Глава третья

В марте следующего года, как и предполагалось, я отправилась в Ур. Макс встречал меня на вокзале. Интересно, буду ли я смущена, думала я, в конце концов, до разлуки мы были вместе совсем недолго. К моему удивлению, мы встретились так, словно расстались лишь вчера. Макс писал мне подробнейшие письма, и я была осведомлена о ходе археологических раскопок того сезона настолько, насколько вообще может быть осведомлен новичок в этой области. Несколько последних дней перед возвращением домой я провела в доме экспедиции. Лен и Кэтрин принимали меня очень тепло, а Макс решил, что я должна непременно ходить на раскопки.

Нам не повезло с погодой: началась песчаная буря. Тогда‑то я впервые заметила, что глаза у Макса невосприимчивы к песку. В то время как я, ослепленная этим бедствием, принесенным ветром, ковыляла позади Макса, постоянно на него натыкаясь, сам Макс шагал впереди с широко открытыми глазами и показывал то, другое, пятое, десятое. Первым моим побуждением было бежать назад и укрыться в доме, но я мужественно поборола собственное малодушие, потому что, несмотря на все превратности погоды, мне было чрезвычайно интересно самой увидеть то, о чем писал Макс.

По окончании сезона мы решили возвращаться домой через Персию. Тогда как раз начала действовать авиалиния, немецкая. Небольшой самолет летал из Багдада в Персию, и мы воспользовались его услугами. Это была одномоторная машина, экипаж которой состоял из одного пилота, и мы чувствовали себя отчаянными храбрецами. Быть может, тот полет и в самом деле был рискованным – нас не покидало ощущение, что мы вот‑вот врежемся в горный склон.

Первая посадка была в Хамадане, вторая – в Тегеране. Из Тегерана мы полетели в Шираз. Помню, он чудесно выглядел с воздуха – словно темно‑зеленый изумруд посреди обширной серо‑коричневой пустыни. По мере снижения зеленый цвет становился еще более насыщенным и, когда мы наконец сели, нашим взорам открылся зеленый город‑оазис со множеством садов и пальмовых аллей. Я не думала, что столь большая часть территории Персии покрыта пустынями, но теперь знаю, почему иранцы так ценят сады – они им слишком дорого даются.

Помню, мы побывали в очень красивом доме. Спустя много лет, снова приехав в Шираз, я упорно пыталась найти его – увы, безуспешно. А в третий приезд мы его отыскали. Я узнала его по медальонам, которыми были расписаны стены и потолок одной из комнат. Один медальон изображал Холборнский виадук. Видимо, еще в викторианские времена местный шах, побывав в Лондоне, направил туда художника, приказав зарисовать приглянувшиеся владыке места. И вот, спустя много лет, Холборнский виадук, слегка, правда, выцветший, затертый и поцарапанный, все еще украшал стену ширазского дома. В доме никто уже не жил, он разваливался, но все еще был красив, несмотря на то, что входить в него стало небезопасно. Он послужил мне местом действия для рассказа «Дом в Ширазе».

Из Шираза на машине мы отправились в Исфахан. Это была долгая поездка по разбитой колее. Все время через пустыню. Лишь время от времени попадалась захудалая деревушка. На ночь пришлось остановиться в очень уж примитивном доме для проезжающих и спать на голых досках, прикрытых лишь ковриками, вытащенными из машины. Прислуживал в доме мужчина сомнительного вида, похожий на бандита, а помогали ему несколько крестьян, напоминавших скорее головорезов.

Мы провели там ужасную ночь. Доски, на которых мы спали, казались неправдоподобно жесткими. Трудно поверить, но после нескольких часов такого сна бедра, руки и плечи покрылись синяками. Однажды мне уже доводилось столь же неудобно спать в номере багдадского отеля. Помню, я решила узнать, в чем дело: подняла матрас и обнаружила тяжелую доску, положенную явно для того, чтобы прижать выскочившие пружины. Однако коридорный дал другое объяснение – якобы до меня в номере жила иракская дама, которая не могла уснуть, потому что постель была слишком мягкой, вот доску и положили, чтобы дать возможность даме отдохнуть хоть несколько часов.

