2.4. Морфология.

1. Грамматическая структура первой строфы оригинала сохранена только в переводе Баянова (субъект – «сердце»).

2. Вторая строфа подвергается трансформации в переводе Маршака: он заменяет активный залог на пассивный, что, конечно, делает пассивным и самого лирического героя.

3. В переводе Баянова появляется прошедшее время («Я горы родные навек полюбил»), что в какой-то степени разрушает образ воспоминаний, что остаются с героем в любой момент.

2.5. Лексика. Лексический уровень стал здесь одним из основных средств передачи аспектов эстетической информации оригинала, важных для того или иного переводчика. Трансформации начинаются с первой же строфы. В переводах Маршака и Баянова появляется «след оленя» вместо «дикого оленя», за которым гонится сердце героя, а Чюмина, оставляя оригинальный образ, добавляет фразу «забывая опасность и страх» и переводит глагол “to chase” – «гнаться» - как «мчаться». Таким образом, первые два перевода снижают вещественность и «активность» образа (след оленя – не сам олень, он словно находится вне поля зрения героя), а Чюмина, напротив, усиливает стремительность оригинала (как она сделает и во второй строфе, акцентировав активность героя и заменив абстрактные существительные “valour” и “worth” на «смелых борцов колыбель»; в рамках общей тенденции лирики Бернса она использует более конкретные, чем в оригинале, существительные «поляны и рощи» в третьей строфе). Оригинальный глагол «преследовать» заменяется Маршаком на менее насыщенный «пугать», что смягчает характеристику действия, а введенный им далее образ судьбы и «белого света» придает стихотворению абстрактность (другие добавленные им слова – «кровля снегов», «поникшие в бездну»). Баянов добавляет безэквивалентную в оригинале строку «Летит над стремниною, словно орел» (о сердце), что смещает смысловые акценты: герой в оригинале гонится за животными внизу, на земле, а в переводе Баянова вдруг воспаряет ввысь. При этом с возвышенной лексикой в его переводе соседствуют стершиеся эпитеты и обороты, напоминающие поэтические штампы («горы родные», «земля дорогая», «веселые ручьи»), а яркие авторские эпитеты (“wild”, “wild-hanging”, “loud-pouring”) отражения в переводе не находят. Важная трансформация происходит в переводах Маршака и Баянова в третьей строфе: бурные, громогласные, ревущие в оригинале потоки переданы как «потоков лесных голоса» (Маршак) или «веселых ручьев голоса» (Баянов). Образ бурлящих струй превращается в отдаленные отзвуки вод, скрытых от героя – как и в первой строфе, это делает образный мир перевода более «спокойным».

3. Переводы: в целом. Подробно рассмотрев изменения и трансформации, которым подверглись различные аспекты оригинала в выбранных переводах, перейдем к общей характеристике каждого перевода.

3.1. Маршак. В этом переводе нашел отражение следующий аспект концептуально-эстетического содержания оригинала: удаленность лирического героя от родины, подкрепленная четкой синтаксической оппозицией, неспособность противостоять враждебной судьбе, гонящей его. Маршак при этом «смягчает» оригинальные образы и делает мир стихотворения легковеснее, спокойнее, пространственно шире, «панорамнее» (к примеру, описание природы в третьей строфе за счет использования более абстрактной лексики дается словно с большей высоты, чем в оригинале) – эта легкость и абстрактность усиливает и как бы воплощает мотив воспоминания о родине, который также присутствует в оригинале. К потерям перевода можно отнести разрушение образа «гόры в сердце героя» и лишь частичная передача ритмически и синтаксически достигаемого в оригинале эффекта «биения сердца, пульса» как сквозного организующего приема всего стихотворения.

3.2. Баянов. Этот перевод, пожалуй, наименее удачен в передаче как образной системы стихотворения, так и его тональности. Добавление возвышенных образов и лексики, патетичных обращений, соседствующих со стертыми эпитетами, делает перевод чересчур пышным, высокопарным и притом теряющим в авторской индивидуальности. Переводчик подчеркивает патриотические чувства героя; неполная и недостаточно яркая передача красочных вещественных образов оригинала приводит к потере описательности и эффекта «калейдоскопа памяти», как бы создающегося всеми средствами оригинала в совокупности. К удачам перевода следует отнести точное сохранение грамматической структуры рефрена и системы оппозиций оригинала.

3.3. Чюмина. В этом переводе подчеркивается деятельность, энергичность героя, его внутренняя сила, бесстрашие. Переводчица точно передает грамматические особенности оригинала и сохраняет значимые семантические оппозиции; кроме того, перевод конкретизирует наиболее абстрактные образы оригинала – Чюмина учитывает общую тенденцию лирики Бернса. Система образов передана очень удачно (особенно красочны и живописны картины природы в третьей строфе), причем некоторые образы выделены и фонетическими средствами. Важный для оригинала мотив воспоминания не только сохранен, но и выражен лексически («Люблю я и помню отчизну мою!»), а «пульсирующий» ритм, синтаксически подкрепленный у Бернса, у Чюминой становится едва ли не более стремительным: этому способствуют восклицательные предложения, опущение глагола в последней строке рефрена и использование тире, придающего действию мгновенность. Однако необходимо отметить, что, несмотря на ритмичность оригинала, он все же гораздо более меланхоличен и размерен, нежели перевод Чюминой.