Тема 3

ДИСКУРС В АНАЛИЗЕ ТЕКСТОВ КУЛЬТУРЫ

Дискурс — понятие/категория/инструмент, введенный в научный оборот и отрефлексированный в системе европейского постструктурализма (М. Фуко) и позднее — в контексте русского постструктурализма (Михаил Берг, Борис Гройс, Михаил Липовецкий, Владимир Курицын, Михаил Эпштейн и другие), преимущественно в анализе литературы в качестве механизма перераспределения власти (властный дискурс).

В настоящее время он используется в нескольких кон- нотативных значениях. Дискурс (от лат. «блуждать») — «вербально артикулированная форма объективации содержания сознания, регулируемая доминирующим типом рациональности»¹, — так определяют дискурс авторы энциклопедического словаря. И. П. Ильин трактует дискурс как логически обоснованный, аргументированный «специфический способ или специфические правила организации речевой деятельности (письменной или устной)».² В более широком плане дискурс трактуется как «инструмент, процесс организации, управления социальным, физическим и символическим пространством».³ Понятие «дискурс» используют в значении «речь», т. е. способа или системы приемов организации речевой деятельности, как высказывание. Ж. Лакан полагал, что дискурс — не только способ говорения, но и механизм формирования мышления.

П. Серио, представитель французской школы постструктурализма, отмечает, что термин «дискурс» имеет множественность значений и множественность применений в конкретных исследовательских практиках постструктуралистов. Среди отмеченных им восьми значений наиболее употребительными являются понятия дискурса как определенного типа высказывания; как «речи, присваиваемой говорящим, в противоположность „повествованию", которое разворачивается без эксплицитного вме-

¹ Постмодернизм. Энциклопедия. С. 233.

² Ильин И. П. Постмодернизм. Словарь терминов. С. 76.

³ Берг М. Литературократия. Проблема присвоения и перераспределения власти в литературе. С. 9.

311

шательства субъекта высказывания»; как «системы ограничений, которые накладываются на неограниченное количество высказываний в силу определенной социальной или идеологической позиции».' Он отмечает, что «в любом высказывании можно обнаружить властные отношения».²

Наиболее репрезентативной, как полагает П. Серио, является французская школа А.Д.,³ которая сформировалась в процессе поиска новых методов анализа в гуманитарных науках, а «интеллектуальной средой, в которой сформировался А.Д., послужило структуралистское направление 60-х годов... Вокруг структурализма сформировалось новое размышление над „письмом¹¹, которое объединяло лингвистику, психоанализ Лакана и философию Альтюссера».⁴ Начиная с момента своей научной актуализации, отмечает исследователь, «А.Д. ... стремится превращаться в подлинную дисциплину текстового анализа».⁵

Вслед за М. Фуко П. Серио разграничивает понятия «высказывание» и «дискурс»: «Высказывание — это последовательность фраз, заключенных между двумя семантическими пробелами, двумя остановками в коммуникации; дискурс — это высказывание, рассматриваемое с точки зрения дискурсного механизма, который им управляет... Исследование производства текста определяет его (высказывание. — Т. Ч.) как „дискурс¹¹».⁶ Следовательно, по его мнению, «предмет исследования А.Д. составляют... в основном высказывания, т. е. тексты в полном смысле этого термина:

• произведенные в институциональных рамках, которые накладывают сильные ограничения на акты высказывания;

¹ Серио П. Анализ дискурса во французской школе (дискурс и интердискурс) // Семиотика: Антология / Под ред. Ю. С. Степанова. М., 2001. С. 550. См. также: Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса / Общ. ред. П. Серио. М.: Прогресс, 1999. 416 с.

² Серио П. Как читаются тексты во Франции // Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса. С. 21.

³ Принятое условное обозначение термина «анализ дискурса».

⁴ Серио П. Как читаются тексты во Франции // Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса. С. 18—19.

⁵ Там же. С. 27.

⁶ Там же.

312

• наделенные историчеекои, социальной, интеллектуальной направленностью».¹

Другими словами, исследователем имеются в виду те высказывания, которые имеют значимость для общества, разделяются обществом и которые содержат убеждения, им вызываемые или усиливаемые.

