Тема 2

ДЕКОНСТРУКЦИЯ КАК МЕТОДОЛОГИЧЕСКАЯ ПРАКТИКА ПРОЧТЕНИЯ (ИНТЕРПРЕТАЦИИ) ТЕКСТОВ

Деконструкция (от греч. «анализ») — основная практика постструктурализма, обусловленная особой стратегией интерпретации текста, преимущественно литературного. Ее рассматривают «как философскую позицию, как политическую или интеллектуальную стратегию и как способ осмысления и прочтения текстов культуры»,¹ «как литера- турно-критическую практику или методику критического анализа, базирующегося на общефилософских теориях постструктурализма».²

Лидирующую роль в обосновании деконструкции сыграл Ж. Деррида, который понимал ее как определенную стратегию анализа культурных текстов, их интерпретации. Н. Б. Маньковская отмечает, что в «Письме к японскому другу» Ж. Деррида «предупреждал о том, что было бы наивным искать во французском языке какое-либо ясное и недвусмысленное значение, адекватное слову „деконструкция"... Деконструкция не анализ и не критика... Деконструкция не является каким-либо методом и не может им стать... Каждое событие деконструкции единично, как идиома или подпись. Оно несравнимо с актом или операцией, так как не принадлежит индивидуальному или коллективному субъекту, применяющему ее к объекту, теме, тексту».³ Философ понимал деконструкцию как индивидуальную практику интерпретации текста, которая не может быть повторена, представлена в жестком алгоритме.

Иную точку зрения высказывает Б. Г. Соколов. Он указывает на то, что основа «его (Ж. Деррида. — Т. Ч.) рабо

¹ Шапинская Е. Н. Интерпретации культуры в контексте постмодернизма. Модернизм — постмодернизм — постструктурализм // Основы культурологии. С. 208.

² Ильин И. П. Постмодернизм от истоков до конца столетия: Эволюция научного мифа. С. 19.

³ Маньковская Н. Б. «Париж со змеями» (Введение в эстетику постмодернизма). СПб.: ИФРАН, 1994. С. 22.

286

ты с текстом — деконструктивный метод».¹ Несмотря на вариативность деконструкции по отношению к разным текстам, она, по его мнению, вполне отвечает статусу метода: всегда «сохраняет единую интенцию», в ней «существует... определенный логический код, который почти не претерпевает изменения в зависимости от поля приложения деконструкции».² Анализ «повторимого» исследователями опыта привел его к выводу о том, что явно обнаруживают себя две ошибки в работах последователей деконструктивизма Ж. Деррида: «вольное или невольное упрощение его методологии и концепции», с одной стороны, и «чрезмерное усложнение, некоторое „затуманивание" его текстов»,³ — с другой.

В. В. Савчук в статье «Чистая критика Вальтера Бенья- мина», ссылаясь на мнение Ж. Деррида, иначе комментирует его методологическую установку: «Любые попытки определить „деконструкцию" наталкиваются вскоре на множество самых различных препятствий, которые Деррида предусмотрительно разместил на их пути... Деконструкция не есть, она не утверждает ни „метода", ни „техники", ни вида „критики". Также у нее нет ничего общего с текстовой „интерпретацией"».⁴

Тем не менее можно говорить об определенных стратегических установках деконструкции, обусловленных основными теоретическими постулатами постструктурализма, которые, в свою очередь, определены «новыми» принципами понимания «нового» мира.

Деконструктивная практика интерпретации текста исходит из абсолютизации «жизни текста», его не зависимого от автора существования. Согласно ее логике, текст, которому навязан смысл критиками (то есть произведена единичная деконструкция текста), — мертвый текст. Е. Гурко в книге «Деконструкция: Тексты и интерпретация» отмечает: «Деконструкция ориентирована на множественность смыслов, на отсутствие единой матрицы значения текста, на принципиальное „многого

¹ Соколов Б. Г. Маргинальный дискурс Деррида. С. 11.

² Там же. С. 51.

³ Там же. С. 5—6.

⁴ Савчук В. В. Чистая критика Вальтера Беньямина // Герменев- тика и деконструкция. С. 112.

287

лосие“ философского текста, которое, отнюдь, не сводится к единогласию истины, значения».¹ В процессе анализа деконструкции Ж. Деррида философских произведений

Э. Гуссерля она выявляет, что его стратегия как интерпретатора заключалась в том, чтобы не допустить «прямого прочтения» философского текста, которое «неизбежно сужает и обедняет его семантические горизонты; текст должен читаться как головоломка, обладающая своим собственным шифром, который еще следует обнаружить; смыслы располагаются в глубине, в лабиринте текста».²

Деконструкция обращена прежде всего к традиционной структуре, образующейся бинарными оппозициями, которые так или иначе находятся в иерархических со- и подчиненных отношениях, обусловливающих «жесткость» структуры. Деконструкция, пишет Б. Г. Соколов, направлена «на ликвидацию этой структуры, которая в результате оказывается деструктурирована. В процессе происходит смещение, переворачивание, которые подготавливают новое осмысление смещенной и перевернутой структуры и показывают ее новое функционирование».³ Он отмечает, что деконструкцию можно рассматривать как «паразитизм», «генную инженерию», которая изменяет первичный текст, «прививает» к текстовой ткани осуществляющего деконструкцию. Вместе с тем деконструкция всегда осуществляется по-разному, в зависимости от текста, подлежащего «прочтению».

Необходимость деконструкции Ж. Деррида объясняет «инакостью „другого", отличного от техно-онто-антропо- теологического взгляда на мир, не нуждающегося в легитимации, статусе, заказе, рынке искусства и науки»,⁴ — указывает Н. Б. Маньковская. Инакость обусловлена изобретательностью — не как открытием, творчеством, воображением, а «изобретением невозможного», формированием «открытого контекста, стимулирующего игру цитатами, постмодернистские смысловые и пространствен

¹ Гурко Е. Жак Деррида. Деконструкция: Тексты и интерпретация (Деррида Ж. Оставь это имя (Постскриптум), Как избежать разговора: денегации). Минск: Экономпресс, 2001. С. 8.

² Там же. С. 15.

³ Соколов Б. Г. Маргинальный дискурс Деррида. С. 42.

⁴ Манъковская Н. Б. «Париж со змеями». С. 25.

