3. Современное технологическое общество

.ЕГО ПРИНЦИПЫ

Технотронное общество, возможно, и станет системой будущего, но пока этого нет; оно может развиться из того, что уже есть, и оно, вероятно, наступит, если только достаточное количество людей не осознает опасности и не изменит наш курс. Чтобы сделать это, необходимо разобраться более подробно, как работает нынешняя тех­нологическая система и как она действует на человека.

Каковы руководящие принципы этой системы в том виде, как она существует сегодня?

Она запрограммирована по двум принципам, направля­ющим усилия и мысли всех занятых в ней. Первый прин­цип заключается в следующем: нечто должно быть сдела­но, коль скоро это технически возможно. Если возможно создание ядерного оружия, его надо создать, даже если оно, пожалуй, уничтожит всех нас. Если возможно отпра­виться на Луну или на другие планеты, это надо сделать даже ценой отказа от удовлетворения многих потребнос­тей здесь, на Земле. Этот принцип отрицает все ценности, развитые гуманистической традицией. Данная традиция гласит, что нечто следует сделать, коль скоро это нужно человеку для того, чтобы он рос, радовался, мыслил, или потому, что это прекрасно, хорошо, истинно. Если однаж­ды принять принцип, по которому нечто должно быть сде­лано, раз это технически возможно, то все прочие ценно­сти развенчиваются, а технологическое развитие превра­щается в основу этики’.

Второй принцип - максимум производительности и выпуска продукции. Требование максимальной производи­тельности приводит в качестве следствия к требованию ми­нимальной индивидуализации. Считается, что социальная машина работает эффективнее, если индивиды урезаны до чисто количественных единиц, личность которых можно выразить на перфокарте. Такими единицами легче управ­лять с помощью бюрократических правил, поскольку они не создают ни проблем, ни трений. Чтобы достичь подобно­го результата, людей надо лишить индивидуальности и научить идентифицироваться не с самими собой, а с кор­порацией.

Вопрос об экономической эффективности требует тща­тельного осмысления. Вопрос о том, что значит быть эко­номически эффективным, то есть, используя минимально возможное количество ресурсов, добиться максимального эффекта, следует поставить в контекст развивающейся ис­тории. Очевидно, проблема более важна в таком обществе, где исходным фактом жизни является нехватка матери­альных ресурсов и значение ее убывает по мере развития производительных сил общества.

В качестве второй линии исследования следовало бы полностью учесть то обстоятельство, что эффективность - всего лишь один из известных элементов существующей деятельности. Поскольку мы не так много знаем об эффек­тивности или неэффективности непроверенных подходов, следует быть осторожным, защищая то, что основано на эффективности. Дальше, надо быть очень осмотрительным, продумывая и определяя исследуемые место и время. Что выглядит эффективным в узком смысле, может оказаться крайне неэффективным, если расширить границы времени или предмета обсуждения. В экономике растет осознание того, что называется “эффектом соседства”, то есть эф­фект, выходящий за рамки сиюминутной деятельности, которым часто пренебрегают, рассуждая о выгодах и из­держках. Примером могла бы послужить оценка эффек­тивности данного индустриального проекта только с точки зрения непосредственных результатов работы данного пред­приятия, при игнорировании, например, того, что выбро­шенные в ближайшие ручьи или в воздух промышленные отходы делают производство дорогостоящим, а значит, с учетом интересов общества в целом, совершенно неэф­фективным. Нам нужно ясно изложить стандарты эффек­тивности, учитывающие время и интересы общества как целого. Наконец, надо принять во внимание и человечес­кий элемент как основной фактор системы, эффективность которой мы пытаемся оценить.

Дегуманизация во имя эффективности стала самым обыч­ным делом. Например, гигантские телефонные системы, в которых используется описанная в книге “О дивный новый мир” техника записи контактов между операторами и кли­ентами и с помощью которых клиентам предлагают оце­нить рабочие качества сотрудников, их установки и т. п., - имели своей целью исподволь внушить “надлежащую” слу­жащему позицию, подогнать обслуживающий персонал под единый стандарт и тем самым повысить эффективность. Заузив перспективу до сиюминутных целей компании, так можно сделать работников послушными и управляемыми, повысив, таким образом, эффективность работы компании. Рассуждая с позиции служащих как человеческих существ, результат состоит в том, что у них возникают чувства ущербности, беспокойства, подавленности, которые могут привести как к безразличию, так и к враждебности. Рас­сматривая вопрос более широко, получаем, что одна лишь эффективность не может нас удовлетворить, раз компа­ния, да и общество в целом, без сомнения, тяжко распла­чиваются за подобную практику.