Практически все исследователи при определенных нюансах в трактовке понятия «дискурс» единодушно отмечают его властную природу, ссылаясь на авторитеты Р. Барта и М. Фуко. Так, авторы энциклопедической статьи пишут: «Дискурс как рационально организованный и социокультурно детерминированный способ артикуляции имманентно-субъективного содержания сознания и экзи- стенциально-интимного содержания опыта не может быть индифферентен по отношению к власти: „дискурсы... раз и навсегда подчинены власти или настроены против нее“ (М. Фуко). По оценке Р. Барта, „власть... гнездится в любом дискурсе, даже если он рождается в сфере безвластия"».²

Приоритет в разработке дискурса принадлежит М. Фуко, однако П. Серио отмечал и значимую роль Мишеля Пешё в выработке понятий и процедуры дискурсивного анализа («Прописные истины», 1975). Начало систематического интереса М. Фуко к дискурсу приходится на 1960-е годы: «Безумие и неразумие: История безумия в классическую эпоху» (1961), «Рождение клиники: Археология взгляда медика» (1963), «Слова и вещи: Археология гуманитарных наук» (1966). Затем в работах «Порядок дискурса» (1970), «Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы» (1975), «Игра власти» (1976) и других он продолжил разработку теории дискурса. К его истолкованию, концептуальным уточнениям он обращается в своих работах в связи с рассмотрением той или иной проблемы: рождения клиники, тюрьмы и других государственных и политических институтов.

В самом общем плане дискурс для него, полагают исследователи, — это «структурированное поле высказываний, которое, в свою очередь, содержит в себе основные правила, влияющие на организацию познавательного опы

¹ Там же.

² Постмодернизм. Энциклопедия. С. 234.

313

та. Высказывания языкового поля не разрозненны, а взаимосвязаны и всякий раз выполняют особую регулирующую функцию, определяемую дискурсом как целым».¹ Дискурс обладает, в отличие от обычного высказывания, «полнотой жизненного опыта»; «это практика, систематически формирующая значения, о которых они (дискурсы) говорят».² Высказывание, обладающее «материей, местом и временем», становится дискурсом. А. А. Грицанов и В. Л. Абушенко пишут о том, что М. Фуко в анализе дискурсивных практик выделяет два их типа — «два типа практических формаций», обусловливающих специфику его исследований, — «дискурсивные» и «недискурсивные», которые он называет «средами».³

Теории дискурса была посвящена инаугурационная лекция М. Фуко в Коллеж де Франс (1969). В определении дискурса он исходил из его властной природы — «как насилие, которое мы совершаем над вещами... как некая практика, которую мы навязываем».⁴ Вместе с тем, полагает философ, «в любом обществе производство дискурса одновременно контролируется, подвергается селекции, организуется и перераспределяется с помощью некоторого числа процедур, функция которых — нейтрализовать его властные полномочия и связанные с ним опасности, обуздать непредсказуемость его события...».⁵ Порядок дискурса, или социокультурная регуляция дискурсивных практик, осуществляется рядом механизмов, которые он выстраивает во времени и пространстве их формирования и осуществления. К ним он относит ряд «исключений»: запрет, табу, ритуал обстоятельств и другое; «разделение и отбрасывание» как разделение, дифференциацию разума и безумия (здорового и больного человека); «оппозицию истинного и ложного», находящихся «в постоянном передвижении, которые поддерживаются целой системой институций... эти исключения осуществляются не без принуждения... и некоторой долей насилия».⁶

¹ Грицанов А. А., Абушенко В. JI. Мишель Фуко. Минск: Книжный дом, 2008. С. 94.

² Там же. С. 96.

³ Там же. С. 96, 102.

⁴ Фуко М. Порядок дискурса // Фуко М. Воля к истине: По ту сторону знания, власти и сексуальности. С. 50.

⁵ Там же. С. 51.

⁶ Там же. С. 54.

314

Внутренними (имманентными) механизмами ограничения дискурса (процесса дискурсивности) он считает три «важнейшие системы исключения:... запрещенное слово, выделение безумия и воля к истине».¹ К механизмам ограничения он относит и такие «системы процедур», как «классификации, упорядочивания, распределения», с тем чтобы «обуздать другое измерение дискурса: его событийность и случайность».² К правилам «дискурсивной полиции» он относит принципы организации, регламентации и контролирования дискурса: «принцип комментария», «принцип автора», «принцип дисциплины», регулирующие «производство дискурса». По убеждению М. Фуко, важнейшим механизмом контроля «над производством дискурса» является дисциплина, которая «устанавливает для него границы, благодаря игре идентичностей, формой которой является постоянная реактуализация правил».³ Выделяя еще ряд правил и ограничений (механизмов регуляции) дискурса, М. Фуко делает вывод

о том, что в западноевропейской культуре сложились механизмы ограничения и подконтрольности дискурсов, определяя их порядок.

