Глава XIV

НОМИНАТИВНАЯ И ЛЕКСИКО-ЭКСПРЕССИВНАЯ ФУНКЦИИ РЕЧИ

НОМИНАТИВНАЯ ИЗОБРАЗИТЕЛЬНОСТЬ СЛОВ

В большинстве национальных языков слова подразделяются на два разряда. В один из них входят слова, имеющие самостоятельное значение. Это все имена, а также глаголы и наречия; их в развитых языках насчитывается до полутораста-двухсот и более тысяч. Другой разряд — слова, имеющие вспомогательное значение, необходимые для сочетания самостоятельных слов. Это предлоги, союзы, частицы; их гораздо меньше — в пределах ста.

Все слова, имеющие самостоятельное значение, возникают в национальном языке и употребляются во всех видах речи прежде всего для того, чтобы ими что-то называть. Это и есть основное, назывательное, или номинативное (лат. nomen — имя, название), значение слов. При этом лишь немногие самостоятельные слова являются собственными именами отдельных явлений жизни — людей, стран, городов, рек, гор и т. д. В своем большинстве слова существуют в языке и употребляются в речи в номинативно-нарицательном значении.

Называя такими словами те или иные явления и процессы жизни, люди обозначают ими какие-то повторяющиеся, родовые особенности этих явлений и процессов. Через нарицательность значения слов люди осознают и закрепляют в своем сознании общие, существенные свойства явлений жизни. Между общими свойствами явлений и нарицательными значениями слов в мышлении людей устанавливается прочная ассоциативная связь. Она с детства укореняется в их сознании при овладении родным языком, и поэтому при произношении, слушании или чтении тех или иных слов у людей возникают общие представления о соответствующих яв-

280

лениях и процессах жизни или же общие понятия о них.

В этом смысле слова иногда называют «знаками». Они действительно знаки, но знаки особого рода, имеющие обобщающе-познавательное номинативное значение. Этим они отличаются от другого рода знаков — «сигналов», имеющих вторичное и условное значение.

Почему же слова, из которых состоит речь, в одних случаях вызывают в человеческом сознании общие представления о явлениях жизни, а в других — общие понятия о них? Все зависит от того, в каких видах речи слова употребляются. Философское, научное, публицистическое, юридическое и т. п. мышление осуществляется в основном в понятиях, которые отражают лишь общие, родовые свойства явлений жизни и отвлекаются от всего индивидуального. Слова в этих видах речи получают поэтому общее отвлеченное значение. Художественное же мышление, осознающее общее, существенное в индивидуальном и не отвлекающееся от него, осуществляется в обобщающих представлениях и далее — в образах. Поэтому и слова художественной речи приобретают прежде всего номинативн о-и зобразительное значение.

Как уже было сказано, творческий процесс в литературе начинается с того, что писатель создает в своем воображении индивидуальность своих героев и всех их отношений, переживаний, действий и т. д. А затем писателю необходимо воспроизвести этот воображенный им индивидуальный «мир» жизни героев с помощью слов художественной речи произведения. Для этого он должен назвать определенными словами все индивидуальные черты и подробности воспроизводимой им жизни — предметные детали образов героев. Для этого ему необходимо выбрать из огромного запаса слов, существующих в национальном языке, слова, соответствующие такому творческому назначению, и придать им в тексте произведения какие-то определенные мыслительные и эмоциональные значения. Тогда слова из лексики национального языка приобретают то или иное семантическое значение и становятся элементами художественной речи. В этом процессе слова, существующие в языке, и получают свое номинативно-изобразительное значение.

Часто бывает так, что слова художественной речи, подобранные писателем для обозначения эмоционально-выразительных предметных деталей изображенной жизни,

281

• ** ""

if^t-»*

сами по себе могут быть лишены собственно речевой семантической эмоциональной выразительности. В этом отношении они могут быть «нейтральными» как в основных, корневых значениях, так и в суффиксах, приставках и не иметь сколько-нибудь ощутимого переносного значения.

Некоторые писатели ограничиваются в семантике своих произведений таким экспрессивно-«нейтральным» подбором слов и оборотов речи, достигая тем не менее замечательной силы и полноты изобразительности.