Утром мы снова пустились в путь и, сильно измученные, прибыли наконец в Исфахан. С того первого визита я всегда считала Исфахан самым красивым городом в мире. Нигде больше нет таких великолепных цветов – розового, голубого и золотого, – в какие окрашены растения, птицы, арабески, прелестные сказочные дома и чудесные яркие изразцы. Поистине волшебный город! После того первого знакомства я не была в Исфахане почти двадцать лет и со страхом ожидала новой встречи – вдруг все окажется совсем иным? К счастью, город очень мало изменился. Естественно, появились новые современные улицы и несколько более современных магазинов, но здания и дворики благородной исламской архитектуры, чудесные изразцы и фонтаны никуда не исчезли. Исфаханцы не были теперь столь фанатично настроены, и появилась возможность заглянуть в некоторые мечети, недоступные чужакам прежде.

Дальше мы с Максом решили ехать через Россию, если получение паспортов, виз, обмен денег и прочие формальности не окажутся слишком труднопреодолимыми. В осуществление этой идеи мы отправились в Иранский банк. Здание, в котором он располагался, было настолько великолепным, что банк невольно воспринимался скорее как дворец, нежели как просто финансовое учреждение. И точно: оказалось нелегкой задачей обнаружить, где же именно проводились банковские операции. Пройдя сложную систему коридоров с фонтанами, вы попадали в просторный вестибюль, в дальнем конце которого за стойкой молодые люди в элегантных европейских костюмах писали что‑то в конторских книгах. Но, как я успела заметить, на Ближнем Востоке за банковской стойкой дела не делаются. Вас всегда посылают к управляющему, заместителю управляющего или, на худой конец, к чиновнику, который выглядит как управляющий.

Чиновник кивком головы подзывает одного из посыльных в живописных одеждах, приглашает вас присесть на любой из необъятных кожаных диванов и надолго исчезает. Наконец он возвращается, кивает посыльному и тот ведет вас по грандиозной мраморной лестнице к некоей заветной двери. Он стучит в нее и входит, оставив вас снаружи, затем выходит, сияя улыбкой и показывая, как он рад, что вам дозволено приобщиться к сокровенному. Входя в комнату, вы чувствуете себя не меньше чем эфиопским принцем.

Обаятельный, обычно довольно тучный человек встает вам навстречу и приветствует на безупречном английском или французском языке, приглашает сесть, предлагает чай или кофе, спрашивает, когда вы приехали, понравился ли вам Тегеран, откуда вы следуете, и наконец – как бы случайно, между делом – интересуется, чем может быть вам полезен. Вы сообщаете, что вам нужны дорожные чеки. Он берет маленький колокольчик, стоящий у него на столе, звонит – входит другой посыльный, и чиновник бросает ему: «Мистера Ибрагима». Приносят кофе, продолжается разговор о путешествиях, о мировой политике, видах на урожай.

Является мистер Ибрагим – обычно человек лет тридцати в красновато‑коричневом европейском костюме. Управляющий банком объясняет ему, что вы желаете, а вы сообщаете, в каких купюрах предпочитаете получить сумму, требующуюся вам наличными. Тогда мистер Ибрагим достает из папки шесть или больше бланков, которые вы должны подписать, после чего исчезает и начинается новая интермедия.

Воспользовавшись именно такой паузой, Макс и заговорил о возможности посетить Россию. Управляющий банком вздохнул и воздел руки к небу.

– Вас ждет множество трудностей, – сообщил он.

Макс согласился, он знает, что это трудно, но принципиально не невозможно. Ведь не существует официального запрета пересекать границу.

– Сейчас там, кажется, нет вашего дипломатического представительства. Ни одного консульства.

Мы знаем, ответил Макс, что наших консульств там нет, но, насколько ему известно, нет и запрета для англичан посещать страну по своему желанию.

