Глава пятая

Успешно переработав последнюю главу «Таинственного преступления в Стайлсе», я вернула рукопись Джону Лейну. Затем меня пригласили еще раз, чтобы снять кое‑какие мелкие замечания. Я согласилась внести в текст несколько несущественных изменений, после чего волнения, связанные с изданием книги, отодвинулись на задний план, а жизнь пошла своим чередом – обычная жизнь молодой супружеской пары, счастливой, любящей, не очень обеспеченной, но относящейся к этому легко. В выходные дни мы, как правило, отправлялись на поезде за город погулять на лоне природы. Иногда совершали пешие походы.

Единственным серьезным ударом, который постиг нас тогда, была потеря нашей милой Люси. Она долго ходила с озабоченным и несчастным лицом, а однажды, подойдя ко мне, печально сообщила:

– Мне страшно неловко подводить вас, мисс Агата, то есть мэм, и я не знаю, что подумала бы обо мне миссис Роу, но что делать? Я выхожу замуж.

– Замуж, Люси? За кого?

– За человека, с которым познакомилась еще до войны. Он мне всегда нравился.

Дополнительный свет на это событие пролила моя мама. Как только я ей сообщила о предстоящем замужестве Люси, она воскликнула: «Уж не Джек ли это опять?» В этом «Джек… опять» прозвучало явное неодобрение. Он не был подходящей парой для Люси, и когда они поссорились и расстались, ее семья только радовалась. Но они встретились снова. Люси осталась верна своему неподходящему Джеку, и вот свершилось: она выходила замуж, а нам нужно было искать новую прислугу.

К тому времени это стало еще более трудной задачей. Нигде никого нельзя было найти. И все же в конце концов – то ли через агентство, то ли через друзей, уж не помню – я нашла женщину по имени Роза, как раз то, что надо: у нее имелись прекрасные рекомендации, и она являла собой румяное круглолицее существо с обаятельной улыбкой, готовое полюбить нас. Беда состояла лишь в том, что она была решительно настроена против семей, в которых имелись дети и няни. Но я понимала, что должна заполучить ее во что бы то ни стало. Прежде она служила в доме некоего офицера военно‑воздушных сил. Узнав, что мой муж тоже был летчиком, она несколько смягчилась и выразила надежду, что он знал ее бывшего хозяина, командира эскадрильи С. Я бросилась со всех ног домой и спросила у Арчи, знаком ли он с командиром эскадрильи С.

– Что‑то не припомню такого, – ответил он.

– Придется вспомнить, – сказала я. – Ты должен будешь сказать, что встречался с ним, или что вы были однополчанами, или еще что‑нибудь в этом роде – нам необходимо заполучить Розу. Она великолепна, честное слово! Если бы ты знал, с какими чудовищами мне приходилось беседовать!

Итак, в положенное время Роза соблаговолила прийти познакомиться с нами. Ее представили Арчи, который сказал что‑то комплиментарное в адрес командира эскадрильи С., и наконец она согласилась поступить к нам на службу.

– Но только я не люблю нянь, – предупредила она. – Я в общем‑то ничего не имею против детей, но няни!.. От них вечно одни неприятности.

– О, я уверена, что от няни Суоннел вам никаких неприятностей не будет, – пообещала я, не очень уверенная в этом, хотя надеялась, что все как‑нибудь обойдется. Единственным человеком, у которого могли быть неприятности из‑за Джесси Суоннел, была я сама, но к тому времени я уже научилась с ними справляться. Роза и Джесси отлично поладили друг с другом – Джесси поведала Розе о своей жизни в Нигерии и о том, какое удовольствие иметь в своем распоряжении неограниченное количество негров, а Роза рассказала нам о том, сколько ей пришлось перенести в жизни:

– Я голодала. Знаете, что мне давали на завтрак?

Я ответила, что понятия не имею.

– Копченую рыбу, – мрачно сообщила она. – Только чай, одну копченую рыбку, тост, масло и джем. Я так отощала, что чуть не умерла от дистрофии.

Теперь никаких признаков дистрофии в Розе заметно не было, напротив, она выглядела пышечкой. Однако я взяла на заметку, что если у нас на завтрак будет копченая рыба, то для Розы следует оставлять две или три штуки, а кроме того, ей всегда надо давать яичницу с беконом в неограниченном количестве. Думаю, у нас ей было хорошо, а Розалинду она просто обожала.