Вот пример из романа Л. Толстого «Анна Каренина»: «Утром Константин Левин выехал из Москвы и к вечеру приехал домой. Дорогой, в вагоне, он разговаривал с соседями о политике, о новых железных дорогах, и так же как в Москве, его одолевала путаница понятий, недовольство собой, стыд перед чем-то; но когда он вышел на своей станции, узнал кривого кучера Игната с поднятым воротником кафтана, когда увидал в неярком свете, падающем из окон станции, свои ковровые сани, своих лошадей с подвязанными хвостами, в сбруе с кольцами и махрами, когда кучер Игнат, еще в то время как укладывались, рассказал ему деревенские новости, о приходе рядчика и о том, что отелилась Пава, — он почувствовал, что понемногу путаница разъясняется и стыд и недовольство собой проходят. Это он почувствовал при одном виде Игната и лошадей; но когда он надел привезенный ему тулуп, сел, закутавшись, в сани и поехал, раздумывая о предстоящих распоряжениях в деревне и поглядывая на пристяжную, бывшую верховую, донскую, надорванную, но лихую лошадь, он совершенно иначе стал понимать то, что с ним случилось. Он почувствовал себя собою и другим не хотел быть».

В этом тексте нет ни одного слова, которое обладало бы собственно речевой семантической выразительностью. В частности, в нем нет слов с художественно-иносказательным значением¹. Все слова подобраны и соединены писателем для того, чтобы с помощью их прямых значений воспроизвести во множестве подробностей сцену приезда Левина на станцию. Через общую связь таких подробностей изображаемой жизни, очень выразительных в своей предметности, ясно выражен глубокий интерес писателя

Точнее, в нем есть две метафоры («путаница понятий», «стыд и недовольство проходят»), но эти метафоры, бытующие в языче, не имеют художественной экспрессивности.

282

к внутреннему миру героя. И читатель, уже в сцене на станции — по подбору предметных деталей, воспроизведенных номинативным значением слов, — осознает глубокое сочувствие писателя своему герою, идейное утверждение характерности его жизни в ее нравственном укладе. Значит, идейное содержание произведения может получить совершенное словесное выражение с помощью только номинативной изобразительности художественной речи, воспроизводящей выразительные предметные детали.

Приведенный пример представляет собой повествование об однажды происшедшем. Вот пример повествования о многократно происходившем — из «Рассказа неизвестного человека» Чехова: «Обыкновенно часов в одиннадцать утра в моей лакейской трещал электрический звонок, давая мне знать, что проснулся барин. Когда я с вычищенным платьем и сапогами приходил в спальню, Георгий Иваныч сидел неподвижно в постели, не заспанный, а скорее утомленный сном, и глядел в одну точку, не выказывая по поводу своего пробуждения никакого удовольствия. Я помогал ему одеваться, а он неохотно подчинялся мне, молча и не замечая моего присутствия; потом, с мокрою от умыванья головой и пахнущий свежими духами, он шел в столовую пить кофе... перелистывал газеты, а я и горничная Поля почтительно стояли у двери и смотрели на него. Два взрослых человека должны были с самым серьезным вниманием смотреть, как третий пьет кофе и грызет сухарики».

И в этой сцене, которая часто повторялась, характер главного героя, крупного чиновника Орлова, осознан с определенной стороны. Все подробности поведения Орлова показывают в нем человека с теми чертами духовной опустошенности и циничного отношения к себе и другим, которые получают затем полное развитие в любовном конфликте повести. Эти явно отрицательные свойства характера героя также раскрываются только через предметные детали его изображения, через бытовые подробности того, как он начинал обычно свой день. Сами же слова художественной речи Чехова не имеют при этом собственно семантической экспрессивности и выступают лишь в своих номинативных значениях.

Приведенные примеры взяты из произведений эпического рода, и это не случайно. В эпических произведениях, особенно в значительных по объему, основной стороной формы, выражающей их идейную направленность, является предметная изобразительность, обычно

283

очень развитая и разносторонняя. Это и позволяет многим писателям, создающим такие произведения, ограничиваться номинативной изобразительностью слов художественной речи. В произведениях лирических и лиро-эпических таких возможностей гораздо меньше; там вступают в свои права и другие семантические функции слов.