288

но-временные смешения».¹ Необходимость (возможность) «другого» М. Серто классифицируется как исключительное, дифференцирующее, идентификационное начало, голос, пространство.²

Для иллюстрации «изобретения невозможного» приведем характерный для деконструктивной практики пример из работы Н. Б. Маньковской «Париж со змеями» (Введение в эстетику постмодернизма): «Придуманный Деррида фантастический телефонный разговор на вечные темы между Платоном, Фрейдом, Сократом, Хайдеггером и Демоном, подсоединенных друг к другу американским телефонистом, время от времени делающим замечания о необходимости доплаты, — символ единства европейской философской традиции и стремления взглянуть на нее со стороны иронически-отчужденным взглядом. Исследование нерешаемого посредством альмагамы философских, исторических и художественных текстов, научных данных и вымысла, дисконтинуальных прыжков между фразами, словами, знаками, отделенными между собой сотнями страниц, опоры на нелингвистические — графические, живописные, компьютерные — способы коммуникации выливается в некий гипертекст — подобие искусственного разума, компьютерного банка данных, текстуальной машины, лабиринта значений. В его рамках философский и литературный языки взаимопроницаемы, открыты друг другу, их скрещивание образует метаязык деконструкции. Его применение размывает традиционные бинарные членения языка и речи, речи и письма, означаемого и означающего, текста и контекста, диахронии и синхронии, натуры и культуры, мужского и женского и т. д. Однако исчезновение антиномичности, иерархичности порождает не хаос, но новую конфигурацию философско-эстетиче- ского поля (выделено мной. — Т. Ч.)».³

Подобные мысли высказывал У. Эко по поводу своего романа «Имя розы»: его сюжет «может возродиться под видом цитирования других сюжетов»,⁴ игры сюжетами и

¹ Там же. С. 31.

² Серто М. Хозяйство письма // Новое литературное обозрение. 1997. № 28. С. 37.

³ Маньковская Н. Б. «Париж со змеями». С. 30—31.

⁴ Эко Умберто. Заметки на полях «Имени розы» // Иностранная литература. 1988. № 10. С. 101.

ЮЗак. №3041

289

жанрами: «...книга в структурном отношении... подобна опере-буфф: пространные речитативы, длинные арии... диалог... нарративные инстанции».'

Деконструкцию часто соотносят с герменевтическим прочтением (пониманием) текста. Однако, как считает Б. В. Марков, эти две практики, имея много общего в стратегии интерпретации текста, определяются в своей основе принципиально разными механизмами: «Герменевтика направлена на единство, достигаемое на основе значительного разговора о сути дела. Деконструкция — знаковый процесс, в котором нет единства, нет метафизики, которая до значения предписывает порядок значений. Она реализуется в форме археологии следа, дополнения, стиля, рассеяния, различения. Например, дополнение поглощает постепенно понятие и таким образом освобождает от террора метафизического логоцентризма. Герменевтика, наоборот, стремится избавиться от дополнений как отклонений от сути дела и ищет суть дела как ядро значения (выделено мной. — Т. Ч.). Дополнения и отступления — это болтовня, поэтому она непримирима с деконструкцией, в действительности, ограничивающей ее универсалистские притязания, на которые уже покушались критика идеологии (Юрген Хабермас, 1929) и психоанализ (Ж. Лакан). Для деконструкции важна не однозначность, а многозначность, неопределенность, размытость (выделено мной. — Т. Ч.). Дополнение — это коннотации к основному ядру, которое должно применяться во все время меняющихся условий. Вместе с тем деконструкция у Деррида не лишена претензии на постижение непостижимого. Когда он утверждает, что аналитика „Бытия и времени¹⁴ организована оппозицией „собственное — несобственное", „сокрытое — несокрытое", то сам притязает на постижение изначального до различения бытия и сущего».² Столь обширное цитирование мотивируется тем, что в нем содержится концептуально четкое различение двух практик: герменевтической, ориентированной на прочтение-понимание текста, и деконструктивной, ориентированной на интерпретацию.

¹ Там же. С. 95, 101.

² Марков Б. В. От опыта сознания к опыту бытия // Герменевти- ка и деконструкция. С. 193.

290

Теоретико-методологическую основу деконструктивной практики интерпретации текста культуры определяют несколько положений.

1. Деконструктивисты исходят в своих философско-литературно-критических построениях из положения о текстуальной природе мира и культуры. Ж. Деррида в интервью, данном русским коллегам, говорил о значении текста в его индивидуальной практике следующее: «Для меня текст безграничен. Это абсолютная тотальность. Нет ничего вне текста».'

В статье «Семиология как приключение» Р. Барт дал варианты понимания текста:

• это не эстетический продукт, а знаковая деятельность;

• это не структура, а структурообразующий процесс;

• это не пассивный объект, а работа и игра;

• это не совокупность замкнутых в себе знаков, наделенная смыслом, которую можно восстановить, а пространство, где прочерчены все линии смысловых сдвигов.²

Постструктуралисты отстаивали тезис о самостоятельной, не зависимой от его автора, жизни текста, который живет по своим собственным законам: «Автор, — утверждал Р. Барт, — лишь орудие, „посредник" бытия, говорящего текстом», он не властен над ним, «текст говорит сам за себя».³ Эта позиция, сформированная в контексте постмодернизма, закономерно обусловливала версию возможности текста говорить от имени Бытия. Исследователи специфики постструктуралистской интерпретации отмечают, что вследствие признания текста как определяющего все сущее практики деконструктивизма рассматривают культуру (мир) как текст.

Представление о текстуальной природе культуры было переложено и на элементы психической деятельности человека. Так, Ж. Лакан сформулировал положение о том, что «сон есть текст», что сновидение структурировано как текст, более того, «сон уже есть текст», «сновидение по

¹ Интервью с Жаком Деррида // Мировое древо. 1992. № 1.

С. 73—80.

² См.: Барт Р. Семиология как приключение // Мировое древо.

1993. № 2. С. 81—82.

³ См.: Терещенко Н. А., Шатунова Т. М. Постмодерн как ситуация философствования. С. 76.