– Конечно, никаких запретов! Разумеется, вам придется взять с собой наличные.

Естественно, согласился Макс, он понимает, что придется брать наличные.

– И любые финансовые отношения с нами будут считаться незаконными, – печально сообщил управляющий.

Это меня немного насторожило. Я не имела такого опыта, как Макс, по части восточной манеры ведения дел и не могла взять в толк, как банковская операция может быть незаконной и в то же время широко практикуемой.

– Видите ли, – объяснил управляющий, – законы меняются, меняются постоянно. И они всегда друг другу противоречат. Один закон гласит, что при определенных условиях вы не можете получить деньги, а другой утверждает, что только при этих самых условиях вы и можете их получить, – что прикажете делать? Мы делаем то, что кажется наиболее разумным в данный день данного месяца. Говорю вам это, чтобы вы знали заранее, что хоть я и могу вести ваши дела – оплачивать покупки, обеспечивать нужной валютой – все это будет незаконно.

Макс сказал, что все понял. Управляющий повеселел и заверил нас, что путешествие будет чудесным.

– Давайте подумаем – вы хотите до Каспийского моря ехать на машине? Да? Это восхитительная поездка: сначала в Решт, из Решта – в Баку на пароходе, на русском пароходе. О нем я совсем ничего не знаю, но люди ездили на нем, да, ездили.

По его тону можно было предположить, что люди, плававшие на этом пароходе, бесследно исчезли и об их дальнейшей судьбе никому ничего не известно.

– Вам придется везти с собой не только деньги, но и еду, я не знаю, можно ли в России где‑нибудь поесть. Во всяком случае, в поезде Баку – Батум поесть негде, все надо брать с собой.

Мы перешли к обсуждению проблемы гостиниц и некоторых других проблем, и все оказывалось неимоверно сложным.

Тем временем появился еще один джентльмен в красно‑коричневом костюме, моложе мистера Ибрагима, этого звали мистер Магомет. Мистер Магомет принес еще несколько бланков, которые Макс подписал, и попросил мелочь на приобретение необходимых марок. Был вызван очередной посыльный, его отправили на базар менять деньги.

Снова явился мистер Ибрагим. Он передал нам требуемую сумму в купюрах большого достоинства вместо купюр малого достоинства, которые мы просили.

– О да, но это очень трудно, – печально оправдывался он, – действительно очень трудно. Иногда у нас имеются в наличии купюры одного достоинства, иногда – другого. Вам еще повезло – или не повезло, – что вы получили эти.

Пришлось признать факт невезения.

Управляющий попытался подсластить пилюлю, снова послав за кофе, затем, обернувшись к нам, сказал:

– Лучше всего в Россию взять все деньги в туманах. Туманы в Персии запрещены, но это единственное, на что здесь можно жить, ибо ничего, кроме туманов, у вас на базаре не возьмут.

Еще один мармидонянин был послан на базар менять значительную часть только что полученных нами денег на туманы. Туманы оказались чрезвычайно тяжелыми монетами из чистого серебра.

– А с паспортом у вас все в порядке? – поинтересовался управляющий.

– Да.

– Он действителен для Советского Союза?

Мы ответили утвердительно – он действителен для всех стран Европы, включая Советский Союз.

– Ну, тогда хорошо. Визу, безусловно, будет нетрудно получить. Итак, решено? Вам нужно нанять машину – это помогут сделать в отеле – и взять с собой еды дня на три‑четыре. Поездка из Баку в Батум занимает несколько дней.

Макс сказал, что хотел бы сделать остановку в Тифлисе.

– О, об этом спросите, когда будете получать визу. Не думаю, чтобы это было возможно.

Макс огорчился, однако пришлось смириться. Поблагодарив управляющего, мы откланялись. Наш визит продолжался два с половиной часа.