Однако во всех произведениях словесного искусства номинативная изобразительность слов художественного текста является основной семантической функцией, на которую наслаиваются все другие. Литературные произведения вообще могут выражать свое содержание, только основываясь на номинативной значимости слов. Попытки игнорировать эту значимость, создавать слова, лишенные номинативности и не входящие в национальный язык, всегда были безуспешны. Такова была, например, попытка одного из русских поэтов-футуристов А. Крученых писать стихи «заумным языком», состоящим из таких, например, звукосочетаний: «Дыр бул щир убещур...» и т. п. Это, конечно, не слова, а только сочетания звуков, не имеющие никакого значения, никому не понятные и, значит, не могущие быть элементами художественной речи.

Но значение слов художественной речи в большинстве случаев не сводится к их номинативности.

ЛЕКСИКО-МОРФОЛОГИЧЕСКАЯ ВЫРАЗИТЕЛЬНОСТЬ СЛОВ

В большинстве национальных языков многие слова не только называют те или иные явления жизни, но при этом выражают своим корневым значением какое-то отношение говорящего к этим явлениям, часто заключающее в себе ясно ощутимую эмоциональность. Такое оценочное значение имеют нередко в словах также суффиксы и приставки. Корни, приставки, суффиксы — это части слов. Из них слова морфологически создаются, и вместе с тем в их составе они существуют в национальном языке, в его лексике» Поэтому выразительность слов, создаваемую их составом, можно назвать л е к с и к о-м орфологической выразительностью.

Создавая художественную речь произведения, писатель может выбирать в лексике национального языка и такие слова, которые не только изображают жизнь, но и выражают своими корнями, суффиксами, приставками то или иное эмоциональное отношение к ней.

284

Слова, имеющие лексико-морфологическую выразительность, могут принадлежать к лексическому составу и литературного национального языка, и бытового просторечия. Слова, эмоционально снижающие изображаемые характеры — действия, отношения, переживания персонажей — относятся в большинстве случаев к бытовой разговорной речи разных слоев общества, заключающей в себе оттенок фамильярности.

Интересна в этом отношении авторская речь в романе Пушкина «Евгений Онегин», выражающая обычно снисходительно-ироническое отношение поэта к характерности жизни его героев. Например: «Так думал молодой повеса, || Летя в пыли на почтовых»; «Давал три бала ежегодно || И промотался наконец»; «Когда же юности мятежной || Пришла Евгению пора || ... Monsieur прогнали со двора»; «И запищит она (бог мой!)...»; «Все чувства в Ленском помутились, || И молча он повесил нос»; «Девчонки прыгают заране»; «Лай мосек, чмоканье девиц»; «Тогда в гостиную валит»; || Сосед сопит перед соседом» и т. п.

В подобных примерах из «Мертвых душ» Гоголя гораздо отчетливее проступает комизм изображаемых характеров. «Гости... приступили со всех сторон с вилками к столу... налегая кто на икру, кто на семгу, кто на сыр. Собакевич... пристроился к осетру и... в четверть часа с небольшим доехал его всего», и «когда полицмейстер вспомнил было о нем», то «Собакевич пришипился так, как будто и не он...». «Отделавши осетра, Собакевич сел в кресла... и хлопал глазами».

В эпизоде из «Истории одного города» Щедрина лексика усиливает гротескно-сатирическое изображение жизни: «Он (градоначальник Брудастый) прискакал в Глупов, как говорится, во все лопатки... и едва вломился в пределы городского выгона, как тут же... пересек уйму ямщиков». «Произошел обычный прием... Все на этом приеме совершилось как-то загадочно. Градоначальник безмолвно обошел ряды чиновных архистратигов, сверкнул глазами, произнес: «Не потерплю!» — и скрылся в кабинет. Чиновники остолбенели; за ними остолбенели и обыватели».

Вот пример, лексически снижающего изображения в «Барсуках» Леонова: «Вдруг, по-жабьи раскрыв рот, Егор Иванович издал горлом неестественный и короткий звук... В звуке этом выразилось уже животное недоумение Егора Брыкина». «После этого ушел Егор Иванович в лесные берлоги, там жил, там и копошился...»