Моя Бабушка умерла вскоре после рождения Розалинды. Почти до самого своего конца она была весьма крепкой дамой, но, к сожалению, подхватила тяжелый бронхит, и сердце не выдержало. Ей было девяносто два года, она все еще не утратила способности радоваться жизни, не совсем оглохла, хотя ослепла почти полностью. Доход ее, как и доход моей матери, упал в результате неудач, постигших Чефлина в Нью‑Йорке, но благодаря советам мистера Бейли удалось все же кое‑что сохранить. Все это переходило теперь к моей матери. Не велико богатство, конечно, потому что некоторые акции обесценились за время войны, но триста‑четыреста фунтов в год это добавляло, что, с учетом суммы, присылаемой мистером Чефлином самой маме, давало ей возможность жить сносно. Разумеется, в послевоенные годы все стало несравнимо дороже. Тем не менее маме удавалось содержать дом в Эшфилде. Я очень сокрушалась, что не могу ей хоть немного в этом помочь. А сестра помогала. Но нам это и впрямь было не по карману: мы проживали все до последнего пенни.

Однажды, когда я с тревогой размышляла о том, как трудно стало содержать Эшфилд, Арчи заметил (весьма благоразумно):

– Знаешь, твоей матери стоило бы продать дом и поселиться в другом месте.

– Продать Эшфилд?! – в моем голосе звучал ужас.

– Не понимаю, зачем он тебе‑то нужен? Ты ведь не можешь даже ездить туда сколько‑нибудь часто.

– Я и мысли о том, чтобы продать Эшфилд, не могу допустить, я люблю его! Он для меня… он для меня… он для меня – все!

– В таком случае, почему бы тебе не попытаться что‑нибудь сделать? – сказал Арчи.

– Что же такого я могу сделать?

– Ну, например, написать еще одну книгу.

Я посмотрела на него с удивлением.

– Допустим, я могла бы написать еще одну книгу в ближайшем будущем, но от этого Эшфилду будет мало проку.

– Ты могла бы заработать кучу денег, – сказал Арчи. Мне не очень верилось в это. «Таинственное преступление в Стайлсе» разошлось почти в двух тысячах экземпляров, что было вовсе не плохо для начинающего автора детективного романа по тем временам. Принесло же оно мне весьма скудный доход – всего двадцать пять фунтов, да и то это был не гонорар за книгу, а половина от пятидесяти фунтов, полученных за неожиданную продажу авторских прав «Уикли таймс», намеревавшейся печатать роман из номера в номер. Это будет способствовать росту моей популярности, утверждал Джон Лейн. Для молодого автора – большая удача напечататься в «Уикли таймс». Конечно, может, он был и прав, но какие‑то двадцать пять фунтов в качестве платы за целую книгу меня не слишком вдохновляли на продолжение литературной деятельности.

– Если книга оказалась хорошей и издатель на ней кое‑что заработал, а я уверен, что это так, он захочет напечатать и следующую. У тебя всегда должно быть что‑нибудь наготове, – поучал Арчи.

Я слушала и не возражала. Я восхищалась его умением ориентироваться в финансовых проблемах и стала размышлять о новой книге. Допустим, я соглашусь ее написать – о чем она могла бы быть?

Вопрос решился сам собой однажды, когда я пила чай в кафе «АВС». Двое за соседним столиком толковали о какой‑то Джейн Фиш. Это забавное имя привлекло мое внимание и засело в голове. Джейн Фиш – неплохое начало для романа, подумала я, имя, случайно подхваченное в кафе, необычное имя – раз услыхав, его не забудешь. Джейн Фиш. Или еще лучше Джейн Финн. Я остановилась на Джейн Финн и сразу же начала писать. Назвала роман сначала «Веселое приключение», затем «Юные авантюристы» и наконец – «Тайный враг».

Арчи поступил очень предусмотрительно, найдя работу до того, как уволился из военно‑воздушных сил. Многие молодые люди оказались в отчаянном положении. Демобилизовавшись из армии, они становились безработными. К нам постоянно приходили полные сил мужчины, пытавшиеся продать чулки или какую‑нибудь домашнюю утварь. На них было жалко смотреть. Иногда мы покупали у них пару уродливых чулок только для того, чтобы как‑то поддержать. Когда‑то они были лейтенантами – морскими или сухопутными – и вот до чего дошли. Иные из них писали стихи и старались их пристроить.

