I этап.

1. Знакомство с мнемотаблицами и схемами. 

На занятиях по развитию речи связанных с пересказом или сочинением рассказа я использовала мнемотаблицы. Это схема, в которую заложена определённая информация. На первых занятиях я давала готовые схемы – обозначения. Вместе  с ребятами обговаривали последовательность и составляли рассказы. ( Например, о птицах и обезьянах).

2. Пересказ текстов. 

 На этих занятиях мы с ребятами  обсуждали обозначения, чтобы им они были понятны, и я тут же рисовала схему – модель рассказа. По ней дети пересказывали текст. ( Например, рассказы «Плохо», «Как Артёмка котёнка спас».)

3. Придумывание своей схемы и составление рассказа по ней.

 На занятии по развитию речи «На лугу под горкой» ребята в предложенной таблице сами рисовали схематические изображения  и придумывали рассказ.

II этап.

 * Для того чтобы поддержать интерес к составлению рассказов и после занятий, я предложила детям совместную деятельность по организации выставки и составлении рассказов  об её экспонатах. Так, после выставки «Моя любимая игрушка» ребята описывали свою игрушку.  В этом им помогала схема – модель. Описание получилось более полным, чем в начале года. 

* После разговора о домашних животных ребята стали рассказывать о своих питомцах. Я предложила написать о них рассказы. Результатом работы стала совместно выпущенная книга  рассказов « Наши любимцы»

* Кроме этого мы начали работу по оформлению альбома «Времена года» с детскими  рисунками и рассказами. В этом нам помогали условные обозначения признаков времён года. В этой работе дети систематизировали свои знания о временах года.

* При составлении рассказов о диких животных,  в отличие от рассказов о домашних животных, у ребят возникли трудности в недостатке информации о конкретном животном. После того, как ребята выбрали себе по одному животному, я предложила узнать о нём у родителей, используя книги и телевидение. А потом уже на презентации ребята рассказывали о своих животных по схеме-модели.

* После занятия о младших братьях и сёстрах, мы решили составить рассказы о всей семье. Дома с родителями дети рисовали герб и флаг семьи, в группе – портрет семьи. На презентации ребята рассказывали о своей семье по модели, которую приготовили совместно с родителями.

* Дети этого возраста любят фантазировать, придумывать свои сказки и истории. Я приготовила дидактическую игру «Детские фантазии» по составлению творческих рассказов и историй, которая помогла детям правильно и грамотно составлять свой рассказ. У детей постепенно закреплялось понятие о структуре рассказа (начало, середина и конец). Они учились правильно использовать в своей речи слова и выражения, позволяющие начать и закончить сказку. В эту игру входит карта – схема № 1 последовательность сказки, которую можно менять, когда ребята с ней освоятся; карта – схема № 2 слова и выражения, которые помогут начать, закончить или сделать переход в сказке. Когда ребята освоились с картой-схемой № 1, я её разрезала. Теперь у детей появилась возможность самим определять последовательность своей сказки. Сказки, придуманные детьми,  я собираю в альбом. Дети охотно их слушают и сами читают в свободное время.

В итоге данной работы было проведено развлечение «Живая картина   «Мир в рассказах детей», которое показало, что у детей появилось желание

составлять, придумывать, рассказывать сказки,  активизировался словарный запас; дети преодолели робость и застенчивость; расширился круг знаний об окружающем мире. Данная работа подтвердила, что многие виды знаний, которые ребёнок не может усвоить на основе словесного объяснения взрослого или в процессе организованных взрослыми действий с предметами, он легко усваивает, если эти знания дают ему в виде действий с моделями.

66. Основные гипотезы лингвистической относительности и детерминизма. Эксперименты по исследованию внутренней речи

Гипотеза лингвистической относительности и детерминизма как психологическая проблема