285

Но слова художественной речи могут выражать своими лексико-морфологическими свойствами и возвышенную оценку характеров изображаемых персонажей. Так, в повести «Бедная Лиза» Карамзин выразил сентиментальную идеализацию характера крестьянки, живущей среди природы, вдали от суетной жизни больших городов. В его изображении почти нет деталей труда и быта крестьянской семьи, всем подбором лексически выразительных слов своей речи писатель стремится возвысить свою героиню и ее внутренний мир. Например: «В этой хижине... жила прекрасная, любезная Лиза с старушкою, матерью своею»; «Отец Лизы был довольно зажиточный поселянин»; «Одна Лиза... не щадя своей нежной молодости... трудилась день и ночь...»; «Чувствительная, добрая, старушка, видя неутомимость дочери, часто прижимала ее к слабо биюще-муся сердцу, называла божеской милостию... отрадой старости своей...» и т. д.

Очень характерно, что писатель старается избежать таких снижающих — по его представлениям — слов, как «крестьянин» или «изба», и употребляет вместо них более утонченные синонимы — «поселянин», «хижина».

Пример иной возвышающей лексики — обобщающее отступление в поэме Некрасова «В. Г. Белинский»:

О! сколько есть душой свободных Сынов у родины моей, Великодушных, благородных И неподкупно верных ей, Кто в человеке брата видит, Кто зло клеймит и ненавидит, Чей светел ум и ясен взгляд, Кому рассудок не теснят Преданья ржавые оковы, — Не все ль они признать готовы Его учителем своим?..

Вот еще пример возвышающей лексической выразительности из повести М. Горького «Детство»: «Бабушка не плясала, а словно рассказывала что-то. Вот она идет тихонько, задумавшись... Остановилась, вдруг испугавшись чего-то, лицо дрогнуло, нахмурилось, тотчас засияло доброй приветливой улыбкой... опустив голову, замерла, прислушиваясь, улыбаясь все веселее и вдруг ее сорвало с места, закружило вихрем, вся она стала стройней, выше ростом, и уже нельзя было глаз отвести от нее — так буйно красива и мила становилась она в эти минуты чудесного возвращения к юности!»

Во всех приведенных примерах слова и обороты, змо-

286

ционально снижающие или возвышающие изображаемую жизнь, относились к литературной или разговорной речи, современной для писателей, применявших эти слова. Но в словесном строе художественных произведений нередко встречаются и такие слова, которые осознаются как устаревшие в речевой практике той или иной эпохи, — архаизмы.

Слова в речевой практике вообще могут стать архаизмами или потому, что уже ушли или уходят в прошлое сами явления жизни и сами понятия о них, которые обозначались этими словами, или же в процессе стихийного обновления национального литературного языка. Однако такие слова могут применяться в тех или иных видах литературной и авторской речи, а нередко и в речи разговорной именно благодаря своей архаичности. Сама архаичность слов часто делает их особенно лексически экспрессивными, превращает их в превосходное средство эмоционального снижения или возвышения обозначаемых ими явлений.

Например, в допетровскую эпоху, в XVI—XVII вв., служащие государственных учреждений («приказов») назывались «дьяками», «подьячими», «приказными». При Петре I эти служащие получили «чи'ны» и стали называться «чиновниками». Но прежние названия, сохранившись, получили ироническое значение. Так, поэт-классицист А. Сумароков часто называл в своих стихотворениях людей необразованных и потому, по его представлениям, неразумных и нечестных «подьячими» и «приказными». После Октябрьской революции были отменены «чины», тем самым перестали' существовать и «чиновники»; появилось новое наименование — «советские служащие». Но слово «чиновник», став архаизмом, сохранилось как иронически осуждающее обозначение людей с ярко выраженным бюрократическим складом мышления и поведения.

Или в русской древности рядовых участников войсковых соединений называли «воями», позднее — «воинами». При Петре I для их обозначения введено было заимствованное с немецкого языка слово «солдаты». Но слово «воин», становясь архаизмом в практической речи, в литературно-ораторской сохранилось, получив эмоционально возвышающее лексическое значение: «воины революции», «советские воины-освободители» и т. п.

Особенное значение в возвышающей лексике русского литературного языка с самого начала его формирования

287

получили слова, заимствованные из древнеболгарского языка. Еще со времен принятия на Руси христианства он стал языком русских церковных книг, обрядов, песнопений, языком религиозной речи, отличающейся особенно значительным и величественным содержанием. Отсюда в национальном русском языковом сознании многие слова церковнославянского языка издавна и прочно приобрели оттенки возвышенности и торжественности своего значения.