Еда в отеле была несколько однообразной. Что бы мы ни заказывали, что бы ни просили, официант всегда говорил: «Сегодня очень хорошая икра – очень хорошая, очень свежая». Мы охотно заказывали икру, она была смехотворно дешева – сколько бы нам ее ни приносили, это неизменно стоило всего пять шиллингов. Но иногда мы все же пытались отказаться от икры, скажем, на завтрак – утром икры почему‑то не хочется.

– Что у вас на завтрак? – спрашивала я.

– Икра – tres frais.

– Нет, икры я не хочу, принесите, пожалуйста, что‑нибудь другое. Яйца? Бекон?

– Больше ничего нет, – отвечал официант. – Есть еще хлеб.

– Совсем ничего? Даже яиц?

– Икра, tres frais, – твердо стоял на своем официант.

Нам приносили немного икры и очень много хлеба. Другое блюдо, которое, помимо икры, нам предлагали на обед, – нечто под названием «La Tourte», представлявшее собой большой и слишком сладкий пирог с джемом, тяжелый, но с приятным ароматом.

Пришлось консультироваться с нашим официантом относительно того, какую еду брать в Россию. В основном официант рекомендовал, разумеется, икру – мы смирились с двумя невероятных размеров банками. Официант посоветовал также захватить шесть жареных уток. Плюс к этому мы везли с собой хлеб, коробку печенья, несколько банок джема и фунт чая – «для паровоза», как объяснил официант. Мы не совсем поняли, зачем паровозу чай. Быть может, он хотел сказать, что в России принято, чтобы пассажиры угощали чашкой чая машиниста? Как бы то ни было, мы прихватили чай и кофе.

В тот вечер после ужина мы разговорились с молодой французской парой. На француза произвела большое впечатление наша предполагаемая поездка – он с ужасом качал головой: «C'est impossible! Impossible pour Madame! Ce bateau, le bateau de Recht a Baku, ce bateau russe, c'est infect. Infect, Madame».

Замечательный язык! Это французское «infect» было преисполнено такого отвращения к мерзости, творившейся на пароходе, что я готова была отказаться от поездки.

– Вы не должны везти туда мадам, – настаивал француз.

Но «мадам» не дрогнула.

– Думаю, этот пароход вовсе не так «infect», как он говорит, – сказала я Максу позднее. – Во всяком случае, у нас полно присыпки от клопов и прочих насекомых.

В назначенный срок, получив необходимые документы в российском консульстве, ни за что не пожелавшем разрешить нам посещение Тифлиса, мы двинулись, нагруженные множеством туманов. Нам удалось нанять хорошую машину.

Путешествие к Каспию действительно было восхитительным. Сначала мы карабкались вверх по голым скалистым холмам. А перевалив через высшую точку и спустившись вниз, оказались в совершенно другом мире – в Реште была теплая, мягкая погода и шел дождь.

Когда нас вели на infect русский пароход, мы немного нервничали. Но взойдя на борт, обнаружили такое разительное отличие от Персии и Ирака, какое трудно себе представить. Во‑первых, на пароходе было безупречно чисто, как в больнице, как в настоящей больнице. В каютах стояли высокие железные кровати, на них лежали жесткие соломенные тюфяки, покрытые чистыми простынями из грубой хлопковой ткани; в каждой каюте был простой жестяной кувшин и таз. Члены корабельной команды напоминали роботов – все под два метра ростом, светловолосые, с безразличным выражением лиц. Они обращались с нами вежливо, но так, словно на самом деле нас там не было. Мы с Максом чувствовали себя точно так же, как самоубийцы из пьесы «Уходящие в плаванье» – муж и жена, словно призраки, кружащие по кораблю. С нами никто не разговаривал, никто на нас не смотрел и вообще не обращал ни малейшего внимания.

