Раздел 5

ПОСТМОДЕРНИСТСКИЕ ПРАКТИКИ АНАЛИЗА ТЕКСТОВ КУЛЬТУРЫ

Т е м а 1

ПАРАДИГМА ПОСТСТРУКТУРАЛИСТСКОЙ ИНТЕРПРЕТАЦИИ ТЕКСТА

Постмодернистский — постструктуралистский комплекс в исследовании текста сформировался к середине 1960-х годов в Европе, Англии и Соединенных штатах Америки.¹

Постструктурализм чаще всего рассматривают как особый тип философско-методологический рефлексии эпохи Постмодернизма (Постсовременности), как сферу фило- софско-литературно-критических и методологических интересов, сформировавшуюся в процессе противопоставления двух типов научного знания: традиционного и нового, инновационного. Н. С. Автономова в работе «Философские проблемы структурного анализа в гуманитарных науках», посвященной анализу структуралистских практик, в частности, К. Леви-Стросса, отмечает, что на рубеже 1960—1970-х годов обозначились две тенденции в исследовании текстов, предопределившие смену исследовательских парадигм: «отчетливая противоречивость традиционного структурализма» и формирование новой структуралистской тенденции в работах представителей французской школы: Жака Деррида (1930—2004), Ролана Барта, Мишеля Фуко, Жака Лакана, Жиля Делёза, Жана- Франсуа Лиотара (1924—2008), Мишеля де Серто

¹ См. подробнее о датировке постструктурализма: Ильин И. П. Постмодернизм от истоков до конца столетия: Эволюция научного мифа. С. 18—24.

265

(p. 1949), Юлии Кристевой (p. 1941), Жана Бодрийяра (р. 1929), Жоржа Батая (1897—1962), Феликса Гваттари и других.' Американская школа постструктуралистских практик представлена именами Поля де Мана (1919— 1983), Джеффри Хартмана (р. 1929), Хэрольда Блума (р. 1930) и других, английская школа — Терри Иглтона, Стивина Хита, Энтони Истхоупа и других.

Следует иметь в виду и еще одну значимую философскую тенденцию, оказавшую, по признанию Ж. Деррида, существенное влияние на становление новой научной парадигмы, — феноменологическую, представленную прежде всего Э. Гуссерлем: «...современный структурализм появился и возрос в более или менее прямой зависимости от феноменологии...».² Формирование постструктурализма и его практик обозначило существенную тенденцию в отношении к принципам рационального познания — отрицание эпистемологических основ, теоретических предпосылок и закономерностей, причинностей, теорий и систем, познающего мир субъекта.³

Одним из первых термин постмодернизм обосновал Ж.-Ф. Лиотар в книге «Постмодерн в изложении для детей» (1983), под которым он понимал постсовременность, с необходимостью диктующую постановку и решение концептуального вопроса о «различных формах выражения мысли: в искусстве, литературе, философии, политике».⁴ Он дает следующую принципиальную для него трактовку сущности обозначаемого им явления, исходя из интерпретации приставки: «...приставка „пост" в слове постмодернизм... обозначает не движение типа come back, flash back, feed back, т. e. движение повторения, но некий „анна-про- цесс", процесс анализа, анамнеза, аналогии и анаморфоза, который перерабатывает нечто „первозабытое"».⁵ Ж. Бод- рийяр интерпретировал термин «постмодернизм» в значе

¹ Автономова Н. С. Философские проблемы структурного анализа в гуманитарных науках. М.: Наука, 1977. С. 159.

² Деррида Ж. Письмо и различие. С. 42.

³ См. интерпретацию «Пост» — Постмодерн — Постмодернизм: Терещенко Н. А., Шатунова Т. М. Постмодерн как ситуация философствования. СПб.: Алетейя, 2003. С. 22—37.

⁴ Лиотар Ж.-Ф. Заметки о смыслах «пост» // Иностранная литература. 1994. № 1. С. 58.

⁵ Там же. С. 59.

266

нии постсовременности — времени, в котором «закончилась не только история... но сама реальность, уступив место симулятивной „гиперреальности" моделей, кодов и симулякров».¹

Под постструктурализмом понимают совокупность ряда подходов в сфере философских — литературных — критических интересов середины I960—80-х годов, связанных с пересмотром ставших уже традиционными структуралистских практик.

Стало принятым начало постструктуралистских практик относить к появлению статьи Ж. Деррида «Сила и значение» (1963) и к его докладу «Структура, знак и игра в дискурсе гуманитарных наук»,² который он прочитал на конференции в университете Джона Хопкинса в 1966 году. И. П. Ильин — специалист в русской науке по постмодернистским практикам интерпретации текста — полагает, что, «несмотря на весь негативный пафос по отношению к своему предшественнику, постмодернизм (постструктурализм) обязан ему не только происхождением, но и многими общими методологическими установками».³ Структуралистские пристрастия отличали деятельность Р. Барта, М. Фуко, Ж. Лакана и других.

Традиционно постмодернизм понимается как новая эпоха, следующая за эпохой модернизма, а постструктурализм как определенного рода рефлексивная (философская, литературная, критическая) практика, стержень которой определяет «антиструктурализм», борьба со «структурностью структуры» предшествующей эпохи.

Вместе с тем значимыми в исследовательских интерпретациях новой практики анализа текстов являются тенденции отождествления постструктурализма и постмодернизма или толкования постструктурализма как семиотической практики постмодернизма, основанной на концепции знака как единстве означающего и означаемого, «осуществляющей пересмотр структуралистской парадигмы в плане центрации внимания на „внеструктурных"

¹ Гараджи А. В. После времени. Французские философы постсовременности // Иностранная литература. 1994. № 1. С. 55.