М. В. Ломоносов в своей теории «трех штилей» (стилей. — Г. П.) русского литературного языка — «высокого, посредственного и низкого» — полагал, что высокий стиль, употребляемый в произведениях «о важных материях, поэзии — в «Героических поэмах и Одах», «составляется из речений (слов и оборотов речи. — Г. П.) Славенорос-сийских, то есть употребляемых в обоих наречиях (языках.— Г. П.), и Славенских, Россиянам вразумительных и не весьма обветшалых» (66, 310).

В своих гражданских одах Ломоносов и создавал такой высокий стиль с большей долей славянизмов. Например: «В безмолвии внимай вселенна: || Се хощет лира восхищенна || Гласить велики имена». Или: «О вы, недремлющие очи || Стрегущие небесный град» и т. п. Некоторые из славянизмов (такие, как «хощет» и «восхищенна») постепенно совсем устарели и перестали употребляться. Но многие другие, в частности обладающие «неполноглас-ностью»» корней («гласить», «град» и т.п.), очень долго употреблялись в русской поэзии, а иногда и в прозе для лексического возвышения изображаемой жизни. Изредка они употребляются и в современной литературе.

В поэтической речи первой половины XIX в. такое словоупотребление было литературной нормой и не воспринималось как архаическое. Его можно найти во многих произведениях Пушкина: не только в стихах с торжественной библейской образностью, как, например, в «Пророке» («Перстами легкими как сон, || Моих зениц коснулся он. || Отверзлись вещие зеницы...» и т.п.), но и в романтических поэмах («Вокруг лилейного чела || Ты косу дважды обвила, || Твои пленительные очи || Яснее дня, чернее ночи»; или «К чему? Вольнее птицы младость. || Кто в силах удержать любовь? || Чредою всем дается радость...» и т. п.), и даже в реалистическом романе «Евгений Онегин» как в его лирических отступлениях («Лобзать уста младых Армид, || Иль розы пламенных ланит...» и т.п.), так и в повествовании о жизни героев («Она его не подымает II

288

И, не сводя с него очей, || От жадных уст не отымает || Бесчувственной руки своей...» и т.п.).

В последующие периоды развития русской поэзии, в связи с процессом демократизации поэтической речи, «высокая» лексика славянизмов применялась гораздо реже. И все же она вновь и вновь оказывалась необходимой, когда тот или иной поэт, по ходу развития своей творческой мысли, обращался к особенно величественным темам. Их употреблял, например, Блок в прологе к поэме «Возмездие» («Пускай же все пройдет неспешно... || Сквозь жар души, сквозь хлад ума...»; «Но не за вами суд последний, || Не вам замкнуть мои уста\») или Маяковский в поэме «Облако в штанах» («Где глаз людей обрывается куцый, || главой голодных орд, || в терновом венце революций || грядет шестнадцатый год») и т. п.

В произведениях с исторической тематикой писатели нередко употребляют слова, которые в их время уже стали архаизмами, для создания эпохального колорита изображаемой жизни. Вот примеры из романа-эпопеи А. Толстого «Петр Первый»: «Иван Андреевич (Хованский. — Г. П.У в исподнем белье выскочил из шатра, размахивая бердышом... На вынесенных скамьях сидели бояре, одетые по военному времени — в шлемах, в епанчах... Думный дьяк Шакловитый прочел сказку о его (Хованского. — Г. П.) винах».

Лексическую экспрессивность слова художественной речи приобретают не только благодаря их основному, корневому значению, но и благодаря суффиксам.

Некоторые суффиксы имен существительных исторически возникли в русском языке для передачи эмоционального отношения к обозначаемым словами явлениям. С их помощью создаются имена уменьшительные и увеличительные, имеющие также значение ласкательных или презрительных и т. п. Такие слова особенно часто употребляются в разговорной и художественной речи, где наиболее отчетливо они проявляют свою экспрессивность. В разные исторические эпохи, в разных литературных направлениях, у разных писателей одни и те же суффиксы получают совершенно различную эмоциональную выразительность. Так, очень характерно употребление уменьшительных суффиксов в русских воинских былинах, где они приобретают обычно оттенок ласкательности и вместе с тем легкого юмора — из-за несоответствия их уменьшительности богатырской силе и удали персонажей. Например, в былине «Илья Муромец, Ермак и Калин-царь»:

289

Он заседлывал коня, улаживал, Подкладывал он потничек шелковенький, Покладал на потничек седелышко черкесское...