Однако наконец мы увидели, что в салоне накрывают столы и с надеждой заглянули внутрь. Никто не сделал приглашающего жеста и даже, кажется, не заметил нас. Макс, собрав все свое мужество, спросил, можно ли нам поесть. Его вопроса явно не поняли. Он попробовал задать его по‑французски, по‑арабски и, как мог, по‑персидски. Никакого впечатления. Тогда, отчаявшись, он раскрыл рот и решительно указал пальцем на горло – этого универсального жеста не понять было невозможно. Официант тут же пододвинул к столу два стула, мы сели, и нам принесли еду. Она была вполне приличной, хоть и весьма простой, и стоила неправдоподобно дешево.

В Баку нас встречал представитель «Интуриста» – обаятельный, все знающий и бегло говорящий по‑французски. Он предложил нам пойти в оперу на «Фауста». Мне этого, однако, вовсе не хотелось: не затем я ехала в Россию, чтобы слушать «Фауста». Мы попросили составить нам другую программу. Тогда вместо «Фауста» он потащил нас осматривать разные здания, в том числе недостроенные многоквартирные дома.

Простой и забавной была процедура схождения на берег. Шесть роботоподобных носильщиков, выстроившись по старшинству, поочередно подходили к нашим вещам. Такса, как сообщил наш интуристовский гид, составляла один рубль за любое место багажа. Каждый носильщик брал одну вещь. Самому незадачливому достался неподъемный чемодан, набитый книгами Макса; самому везучему – мой зонтик. Плату оба получили равную.

Отель, где нас поселили, тоже оказался забавным. Этот, как нетрудно догадаться, реликт прежней роскоши был переполнен грандиозной старомодной белой мебелью со множеством резных роз и херувимов. Почему‑то вся она стояла посреди комнаты, словно грузчики только что внесли гардероб, стол, комод – и все так и оставили. Даже кровати не придвинули к стене. Кстати, они были очень красивыми и удобными, но простыни из слишком грубой хлопчатобумажной ткани, явно для них не предназначенные, не покрывали матрасы целиком.

На следующее по приезде утро Макс попросил принести горячей воды для бритья, но не тут‑то было. «Горячая вода» – два слова, которые он только и знал по‑русски, не считая, разумеется, слов «пожалуйста» и «спасибо». Женщина, к которой он обратился со своей просьбой, энергично покачала головой и принесла большой кувшин холодной. Макс несколько раз повторил слово «горячая», прикладывая к щеке бритву в надежде, что женщина поймет, зачем ему горячая вода. Но та продолжала качать головой, и вид у нее был возмущенный и осуждающий.

– Требуя горячей воды для бритья, ты, видно, кажешься ей изнеженным аристократом. Советую тебе быть осторожнее, – сказала я.

Баку очень напоминал Шотландию в воскресный день: никаких уличных развлечений, большинство магазинов закрыто, в двух‑трех открытых – длинные очереди. Люди терпеливо стояли за какими‑то непривлекательными товарами.

Интуристовский приятель повез нас на вокзал. Очереди за билетами не было видно конца. «Сейчас попробую пробиться в кассу брони», – сказал он и исчез, а мы медленно пошли вдоль очереди к ее концу.

Вдруг кто‑то тронул меня за руку. Эта была женщина из начала очереди, она приветливо улыбалась. Люди там вообще охотно улыбались, если был повод. Они казались очень добрыми. Жестами кое‑как женщина объяснила, чтобы мы прошли вперед. Мы не хотели, показывали в конец очереди, но все начали настаивать: нас трогали за руки, похлопывали по плечам и, кивая головами, подталкивали вперед. В конце концов какой‑то мужчина подхватил нас под руки и силой потащил к кассе; женщина, тронувшая меня за руку первой, тоже вышла из очереди, кланяясь и улыбаясь. Так были куплены билеты.

Вернулся человек из «Интуриста».

– А! Вы уже справились? – удивился он.

– Эти люди любезно уступили нам свою очередь, – смущенно сказал Макс. – Может быть, вы объясните им, что нам очень неловко.

– Что вы! Они всегда так делают, – ответил интуристовец. – Как будто им нравится снова становиться в хвост – такое, знаете ли, увлекательное занятие – постоять в очереди, они, наверное, хотят продлить удовольствие. А вообще говоря, они просто всегда очень вежливы с иностранцами.