291

добно игре в шарады, в которой зрителям предполагается догадаться о значении слова или выражения на основе разыгрываемой немой сцены».¹

Признание текстуальности мира вело за собой признание необходимости множественности (бесконечности) вариантов его «прочтения». Это положение было отнесено и к тексту как таковому. У. Эко, размышляя над природой творчества (текста) и его интерпретациями, пришел к убеждению, «что так называемые исследования по поэтике не раскрывают произведение», ибо не могут раскрыть его принципиально. Для писателя и его читателя важно такое качество произведения, как «способность текста порождать различия прочтения, не исчерпываясь до дна».² Анализируя рецензии критиков на свой роман, содержащие указания на противоречия в характерах Вильгельма, Бернарда и пытающихся получить объяснения, У. Эко пишет о том, что он не может объяснить создавшиеся противоречия: «Ничего не могу объяснить, хоть и понимаю, что тут зарыт некий смысл (а может быть, несколько). Автору следовало бы умереть, закончив книгу. Чтобы не вставать на пути текста».³ Следовательно, по убеждению У. Эко, текст, созданный писателем, живет самостоятельной, отдельной от него жизнью, обретая в своем существовании бесконечность интерпретаций.

К. Д. Скрипник, J1. А. Штомпель и О. М. Штомпель указывают на то, что, по мнению У. Эко, произведение «...содержит огромное количество потенциальных значений, но ни одно из них не является доминирующим. Текст представляет читателю поле возможностей, актуализация которых обусловлена интерпретацией, которую он предпочтет. Читатель становится соучастником творческого процесса: от уровня его интеллекта, владения языком и культурного кругозора зависит судьба произведения».⁴ Значимую роль в процессе интерпретаций играют ориентация (способность интерпретирующего на «свободную интерпретацию») и метафора, которая обусловливает по

¹ Цит.: Ильин И. П. Постмодернизм от истоков до конца столетия: Эволюция научного мифа. С. 33.

² Эко Умберто. Заметки на полях «Имени розы». С. 90.

³ Там же.

⁴ Скрипник К. Д., Штомпель Л. А., Штомпель О. М. Умберто Эко. М.: ИКЦ «МарТ», 2006. С. 21.

292

лисемию текста, его открытость миру для множественности прочтения.

Таким образом, теоретики и практики постструктурализма исходили в своих теоретико-методологических позициях из концептуально значимых для них постулатов: текст и в процессе его создания, и в процессе бытования живет своей самостоятельной жизнью; он потенциально содержит в себе множественность интерпретаций («прочтений»); процесс интерпретации текста есть принципиально незавершенный и незавершаемый процесс.

2. Основная стратегия деконструкции обусловливается стремлением развенчать власть автора над смыслами своего произведения и самим произведением. Основным механизмом преодоления дискурса власти, который явлен в оппозиции «центр — периферия» (за ней скрывается оппозиция «власть — подчинение»), должна стать децентра- ция, уничтожение власти автора над своим текстом. Этим исходным объясняется сформулированная постмодернистами, в частности Р. Бартом («Смерть автора», 1968) и М. Фуко («Что такое автор?», 1969), аксиома «смерти автора». А. Компаньон писал по поводу этой позиции теоретиков постмодернизма: «...автор уступает авансцену письму, тексту или скриптору, который представляет собой всего лишь „субъекта" в грамматическо-лингвистическом смысле, подставное лицо, а не „личность" в смысле психологии; это субъект высказывания, который не предсущест- вует акту высказывания, а образуется вместе с ним, здесь и сейчас».'

М. Фуко полагал, что в литературе на протяжении определенного времени «происходит постепенное исчезновение, стирание автора», и указывал на единственно возможную его функцию — существовать в качестве «историко-идеологической реконструкции, более или менее психологизирующей проекцию того обращения, которому подвергается текст».²

Принципиальной задачей деконструкции становится выработка технологии деконструкции «жажды власти» автора, претендующего на присвоение смыслов произведе

¹ Компаньон А. Демон теории. Литература и здравый смысл.

С. 60.

² Там же. С. 62.

293

ния, указание, выявление смысловой полифоничности, двойственности, внутренней противоречивости текста, демонстрация ошибочности представления о конечности в процессе понимания текста.

Положение «смерть автора» следует рассматривать и в качестве стратегической цели развенчания заблуждения читателя на тот счет, что именно автор является смысловым центром произведения, его организующим и производящим началом, творцом. Произведение является неизвестной самому писателю реальностью, оно является миру не тем, о чем писал автор. Текст не является равным замыслу писателя, ибо на него в процессе написания оказывают влияние накопленные человечеством культурные смыслы, так как сам создатель находится во власти «пре- текстов», он не может от них избавиться, а потому не может руководить процессом написания, удерживать его, являться смысловым центром. В связи с этим закономерно формируется представление об интертексте: «Каждый текст является интертекстом; другие тексты присутствуют в нем на различных уровнях в более или менее узнаваемых формах: тексты предшествующей культуры и тексты окружающей культуры. Каждый текст представляет собой новую ткань, сотканную из старых цитат. Обрывки культурных кодов, формул, ритмических структур, фрагменты социальных идиом и т. д. — все они поглощены текстом и перемешаны в нем. Поскольку всегда до текста и вокруг него существует язык»,¹ — утверждал Р. Барт.

Другая сторона проблемы, которую активно разрабатывал в этом направлении Ж. Деррида, обусловлена концепцией автора как искусственного приобретения Нового времени. В. Курицын так комментирует позицию постструктуралистов: долг автора заключается в том, чтобы исчезнуть со сцены искусства, жизни, «...должны исчезнуть его лицо, его страсти, его заботы... То, что составляет произведение, не есть тот, кто ставит на нем свое имя. То, что составляет произведение, не имеет имени».² Он указывает и на тот факт, что исходная мотивировка отрицания Р. Бартом автора, признания его «смерти» обусловливает

¹ Барт Р. Избранные работы: Семиотика: Поэтика. С. 78.

² Курицын В. К ситуации постмодернизма // Новое литературное обозрение. С. 205.