Другая общая особенность организации труда - посто­янное устранение элементов творчества (включая элемент риска и неопределенности) и совместного труда путем де­ления и подразделения задания до такого уровня, когда не останется места ни для рассуждения, ни для межличност­ного контакта, да они и не требуются. Ни для рабочих, ни для технического персонала такое положение вовсе не безразлично. Нередки случаи, когда они отчетливо воспри­нимают свои неурядицы, и тогда не так уж необычны выс­казывания типа “Мы же люди” и “Эта работа для челове­ческого существа не подходит”. Еще раз повторяю, эф­фективность в узком смысле может деморализовывать лю­дей и дорого обходиться и человеку, и обществу.

Если нас волнуют только показатели того, что на входе и что на выходе, то система может произвести впечатле­ние эффективной. Если же мы примем во внимание воз­действие данных методов на человеческие существа в сис­теме, может быть, мы обнаружим, что им тоскливо, тре­вожно, они подавлены, напряжены и пр. Результат оказался бы двояким. 1. Воображение людей постоянно натыкалось бы на их психическую патологию, они бы утрачивали спо­собность к творчеству, их мышление становилось бы все более шаблонным и обюрокраченным, а значит, они не выд­вигали бы новых идей и решений по реальному усовер­шенствованию системы; в общем, их энергия заметно по- уменьшилась бы. 2. Они страдали бы от многих физических болезней в результате стресса и напряженности; а недо­статок здоровья - это также и ущерб для системы. К тому же, если посмотреть, как влияют напряженность и беспо­койство на отношения людей с их женами и детьми, на их функционирование как полноценных граждан, может выя­виться, что для системы в целом метод, казавшийся эф­фективным, - самый неэффективный, и не только с чело­веческих позиций, но и по чисто экономическим критериям.

Подведем итог: эффективность желательна в любом виде целенаправленной деятельности. Но ее следует рассмат­ривать в рамках более широкой системы, частью которой является изучаемая система; следует учесть человечес­кий фактор в системе. В конечном счете эффективность как таковая не должна доминировать ни на каком виде предприятий.

Другой аспект того же принципа - максимальное про­изводство, - попросту сформулированный, утверждает: что бы мы ни производили, чем больше произведем, тем лучше. Успех экономики страны измеряется ростом произ­водства вообще. Таков же успех компании. Может, Форд и потеряет несколько сотен миллионов долларов в случае провала на рынке дорогостоящей новой модели, вроде “эд- сель”, но пока кривая производства идет вверх, это всего лишь маленькая неудача. Экономический рост осмыслива­ется через всевозрастающее производство, и пока не вид­но предела, за которым производство стабилизировалось бы. Соревнование между странами покоится на том же прин­ципе. Советский Союз надеется перегнать Соединенные Штаты, совершив более быстрый взлет в экономическом развитии.

Принципом постоянного и безграничного ускорения ру­ководствуется не только промышленное производство. Тот же самый критерий применяется и в системе образова­ния: чем больше выпускников колледжей, тем лучше. То же самое и в спорте; каждый новый рекорд рассматрива­ется как прогресс. Даже отношение к погоде, похоже, оп­ределяется тем же принципом. Подчеркивается, что это “самый жаркий день декады” или самый холодный, в зави­симости от обстоятельств, и я подозреваю, что гордое чув­ство причастности к рекордной температуре возмещает некоторым людям неудобства от нее. Можно было бы до бесконечности приводить примеры того, что постоянное количественное увеличение составляет цель нашей жизни и что в действительности понимается под “прогрессом”.

Немногие поднимают вопрос о качестве, то есть о том, для чего нужно увеличение количества. Такое упущение естественно для общества, в центре которого уже не стоит человек и в котором один аспект - количественный - заг­лушил все прочие. Нетрудно заметить, что господство прин­ципа “чем больше, тем лучше” приводит к нарушению це­лостности системы. Если все усилия направлены на то, чтобы делать больше, качество жизни теряет всякое значение, а деятельность, бывшая средством, становится целью.