Вместе с тем современная ситуация (современная культура) в отличие от классической нуждается в реабилитации дискурсивности «как способности дискурса к спонтанной смыслопорождающей самоорганизации»,⁴ — так комментируют теоретическую позицию М. Фуко исследователи его творческого наследия А. А. Грицанов и

В. JI. Абушенко. Они обозначают те необходимые для этого условия, которые были сформулированы М. Фуко:

• «подвергнуть сомнению нашу волю к истине» как исторически детерминированную культурными парадигмами, актуальными в наше время;

• «вернуть дискурсу его характер события», т. е. освободить дискурсы от культурных ограничений, пресекающих возможность подлинной новизны (событийности) мысли, связанной со случайным (жестко не заданным исходными правилами) результатом;

¹ Там же. С. 58.

² Там же. С. 59.

³ Там же. С. 69.

⁴ Грицанов А. А., Абушенко В. J1. Мишель Фуко. С. 168.

315

• «лишить, наконец, означающее его суверенитета, подвергнув его процедурность рефлексивному анализу».¹

Основной методологический вывод, к которому пришел М. Фуко в результате размышлений над структурой новой дискурсивной аналитики, значил, что «более уже невозможно устанавливать связи механической причинности или идеальной необходимости. Нужно согласиться на то, чтобы ввести непредсказуемую случайность в качестве категории при рассмотрении продуцирования события».²

Проблема соотношения власти и знания — основная в научных разработках М. Фуко. В работах «Рождение клиники: Археология взгляда медика», «Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы» М. Фуко «показал на примере возникновения тюрьмы и клиники, как из технологий рождаются идеологии, как способ организации институтов обусловливает способ организации знания».³ Эта методологическая позиция позволила исследователю «провести восходящий анализ власти в государстве, начиная с ее мельчайших механизмов, а затем рассмотреть, как эти механизмы замещаются более общими формами глобального господства».⁴

Методологический алгоритм дискурсивного анализа можно продемонстрировать на материале статьи

В. П. Визгина «Мишель Фуко — теоретик цивилизации знания». Исследователь отмечает исходную позицию в рассмотрении М. Фуко дискурса, который, как отмечалось, не может ни быть властным: «По Фуко, слова, вещи и индивиды включены в разнообразные системы отношений господства, обслуживаемого очагами их генерации в разнообразных социальных „локусах“. Это — микрофизика властных отношений... Некие матричные структуры (в «Словах и вещах» — это «эпистемы», в «Археологии знания» — регулярности речевых и неречевых практик, в генеалогии знания — это элементарные очаги «власти

¹ Там же.

² Фуко М. Воля к истине: По ту сторону знания, власти и сексуальности. С. 174.

³ Драгунская Л. С. Переживание, рациональность и континуум. К специфике фрейдовского дискурса. С. 137.

⁴ Шапинская Е. Н. Интерпретации культуры в контексте постмодернизма. Модернизм — постмодернизм — постструктурализм // Основы культурологии. С. 210.

316

знания», некоторые социо-политические структуры или цивилизационные ядра) определяют взаимопроникновение... „политической материи" и „материи, властных отношений" с отношениями когнитивными».¹

Основной стратегической задачей дискурсивного анализа, утверждает В. П. Визгин, является необходимость «установить, каким образом власть подчиняет себе знание и заставляет служить своим целям или же как она отпечатывается на нем и налагает на него идеологические ограничения и содержания».² Любое знание структурируется, стремится к своей легитимации, определяет свои отношения с другими областями знаний, не формируется вне системы коммуникации, которая неизбежно предполагает регистрацию, накопление, трансляцию и которая сама уже по себе есть форма власти и в своем существовании и функционировании связана с другими ее формами. В свою очередь, никакая власть в целях собственного поддержания и укрепления «не существует без извлечения, усвоения и присвоения знания, без его распределения или удержания».³ Властный дискурс обращен и собственно к знанию, и формам его реализации, удерживая их в определенных границах.