294

ся еще и тем, что, «источник текста располагается не в письме, а в чтении. Вся множественность значений и сущностей текста фокусируется в читателе».¹

П. де Ман, американский деконструктивист, полагает, что текст живет по своим законам, сопротивляясь диктату власти автора, он имеет свой модус написания, свой смысл. Мало того, он «заранее» знает, что будет неправильно понят. Ж. Деррида в работе «Письмо и различие», говоря о взаимоотношениях письма и автора, утверждал, что «писать — это также не иметь возможности предпослать письму его смысл... Писать, знать, что еще не произведенное в букве не имеет какого-либо обиталища, не ожидает нас в качестве предписания... Смысл должен ожидать своего сказания или написания, чтобы обжить себя и стать тем, что он есть, различаясь с тем, что он есть».² Он определяет природу отношения автора к своему тексту как тревогу письма, как «ответственность за anqustia, за этот по необходимости краткий переход, совершаемый в слове, на которое наталкиваются и в котором состязаются всевозможные значения. Состязаются, но и окликают друг друга, невидимо и как бы помимо меня самого, в некоей сверхвозможности значений... по сравнению с которой творческие возможности классического Бога кажутся еще слишком бедными».³

Ж. Деррида исходил из представления о бесконечности, незавершенности интерпретации текста. В своем докладе «Философия и литература», прочитанном в Москве, он говорил следующее: «Я настаиваю на том, что не существует одной-единственной деконструкции... Деконструкции совершаются повсюду, и они всегда зависят от особенных, локальных, идиоматических условий... Я знаю и часто напоминаю моим читателям о том... что деконструкция должна быть единичной и зависеть от различных конкретных условий, в которых она возникает».⁴

Однако в философской, критической литературе, художественных текстах, в письмах (как жанрах) у их авторов

¹ Там же.

² Деррида Ж. Письмо и различие. С. 19, 20.

³ Там же. С. 20.

⁴ Жак Деррида в Москве: Деконструкция путешествия. М.: РИК «Культура», 1993. С. 165.

295

все чаще возникает сомнение по поводу концептуальной для деконструктивистов позиции «смерти автора». Так, процесс перечитывания Б. Гройсом текстов Ж. Деррида привел его к неожиданным для него мыслям, которыми он делится с И. Смирновым: «Барт провозглашает и одновременно интерпретирует „смерть автора", т. е. исчезновение с культурного горизонта пишущего, работающего, трудящегося человека, так, как будто „смерть автора" демократизирует литературу, уравнивая автора с массой читателей: автор есть не более, нежели еще один читатель своего собственного текста. Единство текста не'заключено в тайне авторского замысла, в субъективности автора. Может быть. Но есть все же одно различие: автор свою версию текста написал, а читатель — нет... Материальность знака или текста, или письма... означает не только то, что субъективность автора не имеет привилегированного доступа к тексту, но и то, что никто (включая самого автора) не получит к тексту доступа, если текст не будет написан. Речь идет не о смысле, сигнификате или значении. Речь идет о другом. Текст получает существование, если он получает время и пространство для этого существования, обеспечиваемые носителями текста, которыми могут быть бумага, компьютерная память, пленка... И именно материальный носитель текста, а не авторский замысел обеспечивает единство текста: можно деконструировать сколько угодно смысл текста — сам текст от этого не рассыплется».¹

Следуя за логикой деконструктивистов, необходимо признать, что и интерпретатор не может присвоить смысл произведения — текста, следовательно, процесс интерпретации есть процесс принципиально незавершаемый, бесперспективный. М. Бланшо в работе «От Кафки к Кафке» (гл. «Литература и право на смерть») рассматривает проблему вопрошания в тексте и со стороны автора («когда написана страница, в ней уже присутствует вопрос, который, возможно, без его ведома, не переставая, мучил писателя, пока он писал... Произведение исчезает для него и превращается в произведение других, в котором они есть, но нет его самого»²), и со стороны читателя, ибо «в игру

¹ Смирнов Игорь — Борис Гройс. Переписка из всех углов // Новое литературное обозрение. С. 321.

² Бланшо М. Литература и право на смерть // Новое литературное обозрение. 1994. № 7. С. 115.

296

вступают множество разных интерпретаций... читатель и делает произведение: читая его, он создает его; он и есть истинный творец (выделено мной. — Т. Ч.)».' В связи с этим представляется справедливым утверждение

А. К. Байбурина «о том, что новая семиотика... ориентирована не на выявление смыслов как таковых, а на описание процесса смыслообразования во всей его индивидуальности и невыговариваемости».²

М. Бланшо указывал через приведенные в своих текстах многочисленные цитаты Гегеля на то влияние, которое оказал на него философ в осмыслении проблем теории литературы и концепции писателя. Это проблемы вопрошания как внутренней потребности письма, таланта или его отсутствия, технологии писания, которое должно начинаться сразу, «без всякого размышления о начале, средствах и конце».³ Так он разрывает порочный круг, ибо в глазах его внешние обстоятельства, в которых он начинает писать, «сливаются с талантом, интересуют, влекут вперед, побуждая усваивать их себе, усматривать в них свою собственную цель».⁴ Только в процессе писания зарождается писатель, и вместе с написанием — рождается на свет. По логике поструктуралистов, писатель и его творения — взаимообусловленные, взаимосотворяю- щие начала (писатель — текст и текст — писатель). Завершение текста автором есть одновременно и его утрата, он не принадлежит более писателю: «...это и есть критический момент писательского опыта», ибо в инте- претации читателей оно меняется. Более трагическим для писателя является то, что «он существует лишь в своем произведении, произведение же существует тогда, когда воплотится в чужую общедоступную вещь, формируемую и деформируемую при столкновении с прочими реальными вещами».⁵

Что же, по мнению М. Бланшо, следует за «неудачей», т. е. за отсутствием книги, которую писатель не смог на

¹ Там же. С. 116.

² Байбурин А. К. Этнография нашего быта // Утехин И. В. Очерки коммунального быта. С. 15.

³ Бланшо М. Литература и право на смерть // Новое литературное обозрение. С. 116.

⁴ Там же. С. 117.

⁵ Там же. С. 118.

297

писать? Ответ, на первый взгляд, выглядит парадоксальным: это вершина того, что мог сделать — не сделать автор, «ведь молчание и пустота составляют самою сущность литературы, самое суть дела».¹ Он мотивирует свою мысль тем, что «книга в своей письменной вещественности вступает в мир, совершая в нем действие претворения и отрицания. Точно так же она заключает в себе будущность многих других вещей — и отнюдь не только книг».² В этих умозаключениях М. Бланшо содержатся обоснования интертекстуальности, изначально интерпретативной природы текста, тенденции наращивания, редуцирования или трансформации смыслов и другое.