Я решила выбрать героев именно в этой среде – девушка, которая служила в частях гражданской обороны или работала в госпитале, и молодой человек, только что уволившийся из армии. Оба в отчаянном положении. В поисках работы они встречают друг друга, – быть может, они уже встречались прежде. Ну и что дальше? Дальше, подумала я, их вовлекают в шпионаж: это будет книга про шпионов, боевик, а не детектив. Идея мне понравилась – после работы над детективной историей «Таинственное преступление в Стайлсе» – сменить амплуа. Я начала набрасывать план. В целом боевик писать было приятно и гораздо легче, чем детектив.

Через некоторое время, окончив книгу, я понесла ее Джону Лейну. Ему она не очень понравилась: не то что первая – эту книгу не продашь так же успешно. Издатели колебались: печатать или нет. Но в конце концов все же решили печатать. На сей раз мне не предлагали сделать столько поправок, сколько в предыдущий.

Если не ошибаюсь, и эта книга разошлась недурно. Гонорар, как и в прошлый раз, был мизерным, но я снова продала права на публикацию романа с продолжением газете «Уикли таймс» и получила на сей раз пятьдесят фунтов, милостиво пожалованных мне Джоном Лейном. Это подействовало вдохновляюще, но не настолько, чтобы начать думать о писательстве как о профессии.

Моей третьей книгой было «Убийство на поле для гольфа». Кажется, я написала ее вскоре после того, как все узнали о cause cel'ebre, знаменитом преступлении, совершенном во Франции. Я уж теперь не припомню имен тех, кто имел к нему отношение. Человек в маске ворвался в дом, убил хозяина, связал его жену и кляпом заткнул ей рот; свекровь тоже умерла, но, кажется, лишь потому, что со страху подавилась вставной челюстью. Однако жене не поверили и заподозрили ее в том, что она сама убила мужа и что либо ее вовсе никто не связывал, либо это сделал сообщник. Эти события показались мне подходящим фоном для сюжета очередного романа. Действие должно было происходить уже после того, как жену оправдали. Загадочная женщина, окутанная тайной давнего убийства, появляется где‑нибудь… пусть на сей раз это будет Франция.

Эркюль Пуаро получил широкую известность после «Таинственного преступления в Стайлсе», поэтому я решила пользоваться его услугами и впредь. Одним из его поклонников оказался Брюс Ингрэм, тогдашний редактор «Скетча». Он позвонил мне и предложил договор на серию рассказов об Эркюле Пуаро для своего журнала. Предложение меня очень взволновало. Кажется, наконец мне улыбнулось счастье. Напечататься в «Скетче» – большая удача. У мистера Ингрэма был забавный рисунок – портрет Эркюля Пуаро, в общем образ совпадал с моим собственным видением персонажа, хоть на рисунке он и был немного более утонченным и аристократичным, чем я его себе представляла. Брюс Ингрэм заказал серию из двенадцати рассказов. Восемь я написала очень быстро, и мы даже думали на этом остановиться, но в конце концов решили все же довести цикл до дюжины, и мне пришлось писать еще четыре.

Я и не заметила, как оказалась накрепко привязанной не только к детективному жанру, но и к двум людям: Эркюлю Пуаро и его Ватсону – капитану Гастингсу. Я обожала капитана Гастингса. Персонаж был вполне шаблонный, но в паре с Эркюлем Пуаро они представляли собой идеальную, с моей точки зрения, команду сыщиков. Я все еще оставалась в русле шерлокхолмсовской традиции: эксцентричный сыщик, подыгрывающий ему ассистент, детектив из Скотланд‑Ярда типа Лестрейда – инспектор Джепп, и теперь я еще добавила «человека‑гончую», инспектора Жиро из французской полиции. Жиро относился к Пуаро пренебрежительно, как к отжившему свой век старику.

Только теперь я поняла, какую ужасную ошибку совершила, с самого начала сделав Эркюля Пуаро таким старым, – видимо, придется, написав три‑четыре книги, отказаться от него и придумать кого‑то другого, помоложе.