Последнее было чистой правдой. Пока мы шли к поезду, они махали нам руками и приветливо кивали. На перроне толпились люди; как выяснилось, однако, почти никто, кроме нас, в поезд не садился. Они пришли просто развлечься, приятно провести время. Наконец мы очутились в своем вагоне. Интуристовец попрощался и заверил, что через три дня в Батуме нас встретят и все будет хорошо.

– У вас, как я вижу, нет с собой чайника, – сказал он. – Ну ничего, вам его кто‑нибудь обязательно одолжит.

Я поняла, что он имел в виду, на первой же остановке, часа два спустя: старушка из нашего купе энергично похлопала меня по плечу, указала на свой чайник и с помощью юноши, сидевшего в углу, который говорил по‑немецки, объяснила, что нужно положить в чайник заварку и пойти к паровозу, где машинист нальет в него горячей воды. Чайником мы, как известно, не запаслись, но чашки у нас были, и старушка вызвалась все остальное сделать сама. Вскоре она вернулась с двумя дымящимися чашками чая. Мы достали свой провиант, предложили новым друзьям угощаться, и путешествие пошло своим чередом.

Продукты сохранялись сравнительно неплохо – мы успели съесть уток до того, как они испортились, и теперь ели хлеб, становившийся все черствее и черствее. Мы надеялись купить свежего хлеба в дороге, но это оказалось невозможным. В последний день мы умирали с голоду, так как у нас осталось лишь утиное крылышко и две баночки ананасного джема. Есть джем без хлеба очень противно, но голод он утолял.

В Батум мы прибыли в полночь под проливным дождем. Места в отеле нам, разумеется, не зарезервировали. Мы вышли с вокзала в ночь, нагруженные вещами. Никакого интуристовского представителя видно не было. У входа стояли дрожки – древняя разбитая упряжка, напоминающая старомодную английскую викторию. Услужливый, как обычно, возница помог нам забраться в экипаж и завалил вещами до самой головы. Мы попросили отвезти нас в гостиницу. Он бодро кивнул, щелкнул кнутом, и лошадь двинулась вперед неуверенной рысью.

Вскоре мы прибыли в гостиницу, но кучер знаками объяснил, что сначала мы должны пойти туда без вещей. Через несколько минут мы поняли, почему: нам сразу же сообщили, что мест нет. Мы спросили, где они могут быть, портье лишь безразлично пожал плечами. Снова сев в экипаж, двинулись дальше, объехали гостиниц семь – все они были переполнены.

В восьмой Макс решил действовать хитрее: нужно же было где‑то спать. Мы рухнули на плюшевый диван в вестибюле и притворились, что не понимаем, когда нам привычно сообщили об отсутствии мест. Через некоторое время портье и все служащие воздевали руки к небу и бросали на нас отчаянные взгляды, но мы продолжали изображать непонимание и на всех известных нам языках тупо твердили через равные промежутки времени, что нам нужна комната на одну ночь. В конце концов они сдались. Возница внес наши вещи и удалился, приветливо помахав рукой на прощанье.

– Не кажется ли тебе, что мы сожгли мосты? – неуверенно спросила я.

– И только на это теперь наша надежда, – ответил Макс. – Поскольку уехать нам больше не на чем и весь багаж при нас, они, мне кажется, что‑нибудь придумают.

Прошло минут двадцать, и вдруг к нам спустился местный ангел‑спаситель в облике огромного – под два метра ростом – мужчины с устрашающими черными усами, в сапогах для верховой езды – я такого видела в русском балете. Мы смотрели на него с восхищением. Он улыбнулся, дружески похлопал нас по плечам и кивком пригласил следовать за ним. Мы поднялись на верхний этаж, пройдя два лестничных марша, затем сопровождающий толкнул дверь люка, ведущего на крышу, и приставил к отверстию переносную лестницу. Это показалось нам весьма необычным, но делать было нечего; Макс пролез первым, втащил меня, и мы вышли на крышу. Продолжая кивать и улыбаться, хозяин повел нас на крышу соседнего дома, где через такой же люк мы спустились в мансарду. Это была просторная, мило обставленная комната с двумя постелями. Он похлопал по ним рукой, сделал приглашающий жест и исчез. Вскоре нам доставили багаж. К счастью, на сей раз он не был слишком велик: часть его у нас забрали в Баку, пообещав отправить в Батум в грузовом вагоне. Мы надеялись на следующий день получить его, а пока единственное, чего нам хотелось, – спать.

