1 К. М а р к с и ф. Э н г е л ь с , Сочинения, т. 12, стр. 736.

30 Глава I

роко используют наследие, оставленное

им еще родовым обществом. Объясняется

это тем, что на первых порах своего

развития эти города-государства носили

преимущественно аграрный характер

и жители их по своим понятиям,

привычкам и образу жизни мало еще

чем отличались от жителей деревни.

Правда, в греческих полисах вместо

племенной была уже античная общинная

и государственная собственность,

которая возникла благодаря объединению

— путем договора или завоевания

— нескольких племен в один город

и при которой граждане государства

лишь сообща владели своими рабами.

Однако именно эта общинная собственность

на землю и рабов, сохранявшаяся

на первых порах развития греческих

полисов, порождала устойчивость

общественных форм сознания, унаследованных

еще от родового общества.

Каждый город-государство имел своего

особого бога или особых богов, культ

которых был обязательным для каждого

гражданина государства. Подобно

роду или племени, каждый полис почитал

своих предков; культ тех из них,

которые считались, согласно мифам,

основателями города, превращался в общегосударственный

культ. Антропоморфизм

религиозных и мифологических

представлений сохранился, таким образом,

и при зарождении и дальнейшем

развитии классового общества. Необходимо

отметить и то обстоятельство, что

в Греции не существовало мощных жреческих

организаций, которые сковывали

бы свободное мифотворчество

народа.

В области искусства и художественного

творчества сохранилась крепкая

связь с его народными истоками.

Широко использовались и совершенствовались

старинные песни, формы примитивных

театральных представлений,

возникших еще в родовом обществег

старые предания и т. п.

Греческая трагедия, как было указано

уже выше, целиком основывается

на мифологии. Объясняется это тем,

что в мировоззрении грецрв V в. до

н. э. мифологические представления

составляли еще весьма существенный

элемент. Для нас поэмы Гомера обладают

неувядаемой прелестью потому,

что они изображают детство человеческого

общества как неповторимую ступень

в истории человечества,— для грека

V в. Это была подлинная история.

Достаточно прочитать несколько страниц

из Геродота, чтобы понять, насколько

образ мира у людей тех времен

далек от нашего. Миросозерцание и мироощущение

греческого народа в эпоху

высшего расцвета его культуры

определялись мифологическими религиозными

представлениями. Этого никогда

не следует забывать при анализе

греческой драмы, иначе легко и незаметно

можно впасть в недопустимую

модернизацию, то есть приписать древним

такие чувства и мысли, каких

у них еще не могло быть. Необходимо-

помнить и о том, что в греческой мифологии

в фантастической форме преломлялись

наблюдения народа над явлениями

природы и жизнью общества

и, таким образом, она частично содержала

в себе опыт, накопленный людьми

в процессе их трудового воздействия

на природу. В греческой трагедии

мифы подвергаются, дальнейшей переработке.

Из них нередко устраняется

то, что кажется драматургу безнравственным

или нелогичным. Драматург

дает мифу свое толкование или же,

сообразно своим целям, предпочитает

выбрать определенный вариант этого

мифа. Но сквозь мифологическую оболочку

драматург отражает в трагедии

и современную ему общественную»

Предварительные замечания 31

жизнь, высказывает свои политические,

философские и иные воззрения. Широкое

применение мифологии делало трагедию

необычайно доходчивой: в каждой

пьесе зритель встречал уже знакомые

ему лица и события и мог любоваться

тем, как в своих деталях —

а иногда и в существенных моментах —

эти мифы перерабатывала творческая

фантазия драматурга. Образы греческой

мифологии продолжали жить в искусстве

и тогда, когда мифология перестала

уже играть прежнюю роль, то

есть перестала быть способом истолкования

явлений природы и общественных

отношений. А некоторые из этих

образов пережили века и тысячелетия

и сохранились вплоть до нашего времени.

Такие выражения, как «муки

Тантала», «Сизифов труд» и т. п.

понятны каждому образованному человеку.

Еще ближе и понятнее для

нас те мифологические образы, которые

подвергались богатой разработке в греческом

эпосе или в греческой драме.

Мы ясно представляем себе таких героев,

как, например, Ахилл, его друг

Патрокл, Агамемнон, прекрасная Елена

или Кассандра. Они выступают перед

нами как живые личности со всем многообразием

своих характеров и поступков.

«Одиссей, Диомед, Аякс, Агамемнон,

Гектор, Андромаха — каждое из

этих лиц является целым самостоятельным

миром, каждое из них является

полным, живым человеком, а не

только аллегорической абстракцией

какой-нибудь одной черты характера

» г.

Необходимо проводить четкое разграничение

между историей античной

драматургии как частью истории литературы

и собственно историей античного

театра. Подобно тому как историк

литературы обязан раскрыть идейное

содержание того или д^гого художественного

произведения, так и историк

театра обязан раскрыть идейный

замысел драматурга. В этом отношении

грань между литературой, когда она

рассматривает драматургию, и историей

театра стирается. Изучая идейную сторону

произведения, и историк литературы

и историк театра проделывают,

в сущности, одну и ту же работу.

И однако эта грань все же существует.

Она определяется тем, что историк

театра обязан рассматривать драму

и как факт театральной жизни. Историк

театра обязан рассматривать в единстве

и идейную сторону произведения

и сценическое воплощение, которое оно

получило.

Историк литературы не может входить

в детальное рассмотрение вопросов,

относящихся к постановке

драмы на сцене. С другой стороны,

и историк театра при рассмотрении драмы

обычно не останавливается на некоторых

специально литературных вопросах.

В истории античного театра

невозможно, например, останавливаться

на таких вопросах, как анализ мифов,

которые легли в основу той или

другой трагедии, или на выяснение тогог

какие две или три греческие комедии

легли в основу комедий Плавта или

Теренция.

Г е г е л ь , Сочинения, т. XII. Лекции по эстетике. Книга первая, М., 1938, стр. 242.