«Убийство на поле для гольфа» лежало чуть‑чуть в стороне от шерлокхолмсовской традиции и было навеяно, скорее всего, «Тайной желтой комнаты». Оно исполнено в весьма высокопарном, несколько даже вычурном стиле. Приступая к написанию очередного произведения, автор часто находится под сильным влиянием героев последней прочитанной книги или недавнего увлечения.

Думаю, «Убийство на поле для гольфа» – умеренно удачный образчик такого рода литературы, весьма мелодраматичной. На сей раз я ввергла Гастингса в любовное приключение. Если уж в книге должна быть любовь, я полагала, что вполне могу женить Гастингса. Честно говоря, я начала от него немного уставать. К Пуаро я была намертво привязана, но это не означало, что я обязана оставаться намертво привязанной и к Гастингсу.

«Бодли Хед» «Убийство на поле для гольфа» удовлетворило, однако я слегка повздорила с ними из‑за обложки. Помимо того что она была выполнена в чудовищных цветах, ее просто плохо придумали: насколько можно было понять, на ней был изображен мужчина в пижаме, умирающий на поле для гольфа от эпилептического припадка. Поскольку убитый, по сюжету, был нормально одет и заколот кинжалом, я возражала. Обложка может не иметь никакого отношения к содержанию, но коль уж имеет, не должна его искажать. По этому поводу было много волнений, я просто пришла в ярость, и мы наконец договорились, что впредь я буду просматривать и утверждать обложку заранее. У меня и до того было легкое расхождение с «Бодли Хед» – оно случилось в процессе издания «Таинственного преступления в Стайлсе» и касалось написания слова «какао». По каким‑то загадочным причинам слово, обозначавшее в тексте чашку какао, было набрано не «cocoa», a «coco», что абсурдно, как сказал бы Эвклид.

На подобном написании яростно настаивала мисс Хаус – дракон, ведавший всей корректурой «Бодли Хед». «В наших книгах это слово всегда пишется именно так, – говорила она, – так правильно, и у нас в издательстве так принято». Я показывала ей банки из‑под какао и словари – на нее это не производило ни малейшего впечатления. «Правильно так, как пишем мы», – твердила она. Много лет спустя, беседуя с Алленом Лейном, племянником Джона Лейна, основателем «Пингвина», я припомнила, какие ожесточенные бои вела с мисс Хаус по поводу написания слова «какао». Он широко улыбнулся:

– Знаю, она доставляла нам массу хлопот, особенно когда постарела. В каких‑то вещах переубедить ее было совершенно невозможно. Она отчаянно спорила с авторами и никогда не уступала.

По выходе книги я получала бесчисленное количество писем, в которых меня спрашивали, почему я так странно пишу это слово: «Видно, с орфографией у вас нелады». Очень несправедливо. У меня действительно всегда были нелады с орфографией, я и сейчас не слишком грамотно пишу, но слово «какао» я писать умею! А вот чего я не умею, так это настоять на своем. То была моя первая книжка, и я считала, что издательству виднее, чем мне.

На «Таинственное преступление в Стайлсе» было несколько хороших отзывов, но мне больше всего понравилась рецензия в «Фармацевтическом журнале». «Этот детективный роман» хвалили за то, что в нем «правильно описывается действие ядов, а не придумываются некие не существующие в природе вещества, которые так часто появляются на страницах других книг». «Мисс Агата Кристи, – говорилось в рецензии, – свое дело знает».

Я хотела было издавать книги под псевдонимом Мартин Уэст или Мостин Грей, но Джон Лейн настаивал, чтобы я сохранила собственные имя и фамилию – Агата Кристи, особенно имя. «Агата – имя редкое, – говорил он, – оно запоминается». Поэтому пришлось отказаться от Мартина Уэста и навсегда сохранить фирменный знак «Агата Кристи». Мне почему‑то казалось, что женщина в качестве автора, особенно автора детективов, будет встречена читателем с предубеждением, что Мартин Уэст звучит более мужественно и вызывает больше доверия. Однако, как я уже говорила, издавая первую книгу, вы уступаете издателю во всем. Впрочем, здесь Джон Лейн, кажется, действительно оказался прав.

