2.4. Лексика.

1. С первых же строф Маршак добавляет в перевод слова, не имеющие эквивалентов в оригинале. Так, во второй строфе Джону дается характеристика – «боец лихой», сразу задающая отношение автора перевода к герою (Бернс никак не характеризует Джона до последних строф). Строку “his head well arm’d wi’ pointed spears” Маршак трансформирует в «Грозит он копьями врагам», сообщая герою воинственность и энергию. Тот же образ передан несколько ослабленным у Михайлова, у которого «острые копья» становятся «острыми иглами» и теряет всякую воинственность, становится даже добродушным у Багрицкого: «И по ветру мотает Джон/ Усатой головой». Видим, что лексические трансформации становятся для переводчиков главным средством выражения собственного видения героя.

2. В каждом переводе по-разному интерпретируется четвертая строфа оригинала. Маршак, переводя ее, комбинирует свою собственную переводческую тенденцию к некоторой абстракции («Он был в колодец погружен» вместо «они швырнули Джона в яму») и свою тенденцию в этом стихотворении к изображению деятельного героя («Но и в воде не тонет Джон» - в оригинале это утверждение отсутствует). Михайлов вводит прямую речь истязателей Джона, насмехающихся над героем. Багрицкий и Сенковский добавляют этому эпизоду драматичности: первый – утверждая, что «Теперь, конечно, пропадет/ Ячменное Зерно», второй – используя градацию («Пусть его утонет, сгинет, пропадет!»). Во всех четырех случаях наблюдаем смысловое развитие оригинального образа.

3. Все переводчики, кроме Сенковского, вообще наиболее скрупулезно подошедшего к передаче словаря оригинала, вводят при переводе одиннадцатой строфы образ сердца, размолотого жерновами мельника, тогда как в оригинале речь идет только о самом Джоне, обо всем его «теле». Такая трансформация, во-первых, соответствует русской стихотворной традиции, в которой образ сердца распространен очень широко, и, во-вторых, придает переводам большую сентиментальность, драматическую напряженность.

4. В переводах Сенковского, Багрицкого и отчасти Михайлова эмоциональный тон задается лексикой, введенной переводчиками и безэквивалентной в оригинале. Так, стилизация Сенковского под русскую былину влечет за собой использование оценочной лексики в отношении «врагов» главного героя («бусурманы», «нехристи»); множества уменьшительно-ласкательных суффиксов, подчеркивающих сочувственное отношение к герою; синонимических рядов с градацией, усиливающих напряженность повествования. Появление дополнительных образов, подробность перевода, а также его ритмическая организация придает стихотворению обстоятельность, эпичность, спокойную размеренность. Зачастую лексика, характерная для русского фольклора, делает перевод Сенковского тяжеловесным, тогда как перевод Михайлова только выигрывает от нескольких удачно использованных колоритных слов: «змея-печаль», «трын-трава». Однако в целом словарь перевода Михайлова слишком «мягок» по сравнению с оригиналом: выразительный эпитет «трезвая осень» передан довольно «стертым» эпитетом «томная», а в тринадцатой строфе оригинальная «отвага» заменена словосочетанием «услада для сердец», нивелирующим буйную энергичность бернсовского образа. Перевод Багрицкого полон возвышенно-поэтических, даже вычурных образов, несвойственных образной системе оригинала, и в его переводе, как и у Сенковского, повышается драматизм «страданий» героя («в дыму, в пыли твоя судьба темна», «апрельский гул гроз», герой «ржавчиной покрыт сухой», «повергнут в прах» и т.д.).

5. Стоит особо сказать о необычных образах, возникших в некоторых переводах. В последних строфах переводов Маршака и Багрицкого появляется образ бочонка, в котором «клокочет Джон», и его кровь «бушует – бурлит – вскипает». Маршак великолепно играет с образами «вскипающего» в кружках пенного напитка, бурлящей и вскипающей «крови Джона» и отваги в людских сердцах, которую Джон тоже поднимает со дна – все то же многогранное, энергичное, буйное «вскипание». Красочно, выразительно описано «хождение» в кружке бунтующего Джона у Багрицкого (об этом уже говорилось подробней в разделе «Морфология»).

Наконец, отметим трансформацию, претерпеваемую третьей строфой оригинала у Сенковского. В переводе читаем: «Иван Ерофеич Хлебное-зернышко встал из могилы/ К великому страху нехристей». Образ этот, как и много в переводе этого автора, чересчур тяжеловесен и мрачен по сравнению с оригиналом.