² См.: Щирова И. А., Гончарова Е. А. Многомерность текста: Понимание и интерпретация. С. 359.

³ Ильин И. П. Постмодернизм от истоков до конца столетия: Эволюция научного мифа. С. 3.

267

параметрах («изнанке») структуры и связанных с их постижением когнитивных процессов».' В этом контексте становится понятной позиция Ж.-Ф. Лиотара, который подверг критике наряду с «вертикальной» иерархией текстов, стилей и техник письма и иерархию «горизонтальную», указав на факт преемственности двух эпох.

Н. А. Терещенко и Т. М. Шатунова, ссылаясь на мнение Ж.-Ф. Лиотара, полагают, что постмодернизм можно метафорически обозначить как «постоянно принимаемые роды модерна, обращение к его основам и к началу искусства, философии, культуры в ситуации, когда все уже завершилось, умерло, достигло своей конечной формы, а значит, опять только начинается».²

Применение термина по отношению к русскому социокультурному пространству вызывает неоднозначные оценки. Большинство исследователей «переносят», по сути дела, формально термин на русскую почву в параллель к тем изменениям, которые происходили в западных странах, Америке. В. Курицын принципиально возражает против правомерности применения термина «постмодернизм» к русской культуре, обосновывая это тем, что краткий период модернизма в России завершился на рубеже XIX— XX веков, и, по сути, термин должен обозначать состояние русской культуры после авангарда. По его мнению, целесообразнее и корректнее обозначать новую русскую практику интерпретации текста термином «постсовременность». Однако, принимая во внимание укорененность термина прежде всего в западной интеллектуальной культуре, он считает, что следует определить, к какому явлению может быть отнесено существительное «постмодернизм»: «Это не „течение", не „школа", не „эстетика". В лучшем случае это чистая интенция, не очень же к тому связанная с определенным субъектом. Корректнее говорить не о „постмодернизме", а о „ситуации постмодернизма", которая на разных уровнях и в разных смыслах отыгрывается-отражается в самых разных областях человеческой жестикуляции. В лингвистике (постструктура

¹ Постмодернизм. Энциклопедия / Под ред. А. А. Грицанова, М. А. Можейко. Минск: Книжный дом, 2001. С. 618.

² Терещенко Н. А., Шатунова Т. М. Постмодерн как ситуация философствования. С. 47.

268

лизм), в философии (деконструктивизм), в изобразительном искусстве (концептуализм)...».¹

По отношению к миру искусства и письма, считает

В. Курицын, невозможно предложить некую единую основу, напротив, естественной и закономерной является множественность различных локальных дискурсов, благодаря которым постмодернисты надеялись избежать, разрушить властный, тотальный, по их терминологии, дискурс письма.

Проблема «реальности» практики постструктуралист- ской интерпретации текста в русской культуре остается дискуссионной. Борис Гройс находит вполне определенные аналогии техник репрезентации раннего варианта русского постмодернизма — соцреализма — и собственно постмодернизма: как соцреализм «состоит в специфическом контекстуальном использовании готовых художественных приемов и форм, резко отличающемся от их „нормального" функционирования... (эти приемы и формы становятся орудиями пропаганды вполне модернистского идеала исторически оригинального, не имеющего традиционных прототипов общества)»² — коллективного переустройства мира, — так и постмодернизм отличается «аппроприацией готовых культурных форм в несвойственных для их обычного функционирования контекстах».³

Преодоление модернизма в западном постмодернизме осуществлялось через разрушение оппозиции «высокое/ низкое» (зависимость от «другого», рынка, смешение стилей, риторики и философствования, эстетики и китча и другое). В контексте русской культуры осознание зависимости от несоветского, невозможность культурной трансгрессии против западных институций приводит писателей к неизбежности «игры цитатами», «полистилистике», ретроспективное™, иронии и «карнавальное™», которые «не являются сами по себе признаками постмодерной художественной стратегии, поскольку контекст этой стратегии не определен, и аппроприация „другого" по отношению к

¹ Курицын В. К ситуации постмодернизма // Новое литературное обозрение. 1995. № 11. С. 198—199.

² Гройс Б. Полуторный стиль: Социалистический реализм между модернизмом и постмодернизмом // Новое литературное обозрение. 1995. № 15. С. 45—46.

³ Там же. С. 46.

269

этому контексту оказывается соответственно невозможной».¹

На примере творчества Ильи Кабакова, Владимира Сорокина Б. Гройс выявляет, что они не опираются на определенную стратегию (идеологию), предполагающую некий скрытый контекст сравнения в пространстве самой реальности. В русской культуре основой сравнения становится не «другое», а «само пространство текста или произведение искусства, в котором демонстрируются рядополо- женность и одновременная взаимная исключенность западно-модернистской и русско-советской претензии на универсальность... Пространством сравнения оказывается, в конечном счете, само соответствующим образом организованное реальное пространство текста или инсталляции»,² — пишет исследователь. Творчество большинства писателей и художников, относящих себя к постмодернистам, есть нечто искусственное, ложное или фиктивное.

