VI.4. Материалы к обсуждению культурно-исторических трудностей для формирования «общества граждан» в России.

Суть дела в том, что представление о человеке, как о некоторой малюсенькой части великого социального целого глубоко укоренено в русской культуре. Образы этого целого менялись («Русская земля» древнерусских текстов, «Россия» и «Отечество» Петра I, «община» у славянофилов, «советский народ» у идеологов КПСС и др.), но базовое настроение сохранялась. Более того, эта черта, выраженная в разных терминах («соборность», «товарищество», «община», «коллективизм» и др.), осознавалась как важнейшая характеристика именно русского человека в отличие от человека Запада и человека Востока.

Представления об обществе как о разумно и законосообразно организованной структуре, системе социальных учреждений характерны для небольшой и маловлиятельной общественной группы «западников» Эти взгляды, хотя и признавались иногда даже и правящими кругами полезными, все же оказывались всегда неприятными и для русской, а потом и для советской культуры. Они вызывали настороженное отношение во всех слоях русского народа и в лучшем случае лишь дополняли представления об обществе как товариществе единочувствующих и единомыслящих.

И вот именно такое представление о «товариществе», «мире», «опчестве», как специфически русском способе общественной организации было общепринятым.

Именно поэтому, несмотря на многократные и предпринятые талантливыми правителями попытки учредить в нашем отечестве гражданское общество – результат каждый раз оказывался либо нулевым, либо плачевным.

Скорее всего, дело в том, что все без исключения попытки учредить гражданское общество в России делались, исходя из гипотезы, что это самое общество нужно подданным, что достаточно государству разрешить населению создавать структуры гражданского общества и оно немедленно начнет создавать именно их. Однако эта гипотеза исходит из неверной посылки, что каждое общество стремится стать гражданским. На самом же деле, негражданское общество в России прекрасно себя чувствует и отнюдь не собирается само по себе меняться.

И в заключение этого, в общем-то печального текста, приведем нечто обнадеживающее. Именно слова, сказанные две с половиной тысячи лет назад, одним простым гражданином на собрании других простых граждан весьма бедного, с небольшим населением и территорией государства, которое называлось Аттикой, или попросту – Афинами.

…В частной жизни законы наши предоставляют равноправие для всех {1}; что же касается политического веса и влияния, то у нас в государственной жизни каждый ими пользуется … в зависимости от его доблести, стяжающей ему добрую славу в том или другом деле; равным образом, скромность звания не служит бедняку препятствием к деятельности, если только он может оказать какую-либо услугу родному городу.

Мы живем свободною политическою жизнью и не страдаем подозрительностью во взаимных отношениях повседневной жизни; мы не раздражаемся, если кто делает что-либо в свое удовольствие, и не показываем при этом досады, хотя и безвредной, но все же удручающей другого.

Свободные от всякого принуждения в частной жизни, мы в общественных отношениях не нарушаем законов главным образом из уважения к ним и добровольно повинуемся лицам, облеченным нами же властью в данное время; в особенности же прислушиваемся ко всем тем законам, которые существуют на пользу обижаемым и которые, будучи неписанными, влекут за их нарушение общественный позор. {2}.

…(39) В заботах о военном деле мы отличаемся от противников следующим:

государство наше мы предоставляем для всех, не высылаем иноземцев, никому не препятствуем ни учиться у нас, ни осматривать наш город, так как нас

нисколько не тревожит, что кто-либо из врагов, увидев что-нибудь не скрытое,

воспользуется им для себя; мы полагаемся не столько на боевую подготовку и

военные хитрости, сколько на присущую нам отвагу в открытых действиях.

... (40) Мы любим красоту, состоящую в простоте {3}, и мудрость без изнеженности; мы пользуемся богатством как удобным средством для деятельности, а не для хвастовства на словах, и сознаваться в бедности у нас не постыдно, напротив, гораздо позорнее не выбиваться из нее трудом.

Одним и тем же лицам можно у нас и заботиться о своих домашних делах, и

заниматься делами государственными… Мы сами обсуждаем наши действия или стараемся правильно ценить их, не считая рассуждения и расчеты чем-то вредным для дела; больше вреда, по нашему мнению, происходит от того, если приступать к исполнению необходимого дела без предварительного обдумывания и обсуждения его перед всем народом. Превосходство наше состоит также и в том, что мы обнаруживаем и величайшую отвагу и зрело обсуждаем задуманное предприятие; у прочих, наоборот, неведение вызывает отвагу, размышление же - нерешительность.

…Равным образом, в отношениях человека к человеку наши действия противоположны тактике большинства: друзей мы приобретаем не тем, что получаем от них услуги, но тем, что сами их оказываем. … Мы одни оказываем благодеяния безбоязненно, не столько из расчета на выгоды, сколько из доверия, покоящегося на свободе. (41)

Говоря коротко, я утверждаю, что все наше государство - центр просвещения Греции; каждый человек может, мне кажется, приспособиться у нас к многочисленным родам деятельности, и, выполняя свое дело с изяществом и ловкостью, всего лучше может добиться для себя независимого положения…

Фукидид. История. Кн. II, гл. 37.

Имя оратора и автора этой речи – Перикл, сын Ксантиппа. В дословном славянском переводе Всеслав Буланов (или Буланин), что с одной стороны весело, но с другой - подтверждает теорию о том, что все люди – братья.

Нам кажется, что если совсем простые и почти первобытные древние греки (от изобретения железа прошло всего 500 лет и столько же – оставалось до проповеди и страстей Иисуса Христа) захотели и смогли изобрести и укрепить общественное устройство, где граждане образуют государство и управляют им себе на пользу, миру на украшение, потомкам - на удивление и славу, - почему бы высокоразвитому и образованному, прославленному и много претерпевшему многонациональному российскому народу – не попробовать пойти этой же дорогой. Но теперь уже по своей воле. Ибо, кто старое помянет, тому глаз вон. Но кто забудет – тому – два…