Автор статьи обозначает выявленные М. Фуко матрицы генерации знаний в культурно-историческом процессе: это «Мера» (Античность), «Опрос-дознание» (Средние века), «Осмотр или Обследование» (Новое время). Мера являлась всеобщим регулятором социальных отношений, основанием эстетических канонов Древней Греции. Опрос (буквально означает «розыск», от лат. «разыскиваю») «конституируется прежде всего как судебная процедура, нацеленная на извлечение знания строго определенным путем... Процедура опроса имеет прямое познавательное значение, являет стержень определенного „режима истины"»,⁴ знания не только в его прямом смысле, но и в качестве механизма властной регуляции отношений государство (система) — человек, индивид.

¹ Визгин В. 77. Мишель Фуко — теоретик цивилизации знания // Вопросы философии. 1995. № 4. С. 117.

² Там же.

³ Там же. С. 118.

⁴ Там же.

317

В работе «Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы» М. Фуко выявляет генезис наук о человеке, который детерминируется «процедурой осмотра-обследования», являющегося средством фиксирования или восстановления нормы, правила, разделения, качественной характеристики или квалификации, исключения. Вместе с тем осмотр- обследование «одновременно и матрица всех психологий, социологий, психиатрий, психоанализов, короче говоря, всего того, что называют науками о человеке».¹ Процедура опроса означает новую, претендующую на большую достоверность картину объективных событий, чем та, которая дана обвинением. Она «имеет прямое познавательное значение... составляет стержень нового „режима истины"».²

В работе «Рождение клиники» М. Фуко демонстрирует, доказывает мысль, что специфика наук о человеке определена тем, что они являются производными от его сущностной негативности — болезни, безумия, социальной аномалии. Следовательно, «позитивное знание о человеке построено на фундаменте негативности... Патология человека во всех ее видах дала базу для объективации человека, для наук о нормальном человеческом существе».³ По мнению М. Фуко, Осмотр — Мера — Опрос до прямого эпистемологического функционирования входили в структуру политической регуляции общества: мера выступала как средство поддержания справедливого порядка; опрос служил механизмом укрепления централизованной власти; осмотр был средством осуществления функции селекции индивидов и групп и исключения некоторых из них из состава нормального «социального тела».⁴ Все три матрицы фиксируют основные типы власти-знания.

Механизм Осмотра осуществляется не только в клинике, но и в педагогической системе, в военном деле как контроль, регулятор: в первом случает Осмотр выступает как экзамен, во втором — как парад, смотр, показательные учения.⁵ Главная особенность осмотра — обследования

¹ Там же. С. 121.

² Там же.

³ Там же.

⁴ Там же.

⁵ Там же. С. 122.

318

(учет, регистрация) — введение индивидуальности в сферу объективного, что неизбежно приводит к документали- зации и формализации индивида внутри социальных и политических отношений. Следовательно, медицина в первую очередь формировалась как знание здорового и нездорового человека, как знание об идеальном человеке, и с этой позиции она управляла человеческим существованием, подчиняла его своему дискурсивному пространству.

Результатом этих властных процессов является формирование дисциплинарного общества: «Методы, позволяющие осуществлять мелочный, детальный контроль операций тела, обеспечивающие постоянное подчинение его сил, ставящие его в отношение „послушание¹¹ — „полезность" — вот что такое „дисциплина"».¹ В работе «Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы» М. Фуко вводит и обосновывает понятия «дисциплинарное пространство», «дисциплинарное время»: «В рамках дисциплинарного общества прежде всего складывается дисциплинарная матрица, действующая по отношению к генезису знаний наподобие... матриц меры, осмотра и опроса», а «индивид в дисциплинарном пространстве-времени одновременно и объект отношений власти и объект знания».² М. Фуко отмечал, что власть в иерархизированном надзоре дисциплин действует как механизм.

Таким образом, знание, научные методы и собственно дискурсы формируются под влиянием практик власти: осуществление надзора, контроль, наказание. Власть есть не что иное, как «механизмы, маневры, тактики, техники, действия».³ Человек во властной системе, по мнению М. Фуко, становится человеком-мерой — мерой не вещей, а власти: «К человеку применяется системная совокупность дисциплинирующих технических социальных приемов. Из „воспитующих" процедур надзора и кары, наказания и принуждения рождается особая социально-историческая действительность»/ — так формулируют

¹ Фуко М. Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы. М.: Ad Marginem, 1999. С. 139.