М. Эпштейн в статье, название которой «Истоки и смысл русского постмодернизма», обращает читателя к известной работе Н. Бердяева «Истоки и смысл русского коммунизма», обнаруживает восемь признаков, которые сближают постмодернизм с советским коммунистическим проектом: гиперреальность за счет идеологем-симулякров, детерминизм и редукционизм, антимодернизм, идеологический и эстетический эклектизм, цитатность, «среднее между элитарным и массовым», постисторизм и утопия.³

Постмодернизм можно толковать как особую эпоху, определенную новым типом мироощущения, стилем письма, основу которого составляет не рациональная определенность, оформленность текста, а реакция человека на мир, представляющийся ему хаосом, лишенным причинно- следственных отношений, ориентаций; как децентрализованный, раздробленный, иерархически не упорядоченный. Ж.-Ф. Лиотар в книге «Состояние постмодерна», вышедшей в 1979 году, настаивает на том, что «постмодернизм начинается там, где пропадает доверие к тотальным способам высказывания, и тогда, когда человечество осо

¹ Там же.

² Там же. С. 50.

³ См. подробнее: Эпштейн М. Истоки и смысл русского постмодернизма // Звезда. 1996. № 8. С. 167—177.

270

знает невозможность универсального языка. Языков великое множество, нормальная ситуация — взаимодействие, взаимопроникновение, спор, но никак не господство одного из них. Мир — место и способ реализации „языковых игр“, которые он... понимает как внутренне целостные системы, не имеющие общего основания с соседними „языковыми играми", но способные соприкасаться, пересекаться с ними на основе сходства отдельных „валентностей"».¹

Постмодернизм, в отличие от предшествующей эпохи, которую исследователи оценивают как рациональную, линейно организованную, «воспринимает культуру и социум как фрагментированные, пронизанные различиями, противящиеся универсальным дискурсам».²

Ироническую, «насмешливую» точку зрения на сущность постмодернизма (и западного, и своего, отечественного) на основании работ М. Серто озвучил С. Корнев, полагающий, что «постмодернизм — это игра на грани стеба, и это игра... в настоящем постмодернизме происходит не только на уровне художественной формы, но и на уровне философии. Откровенный стеб, насмешка, сатира, гротеск — все это выдает глубоко верующего человека, который спокоен за себя, за свою веру и хочет самоутвердиться, оплевывая веру других. Но сам-то он правду знает».³

Г. JI. Тульчинский усматривает причины активного распространения постмодернистских практик «в неанган- жированности постструктурализма и постмодернизма... никакой идеологией», в создаваемом им впечатлении «технологичности и мастерства, поскольку на первом плане оказывается стилистическая игра смыслами и интерпретациями, предполагающая как общую эрудицию, так и определенное владение словом. Осмысление явления как произведения, подчеркнутая демонстрация его замысла, всех

¹ Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. СПб.: Алетейя, 1998. С. 24.

² Шапинская Е. Н. Интерпретация культуры в контексте постмодернизма. Модернизм — постмодернизм — постструктурализм // Основы культурологии. С. 201.

³ Корнев С. Столкновение пустот: Может ли постмодернизм быть русским и классическим? // Новое литературное обозрение. 1997. № 28. С. 247.

271

возможных мотиваций и техник воплощения, придают философии и поэтике вид не только аналитики, но и теории и методики мастерства, создания некоей новой реальности».¹ На самом же деле, полагает исследователь, ссылаясь на признание Ж. Деррида, в основе постмодернизма «лежит агрессивная, сексуально окрашенная, даже непристойная и порнографическая установка, восходящая к эротическому насилию и обладанию: познать как поять, овладеть истиной, открытие как срывание покрова, обнажение реальности... В связи с этим Ж. Деррида говорит о „фал- логоцентризме“ европейского рационализма».² Основное свойство культуры постмодернизма Г. JI. Тульчинский определяет как телоцентризм, к которому закономерно, отвергнув логоцентризм, пришли философы и критики постструктурализма.

Отличительной особенностью постструктурализма как практики интерпретации культуры как текста явилось соединение философско-эстетических рефлексий и литературной практики, художественной критики, которое блестяще воплотилось, к примеру, в творчестве Умберто Эко (р. 1932: «Имя розы», «Маятник Фуко», «Остров накануне»), являющегося и семиотиком, и философом, и литературным критиком, и писателем. То же, за исключением последнего, с полным основанием можно отнести к Ж. Деррида, М. Бланшо и другим. М. А. Чешков отмечает, что «анализ литературы в русле постмодернизма предстает как отправная точка и даже модель для разработки теории в любой области знания... Сторонники постмодернизма аргументируют свой подход к анализу литературы ссылкой на особую восприимчивость литературного творчества ко всем сторонам человеческого опыта».³

Ж.-Ф. Лиотар во Введении к книге «Состояние постмодерна» писал, определяя смысл ее названия: «Это исследование имеет в качестве объекта условия познания в наиболее развитых обществах. Мы решили назвать их „постсовременные“ (postmodemes). Это слово часто упо

¹ Тульчинский Г. JI. Слово и тело постмодернизма. От феноменологии невменяемости к метафизике свободы // Вопросы философии. 1999. № 10. С. 35—36.

² Там же. С. 37.

³ Чешков М. А. «Новая наука», постмодернизм и целостность современного мира // Вопросы философии. 1995. № 4. С. 25.