Раз всеподчиняющий экономический принцип состоит в том, что мы производим все больше и больше, потребителю надо быть готовым к тому, чтобы хотеть, а значит, и потреблять все больше и больше. Промышленность полагается на спон­танное желание потребителя иметь все больше товаров. Пользуясь эффектом устаревания, она зачастую заставляет его покупать новые вещи, хотя старые могли бы послужить гораздо дольше. Внося изменения в моду на продукты, одеж­ду, товары длительного пользования, даже на пишу, она психологически принуждает его покупать больше, чем, на­верное, ему нужно или хочется. Однако чтобы восполнить свою потребность в увеличении производства, промышлен­ность полагается не на нужды и желания потребителя, а в значительной степени на рекламу, представляюшую собой важнейшее наступление на право потребителя знать, чего он хочет. 16,5 млрд. долларов, израсходованных в 1966 году на прямую рекламу (то есть рекламу в газетах, журналах, на радио и телевидении), - эта цифра может прозвучать как свидетельство неразумной и бесполезной растраты челове­ческих талантов, бумаги и печатного оборудования. Но она вовсе не воспринимается как неразумная в системе, считаю­щей, что все возрастающее производство, а значит, и по­требление - жизненно важный показатель нашей экономи­ки, без которого она бы погибла. Если к стоимости рекламы добавить значительные расходы по изменению моды на това­ры длительного пользования, особенно на автомобили, на упаковку, что частично является еще одним способом воз­будить аппетит у потребителя, станет ясно, что промыш­ленность решается заплатить высокую цену за гарантию подъема производства и кривой продаж.

Беспокойство промышленности по поводу того, что мог­ло бы случиться с нашей экономикой, если бы изменился наш образ жизни, выражено в следующем кратком выска­зывании банкира одного из ведущих коммерческих банков: “Одежду стали бы приобретать для того, чтобы носить ее; пищу стали бы покупать по соображениям экономии и ис­ходя из ее питательной ценности, автомобили разбирали бы на составные части, и одни и те же владельцы пользо­вались бы ими все 10-15 лет, в течение которых их можно использовать; дома стали бы строить и содержать за то, что они дают кров, а не потому, что такие дома в моде или что такой же дом у соседа. И что тогда было бы с рынком, полностью зависящим от новых моделей, новых стилей, новых идей?”

2. Цена прогресса. – Лавров П.А. Философия и социология. – Избранные произведения в 2-х томах. – М.: Мысль, 1965. – Т.2. – С. 50-87.

В продолжение своего долгого существования чело­вечество выработало несколько гениальных личностей, которых историки с гордостью называют его предста­вителями, героями. Для того чтобы эти герои могли действовать, для того даже, чтобы они могли появиться в тех обществах, которые были осчастливлены их по­явлением, должна была образоваться маленькая группа людей, сознательно стремившихся к развитию в себе человеческого достоинства, к расширению знаний, к уяснению мысли, к укреплению характера, к установле­нию более удобного для них строя общества. Для того чтобы эта маленькая группа могла образоваться, необ­ходимо было, чтобы среди большинства, борющегося ежечасно за свое существование, оказалось меньшин­ство, обеспеченное от самых тяжких забот жизни. Для того чтобы большинство борющихся за насущный хлеб, за кров и одежду могло выделить из себя этот цвет народа, этих единственных представителей цивилиза­ции, надобно было большинству просуществовать; а это было не так легко, как оно может показаться с первого взгляда.

В первоначальной борьбе за существование со свои­ми братьями-животными человеку приходилось плохо. У него нет таких могучих естественных орудий нападе­ния и защиты, как у других пород, которые выработа­лись среди врагов именно благодаря подобным ору­диям; и в борьбе физическими средствами сильнейшие животные его пожирали. Ему недостает органов для лазанья, прыганья, полета или плаванья, чтобы легче избежать опасности, тогда как другие, слабейшие по­роды, именно этим органам, вероятно, обязаны своим сохранением. Человеку нужно выучиться всему, при­норавливаться ко всему; иначе он погибнет. По мнению некоторых писателей, детеныши человека средним чи­слом в продолжение 1/5 их жизни составляют для роди­телей беспомощную тягость, тогда как для прочих по­род это число не превышает никогда 1/20. Допустив даже, что в первобытном человечестве эта разница вы­ражалась более близкими между собою числами, она все-таки неизбежно была не в пользу человека. Следо­вательно, просуществовать человеку вообще в среде животного царства было крайне трудно.