Лингвисты, изучая языки разных народов, удивлялись их структурной несхожести. И как все профессионалы, преувеличивающие значимость своего предмета, выдвинули предположение о том, что различные языки по-разному влияют на сознание. Утверждалось, что весь опыт человека испытывает влияние конкретного языка, на котором этот человек говорит. И что «реальный мир» в большей степени строится бессознательно, на основе языковых норм конкретной группы. Иначе, мы видим, слышим и воспринимаем действительность так, а не иначе, в значительной мере потому, что языковые нормы нашего общества предрасполагают к определенному выбору интерпретации. Психологи же сталкиваются в своей практике с многообразными формами, видами и режимами работы сознания. Наряду с повседневными проблемами сознание обслуживает такие сферы жизни как религия, сон, игра, научное познание, художественное творчество, мир душевных заболеваний и т. д. Эти миры опыта замкнуты в себе и переход из одного в другой не только невозможен, но требует определенного усилия и предполагает своего рода смысловой скачок. Значения фактов, вещей, явлений в каждой из этих сфер образуют целостную систему. И что любопытно, один и тот же язык, в его лингвистическом понимании, обслуживает все эти сферы человеческого опыта. Следовательно, структура языка нейтральна по отношению к его содержанию. Более того, у естественных языков есть функция порождения искусственных языков. Все искусственные языки - от химических и математических номенклатур до языков программирования и международного общения типа эсперанто - вводятся в оборот посредством естественных языков и переводимы на эти языки. Знаковый мир сознания структурирован не только естественным языком, как предполагают сторонники гипотезы Сепира - Уорфа. Семиотическая природа человеческого сознания дает основания для возникновения двух противоположных представлений. Поскольку язык, состоящий всегда из ограниченного числа элементов, доступен усвоению, создается впечатление, что он выступает всего лишь как один из возможных посредников сознания. Само же сознание свободно, независимо и использует его в качестве орудия. На практике же, пытаясь установить собственные формы, сознание всегда приходит к установленным языковым категориям. Однако, тот факт, что язык есть упорядоченное единство, что он имеет внутреннюю планировку, побуждает искать в формальной системе языка слепок с какой-то «логики», будто бы внутренне присущей мышлению и, следовательно, внешней и первичной по отношению к языку. Неоспоримо, что в процессе познания мира мысль движется одинаковыми путями, на каком бы языке ни осуществлялось описание опыта. И в этом смысле мышление независимо, но не от языка вообще, а от той или иной языковой структуры. Никакой тип языка не может сам по себе ни благоприятствовать, ни препятствовать работе сознания. Однако проблема связи языка и сознания этим не снимается, но сдвигается в план функциональный. В коммуникациях за языком сохраняются такие воздействующие на сознание функции как мнемическая (социальной памяти), номинативная, культурно-нормативная, регулятивная, поэтическая, магическая и другие. Сила воздействия каждой функции связана с социальным устройством, развитием культуры, индивидуальными способностями людей.

ЭЛЕКТРОМИОГРАФИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ РЕЧИ Пионерами этих исследований были Э. Джекрбсон, применивший гальванометр к регистрации мышечных потенциалов речевых органов (языка и губ) у нормальных испытуемых, и Л. Макс, регистрировавший микродвижения пальцев у глухих при мышлении. Позже Л. А. Новикова(1955) в опытах с глухими детьми, обученными звуковой и дактильной речи обнаружила, что при выполнении ими мыслительных задач (арифметических операций) повышенная электроактивность имеет место не только в мускулатуре pyк, но одновременно и в мускулатуре языка. У слышащих людей, обученных дактильной речи (преподавателей школ глухих), электроактивность проявляется в мускулатуре языка, а затем уже в мускулатуре пальцев, указывает на преобладающее значение для них кинестезии языка по сравнению с кинестезией рук. Обращаясь к нашим исследованиям (1968), мы хотели бы прежде всего подчеркнуть большую изменчивость уровня электромиографических потенциалов в зависимости от многих факторов и прежде всего таких, как сложность и новизна мыслительных задач. Речедвигательная импульсация улавливается по мере возрастания мыслительных трудностей и при изменениях стереотипного порядка действий, хотя бы в последнем случае сама по себе задача и не представляла какой-либо трудности для решающего. Так, уже при порядковом счете в уме можно наблюдать появление речедвигательной пульсации при произнесении первых чисел, но затем она начинает быстро затухать и делается незаметной. Однако достаточно небольшого изменения принятого порядка счета (например, переход от счета в возрастающем порядке к счету в убывающем порядке или от счета однозначных чисел к счету двузначных чисел и т. п.) – и речедвигательная импульсация вновь обнаруживается. Еще более отчетливо подобную смену речедвигательного возбуждения и торможения можно наблюдать при переходе от решения однотипных к решению разнотипных арифметических примеров, и чем сложнее эти примеры, тем более выражена речедвигательная импульсация. Все это дает основание считать, что скрытая активность речевой мускулатуры в момент мыслительной деятельности может проявляться в двух формах: физической (в виде высокоамплитудных и обычно нерегулярных вспышек речедвигательных потенциалов) и тонической (в виде постепенного, градуального нарастания амплитуд ЭМГ без видимых вспышек потенциалов). Эксперименты выявили, что физическая форма речедвигательных потенциалов связана со скрытым проговариванием слов, а тоническая – с общим повышением речедвигательной активности. Аналогичные данные были получены и при анализе речевых элекрограмм, регистрируемых в момент чтения и слушания речи других людей. Хорошие чтецы при беззвучном чтении воспринимают короткие фразы зрительно при очень слабом усилении тонуса речевой мускулатуры. При чтении же грамматически сложных фраз тонус речевой мускулатуры усиливается, появляются отдельные вспышки или группы вспышек речедвигательной импульсации, а в некоторых случаях (например, при чтении текстов на иностранных языках) могут быть зарегистрированы даже микродвижения речевых органов. Вообще, все формы мышления, связанные с необходимостью более или менее развернутых рассуждений, всегда сопровождаются усилением речедвигательной импульсации, а повторные мыслительные действия – ее редукцией. Редукция речедвигательной импульсации наблюдается также при включении в мыслительную деятельность различных зрительных компонентов: рисунков, схем или даже просто бланков с напечатанными на них задачами слуховое предъявление задач сравнительно со зрительным вызывает гораздо большую электроактивность речевой мускулатуры. Наконец, во всех случаях обращают на себя внимание очень большие индивидуальные различия в отношении выраженности речедвигательных реакций. У одних испытуемых средние амплитуды речедвигательной импульсации могут достигать 50 мкВ и более, в то время как у других испытуемых при решении тех же самых мыслительных задач они не превышают 10—15 мкВ (при регистрации речевых электромиограмм с помощью поверхностных электродов). В значительной степени это объясняется различиями в навыках мыслительной деятельности, а также, вероятно, и склонностью к определенному типу мыслительной деятельности. Дальнейшие исследования, однако, показали, что при всех индивидуальных вариациях интенсивности речедвигательных реакций все же существует их некоторый оптимальный уровень, при котором мыслительные операции выполняются наиболее эффективно (макси­мально быстро и точно). Весьма интересные данные для обсуждения проблемы взаимо­отношения мышления и речи были получены в опытах с решением наглядно-зрительных задач, которые обычно относятся к «невер­бальным» тестам. В наших опытах (1968) мы применили с этой целью «прогрессивные матрицы» Равена. Регистрировались электроактивность нижней губы, кожно-гальваническая реакция и электроэнцефалограммы затылочно-височной и роландической об­ластей мозга. Основные результаты этих опытов таковы:

1. В огромном большинстве случаев решение матричных задач Равена сопровождалось более или менее заметным повыше­нием электроактивности речевой мускулатуры. При этом наблюдалось попеременное чередование речедвигательного возбуждения и торможения. Средние величины речедвигательного возбуждения для отдельных испытуемых колеба­лись от 139 до 275% относительно исходного уровня (состояния покоя); средние величины речедвигательного торможения у всех испытуемых также были очень значительными — в такие моменты электроактивность речевой мускула­туры могла быть на 10—12% ниже исходного уровня;

2. случаи решения матричных задач без заметного речедви­гательного возбуждения были редки (8,8% общего числа решений), и все они относились к очень простым матрицам, решение которых ограничивалось зрительным схватыванием сравниваемых форм без вербальных рассуждений; 

3. при решении более сложных матричных задач, наряду с по­вышением общего тонуса речевой мускулатуры, отмечались также отдельные вспышки речедвигательной импульсации, аналогичные тем, которые возникают при беззвучном проговаривании слов. Испытуемые определенно указывали, что иногда им приходилось «рассуждать в уме» с помощью отдельных слов и фрагментов фраз, произнося про себя слова: «Да», «Нет», «Нашел» или «Эта минус эта», «Целая фигура... Верхняя часть... нижняя часть... Значит пустой квад­рат» и т. д.

В подобной редуцированности словесных высказываний и заключается одна из характерных особенностей наглядного мышления. В ситуации наглядного мышления нет необходимости вербализации всего воспринимаемого. И в силу этого внутренняя речь функционирует обобщенно и фрагментарно, она лишь направляет процессы зрительного анализа и синтеза и вносит в них коррективы. При наглядном мышлении вербализация всего воспринимаемого не только была бы излишней, но и крайне замедляла бы мыслительную деятельность переводами в словесный код того, что отчетливо и ясно воспринимается и фиксируется человеком. Однако потенциальная возможность такого перевода всего воспринимаемого в словесный код здесь все же сохраняется и фактически реализуется в момент возникновения мыслительных затруднений. Отмечающиеся при этом усиление электроактивности речевой мускулатуры и является объективным показателем действия речевых механизмов мышления.