272

требляется на американском континенте, прежде всего выходит из-под пера социологов и литературных критиков. Оно обозначает состояние культуры после изменений, которые повлияли на правила игры в науке, литературе и искусстве, начиная с конца XIX века».¹ Правила игры, по его мнению, определяются особой позицией творческого человека: «Постмодернистский художник или писатель находится в ситуации философа: текст, который он пишет, творение, которое он создает, в принципе не управляется никакими предустановленными правилами, о них невозможно судить посредством определяющего суждения, путем приложения к этому тексту или творению каких-то уже известных категорий».²

Как тип практики постструктурализм исходит из отрицания позитивных знаний, «попыток рационального обоснования феноменов действительности, и в первую очередь культуры», противопоставляя им принцип «эпистемологического сомнения»,³ т. е. познавательного сомнения. Основной упор в постструктуралистской практике делался на «власть интерпретации». М. Фуко полагал, что интерпретация по своей сущности бесконечна и не имеет завершения, так как интерпретируется не мир, а тот, кто уже осуществил интерпретацию, т. е. сам интерпретатор. В работе «Воля к истине: По ту сторону знания, власти и сексуальности» он писал: «Не существует ничего абсолютно первичного, что подлежало бы интерпретации, так как все, в сущности, уже есть интерпретация».⁴

Особую роль в формировании новой практики интерпретации текста сыграло отрицание свойственного предшествующей постмодернизму эпохе логоцентризма, осуществляющего, по мнению Ж. Деррида, стратегию захвата, насильственного овладения текстом, его присвоения через подчинение смысловым стереотипам, идеологическим системам, по мнению М. Фуко. Отсюда основными концептами постструктуралистской практики анализа текста стали «текстуализированный мир» как мир децен

¹ Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. С. 366.

² Там же. С. 367.

³ Ильин И. П. Постмодернизм. Словарь терминов. М.: Интрада, 2001. С. 224.

⁴ Фуко М. Воля к истине: По ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет. М.: Магистериум, 1996. С. 132.

273

трализованный, противоречивый, разорванный (фрагментарный) и «интерпретирующее текст я».

И. П. Ильин в своих работах выявляет, что теория постструктурализма развивалась как критика структурализма, которая велась по четырем основным направлениям: проблемам структурности, знаковости, коммуникативности и целостности субъекта. Основными механизмами постмодернистского дискурса стали делогоцентризм, дефоноцентризм, децентрация и деконструкция.

1. Критика структурности или, по выражению Ж. Деррида, «структурности структуры». Философ не признает «центра», ядра структуры в качестве ее организующего начала. По его мнению, центр — это фикция, постулируемая наблюдателем, результат его желаний, «ницшеанской воли к власти», стремления управлять структурой, навязывать свой взгляд. На деле центр — не объективное свойство структуры, а следствие навязывания читателю собственной воли и собственного понимания. В критической по отношению к исследовательской методологии К. Леви- Стросса работе «Структура, знак и игра в дискурсе гуманитарных наук» Ж. Деррида писал: «В центре наложен запрет на взаимозамещение или превращение элементов (которые, впрочем, сами могут быть структурами, включенными в другую структуру). По крайней мере, такое превращение всегда оставалось под запретом... Таким образом, всегда считалось, что центр, единственный по определению, образует в структуре именно то, что, управляя структурой, ускользает от структурности».¹ По мнению Ж. Деррида, «любой из „центризмов“ есть стремление к подчинению „иного“, ассимилирование „иного“ или просто его игнорирование...».²

Центр — это субъект, испытывающий иллюзии своей непредвзятости, независимости. В связи с этим он присваивает себе право управлять текстом, структурировать его по собственной воле, навязывать ему смыслы. «Структуралистское нашествие» или «структуралистское наваждение», по его выражению, уничтожает «живую энергию смысла», который «является таковым только в некоторой

¹Деррида Ж. Письмо и различие. С. 446.

² Соколов Б. Г. Маргинальный дискурс Деррида. СПб.: Изд-во СПбГУ, 1996. С. 12.

274

целостности».¹ По убеждению философа, именно внутренняя сила текста сама по себе является феноменом. В структуре же есть «связность и тотальность», «это формальное единство смысла и формы», она «подобна архитектуре мертвого или пораженного города, сведенной к своему остову какой-нибудь природной или искусственной катастрофой... Это город с привидениями смысла и культуры».² Исходя из позиции отрицания структуры (центра) и структурности, он классифицирует структуралистское сознание как «катастрофическое, деструктурирующее». По сути, здесь находятся истоки теории властного дискурса (М. Фуко) как принуждения над текстом (все культурные формы, явления, человек — есть, по мнению поструктуралистов, интерпретируемый текст).

В теории и практике постструктуралистов «децентра- ция связана с распадом одной из важнейших бинарных оппозиций — центр/периферия, тесно связанной с оппозицией власть/подчинение».³ Следовательно, децентрация имеет своей целью устранить насилие, которое исходит из центра (власти, подчинения). За этим стояло стремление к развенчанию «такой могущественной для всей культуры модернизма „структуры разумности¹¹, как мышление бинарными оппозициями»,⁴ — отмечает Марк Липовецкий. Этим концептуальным положением объясняется критика «бинаризма» — бинарных оппозиций, которыми оперировали структуралисты, и в частности К. Леви-Стросс, нарративов — властных повествовательных структур, ведущих к формализации знания, его омертвлению.

Функцию центра должен выполнять «феноменологический голос», понимаемый постструктуралистами, в частности Ж. Деррида, как интерпретирующее «я», составленное из текстов, т. е. из культурных систем, норм, правил своего времени, позволяющее уйти от воли к власти, от диктата над текстом. В этом с ним солидарен М. Фуко.

¹ Деррида Ж. Письмо и различие. С. 42.

² Там же. С. 12.

³ Шапинская Е Н. Интерпретация культуры в контексте постмодерна. Модернизм — постмодернизм — постструктурализм // Основы культурологии. С. 206.

⁴ Липовецкий М. Паралогия русского постмодернизма // Новое

литературное обозрение. 1998. № 30. С. 285.