Один орган в своем постепенном развитии мог до­ставить человеку торжество в этой борьбе, заменив преимущества всех прочих пород и превзойдя их. Это был орган мысли. Вероятно, неисчислимое множество двуногих особей погибло в безнадежной борьбе со свои­ми врагами — зверями, прежде чем выработались счаст­ливые единицы, способные лучше мыслить, чем эти враги, единицы, способные изобресть средства для ох­ранения своего существования. Они отстояли себя ценою гибели всего остального, и эта первая, совершен­но естественная, аристократия между двуногими созда­ла человечество. Унаследованная способность или пере­имчивость перенесли изобретения этих первобытных гениев на небольшое меньшинство, поставленное в наи­более выгодные условия, для переимчивости. Сущест­вование человечества было упрочено.

Если и прежде человек боролся с человеком, как со всяким другим животным, чтобы отнять у него пищу или пожрать его, то теперь серьезная для будущности борьба ограничилась лишь борьбою между людьми. Шансы были здесь более равносильны, а потому борь­ба должна была быть упорнее и продолжительнее. Вся­кое совершенствование в ловкости тела, в употреблении орудий нападения и защиты, в подражании первым учителям-зверям, всякое изобретение, удавшееся еди­нице, вызывали гибель многих единиц. Гибли брошенные детеныши; гибли беременные или только что родившие самки; гибли слабейшие, менее ловкие, менее изобре­тательные, менее осторожные, менее переимчивые. Вы­держивал детеныш, который, по крепкой организации, мог ранее обойтись без ухода, чем другие, или, по сча­стливой обстановке, мог долее пользоваться уходом; вы­держивал способнейший телом и мыслью; выдерживал счастливейший из равно способных. Он питался лучше; он спал спокойнее; он знал больше; он имел время лучше обдумать свои действия. Эти счастливцы составили вторую аристократию человеческих пород, умевших просуществовать ценою истребления всех своих братий. Прочный союз особей для общей защиты и для общего труда был, вероятно, первым и велпчайо1пм де­лом для нравственного развития человечества. Из свое­го зоологического состояния человек вынес первую, древнейшую семью, группирующуюся около матери, ко­торая долго кормила своих детей. Вырастая, человече­ские особи, по примеру хищных и некоторых обезьян, были знакомы с другим видом общественности, с вре­менною дружиною для обороны или для нападения. На ночве первобытной материнской семьи образовался первый обширный чисто человеческий союз — материн­ский род. В тяжелой борьбе за существование человек выработал эту форму прочного союза, опирающегося на общее дело и подчиняющего себе личный эгоизм. Общий результат исследований ряда современных уче­ных указывает нам тесно связанную человеческую группу с общими женами, с общими детьми, с общею собственностью как древнейшую и едва ли не всеобщую чисто человеческую форму общежития. Это была пер­вая прочная связь между людьми, связь, основанная еще на слепо господствующем обычае, но в этой связи человек усваивал для будущего возможность рассчи­танного ряда действий, возможность плана жизни. Это был первый урок личности, научавший ее, насколько она выигрывает в борьбе за существование, вступая в ассоциацию, которой личность приносит в жертву исключительный эгоизм, но от которой получает гро­мадное приращение сил, результаты общей опытности, общей работы мысли всех членов ассоциации и тради­цию длинного ряда поколений. Из этого основного че­ловеческого союза выработались впоследствии патри­архальный род, патриархальная семья, разные формы союза семей, развились племена и народы. В борьбе с этими родовыми союзами все более слабые группы должны были погибнуть пли даже сомкнуться в союзы того или другого вида. В присутствии этих сплоченных сил исчезли без всякой возможности отстоять себя все те особи, которые своевременно не додумались до сою­за в каком бы то ни было виде или не переняли поче-

му-либо этого изобретения. Истребительная борьба родовых союзов между собою должна была быть тем жесточе, чем большими силами располагали борющие­ся, чем значительнее становились экономические по­требности человеческих групп или их скопления и чем неумолимее поэтому они оспаривали друг у друга скуд­ные средства удовлетворения этих потребностей. Це­ною этого истребления большинства человечество купи­ло возможность непрерывного прогресса культуры; путем передачи ее от одного поколения другому купи­ло привычку общественности и личной привязанности, традицию знания и верования.