² Визгин В. П. Мишель Фуко — теоретик цивилизации знания. С. 123—124.

³ Фуко М. Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы. С. 142.

⁴ Цит.: Грицанов А. А., Абуиленко В. 77. Мишель Фуко. С. 221— 222.

319

основные концептуальные выводы анализа властного дискурса М. Фуко исследователи его творчества.

В современных работах методология дискурса применяется философами, лингвистами, социологами, культурологами, историками в исследовании различных полей, так как каждое поле, в соответствии с теорией французского социолога Пьера Бурдьё (р. 1930), «по-своему ставит вопрос о власти, которая не ограничена правовой сферой государства, его нормами, установлениями, институциями и механизмами принуждения, структурой властных полномочий и правил».¹

Алгоритм дискурсивного анализа можно рассмотреть на материале книги М. Берга «Литературократия. Проблема присвоения и перераспределения власти в литературе», в которой осуществляется «постановка вопроса о присвоении и перераспределении ценностей в поле литературы» в рамках «письменного проекта революции», понимаемого в качестве стратегии утопического реализма.² В понимании дискурса он идет вслед за М. Фуко, за которым признает бесспорное преимущество в теоретической разработке универсального механизма: дискурс — это контролируемый властью механизм порождения речи, формирующий значения и представления о реальности и тем самым полагающий эту реальность. Дискурс — это прежде всего инструмент организации, управления физическим, социальным и символическим пространством и, как отмечает М. Берг, он обладает властной природой: «Ставкой является власть в социальном и психологическом пространстве и идея обладания».³

Утопический реализм в постреволюционной России выполнял функцию «источника и обоснования всех видов власти, опирающихся на власть слова. Власть обосновывает свою легитимность апелляцией к утопиям; утопический реализм воплощает утопическую власть в реальность или находит для идеологического и социального пространства соответствующие проекции в пространстве физическом, в результате чего физическое пространство оказывается построенным по утопическим законам».⁴

¹ Берг М. Литературократия. Проблема присвоения и перераспределения власти в литературе. С. 9.

² Там же. С. 7.

³ Там же. С. 29.

⁴ Там же. С. 15.

320

Основной задачей автора становится рассмотрение конкретных практик и способов перераспределения и присвоения власти в рамках письменного проекта, т. е. осуществления дискурса власти в ценностном поле литературы. Областью наблюдений над дискурсом власти становится и социальное пространство, в котором осуществляется письменный проект утопического реализма, и пространство психоисторическое, антропологическое, в котором национальные отличия приобретают характер антропологической инновационности, т. е. антропологического эксперимента: формирование нового антропологического типа или нового психотипа, который репрезентируется автором работы «как характер (или характерный образец единой общей установки), встречающийся в индивидуальных формах и добивающийся доминирования в культуре».¹

Рычагами (механизмами) дискурса советской власти становятся управление, обладание и социальным, и антропологическим пространствами жизни. Анализируя дискурс власти, М. Берг указывает на то, что «особенностью существования советского социального пространства 1930-— 50-х годов явилась подмена механизмов функционирования экономического капитала механизмами порождения и функционирования символического капитала, так как любое социальное пространство существует в двух ипостасях: как реальность первого порядка, данная через распределение и присвоение престижных в социальном плане благ и ценностей, и как реальность второго порядка, существующая в представлениях, схемах мышления и поведения, стереотипах и написанных правилах, воспроизводящих символический капитал».²

Результатом осуществления дискурса власти в социальном и антропологическом пространствах стала антропологическая революция, породившая новый тип, создавший инновационный культурный проект по имени «соцреализм». Текст соцреализма 20-х—начала 30-х годов XX века представлял собой групповое описание нового советского человека, основными характеристиками которого стали целость, страстность, прямолинейность, свобода от условностей, наивность, невежество, непочтительное

¹ Там же. С. 30.

² Там же. С. 39.