275

2. Отрицание знака, вернее, традиционной структуры знака, которое вылилось у постструктуралистов, по выражению Р. Барта, в «знакоборчество». Новую теорию знака предложил Ж. Лакан в работе «Инстанция буквы в бессознательном или судьба разума после Фрейда» (1957). В традиции, идущей от де Ф. Соссюра, означаемое — это элемент структуры знака, «смысловой, понятийный комплекс конкретного знака, совокупность смыслов и ассоциаций, которые за данным знаком закреплены. Совокупность внутренних образов или образа, которые возникают у приемника во время восприятия им знака. Как правило, идеальная сторона знака».' Означающее — носитель смысла, материальная сторона знака. Обращаясь к анализу стихотворения «Листок» М. Ю. Лермонтова, авторы поясняют: означающее — «структурный элемент знака, который непосредственно воспринимается приемником при помощи органов чувств... или средств механической идентификации... Это одновременно часть знака и внешний представитель всей его целостности. Как правило, это материальная сторона знака».²

По мнению Ж. Лакана, исходящего в трактовке понятий из позиции психологически-эмоциональной, означающее и означаемое образуют разделенные ряды, между ними находится барьер, сопротивляющийся обозначению, следовательно, нельзя «поддаваться иллюзии, что означающее отвечает функции репрезентации означаемого, или лучше сказать, что означающее должно отвечать за его существование во имя какой-либо сигнификации».³ Означаемое всегда ускользает от реципиента, и можно говорить только о «плавающем (или скользящем) означающем», «о непрекращающемся ускользании означающего под означающее».⁴ И. П. Ильин так комментирует позицию Ж. Лакана: по мнению мыслителя, «фактически в любом тексте предполагается лишь взаимодействие, игра одних означающих в отрыве от означаемого».⁵ Ж. Лакан,

¹ Шунейко А. А., Савелова Е. В. Семиотика: Словарь и хрестоматия. С. 56.

² Там же. С. 57.

³ Лакан Ж. Функция и поле речи и языка в психоанализе. М.: Гнозис, 1995. С. 92.

⁴ Там же. С. 94.

⁵ Ильин И. 77. Постмодернизм. Словарь терминов. С. 194.

276

Ж. Деррида, Ю. Криетева и другие считали необходимым заменить традиционный термин «обозначение», который фиксирует отношения между означающим и означаемым, термином «означение», который фиксирует отношения только означающих.

М. Фуко в своей речи «Что такое автор?» на заседании Французского философского общества, обращаясь к рассмотрению природы письма, акцентировал и проблему знака: «...сегодняшнее письмо освободилось от темы выражения: оно отсылает лишь к себе самому, и, однако, оно берется не в форме „внутреннего", — оно идентифицируется со своим собственным развернутым „внешним"... Это означает, что письмо есть игра знаков, упорядоченная не столько своим означаемым содержанием, сколько самой природой означающего».¹

Эта принципиальная для постструктуралистов позиция определяет и другое положение: поскольку означаемое всегда ускользает от воспринимающего, то задача интерпретатора заключается в разоблачении прежнего заблуждения, ведущего к формированию симулякров. Теорию си- мулякров разрабатывали Ж. Лакан и Ж. Бодрийяр, и последний полагал, что в эпоху постмодернизма «действительность заменяется сетью симулякров самодостаточных знаковых комплексов, уже не имеющих никаких соответствий в реальном мире. Симулякры управляют поведением людей, их восприятием, сознанием, что приводит к „гибели субъективности": человеческое „я" также складывается из совокупности симулякров».² Для Ж. Бодрийяра «симулякр» есть ложное подобие, условный знак чего-либо, функционирующий в обществе как его заместитель: например, симулякр природности, которой искусственно окружает себя отдыхающий «на лоне природы» отпускник, или же симулякр истории, ностальгически обустраиваемый хозяином современного дома путем включения в его конструкцию остатков старинной фермы, разрушенной при его строительстве, и другое.³

¹ Фуко М. Воля к истине: По ту сторону знания, власти и сексуальности. С. 13.

² Липовецкий М. Паралогия русского постмодернизма // Новое литературное обозрение. С. 287.

³ Зенкин С. О первой книге Жана Бодрийяра // Бодрийяр Ж. Система вещей. М.: Академический Проект, 2001. С. 4.

277

В работе «Символический обмен и смерть» Ж. Бод- рийяр выделяет три порядка симулякров, действующих в истории человеческой культуры: а) на основе естественного закона ценностей; б) на основе рыночного закона стоимости; в) на основе структурного закона ценностей, и особое внимание уделяет именно третьему типу, формирующемуся в пространстве символических сущностей на основе определенного кода. Если первый и второй типы симулякров формировались на основе отношений: оригинал и подделка, оригинал и отражение, — то современный симулякр отличается «эквивалентностью, неотличимостью».¹ Сущность симулякров определяется тем, что, создаваемые человеком, они «переходят из мира природных законов в мир силовых напряжений» и в отличие от первых двух входят «в мир структур и бинарных отношений».² Ж. Бодрийяром симулякр рассматривается в качестве детермининанта современной культуры и существования человека: он «становится фактором тоталитарного господства».³

Код в интерпретации исследователя «представляет собой просто элементарную генетическую матрицу, в которой мириадами пересечений производятся все мыслимые вопросы и решения — только выбирай... У этих „вопросов" (информационно-сигнальных импульсов) нет никакой целевой установки... Это пространство имеет даже скорее линейный, одномерный характер — пространство клетки, бесконечно порождающей одни и те же сигналы, словно заученные жесты...».⁴ Код прежде всего, как полагает исследователь, является механизмом нейтрализации означаемых. Вместе с тем, как замечает М. Липовецкий, осознание симулятивной, т. е. мнимой, фиктивной, иллюзорной, природы вещей и отношений возможно только в ситуации неверия: «Набор симулякров в постмодернизме противоположен не реальности, а ее отсутствию, т. е. пустоте. Парадоксальным (паралогическим) образом симулякры становятся источником порождения реальности только при

¹ Бодрияйр Ж. Символический обмен и смерть. М.: Добросвет, 2006. С. 123.