Борьба продолжалась между родами, племенами и нациями, когда впоследствии формы общественности усложнились, выработались формы общинной, родовой, семейной, племенной и частной собственности, вырабо­тались сословные, кастовые и государственные отноше­ния и невольничество. Безжалостно истребляли побеж­денных противников, пока дело шло только о борьбе за существование; но первый урок о пользе чужой жизни для удобства собственной не мог пропасть да­ром. Желание увеличить свои наслаждения побудило обдумать: не выгоднее ли иногда не убивать побеж­денного? не выгоднее ли победителю развивать в себе только ловкость тела и мысли, взвалив труд добывания необходимого на другого? Те гениальные личности доисторического человечества, которые додумались до этого утилитарного начала, положили в нем основу уважения к чужой жизни и уважения к собственному достоинству. Они тем самым бессознательно поставили себе и своим потомкам в обязанность, в нравственный идеал развитие физическое и умственное, культуру и науку. Они обеспечили себе и потомству досуг для про­гресса. Они создали прогресс в среде человечества, как их гениальные и счастливые предшественники создали человечество среди зверей, создали человеческие обще­ства и человеческие породы в борьбе между людскими особями и полуживотными группами, создали возмож­ность будущего прогресса. Но этот прогресс небольшого меньшинства был куплен порабощением большинства, лишением его возможности добиться той же ловкости тела и мысли, которая составила достоинство предста­вителей цивилизации. В то время как меньшинство развивало в себе и мозг, и мышцы, в то время как са­мая мышечная система его развивалась разносторонне в деятельности военной, разнообразной, временной, со­провождаемой досугами и отдыхами, большинство было обречено на однообразную, утомительную и непрерыв­ную мирную работу для чужой пользы, не имея досуга для работы мысли, уступая в ловкости своим повели­телям и потому оставаясь неспособным на употребле­ние своих громадных сил для завоевания себе права на развитие, на истинно человеческую жизнь.

Сознание великого значения культуры и науки как силы и как наслаждения вело само собою к желанию монополизировать эту силу и это наслаждение. Прямое принуждение, организация общества, кара закона, ре­лигиозный ужас, привычная традиция, внушаемая с колыбели, отделили меньшинство породистых, знающих, развивающихся от всего остального. Ценою неустанной работы и борьбы за существование этого остального не­многие могли выбирать себе лучших женщин, произво­дить лучшее поколение, питать и воспитывать его лучше; могли употреблять время на наблюдение, обду­мывание, соображение, не заботясь о пище, крове и про­стейших удобствах; могли добиваться истины, взвеши­вать справедливость, искать технических улучшений, лучшего общественного строя, могли развивать в себе страстную любовь к истине и справедливости, готов­ность принести за них в жертву свою жизнь и свое благополучие, решимость проповедовать истину и осу­ществить справедливость.

Проповедь истины и справедливости шла от убеж­денных и понимающих единиц в небольшой кружок людей, для которых развитие составляло наслаждение; она образовала в этом кружке восприимчивых привер­женцев, к которым примыкали верующие из обеспечен­ного меньшинства. Сила или соглашение вносили от времени до времени учение истинного и справедливого в закон и в привычку. Как развитые личности из внут­ренней потребности стремились к воплощению справед­ливости в дело и к распространению истины, так рассуждающее меньшинство для собственной пользы находило лучшим поделиться частью удобств жизни с большинством и расширить круг знающих до некоторой степени. Я уже говорил, что прочность цивилизации зависела от сознания необходимости подобного расширения. Но понимание распространялось медленно; легкий расчет всегда побуждал уделять возможно менее удобств другим людям, ограничивать возможно более сферу доступного им знания. Неохота мыслить побуждала видеть во всех новых требованиях времени нечто враждебное общественному порядку, нечто преступное и грешное, а потому монополисты знаний большею частью противились всем средствами их прогрессу. Они заковывали свои знания в традиционные теории, в авторитетные догматы, сливали эти знания со священным преданием, с сверхъестественным откровением и тем самым старались сделать свое знание недоступным дальнейшей критике. Впоследствии, когда знание стало светским и не могло уже ограждать своих монополизаторов мистическою таинственностью святыни, возникли котерии официальных ученых с определенными шариками мандаринов, с громкими дипломами докторов, профессоров, академиков. Они точно так же старались избавить себя от дальнейшей работы мысли, тщательно замыкая свои котерии, оттесняя из них и заглушая новые силы, которые выставляли слишком смело знамя научной критики; монополисты старались сделать из науки официальной дело привычки и традиции, каким прежде была наука священная. Признанное знание становилось слишком часто врагом критики, врагом научного прогресса. Слабость этого прогресса вызывала неизбежно дурное понимание человеческого достоинства и форм справедливости. Отсюда продолжительная непрочность цивилизаций; отсюда же постоянное стремление их к застою; отсюда, наконец, та крайняя незначительность прогресса в среде человечества, на которую указано в предыдущем письме, несмотря на то что за несколько великих людей в продолжение тысячелетий и за прогресс едва заметного меньшинства заплачено миллиардами жизней, океанами крови, несчетными страданиями и неисходным трудом поколений.