3. Значимой методологической позицией в деконструк- тивной теории анализа текста является разделение речи (фонологии) и письма (грамматологии). Эту позицию разрабатывали Р. Барт, Ж. Деррида, М. Бланшо и другие.

А. Компаньон указывает на тот факт, что по убеждению лидирующего в разработке теории «смерти автора» Р. Барта, «письмо не может „представлять" или „изображать" ничего такого, что существовало бы до акта письма, оно так же ниоткуда происходит, как язык».³ Процесс письма управляет автором, следовательно, произведением, текстом. В работе «Нулевая степень письма» Р. Барт, различая природу речи и письма, утверждал, что «обычная речь извергается как хаотический поток, ей свойственно безоглядное, навеки незавершимое движение вперед. В противоположность этому письмо представляет собой отвердевший язык, оно живет, сконцентрировавшись в самом себе, и отнюдь не стремится превратить процесс собственного развертывания в подвижную последовательность поэтапных приближений к известной цели; напротив, располагая цельными и непроницаемого плотными знаками, оно утверждает только такую речь, которая предустановлена задолго до ее реального возникновения. Письмо и обычная речь противостоят друг другу в том отношении, что письмо явлено как некое символическое, обращенное вовнутрь самого себя, преднамеренно нацеленное на скрытую из

¹ Там же. С. 128.

² Там же. С. 132.

³ Компаньон А. Демон теории. Литература и здравый смысл. С. 60.

298

нанку языка образование, тогда как обычная речь представляет собой лишь последовательность пустых знаков, имеющих смысл лишь благодаря своему движению вперед. Вся речь как раз и состоит в этом изнашивании слов (выделено мной. — Т. Ч.), уносящихся вперед, подобно пенистым барашкам на поверхности речевого потока... письмо прорастает вверх, словно зерно, а не тянется вперед, как линия, оно выявляет некоторую скрытую сущность...».¹

0. принципиальном разделении письма и речи пишет, ссылаясь на А. Арто, Ж. Деррида: «...всякая речь, исходящая от тела, мгновенно оказывается украденной... Речь, уходящая от говорящего вместе с его дыханием, уходит от него навсегда, она выходит в мир, сигнификацией/обозна- чением которого она становится и как таковая уже не принадлежит субъекту. Парадоксальность речи еще и в том, что она оказывается украденной даже прежде того, как будет произнесена субъектом: первая кража речи происходит в момент первого произнесения слова...».² Е. Гурко комментирует мысль Ж. Деррида следующим образом: «...вместе с украденной/потерянной речью оказывается, в сущности, потерянным и значение как таковое».³

Следовательно, поистине творящей, производящей силой является письмо, письменность. Она же является и единственным способом смыслоозначения: «...письмо всегда исходно... не потому, что оно творит, а по своей особой, абсолютной свободе сказать, вызвать в своем знаке уже-существующее, предвосхитить нечто».⁴

Н. Б. Маньковская в своей работе указывает на тот факт, что Ж. Деррида, «отмечая, что коммуникативные свойства письменных знаков превосходят речевые, не только считает, что письмо как символическая модель мышления важнее речи, но и выявляет фундаментальный уровень их бытования — археписьмо, закрепляющее вариативность языковых элементов, их знаковую игру завуалированных

¹ Барт Р. Нулевая степень письма // Семиотика: Антология. С. 335—336.

² Цит.: Гурко Е. Жак Деррида. Деконструкция: Тексты и интерпретация. С. 130—131.

³ Там же. С. 132.

⁴ Деррида Ж. Сила и значение // Деррида Ж. Письмо и различие. С. 21.

299

различий, смещений, следов. Снимая противопоставление письма и речи, археписьмо управляет всеми знаковыми системами, создавая коммуникативное поле».¹

Однако письмо в творчестве Ж. Деррида чаще всего выступает как игра, основный смысл которого он видит в следующем: «...оно умножает слова, ускоряет их движение друг против друга, ввергает их в бесконечный процесс взаимозамещений, единственным правилом которого служит суверенное утверждение игры вне смысла».² Поэтому избавленное от смысла письмо неизбежно должно избавиться и от традиций, ценностей, норм и правил. Только тогда письменность, по мнению Ж. Деррида, станет поис- тине творящей силой. Ж. Деррида видит происхождение значения из письменности, появление значения в процессе о-писания: писать означает «знать, что то, что еще не произведенное в букве не имеет какого-то другого обиталища, не ожидает нас в качестве предписания... Смысл должен ожидать своего сказания или написания, чтобы обжить самого себя и стать тем, что он есть, различаясь с самим собой — смыслом».³ Он утверждал, что значение не располагается ни прежде акта письма, ни после него.

Методологическую позицию разделения речи и письма разрабатывает М. Серто в ряде своих работ, в частности в работе «Изобретение повседневности». Он полагает, что речевой обиход по своей природе является «мифологической практикой», ибо только миф способен символически артикулировать речевые практики. В современных условиях подобную роль начинает играть та практика, которая традиционно именуется письмом. Результатом принципиальных изменений в культуре становится то, что истоком культуры становится «не общепринятая речь», не то, что рассказывают, а «многообразная и неумолчная деятельность по производству текстов, включая общество как текст».⁴ Письмо, по логике исследователя, является след

¹ Манъковская Н. Б. «Париж со змеями». С. 36.

² Цит. иепереведенную на русский язык работу Ж. Деррида: Си- личев Д. А. Ж. Деррида: Деконструкция, Или философия в стиле Постмодерн // Философские науки. 1992. № 3. С. 111.

³ Деррида Ж. Сила и значение // Деррида Ж. Письмо и различие. С. 20.

⁴ Серто М. Хозяйство письма // Новое литературное обозрение. С. 31.

300

ствием прогресса, ибо оно отделилось «от магического мира голосов и традиции. Это разделение очерчивает предел... западной культуры. На фронтонах современности могли бы, наверно, красоваться надписи: „Трудиться для нас — значит писать"».¹

М. Серто полагает, что письмо — это деятельность, функция которой состоит в том, что «на чистом пространстве страницы создать текст, наделенный властью над окружающими».² В отличие от слова, речи письмо организует социокультурное пространство, управляет им, оно является «местом для самосоздания», т. е. местом контролируемого процесса. Личность же в этом процессе становится управляющей силой, она «расчищает для себя поле самосоздания».³ Письмо, таким образом, является пространством самоосуществления личности, ее утверждения в мире («перед чистой страницей любой ребенок оказывается в позиции промышленника, градостроителя или картезианского философа — в позиции распорядителя чистым и отчетливым пространством, выделенным под строительную работу его воли»)⁴ в отличие от речи — явления повторяющегося, навязывающегося индивиду обществом, безличностного, в котором не проявляется, не фиксируется акт собственной воли человека, а обнаруживается следование правилам, нормам, принятым в обществе.