Или:

А в нем силушка великая не уменьшилась, И в нем сердце богатырское не ужахнулось; В двадцать четыре часика положенных Побил он эту силушку великую...

Совершенно иное эмоциональное значение получили подобные суффиксы в повестях русских писателей-сентименталистов. Они передавали чувствительность героев, раскрывали их переживания, обращенные преимущественно на явления сельской природы и несколько приукрашиваемые авторами. Например, в повести Карамзина «Юлия»: «Теперь Юлия спешит показать маленького любимца своего всей Натуре. Ей кажется, что солнце светит для него светлее: что каждое деревце наклоняется обнять его; что ручеек ласкает его своим журчанием, что птички и бабочки для его забавы порхают и резвятся» и т. д.

В творчестве поэтов-демократов 60-х годов XIX в., особенно в поэмах Некрасова, употребление имен с уменьшительными суффиксами выражало другое идейное содержание. Оно являлось сочувственным, но вполне реалистическим художественным воспроизведением бытового просторечия крепостных крестьян, людей угнетенных и обездоленных, изображаемых часто в горьких переживаниях, доходящих до психологического надрыва. Вот пример из поэмы «Орина, мать солдатская»:

Да недолги были радости, Воротился сын больнехонек, Ночью кашель бьет солдатика, Белый плат в крови мокрехонек!

И погас он, словно свеченька Восковая, предыконная...»

Мало слов, а горя реченька, Горя реченька бездонная!..

Традицию Некрасова продолжил в этом Твардовский в поэме «Дом у дороги». Русская женщина-крестьянка пережила все невзгоды войны. Разлученная с мужем, угнанная фашистами из родного села с Германию, она родила сына в бараке концентрационного лагеря. Автор пе-

290

редает мысленный разговор, полный трагизма, матери с ребенком:

И в каторжные ночи Не пела — думала над ним: — Сынок, родной сыночек. Зачем ты, горестный такой,

Слеза моя, росиночка, На свет явился в час лихой,

Краса моя, кровиночка?

Однако те же уменьшительные суффиксы в образах с иной идейной направленностью могут иметь противоположное, нередко презрительное значение — выражать идейное отрицание тех или иных характеров. Такова, например экспрессивность их в образе лакея Смердякова в романе Достоевского «Братья Карамазовы». В особенности в сцене, где Смердяков изображен по впечатлению ненавидящего его Ивана: «С гневом и отвращением глядел он на скопческую испитую физиономию Смердякова с зачесанными гребешком височками и со взбитым маленьким хохолком. Левый чуть прищуренный глазок его мигал и усмехался...»; «Удивляюсь я на вас, сударь, — прибавил он... выставив правую ножку вперед и поигрывая носочком лакированной ботинки». «А зачем вы, сударь, в Чермашню не едете-с? — вдруг вскинул глазками Смердяков...»; он «приставил правую ножку к левой... но продолжал глядеть с тем же спокойствием и с той же улыбочкой».

Опираясь на традицию народных «разбойничьих» песен, Блок в поэме «Двенадцать» подобными приемами лексической экспрессивности выражает трагически-озлобленные переживания стихийно восставших народных масс:

Уж я времячко

Проведу, проведу...

Уж я темячко

Почешу, почешу...

Уж я семячки Полущу, полущу!..

Уж я ножичком

Полосну, полосну!..

Ты, лети, буржуй, воробышком! Выпью кровушку За зазнобушку, Чернобровушку...

Экспрессивно-лексическое значение в художественных произведениях, особенно лирических, имеют и пристав-к и, особенно глагольные. Так, на них в значительной ме-

291

ре построена лексика поэмы Маяковского «Флейта-позвоночник». Например:

А там,

где тундрой мир вылинял,

где с северным ветром ведет река торги, —

на цепь нацарапаю имя Лилино

и цепь исцелую во мраке каторги.