11 Зак. № 3041

321

отношение к дореволюционным ценностям, коллективизм, ненависть к барам, неприязнь к интеллигенции и другое. Анализ свойств нового психотипа приводит М. Берга к выводу о том, что «психотип, представляющий совокупный портрет „ребенка-дикаря“ (или — точнее — человека вновь созданного), явленный революцией, не смог осуществить процесс легитимизации и присвоить себе власть».¹

Антропологический эксперимент-неудача к середине 1930-х годов формализует «процесс выхода русской литературы за пределы поля актуальной мировой культуры и присвоение ею пространства иллюзорной, виртуальной актуальности»². А к 1950-м годам в силу того, что социальное пространство было подчинено полем идеологии власти, в литературе стали использоваться готовые художественные приемы и формы, становящиеся, в свою очередь, «орудиями пропаганды идеала нового и не имеющего традиционных прототипов общества».³ Вполне закономерно, что процесс «поглощения... поля культуры полем идеологии приводит к тому, что социальное пространство приобретает инфантильные черты, а литература, поглощенная полем идеологии... становится инфантильной (ей присущи такие черты, как сентиментальность, нравоучительность, просветительский пафос, максимализм, сочетание праздничности мироощущения и жестокости, категоричности и маргинальности, эгоцентричности и угодливости, комплекса превосходства и комплекса неполноценности... упрощение стилистики и др.)». Она теперь представляет собой «„Диснейленд — волшебный мир, где дети чувствуют себя дома“, а агентом советского пространства становится ребенок, знающий все, кроме того, что знать, как ребенок, не может и не должен».⁴ Период оттепели отмечен процессом «повзросления» ребенка.

М. Берг анализирует собственно механизмы, инструменты реализации дискурса «письменного проекта» — социалистического реализма — утопического реализма, основным из которых стала цензура, причем в большей

¹ Там же. С. 34.

² Там же. С. 37.

³ Там же. С. 41.

⁴ Там же. С. 37, 42, 44, 45.

322

степени цензура эстетическая, являющаяся «выражением символической власти». «Она была... строже, нежели цензура политическая, так как препятствовала распространению внутри поля культуры практик и суждений, способных составить конкуренцию утопическому дискурсу... в условиях осуществления глобального письменного проекта».¹ В обстоятельствах поглощения поля культуры идеологией именно эстетическая цензура создавала особый язык — не описания, а инструмента изменения реальности,² что позволяло сохранять иллюзорную идеологическую реальность, симуляционную или миражную по своей сути, с одной стороны, а с другой — «ситуация перенесения социальных отношений в плоскость физического пространства инициировалась потребностью превратить символическую власть в политическую власть над конкретными, физически существующими агентами».³

Идеология-утопия как механизм дискурса власти в целях управления, удержания власти должна была формировать особые инструменты, которыми, по мнению исследователя, закономерно становятся тайна, табуирование, поддержание сакральных зон, которые, в свою очередь, также окружались тайной, вера в слово. Они становились обоснованием и поддержанием легитимности власти. Эти инструменты с наибольшей эффективностью действовали в поле «письменного проекта», искусства. В условиях советской жизни искусство выполняло функцию зеркала — отражения «иллюзорного представления о жизни», но не самой жизни. Вместе с тем любое художественное произведение должно было убеждать человека в «тождестве жизни и искусства», при котором текст и власть присваивали символический капитал, во многом зависящий от мастерства художественного исполнения.

В этой ситуации писатель становится функцией власти: «...ставя себя в операции обмена в подчиненное положение к полю власти, отдавая свою символическую власть — власть видеть невидимое, называть неназываемое и т. д. в обмен на перераспределение символической, политической и экономической власти, интеллектуалы... первыми

¹ Там же. С. 56.

² См.: Кривулин В. Охота на мамонта. СПб., 1998.

³ Берг М. Литературократия. С. 64.

323

оказываются жертвами своих иллюзий».¹ В поле «письменного проекта» революции для писателя отсутствовала сама возможность нейтральной позиции: «...власти необходимо было придать утопии статус реальности и найти соответствующую проекцию социальным отношениям в физическом пространстве».²

ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ

1. Как трактуется дискурс М. Фуко?

2. Какова стратегия дискурсивного анализа текста?

3. Почему дискурс всегда имеет властную природу? Как обосновывает это утверждение М. Фуко?

4. Определите основные категории дискурсивного анализа.

5. Дайте определение таким категориям дискурсивной практики анализа, осуществленного М. Бергом, как «символический капитал», «поле литературы», «управление», «перераспределение власти», «письменный проект».