Наутро предстояло найти франзузский корабль, в тот же день отплывавший в Стамбул, – у нас на него были заказаны билеты. Как ни пытались мы объяснить это своему хозяину, он ничего не понимал, и, похоже, не было вокруг никого, кто мог бы нас понять. Тогда мы пошли по улицам в надежде отыскать порт самостоятельно. Я не подозревала до той поры, как трудно найти море, если нет высокой точки, откуда его можно увидеть. Мы шли то в одну, то в другую, то в третью сторону, время от времени обращаясь к прохожим, на всех доступных нам языках называя слова «пароход», «порт», «причал» – никто не понимал ни по‑французски, ни по‑немецки, ни по‑английски. В конце концов нам чудом удалось найти лишь дорогу обратно в гостиницу.

Теперь Макс нарисовал на листочке бумаги корабль – и наш хозяин моментально все понял. Он отвел нас в гостиную на первом этаже, усадил на диван и, как глухонемым, объяснил, что мы должны ждать. Через полчаса он вернулся в сопровождении дряхлого старика в остроконечной шляпе, который говорил по‑французски. Этот реликт, видимо, служил портье в старые времена и все еще оказывал гостям услуги. Он продемонстрировал готовность немедленно проводить нас на корабль, получив предварительно наш багаж, отправленный из Баку. Старик повел нас прямо к дому, который по виду мог быть только тюрьмой. Там нас препроводили в запертую на множество замков камеру, посреди которой благополучно покоились наши вещи. Старик собрал их и повел нас в порт. Всю дорогу он ворчал на правительство, и мы начали немного нервничать, поскольку вовсе не желали критиковать власти страны, где не было даже английского консульства, которое могло бы, случись что, вызволить нас из беды.

Мы попытались успокоить старика, но безуспешно.

– Теперь все не так, как прежде, – продолжал ворчать он. – Почему, как вы думаете? Вот посмотрите на мое пальто. Это хорошее пальто, ничего не скажешь, но мое ли оно? Ничего подобного, мне его выдали на службе, оно принадлежит государству. В былые времена у меня было не одно пальто – четыре! Может быть, они не были такими хорошими, как это, но то были мои вещи: зимнее пальто, осеннее, плащ для дождливой погоды и выходное пальто. Четыре!

Наконец он немного понизил голос и произнес:

– У нас строго запрещено брать чаевые, поэтому, если вы собирались мне что‑нибудь заплатить, лучше сделать это сейчас, на этой тихой улочке.

Такой прозрачный намек нельзя было оставить без внимания. Поскольку помощь старика была неоценима, мы поспешно отсчитали ему щедрое вознаграждение. Он выразил одобрение, еще немного поворчал на правительство и наконец гордо указал нам на пристань, у которой стоял наш почтово‑пассажирский морской корабль.

Путешествие по Черному морю было чудесным. Больше всего мне запомнился заход в порт Инеболу, где на борт взяли восемь или десять прелестных бурых медвежат. Их везли, по слухам, в марсельский зоопарк. Я жалела их: они были так похожи на игрушечных, но в отличие от тех, могли иметь печальную участь – не исключено, что их убьют, сделают из них чучела или случится что‑нибудь столь же ужасное. Пока, впрочем, их ждало приятное морское путешествие. До сих пор не могу без смеха вспоминать, как какой‑то оборванный французский матрос кормил их по очереди молоком из соски.