Слушайте ж, забывшие, что небо голубо,

выщети пившиеся,

звери точно!

Это может быть,

последняя в мире любовь

вызарилась румянцем чахоточного.

Слово «вызарилась» — поэтический неологизм. Художественная речь в большей мере, нежели другие виды речи, проявляет склонность к употреблению и образованию новых слов — неологизмов. Неологизмы в основном появляются в национальном литературном языке для обозначения вновь познаваемых явлений природы, вновь возникающих предметов материальной и духовной культуры, новых отношений и функций социальной жизни и т. д. И когда такие слова употребляются в художественной речи, они могут иметь в ней только собственно номинативное значение не обнаруживая какой-нибудь лексической экспрессивности.

Так применял их, например, Н. Ляшко в повести «Доменная печь»: «Красноармейцы у меня на руках были, бытовую коммуну строил. Все субботниками, вечерниками»; «После маевки дали мне в помощь инвалида...» Выделенные слова — названия новых учреждений и организационных форм жизни — лишены лексической выразительности.

Но в художественной, особенно в стихотворной речи иногда возникают неологизмы другого рода — слова, вновь созданные творческим воображением поэта ради их ярко выраженной лексической экспрессивности. Они могут и не войти в лексику национального литературного языка, могут остаться собственно художественным словесным новаторством. Но если писатель проявил в их создании лексический такт, если он сотворил новые слова по «законам» словообразования своего национального языка, существующим в его эпоху, то художественные неологизмы его произведений могут производить на читателей сильное впечатление. Они могут сохраняться надолго в эстетическом сознании национального общества вместе со словесным контекстом, порожденным своеобразием идейного содержания.

292

Так, новатором в сфере поэтического словообразования был Жуковский в период расцвета своего романтического творчества. Он не создавал собственно новых слов, но он по-новому и совершенно необычно применял их грамматически и художественно. В его стихотворениях имена прилагательные и наречия иногда получали значение имен существительных, к которым относились другие слова, определяющие их или управляемые ими. Например:

Сие шепнувшее душе воспоминанье

О милом радостном и скорбном старины...

(«Невыразимое») Или:

Минувшая сладость

Веселого вместе, помедли, постой...

(«Эолова арфа»)

В первом примере два прилагательных («радостном и скорбном»), во втором наречие («вместе») играют роль имен существительных, они становятся смысловыми центрами предложения, от них зависят другие слова — прилагательные («милом» или «веселого») и существительные («старины» или «сладость»). Это грамматические неологизмы, которыми поэт выражал свои романтически восторженные переживания.

Особенно богата художественными неологизмами русская поэзия в XX в. Некоторые поэты, обладая творческим тактом, не пытались создавать слова с новыми корневыми значениями, не существующими в национальном языке, но они очень убедительно применяли новые, необычные сочетания всем понятных корневых значений слов с понятными всем приставками и суффиксами или же складывали новые слова из понятных всем корней. Так, Маяковский в поэме «Флейта-позвоночник» применил много приставочных неологизмов, передающих драматизм его личных чувств. Например:

Но мне до розовой мякоти, которую столетия выжуют. Вымолоди себя в моей душе. Празднику тела сердце вызнакомь.

Есть у Маяковского и суффиксальные художественные неологизмы, передающие патетику его гражданских стремлений. Например:

Глаз ли померкнет орлий? В старое ль станем пялиться?

(«Левый марш»)

293

Или:

С каким наслажденьем

жандармской кастой я был бы

исхлестан и распят за то,

что в руках у меня

молоткастый, серпастый

советский паспорт.

(«Стихи о советском паспорте»)

Очень выразительны художественные неологизмы в поэзии Есенина. Созданные путем превращения корней имен прилагательных и глаголов в имена существительные третьего склонения, они, сохраняя исконную сочность русских слов, передают национальную колоритность пейзажей. Например:

Только видели березы да цветь, Да ракитник, худой и безлистый..

Или:

Серым веретьем стоят шалаши, Глухо баюкают хлюпь камыши...

Итак, слова и обороты художественной речи, сохраняя свою номинативную изобразительность, часто обладают вместе с тем лексической экспрессивностью, которая с большим творческим эффектом используется многими прозаиками и поэтами.

Однако выразительность слов и оборотов художественной речи не сводится только к этому.