² Там же. С. 126.

³ Зенкин С. Н. Жан Бодрийяр: Время симулякров // Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. С. 26.

⁴ Бодрияйр Ж. Символический обмен и смерть. С. 127.

278

условии исходного неверия в их реальность».¹ М. Эпштейн, опираясь на теорию симулякра Ж. Бодрийяра, полагает, что «поддельное событие, которое якобы отражает некую реальность, а на самом деле подменяет эту отсутствующую реальность, называется симулякром»² и считает, что симулякром по сути дела являлась вся советская действительность, которая «не отражала никакую действительность»,³ а была создана советскими идеологемами. Симулякры в советской культуре создавали гипертекст под названием «социалистическая реальность».

3. Коммуникативность как условие существование текста, реальности. В классической феноменологии, оказавшей значительное влияние на становление постструктура- листских практик интерпретации текста, всякий объект есть порождение субъекта, в нем познается реальность. Следовательно, субъект есть объективизирующая мир инстанция. В практике постструктуралистов объективация заменятся интерпретацией, которая по своей сущности является всегда незавершенной и бесконечной, ибо, как комментирует эту позицию И. Ильин, «интерпретируется не мир, а тот, кто осуществил интерпретацию — сам интерпретатор».⁴

Интерпретации в практике постструктуралистов подвергаются и текст, и мир. Одной из аксиом в постмодернистской теории является понятие мира как текста, что приводит к невозможности разделения действительности и текста, произведения и описываемой реальности, объекта и субъекта. В. Курицын так комментирует это принципиальное для них положение «,,Текст“ описывает „мир“, так же, как и „текст“ описывается „миром“, „текст“ и „мир“ находятся внутри друг друга — этакая инвертированная матрешка, каждая из двух частей которой заключает в себе другую... Как нет в постмодернизме фиксирования объекта и субъекта, так нет в нем и „результата¹¹: постмодернистский текст — не готовая вещь, а процесс взаимодействия художника с текстом, текста с пространством культуры, с

¹ Липовецкий М. Паралогия русского постмодернизма // Новое литературное обозрение. С. 289.

² Эпштейн М. Истоки и смысл русского постмодернизма // Звезда. С. 168.

³ Там же. С. 169.

⁴ Ильин И. П. Постмодернизм. Словарь терминов. С. 51.

279

материей духа, текста с художником и с самим собой».' Спецификой понимания постмодернистскими авторами мира как текста и текста как мира обусловлена одна из интерпретационных практик — деконструкция, которая, ориентируясь на цитатность, коллажность, иронию, обыгрывание известных сюжетов, создает «текст текстов».

4. Отрицание целостности субъекта. Этот постулат обусловил формирование одной из концептуальных для постструктуралистов идеи, наравне с идеей «смерти автора», — «смерти субъекта». Она инициировалась Луи Альтюссером (1918—1990), Ж. Лаканом, Ю. Кристевой и привела к формированию новой «модели представления о человеке, не как об „индивиде”, т. е. целостном, неразделенном субъекте, а как „дивиде” — фрагментированном, разорванном, смятенном, лишенным целостности человеке Новейшего времени».² Новая концепция человека была обусловлена представлением о мире — фрагментарном, противоречивом и современной культуре, отличающейся отсутствием структуры, упорядоченности. Наиболее актуальной она была для Ж. Делёза и Ф. Гваттари: смерть субъекта обозначала результат «конца научно-рационалистической картины мира» и возникновение множества образов людей «с саморазорванным поведением шизофренического или параноидального типа, разнообразные „желающие машины”... новоявленные зомби с бесконечно слабеющей волей, перекрываемой обстоятельствами».³

Отрицание субъекта в русском контексте нашло своеобразную интерпретацию, во многом обращенную против таких авторитетов в области теории его развенчания, как Ж. Лакан и Славоя Жижек (р. 1948). Ироническое «разоблачение» концепции целостности субъекта дали в «Переписке из всех углов» Игорь Смирнов и Борис Гройс. И. Смирнов, развенчивая основной постулат книги «Гегель вместе с Лаканом» С. Жижека, настаивает на том, что он «плохой философ», в противном случае он, высказывая мысль о «смерти субъекта» и пытаясь это доказать, при

¹ Курицын В. Постмодернизм: новая первобытная культура // Новый мир. 1992. № 2. С. 226.

1. Ильин И. П. Постмодернизм. Словарь терминов. С. 74.

³ Терещенко Н. А., Шатунова Т. М. Постмодерн как ситуация философствования. С. 68.