Дорого заплатило человечество за то, чтобы несколько мыслителей в своем кабинете могли говорить о его прогрессе. Дорого заплатило оно за несколько маленьких семинарий, где воспитывало себе педагогов, кото¬рые, впрочем, до сих пор еще принесли ему мало пользы. Если бы счесть образованное меньшинство нашего времени, число жизней, погибших в минувшем в борьбе за его существование, и оценить работу ряда поколений, трудившихся только для поддержания своей жизни и для развития других, и если бы вычислить, сколько потерянных человеческих жизней и какая ценность труда приходится на каждую личность, ныне живущую несколько человеческою жизнью,— если бы все это сделать, то, вероятно, иные наши современники ужаснулись бы при мысли, какой капитал крови и труда израсходован на их развитие. К успокоению их чуткой совести служит то обстоятельство, что подобный, расчет невозможен. >

Впрочем, следует ужасаться не тому, что прогресс, меньшинства обошелся дорого, но разве тому, что он: обошелся гак дорого и что за эту цену сделано так мало. Если бы меньшинство ранее и старательнее позаботилось о распространении около себя развития, при- обретенного в области культуры и мысли, то число потерянных жизней и труда было бы не так велико; сумма, приходящаяся на каждого из нас, была бы менее и не увеличивалась бы так громадно с каждым поколением. Над законами естественной необходимости мы не властны, а потому рассудительный человек должен с ними помириться, ограничиться их спокойным исследованием и, насколько возможно, воспользоваться ими для своих целей. Не властны мы и над историей г. прошедшее доставляет нам лишь факты, которые могут нам иногда служить для исправления будущего. За грехи отцов мы ответственны лишь настолько, насколько продолжаем эти грехи и пользуемся ими, не стараясь исправить их последствий. Мы властны в некоторой степени лишь над будущим, так как наши мысли и наши действия составляют материал, из которого организуется все содержание будущей истины и справедливости. Каждое поколение ответственно перед потомством за то лишь, что оно могло сделать и чего не сделало. Поэтому и нам, ввиду суда потомства, предстоит решить вопросы: какая доля неизбежного, естественного зла лежит в том процессе, который мы называем громким именем исторического прогресса? Насколько наши предки, доставившие нам, цивилизованному меньшинству, возможность воспользоваться выгодами этого прогресса, без нужды увеличивали и продолжали страдания и труды большинства, выгодами прогресса никогда не пользовавшегося? в каком случае ответственность за это зло может пасть и на нас в глазах будущих поколений?

Закон борьбы за существование так общ для мира животных, что мы не имеем ни малейшего повода обвинять первобытное человечество, когда этот закон прилагался и в нем, пока не пробудились в людях сознание взаимной солидарности, потребность истины и справедливости. Так как это сознание едва ли могло пробудиться, пока люди, взаимно истребляя друг друга, не дошли до замены убийства эксплуатацией, то и на весь длинный период борьбы между особями, дружинами, родами, племенами и нациями нам приходится смотреть лишь как на зоологический факт.

