предмета, носившее, скорее, интуитивный характер, позволяло собрать лишь малосущественный, случайный материал, остававшийся на втором плане исследования, а сам подход не лег в основу принципиально новой методики исследования.

Молчаливый отказ от теории имманентности, несомненно, расширил диапазон этих исследований. Однако они не продвинулись в сторону разрешения кардинальных вопросов истории искусства: чья ментальность отражена в данных произведениях? Какова их социальная природа? Благодаря каким действиям, ситуациям, каким неявным, не выраженным словами решениям создаются обстоятельства, в которых художники воспринимают и отображают тот или иной аспект реальности? Если произведения искусства отражают определенные взгляды, убеждения, принципы и представления, то кто является выразителем их и кто - противником? Смену чьих представлений и взглядов отражают изменения стиля? Подобные вопросы не возникают у исследователя, сосредоточившегося на изучении отдельных произведений искусства. Традиционные формулы, такие, как «дух времени», могут лишь скрыть, а не заполнить существующий между ними концептуальный вакуум. Только общество как структурированная переменная величина обладает историей, и только в этом социальном континууме искусство может быть верно понято как историческое явление.