280

шел бы к той простой мысли, которая укрепилась в сознании пишущего письмо, а именно: за этим утверждением скрывается «действительная растерянность человека, который потерял основания для думания. Этим основанием всегда была вера в субъекта: сомневающегося в себе и за счет этого обретающего истину, подчиненного нравственному императиву, тождественного даже объекту, становящегося по ходу прогресса сверхчеловеком, способного завершить историю в сизигии, пребывающего уже в будущем и т. д.».¹

В связи с представлением о разорванности мира в философской, критической и художественной практике постмодернистов, в частности У. Эко, закономерным становится образ ризомы, разработанный и введенный Ж. Делёзом и Ф. Гваттари в их совместной работе «Кафка» (1975). «Ризома — это беспорядочное распространение множественности, не имеющее какого-либо превалирующего направления, а идущее в стороны, вверх без регулярности, дающей возможность предсказать следующее движение», — пишет Е. Н. Шапинская, один из авторов коллективного труда «Основы культурологии».² На основании работ Ж. Делёза М. Липовецкий выделяет следующие принципы ризомы или ризоматической целостности: гетерогенность соединения различных семиотических кодов, невозможность выявить системную доминанту; фрагментарность, которая предполагается основным условием и необходимостью ее существования; прерывистость, отсутствие какой-либо глубинной, временной или пространственной структуры — незавершимость ризомы: «...у нее нет начала или конца в любом измерении».³ Она есть всегда здесь и теперь, она всегда находится в становлении. Резоматический принцип прерывистости, фрагментарности, предполагающий способность ризомы восстанавливаться из любой точки, порождает паралогическое (непреднамеренная логическая ошибка, нарушение зако

¹ Смирнов Игорь — Борис Гройс. Переписка из всех углов // Новое литературное обозрение. 1996. № 19. С. 318.

² Шапинская Е. Н. Интерпретации культуры в контексте постмодернизма. Модернизм — постмодернизм — постструктурализм // Основы культурологии. С. 206.

³ Липовецкий М. Паралогия русского постмодернизма // Новое литературное обозрение. С. 293.

281

нов логики, правил) переосмысление оппозиций «память — забвение», «личное — безличное». В связи с этим, как отмечает М. Липовецкий, большинство текстов постмодернистских писателей, творцов имеют «рваный ритм».

ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ

1. Как трактуются в современной научной литературе понятия «постсовременность», «постмодернизм» и «постструктурализм»? Являются ли они равнозначными, по вашему мнению?

2. Определите теоретико-методологические предпосылки формирования постмодернистских практик интерпретации текста.

3. Какие методологические основы предшествующей парадигмы получения научного знания отвергает постмодернистская концепция «нового знания»?

4. Чем обусловлено соединение в постмодернистской парадигме философско-литературно-критических и методологических интересов?

5. Какова стратегическая цель новой исследовательской (интерпретационной) модели?

6. По каким основным позициям «отрицания» предшествующей научной парадигмы формировалась новая теория и практика интепретации текста.

7. Назовите основные научные постмодернистские школы, их представителей.

8. Определите особенности отечественной постструктуралистской школы. Назовите основных ее представителей.

9. Что такое симулякр и какую роль он играет в постмодернистских практиках?

10. Выявите, насколько активно в современном анализе культуры (особенно массовой) используется термин «симулякр»?

ЗАДАНИЯ ДЛЯ САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ РАБОТЫ

1. Дайте определение следующим концептуальным категориям и понятиям постмодернистской практики интерпретации текста: «логоцентризм», «грамматология», «го

282

лос-письмо», «децентрация», «смерть автора», «скриптор», «ризома», «означающее», «плавающее означающее», «деконструкция», «дискурс», «интертекст», «свободная игра» интерпретаций, «симулякр».

2. Обозначьте типологические черты постструктурализма и русского соцреализма («полуторного стиля») на примере работы Б. Гройса «Полуторный стиль...». Какие оппозиции, выделенные им, позволили выполнить типологизирующие процедуры?

3. Соответствуют ли, по мнению Б. Гройса, претензии русских писателей и художников, относящих себя к постмодернистским творцам, действительно, практике постмодернистского искусства?

Тексты

1. Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика / Пер. с фр. Г. К. Косикова. М.: Республика, 1989. 616 с.

2. Барт Р. Мифологии / Пер. с фр. С. Зенкина. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2000. 320 с.

3. Барт Р. Нулевая степень письма / Пер. с фр. Г. К. Косикова [и др.]. М.: Академический Проект, 2008. 431 с.

4. Башляр Г. Новый рационализм / Пер. с фр. Б. М. Скуратова. М.: Изд-во гуманитарной литературы, 1987. 376 с.

5. Блатио М. Литература и право на смерть / Пер. с фр. С. Зенкина // Новое литературное обозрение. 1994. № 4. С. 106—134.

6. Блатио М. Ницше и фрагментарное письмо / Пер. с фр.

2. Лапицкого // Новое литературное обозрение. 2003. № 61.

3. 12—29.

7. Бодрийяр Ж. Фрагменты из книги «О соблазне» / Пер. с фр. А. Гараджи // Иностранная литература. 1994. № 1. С. 59—66.

8. Бодрийяр Ж. Общество потребления. Его мифы и структуры / Пер. с фр. Е. А. Самарской. М.: Республика, 2006. 269 с.

9. Бодрийяр Ж. Система вещей / Пер. с фр. С. Зенкина. М.: РУ- ДОМИНО, 2001. 232 с.

10. Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть / Пер. с фр. С. Зенкина. 2-е изд. М.: Университет; Добросвет, 2006. 389 с.

\\.Делёз Ж. Логика смысла / Пер. с фр. Я. И. Свирского. М: Изд. центр «Академия», 1995. 298 с.

12. Делёз Ж. Различие и повторение / Пер. с фр. Н. Б. Маньков- ской [и др.]. СПб.: Петрополис, 1998. 384 с.

13. Деррида Ж. О грамматологии / Пер. с фр. Н. Автономовой. М.: Ad Marginem, 2000. 511 с.

14. Деррида Ж. Письмо и различие / Пер. с фр. Д. Ю. Кралечки- на. М.: Академический Проект, 2000. 495 с.

283

12. Деррида Ж. Структура, знак и игра в дискурсе гуманитарных наук // Вестник МГУ. Филология. 1993. № 35. С. 86—197.