Едва ли можно себе представить и накопление знаний, развитие мысли о праве и обязанности в первое время иначе как процессом, совершающимся в единицах, поставленных в особенно выгодные обстоятельства, т. е. в особях, имеющих досуг, лучшее питание и воспитание на счет других особей, которые доставляют первым этот досуг, питание и воспитание увеличением своего труда, если не ценою собственной жизни или значительных страданий. Прежде чем учиться, надо иметь учителей. Большинство может развиваться лишь действием на него более развитого меньшинства. Поэтому в человечестве или должно было отсутствовать всякое развитие, или пришлось большинству сначала вынести на своих плечах счастливейшее меньшинство, работать на него, страдать и гибнуть из-за него. Это, по-видимому, тоже закон природы. Ввиду его нам остается или сказать: мы не хотим вовсе развития, купленного такою ценою; или посмотреть и на это как на антропологический факт. Но в начале предыдущего письма я уже включил всестороннее развитие в самую формулу прогресса, следовательно, допуская отказ от развития вообще, впал бы в противоречие. Примиримся же с фактом, что человечеству для его развития было необходимо очень, очень дорогою ценою приготовить себе педагогическую семинарию и более развитое меньшинство, чтобы наука и разносторонняя жизненная практика, мышление и техника, накопляясь в этих центрах, постепенно разливались на большее и большее число людей.

Необходимое, естественное зло в прогрессе ограничивается предыдущим, и за пределами этих законов начинается ответственность человеческих поколений, в особенности же цивилизованного меньшинства. Вся кровь, пролитая в истории вне прямой борьбы за существование, в период более или менее ясного сознания прав человека на жизнь, есть кровь, преступно пролитая и лежащая на ответственности поколения, ее пролившего. Всякое цивилизованное меньшинство, которое не хотело быть цивилизующим в самом обширном смысле этого слова, несет ответственность за все страдания современников и потомства, которые оно могло устранить, если бы не ограничивалось ролью представителя и хранителя цивилизации, а взяло на себя роль ее двигателя.

Если мы с этой точки зрения оценим панораму истории до нашего времени, то, вероятно, должны будем признаться, что все исторические поколения проливали реки крови, даже не имея оправдания в борьбе за существование, и что почти всегда и везде меньшинство, гордившееся своею цивилизацией, крайне мало делало для распространения этой цивилизации. Немногие личности заботились о расширении области знания в человечестве; еще меньшее число — об укреплении мысли и о разыскании справедливейших форм общества; личности же цивилизованного меньшинства, стремившиеся воплотить в дело подобные формы, встречаются в весьма незначительном числе. Многие блестящие цивилизации заплатили своею гибелью за это неумение связать со своим существованием интерес большего числа личностей. Во всех цивилизациях без исключения большая часть людей, пользовавшихся удобствами культуры, вовсе не думала о всех тех, которые ею не пользовались и не могли пользоваться, а тем менее о цене, которою куплены приобретенные удобства жизни и мысли. Но немало всегда было и лиц, которые на каждой ступени цивилизации признавали эту степень пределом общественного развития, возмущались против всякого критического отношения к ней, против всякой попытки распространить благо цивилизации на большее число лиц, уменьшить труд и страдание большинства, ею не пользующегося, и внести в мысль более истины, в общественные формы более справедливости. Эти проповедники застоя ужасались мысли, что вся история есть неумолимый steeple chase [скачка с препятствиями] в погоне за лучшим, где всякий, кто отстал, немедленно выходит из круга исторических деятелей, пропадает в толпе безыменных хлопальщиков глазами и гибнет в зоологическом ничтожестве. Неспособные к подобной скачке уговаривают и других остановиться, отдохнуть, насладиться покоем, как будто это возможно для человека, если он хочет оставаться человеком. Этим проповедникам застоя крайне редко удавалось положить совершенную преграду общественному прогрессу, но им часто удавалось замедлить его и усилить страдания большинства.

Ввиду этого мы должны признать, что выгоды современной цивилизации оплачены не только неизбежным злом, но еще огромным количеством совершенно ненужного зла, ответственность за которое лежит на предыдущих поколениях цивилизованного меньшинства, частью по беззаботности, частью по прямому противодействию всякой цивилизующей деятельности. Исправить в прошедшем это зло мы уже не можем. Страдавшие поколения большинства умерли, не облегченные в своем труде. Нынешнее цивилизованное меньшинство пользуется их трудом и страданиями. Мало того: оно пользуется еще страданиями и трудом огромного числа своих современников и может влиять на увеличение труда и страданий их внучат. Так как за это последнее обстоятельство мы несли и будем нести нравственную ответственность перед потомством, то историческое исследование цены совершившегося прогресса приводит к следующему практическому вопросу: какие средства имеет настоящее поколение, чтобы уменьшить свою ответственность? Если бы живущие личности различного развития спросили себя, что нам делать, чтобы не отвечать пред потомством за новые страдания человечества, и если бы все они ясно поняли свое дело, то ответы были бы, конечно, различны.