В отличие от речи письмо как целенаправленный процесс обусловливает появление нового артефакта другого мира, полученного не «по традиции, а созданный своими руками».⁵ Письмо является единственным средством дистанцирования от общепринятых правил и практик в обществе, игры. Однако только игра письма «с ее производством системы и пространства формализации» является, как полагает М. Серто, единственной возможностью «вернуть нас к реальности, из которой письмо выделилось как раз для того, чтобы ее изменить».⁶ Следовательно, у письма существуют особые стратегические социальные и креативные функции: воздействие на окружающее и изменение

¹ Там же.

² Там же.

³ Там же.

⁴ Там же.

⁵ Там же. С. 32.

⁶ Там же.

301

его. Подобной функцией не обладает и принципиально не может обладать речь, ориентированная на постороннее, рассчитанная на понимание, но не на преобразование. Поэтому письмо обладает способностью «аккумулировать прошлое и подчинять своей мерке инаковость мира»,¹ в современном мире оно движет субъектами. В подтверждение своей мысли он ссылается на роман Д. Дефо «Робинзон Крузо», в котором его автор, ведя дневник, формирует особое «пространство собственного господства над временем и вещами и утверждает с помощью чистого листа первый остров, который предстоит создать воле господина».²

3. В аспекте принципиального для деконструктивистов разделения речи и письма Ж. Деррида разрабатывает, уточняет классическую теорию знака. Ее принципиальный смысл так комментируют Е. А. Кротков и Д. К. Манохин: Ж. Деррида, вслед за Ф. де Соссюром, описывает соотношение между «означаемым» и «означающим» следующим образом: «Означаемое и означающее аналогичны оборотной и лицевой стороне листа, т. е. мысль, идея, понятие (внутреннее) репрезентируются посредством чувственного, материального, доступного восприятию (внешнего) — акустического образа, комбинации определенных фонем... Далее следует этап графического закрепления — письменности, которая представляет собой, таким образом, некое „означающее¹¹ „означающего¹¹».³ В работе «О грамматологии» он утверждал: «Письмо обозначает уже не внешнюю оболочку и не зыбкое удвоение главного означающего... переполняет язык и выходит за его рамки... Означаемое здесь всегда уже функционирует как означающее. Вторич- ность, которую считали признаком письма, на самом деле относится ко всякому означаемому как таковому».⁴ Исследователи таким образом обобщают наблюдения Ж. Деррида: «...текст как знаковая система не обладает... свойствами... репрезентации и объективации».⁵

¹ Там же.

² Там же. С. 33.

³ Кротков Е. А., Манохин Д. К. Парадигма деконструктивизма: философско-методологический анализ // Общественные науки и современность. 2006. № 2. С. 156.

⁴Деррида Ж. О грамматологии. М.: Ad Marginem, 2000. С. 119—120.

⁵ Кротков Е. А., Манохин Д. К. Парадигма деконструктивизма: Философско-методологический анализ. С. 157.

302

По поводу методологического смысла деконструкции в его понимании Ж. Деррида М. Эпштейн пишет следующее: «...можно определить этот прием как сведение всех означаемых, т. е. разнообразных реалий, предметных и понятийных содержаний, в плоскость означающих, т. е. слов, номинаций, — и свободную игру с этими знаками. Постмодернизм критикует метафизику присутствия, согласно которой знаки отсылают к чему-то стоящему за ними, к так называемой „реальности". На самом деле они отсылают только к другим знакам, а вместо реальности следует мыслить скорее отсутствие или несбывшееся желание таковой, т. е. область некоего зияния, бесконечной отсрочки всех означаемых».'

3. Методологическая стратегия деконструктивной интерпретации текста определяется задачей «выявления внутренней противоречивости текста, в обнаружении в нем скрытых, не замечаемых не только неискушенным, „наивным" читателем, но ускользающих и от самого автора («спящих», по выражению Ж. Деррида) „остаточных смыслов", доставшихся в наследие от речевых, иначе — дискурсивных, практик прошлого, закрепленных в языке в форме неосознаваемых мыслительных стереотипов».²

Е. А. Кротков и Д. К. Манохин определяют «перечень» методологических правил деконструктивного анализа текста, оговаривая, что этот перечень принципиально не является закрытым и ограниченным:

• правило исключения «трансцендирующего» чтения;

• правило отказа от комментария/удвоения исследуемого текста;

• правило нелинейного чтения.

Объединяющая их особенность, по мнению авторов, — отрицательное обоснование: «Они устанавливаются методом исключения классического правила».³ Безусловно, все эти правила исходят из абсолютизации интерпретационной природы текста, подтверждают невозможность выявления его аутентичного смысла, ориентируют «не на

¹ Эпштейн М. Истоки и смысл русского постмодернизма // Звезда. С. 180.

1. Ильин И. П. Постмодернизм: Словарь терминов. С. 56.

³ Кротков Е. А., Манохин Д. К. Парадигма деконструктивизма: Философско-методологический анализ. С. 161.

303

реконструкцию смысла, а его производство», не на выявление авторской интенции, а на выявление в связи с общими нормами интертекстуальности «искажений, ошибок, двусмысленностей, из которых состоит подлинно талантливое произведение».¹ Это должно в конечном итоге «привести истолкование к подобной же амбивалентности», — пишут авторы статьи «Парадигма деконструктивизма: Фи- лософско-методологический анализ»² со ссылкой на работу X. Блума «Страх влияния. Карта перечитывания». Подводя итоги своим наблюдениям над основными методологическими правилами истолкования (деконструктив- ного «прочтения») текста, исследователи отмечают, что они определяются установкой, «не выходя из текста... обнаружить в нем возможности, ресурсы смысла, которые принадлежат самому тексту».³

Специфика русского деконструктивизма, по мнению большинства критиков, связана преимущественно с концептуальным искусством. Стратегические задачи русского деконструктивизма определялись специальными операциями с языком советской культуры, литературы, раскрепощением языка, искусства, «главным назначением которого должна быть свобода, абсолютная свобода».⁴ Дмитрий Пригов — один из концептуалистов в России — писал по этому поводу: «Я взял советский язык как наиболее тогда функционирующий, наиболее явный и доступный, который был представителем идеологии и выдавал себя за абсолютную истину, спущенную с небес. Человек был задавлен этим языком не снаружи, а внутри себя. Любая идеология, претендующая на тебя целиком, любой язык имеют тотальные амбиции захватить весь мир, покрыть его своими терминами и показать, что он абсолютная истина. Я хотел показать, что есть свобода. Язык — только язык, а не абсолютная истина, и, поняв это, мы получим свободу».⁵

¹ Там же. С. 162.