6. Назовите основные научные школы дискурсивного анализа.

7. Назовите представителей научной разработки и реализации механизма дискурса в анализе текстов культуры в европейской и русской науках.

8. Определите основные механизмы дискурса власти в поле советской литературы и шире — советской культуры.

9. Обоснуйте или опровергните утверждение М. Берга о том, что в современных отечественных гуманитарных науках наибольшую актуальность в исследовательском плане получил дискурс власти.

10. Каковы механизмы дискурса власти?

ЗАДАНИЯ ДЛЯ САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ РАБОТЫ

1. Обозначьте алгоритм дискурсивного анализа текста на примере статьи В. П. Визгина «Мишель Фуко — теоретик цивилизации знания».

¹ Там же. С. 71.

² Там же. С. 72.

324

2. Выявите механизм дискурсивного анализа текста на примере статьи К. Э. Разлогова «Экран как мясорубка культурного дискурса».

Тексты

1. .Бурдъё П. Начала / Пер. с фр. А. Н. Шматко. М.: Socio-Logos: Фирма «Адапт», 1994. 287 с.

2. Делёз Ж. Фуко / Пер. с фр. Е. В. Сёминой. М.: Изд-во гуманитарной литературы, 1998. 171 с.

3. Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса / Пер. с фр., порт. И. Н. Кузнецовой [и др].; общ. ред. и вступ. ст. П. Серио. М.: Прогресс, 1999. 416 с.

4. Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук / Пер. с фр. Н. С. Автономовой. СПб.: «А-cad»: Талисман, 1994. 405 с.

5. Фуко М. Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы / Пер. с фр. В. Наумова. М.: Ad Marginem, 1999. 478 с.

6. Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет / Пер. с фр. С. Табачниковой. М.: Ма- гистериум, 1996. 446 с.

7. Фуко М. Археология знания / Пер. с фр. М. Б. Раковой [и др.]. СПб.: Гуманитарная Академия, 2004. 416 с.

8. Фуко М. История безумия в классическую эпоху / Пер. с фр.

В. Наумова. СПб.: Университетская книга, 1997. 576 с.

2. Фуко М. Рождение клиники / Пер. с фр. А. Ш. Тхостова. М.: Смысл, 1998. 309 с.

Основная литература

\.Берг М. Литературократия. Проблема присвоения и перераспределения власти в литературе. М.: Новое литературное обозрение, 2000. 352 с.

2. Биссималиева М. К. О понятиях «текст» и «дискурс» // Филологические науки. 1999. № 1. С. 14—25.

3. Визгин В. П. Мишель Фуко — теоретик цивилизации знания // Вопросы философии. 1995. № 4. С. 114—128.

4. Грицанов А. А., Абушенко В. J1. Мишель Фуко. Минск: Книжный дом, 2008. 320 с.

5. Гройс Б. Переписка из всех углов // Новое литературное обозрение. 1996. № 19. С. 317—322.

6. Гройс Б. Полуторный стиль: Социалистический реализм между модернизмом и постмодернизмом // Новое литературное обозрение. 1995. № 15. С. 44—53.

7. Ильин И. П. Поструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. М.: Интрада, 1996. 453 с.

325

2. Ионов И. Н. Судьба генерализирующего подхода к истории в эпоху постструктурализма: Попытка осмысления опыта Мишеля Фуко // Одиссей: Человек в истории. Исследования по социальной истории и истории культуры / Под ред. Ю. Н. Афанасьева и А. Я. Гуревича. М.: Наука, 1996. С. 60—79.

3. Липовецкий М. Н. Русский постмодернизм: Очерки исторической поэтики. Екатеринбург: УГПУ, 1997. 317 с.

4. Липовецкий М. Паралогия русского постмодернизма // Новое литературное обозрение. 1998. № 30. С. 285—304.

5. Разлогов К. Э. Экран как мясорубка культурного дискурса // Вопросы философии. 2002. № 8. С. 24—41.

6. Розин В. М. Опыт гуманитарного изучения творчества (эволюция взглядов М. Фуко) // Общественные науки и современность. 2000. № 3. С. 131—141.

7. Соколов Б. Г. Маргинальный дискурс Деррида. СПб.: Изд-во СПбГУ, 1996. 351 с.