Член большинства, борющегося ежедневно за физическое существование, как боролись его предки в первые периоды жизни человечества, сказал бы себе: борись как знаешь и как умеешь; отстаивай право на жизнь для себя и для тех, к кому ты привязан! Это был закон твоих отцов; твое положение не лучше их положения: это единственный закон и для тебя.

Более несчастная личность из того же большинства, в которой цивилизация пробудила сознание ее человеческого достоинства, но тем только и ограничилась, сказала бы себе: борись как знаешь и как можешь; отстаивай свое и чужое достоинство; умри за него, если нужно!

Член цивилизованного меньшинства, желающий лишь увеличить и упрочить свое наслаждение, но склонный искать его более в области удобств жизни, чем в области мысли, сказал бы себе: ты можешь наслаждаться лишь в обществе, где более или менее господствует солидарность; противодействуй же в себе и в других тому, что несогласно с этой солидарностью; от разлада современного общества страдаешь и ты сам, как только сознаешь, что этот разлад — общественная болезнь; уменьшай же собственные страдания, стремясь улучшить положение большинства: то, чем ты пожертвуешь из сегодняшних благ с этой целью, возвратится тебе в сознании, что ты на одну каплю уменьшил болезнь общества, болезнь, и тебе приносящую страдание. Изучай же свою действительную пользу; уменьшай страдания около себя и в себе: это тебе всего полезнее.

Член небольшой группы меньшинства, видящий свое наслаждение в собственном развитии, в отыскании истины и в воплощении справедливости, сказал бы себе: каждое удобство жизни, которым я пользуюсь, каждая мысль, которую я имел досуг приобрести или выработать, куплена кровью, страданиями или трудом миллионов. Прошедшее, я исправить не могу, и, как ни дорого оплачено мое развитие, я от него отказаться не могу: оно именно и составляет идеал, возбуждающий меня к деятельности. Лишь бессильный и неразвитый человек падает под ответственностью, на нем лежащей, и бежит от зла в Фиваиду или в могилу. Зло надо исправить, насколько можно, а это можно сделать лишь в жизни. Зло надо зажить. Я сниму с себя ответственность за кровавую цену своего развития, если употреблю это самое развитие на то, чтобы уменьшить зло в настоящем и в будущем. Если я развитый человек, то я обязан это сделать, и эта обязанность для меня весьма легка, так как совпадает именно с тем, что составляет для меня наслаждение: отыскивая и распространяя более истин, уясняя себе справедливейший строй общества и стремясь воплотить его, я увеличиваю собственное наслаждение и в то же время делаю все, что могу, для страждущего большинства в настоящем и будущем. Итак, мое дело ограничивается одним простым правилом: живи сообразно тому идеалу, который ты сам себе поставил как идеал развитого человека!

Это было бы все так легко и просто, если бы все личности поняли дело, но беда именно в том, что весьма немногие понимают его. Предыдущим правилам следует лишь часть лиц первой категории и немногие из остальных. Другая часть борющихся за свое физическое существование отстаивает себя не довольно энергически; не потому, чтобы не знала, как это сделать, или не умела этого, но по недостатку решимости, по апатии. Большинство лиц второй категории жертвует своим достоинством для насущного хлеба и унижается в собственных глазах, не имея все-таки возможности выбиться из своего положения. Большинство лиц третьей категории не понимает собственной действительной пользы, действует  по рутине и не умеет противодействовать

даже в малой мере болезни общества, приносящей страдания каждой личности, следовательно, и им самим; т. е., стремясь избегать страдания, оно не умеет уменьшить в себе те из них, которые вытекают из общественного разлада. Большинство же лиц последней категории или ставит идолы на место истины и справедливости, пли ограничивается истиною и справедливостью в мысли, а не в жизни, или не хочет видеть, какое незначительное меньшинство пользуется выгодами прогресса цивилизации.

А цена этого прогресса все растет...

46