13. Лакан Ж. Функция и поле речи и языка в психоанализе / Пер. с фр. М. Титовой. М.: Гнозис, 1995. 160 с.

14. Лиотар Ж.-Ф. Заметки о смыслах «пост» / Пер. с фр. А. Га- раджи // Иностранная литература. 1994. № 1. С. 57—59.

15. Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна / Пер. с фр. Н. А. Шматко. СПб.: Алетейя, 1998. 369 с.

16. Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук / Пер. с фр. Н. С. Автономовой. СПб.: «А-cad»: Талисман, 1994. 405 с.

17. Фуко М. Воля к истине: По ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет / Пер. с фр. С. Табачниковой. М.: Магистериум, 1996. 447 с.

18. Серто М. Хозяйство письма / Пер. с фр. Б. Дубина // Новое литературное обозрение. 1997. № 28. С. 29-—46.

19. Фуко М. Археология знания / Пер. с фр. М. Б. Раковой, А. Ю. Серебрянниковой. СПб.: Гуманитарная Академия, 2004. 416 с.

20. Фуко М. История безумия в классическую эпоху / Пер. с фр. И. К. Стаф. СПб.: Университетская книга: Рудомино, 1997. 575 с.

21. Фуко М. Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы / Пер. с фр. В. Наумова. М.: Ad Marginem, 1999. 478 с.

22. Эко У. Отсутствующая структура = La struktura assente: Введение в семиологию / Пер. с итал. В. Резник [и др.]. СПб.: Sump- sium, 2006. 544 с.

Основная литература

1. Визгин В. П. Постструкгуралистская методология истории: Достижения и пределы // Одиссей: Человек в истории. Исследования по социальной истории и истории культуры: Ремесло историка на исходе XX века / Под ред. А. Я. Гуревича. М.: Coda, 1996. С. 39—59.

2. Грицанов А. А., Абушенко В. Л. Мишель Фуко. Минск: Книжный дом, 2008. 320 с.

3. Гройс Б. Полуторный стиль: Социалистический реализм между модернизмом и постмодернизмом // Новое литературное обозрение. 1995. № 15. С. 44—53.

4. Жербкина И. «Прочти мое желание...». Постмодернизм, психоанализ и феминизм. М.: Идея-Пресс, 2001. 251 с.

5. Ильин И. П. Постмодернизм от истоков до конца столетия: Эволюция научного мифа. М.: Интрада, 1998. 256 с.

6. Ильин И. П. Постмодернизм. Словарь терминов. М.: Intrada,

2001. 384 с.

7. Ильин И. П. Поструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. М.: Интрада, 1996. 256 с.

284

8. Карцев И. Жиль Делез. Введение в постмодернизм. Философия как эстетическая имагинация. М.: Огни ТД, 2005. 230 с.

9. Козловски П. Современность постмодерна / Пер. с нем. Ф. Фельдмана // Вопросы философии. 1995. № 10. С. 85—94.

10. Косиков Г. К. От структурализма к постструктурализму. М.: Республика, 1998. 344 с.

11. .Курицын В. К. Русский литературный постмодернизм. М.: ОГИ, 2001. 286 с.

12. Курицын В. К. К ситуации постмодернизма // Новое литературное обозрение. 1995. № 11. С. 196—223.

13. Липовецкий М. ПМС (постмодернизм сегодня) // Знамя.

2001. № 5. С. 200—211.

12. Липовецкий М. Паралогия русского постмодернизма // Новое литературное обозрение. 1998. № 30. С. 285—304.

13. Липовецкий М. Н. Русский постмодернизм: Очерки исторической поэтики. Екатеринбург: УГПУ, 1997. 317 с.

14. Манъковская Н. Б. «Париж со змеями»: Введение в эстетику постмодернизма. М.: ПФР АН, 1995. 219 с.

15. Манъковская Н. Б. Эстетика постмодернизма = Estetuque postmoderne. СПб.: Алетейя, 2000. 342 с.

16. Постмодернизм. Энциклопедия / Под ред. А. А. Грицанова, М. А. Можейко. Минск: Книжный дом, 2001. 1040 с.

17. Постмодернизм и культура (материалы «круглого стола»): Выступили: О. Б. Вайнштейн, В. И. Новиков, В. А. Подорога, JI. В. Карасев и др. // Вопросы философии. 1993. № 3. С. 3—16.

18. Ратников В. П. Постмодернизм: истоки, становление, сущность // Философия и общество. 2003. № 4. С. 120—132.

19. Скрипиик К. Д., Штомпель Л. А., Штомпелъ О. М. Умберто Эко. М.: ИКЦ «МарТ», 2006. 112 с.

20. Смирнов Игорь — Гройс Борис. Переписка из всех углов // Новое литературное обозрение. 1996. № 19. С. 317—322.

21. Терещенко Н. А. Постмодерн как ситуация философствования. СПб.: Алетейя, 2003. 190 с.

22. Тульчинский Г. Л. Слово и тело постмодернизма. От феноменологии невменяемости к метафизике свободы // Вопросы философии. 1999. № 10. С. 35—53.

23. Шапинская Е. Н. Интерпретации культуры в контексте постмодернизма. Модернизм — постмодернизм — постструктурализм // Шапинская Е. Н. Основы культурологии: Учебное пособие / Под ред. И. М. Быховской. М.: Эдиториал УРСС, 2005. С. 201— 223.

24. Эпштейн М. После будущего. Парадоксы постмодернизма в современной российской культуре. М.: Новое литературное обозрение, 1994. 342 с.

25. Эпштейн М. Истоки и смысл русского постмодернизма // Звезда. 1996. № 8. С. 167—177.