² Там же.

³ Там же.

⁴ Липовецкий М. Паралогия русского постмодернизма // Новое литературное обозрение. С. 296.

⁵ Сергей Гандлевский — Дмитрий Александрович Пригов. Между именем и имиджем // Литературная газета. 1993. 12 мая. № 19. С. 5.

304

Деконструкция в рамках концептуального искусства ориентирована на выявление (раскрытие) мифологем, идеологем, манипулятивных механизмов, управляющих сознанием человека. М. Липовецкий отмечает, что автор, осуществляющий деконструкцию концептуального искусства, «обладает высшей властью, властным дискурсом над сознанием своего читателя, следовательно, превращает свободу в сверхвласть».¹

Г. Л. Тульчинский классифицирует практику деконструктивистов, вслед за М. Бергом, как «культурную невменяемость», обусловленную тремя принципиальными установками:

• делание привычного необычным за счет изъятия его из привычного контекста восприятия, «отсутствие стилевой и концептуальной обязательности»;

• игра с остраненными смыслами и значениями;

• выстраивание нового смыслового ряда из остранен- ных смыслов (монтаж, реаггрегация, новый синтез, новая функция).²

Реализация этих установок в постструктуралистских практиках (текстах и их интерпретациях) обусловливает такие их свойства, как «открытость и незавершенность, неупорядоченность мысли и текста... необязательность», которые закономерно предполагает в качестве следствия «такую же необязательность понимания».³ Об этом же на примере работ Ж. Деррида пишет и Д. А. Силичев, полагая, что специфику его текста обусловливает «игра текста против смысла», и с этой целью он «разрушает устоявшиеся иерархии, типологии, жанры и классификации».⁴

ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ

1. Что определяет методологическую стратегию декон- структивной интерпретации текста?

2. Что обусловило понимание текста деконструктивистами как самодостаточной сущности, полностью непод

¹ Липовецкий М. Паралогия русского постмодернизма // Новое литературное обозрение. С. 296.

² См.: Тульчинский Г. Л. Слово и тело постмодернизма. От феноменологии невменяемости к метафизике свободы. С. 43.

³ Там же.

⁴ Силичев Д. А. Ж. Деррида: Деконструкция, Или философия в стиле Постмодерн // Философские науки. С. 106.

305

властной автору (создателю текста) и читателю (интерпретатору текста)?

3. Какие теоретические постструктуралистские позиции определили констатацию Ж. Деррида «смерти автора». Что за этим стоит?

4. Прокомментируйте одну из основных концептуальных идей деконструктивной интерпретации текста: обнаружение «спящих», «остаточных» смыслов текста.

5. Что явилось результатом децентрации, которую осуществляли деконструктивисты?

6. Какова, по мнению постструктуралистов, роль «пре- текстов» в создании текста?

7. Что обусловило разделение слова и письма в теории постструктуралистов, в частности Ж. Деррида; что такое грамматология?

8. Какое концептуальное значение имеет высказывание Ж. Деррида о том, что речь всегда обладает свойством «быть украденной/потерянной»?

9. Что определяет, по мнению критиков, литературоведов, писателей, специфику деконструктивизма в современной русской культуре. Каковы ее стратегическая цель и механизмы?

ЗАДАНИЯ ДЛЯ САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ РАБОТЫ

1. Осуществите «обратную» деконструкцию на примере следующих работ:

• Бланшо Морис «Ницше и фрагментарное письмо»;

• Бланшо Морис «Литература и право на смерть».

2. Обоснуйте ответ на вопрос: почему ряд современных русских исследователей критически относятся к возможностям деконструктивного анализа текстов культуры?

3. Обоснуйте ответ на вопрос: можно ли деконструк- тивную практику анализа текста рассматривать в качестве «повторимого» исследователем опыта. Возможен ли методологический алгоритм деконструкции?

4. Рассмотрите таблицу базовых различий между модернизмом (допостмодернизмом) и постмодернизмом, выполненную Ихабом Хасаном и приведенную в выступлении на «круглом столе» О. Б. Вайнштейн «Постмодернизм: история или язык?»:

306

• определите, насколько применима к постмодернистским текстам практика бинарных оппозиций;

• подтвердите или опровергните мнение О. Б. Вайнштейн о том, что оппозиции, выделенные Ихабом Хасаном и определяющие специфику модернизма и постмодернизма, «не отменяют друг друга... не стянуты в напряженное динамическое равновесие, а... снимают логику бинарных оппозиций»', обнаруживая специфику практик постмодернизма:

модернизм	постмодернизм
закрытая, замкнутая форма	открытая, разомкнутая антиформа
цель	игра
замысел	случай
иерархия	анархия
мастерство / логос	исчерпанность / молчание
законченное произведение	процесс / перформанс
дистанция	участие
творчество	деконструкция
присутствие	отсутствие
центрирование	рассеивание
жанр / границы	текст / интертекст
семантика	риторика
селекция	комбинация
корни / глубина	ризома / поверхность
интерпретация, толкование	против толкования
означаемое	означающее
чтение	письмо
повествование / большая	антиповествование / малая история
история
основной код	идеолект
фаллоцентризм	полиморфность / андрогинизм
истоки / причины	различие / след
метафизика	ирония
определенность	неопределенность
трансцендентное	имманентное

¹ Вайнштейн О. Б. Постмодернизм: История или язык? (материалы «круглого стола») // Вопросы философии. 1993. № 3. С. 3—7.

307

Тексты

0. .Барт Р. Мифологии / Пер. с фр. С. Зенкииа. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2000. 320 с.

2. Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика / Пер. с фр. Г. К. Косикова. М.: Республика, 1989. 616 с.

3. Барт Р. Нулевая степень письма / Пер. с фр. Г. К. Косикова // Семиотика: Антология / Сост. Ю. С. Степанов. 2-е изд., испр. и доп. М.: Академический Проект, 2001. С. 327—370.

4. Бланшо М. От Кафки к Кафке / Пер. с фр. Д. Кротовой. М.: Логос, 1998. 240 с.

5. Бланшо М. Литература и право на смерть / Пер. с фр. С. Зен- кина // Новое литературное обозрение. 1994. № 4. С. 106—134.

6. Бланшо М. «Ницше и фрагментарное письмо» / Пер. с фр.

2. Лапицкого // Новое литературное обозрение. 2003. № 61.

3. 12—29.

2. Блум X. Страх влияния. Карта перечитывания / Пер. с англ. С. А. Никитина. Екатеринбург: Изд-во УГУ, 1998. 352 с.

3. Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть / Пер. с фр. С. Н. Зенкина. 2-е изд. М.: Добросвет, 2006. 389 с.

4. Деррида Ж. Письмо и различие / Пер. с фр. Д. Ю. Кралечки- на. М.: Академический Проект, 2000. 495 с.

5. Деррида Ж. О грамматологии / Пер. с фр. Н. Автономовой. М.: Ad Marginem, 2000. 511 с.

6. Деррида Ж. Шпоры: Стили Ницше / Пер. с фр. А. В. Гарад- жи // Философские науки. 1991. № 2. С. 118—142; № 3. С. 114— 129.

7. Жак Деррида в Москве: Деконструкция путешествия: Сб. ст. / Под ред. Е. В. Петровской [и др.]. М.: РИК «Культура», 1999. 199 с.

8. Интервью с Жаком Деррида // Мировое древо. 1992. № 1. С. 73—80.

9. Компаньон А. Демон теории. Литература и здравый смысл / Пер. с фр. С. Зенкина. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2001. 336 с.

10. Лакан Ж. Функция и поле речи и языка в психоанализе / Пер. с фр. М. Титовой. М.: Гнозис, 1995. 160 с.

11. Поль де Ман. Критика и кризис / Пер. с англ. С. А. Никитина // Философские науки. 1992. № 3. С. 48—64.

12. Серто М. Хозяйство письма / Пер. с фр. Б. Дубина // Новое литературное обозрение. 1997. № 28. С. 29—46.

13. Французская семиотика: От структурализма к постструктурализму / Пер. с фр., общ. ред. Г. К. Косикова. М.: Прогресс, 2000. 536 с.

14. Эко Умберто. Заметки на полях «Имени розы» / Пер. с итал. Е. Костюкович // Иностранная литература. 1988. № 10. С. 88—104.

15. Эко Умберто. Шесть прогулок в литературных лесах / Пер. с итал. Е. Костюкович. СПб.: Симпозиум, 2003. 285 с.

308

21 .Эко Умберто. Роль читателя. Исследования по семиотике текста / Пер. с англ., итал. С. Серебряного. СПб.: Симпозиум, 2005. 502 с.

Основная литература

1. Бурганова Л. А. Проблемы теории в постмодернистском дискурсе // Междисциплинарные подходы к изучению прошлого: до и после модернизма: Материалы науч. конф. / Отв. ред. JI. П. Репина. М.: ИВИ РАН, 2005. С. 23—25.

2. Вайнштейн О. Б. Леопарды в храме (деконструкционизм и культурная традиция) // Вопросы литературы. 1989. № 12. С. 64—78.

3. Вайнштейн О. Б. Постмодернизм: История или язык? (материалы «круглого стола») // Вопросы философии. 1993. № 3. С. 3—7.

4. Гурко Е. Жак Деррида. Деконструкция: Тексты и интерпретация. (Деррида Ж. Оставь это имя (Постскриптум), Как избежать разговора: денегации). Минск: Экономпресс, 2001. 320 с.

5. Ильин И. П. Постмодернизм от истоков до конца столетия: Эволюция научного мифа. М.: Intrada, 1998. 255 с.

6. Ильин И. П. Поструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. М.: Интрада, 1996. 453 с.

7. Карцев И. Жиль Делёз. Введение в постмодернизм. Философия как эстетическая имагинация. М.: Огни ТД, 2005. 232 с.

8. Козловски П. Современность постмодерна / Пер. с нем. Ф. Фельдмана // Вопросы философии. 1995. № 10. С. 85—94.

9. Кротков Е. А., Манохин Д. К. Парадигма деконструктивизма: Философско-методологический анализ // Общественные науки и современность. 2006. № 2. С. 155—165.

10. Левин Ю. И. Избранные труды. Поэтика. Семиотика. М.: Школа «Языки русской культуры», 1998. 882 с.

11. Липовецкий М. Паралогия русского постмодернизма // Новое литературное обозрение. 1998. № 30.

12. Маньковская Н. Б. «Париж со змеями» (Введение в эстетику постмодернизма). М.: ИФРАН, 1995. 219 с.

13. Маньковская Н. Б. Структурно-психоаналитическая эстетика Жака Лакана // Философские науки. 1990. № 12. С. 42—52.

14. Пигалев А. И. «Деконструкция» и «диалог» как стратегические альтернативы культурологического исследования // Выбор метода / Под ред. Г. И. Зверевой. М.: РГГУ, 2001. С. 60—69.

15. Рыклин М. К. Деконструкция и деструкция: Беседы с философами. М.: Логос, 2002. 272 с.

16. Силичев Д. А. Деррида: Деконструкция, Или философия в стиле постмодерн // Философские науки. 1992. № 3. С. 103—117.

309

17. Скрипник К. Д., Штомпелъ Л. А., Штемпель О. М. Умберто Эко. М.: ИКЦ «МарТ», 2006. 112 с.

18. Соколов Б. Г. Маргинальный дискурс Деррида. СПб.: Изд-во СПбГУ, 1996. 119 с.

19. Субботин М. М. Теория и практика нелинейного письма (взгляд сквозь призму «грамматологии» Ж. Деррида) // Вопросы философии. 1993. № 3. С. 36—45.

20. Щербенок А. Деконструкция и классическая русская литература: От риторики текста к риторике истории. М.: Новое литературное обозрение, 2005. 232 с.