Итак, я написала три книги, была счастлива в замужестве и теперь моим самым заветным желанием было поселиться за городом. У нас в округе не было никакого парка. Каждый день тащиться с коляской даже до ближайшего из них и Джесси Суоннел, и мне было тяжеловато. Кроме того, над нами постоянно нависала угроза: дома собирались сносить. Они принадлежали Лайонам, а те намеревались построить на этом месте какие‑то другие здания. Вот почему контракт и заключался лишь поквартально. В любой момент нас могли поставить в известность, что дом сносится. Надо сказать, что на самом деле наш дом на Эдисон‑роуд стоял как ни в чем не бывало и тридцать лет спустя, – правда, нынче его уже действительно нет. На его месте высится Кэдби‑Холл.

Кроме прочих воскресных развлечений, мы с Арчи иногда позволяли себе поездку в Ист Кройдон на поезде. Там мы играли в гольф. Я никогда не была большой поклонницей гольфа, и Арчи играл в него прежде очень редко, но тут вдруг страстно полюбил. Через какое‑то время мы уже ездили в Ист Кройдон каждую неделю. Я ничего не имела против, но тосковала по пешим прогулкам и еще не исхоженным нами местам. Кончилось тем, что этот вид отдыха сыграл весьма значительную роль в нашей жизни.

Арчи и Патрик Спенс – наш приятель, тоже работавший у Гольдштейна, – стали все более скептически смотреть на перспективы своей служебной карьеры: не похоже было, чтобы то, что им обещали прямо или намеками, когда‑нибудь осуществилось. Им несколько раз доверяли возглавлять правления разных компаний, но компании всегда оказывались весьма сомнительными, а иные из них находились на грани банкротства. Однажды Спенс сказал:

– Кажется, все они там мошенники, черт их подери. Правда, мошенничают, как ты знаешь, совершенно легально. Но мне это все же не нравится, а тебе?

Арчи согласился, что некоторые из их коллег особенного доверия не внушают.

– Я хотел бы поменять место службы, – задумчиво сказал он.

Ему нравилось работать в Сити, и у него были способности к этой работе, но чем дальше, тем меньше энтузиазма испытывал он по отношению к своим нанимателям.

А затем произошло нечто абсолютно непредвиденное. У Арчи был друг, когда‑то он учительствовал в Кливтоне – некий майор Белчер. Майор был колоритной фигурой. Он обладал потрясающей способностью блефовать. По его собственной версии, именно это обеспечило ему во время войны место инспектора по заготовке картофеля. Какие из белчеровских историй были выдумкой, какие настоящими, мы никогда не узнаем, но рассказчиком он был замечательным, и эта история – из его лучших.

Когда началась война, ему было уже между сорока и пятью‑десятью, и хоть он служил в военном министерстве, его эта работа не устраивала. Однажды вечером, когда он ужинал с некой очень важной персоной, речь зашла о картошке, с которой в 1914–1918 годах действительно были большие трудности. Помню, она исчезла сразу же после начала войны. У нас в госпитале ее не водилось никогда. Не знаю, были ли мы обязаны этим дефицитом белчеровской «инспекции», но я не удивилась бы, узнай, что это так.

– Надутый старый дурак, с которым мы беседовали, – рассказывал Белчер, – заявил, что положение с картошкой скоро станет серьезным, очень серьезным. Я ответил, что надо что‑то делать. Слишком много лодырей развелось. Нужно кому‑то одному взять это дело под свой контроль. Он со мной согласился. «Но имейте в виду, – продолжал я, – этому человеку придется хорошо платить. Пожадничаешь – нечего и надеяться заполучить стоящего кандидата – а вам нужен первоклассный специалист. Вы обязаны назначить ему жалованье не меньше…» – и тут я назвал сумму, составлявшую несколько тысяч фунтов. «Это очень много», – ответила важная персона. «Но и специалист должен быть очень хороший, – возразил я. – Например, если бы вы предложили это место мне за такие деньги, я бы ни за что не согласился».

Это была ключевая фраза. Несколько дней спустя Белчера умоляли, по его словам, согласиться стать инструктором по заготовке картофеля и принять жалование, которое он сам определил.

– А что вы знали о картошке? – спросила его я.

– Ничего, – ответил Белчер. – Но я и не собирался делать вид, что знаю. Можно выйти из любого положения, если только иметь заместителя, который немножко в курсе дела, он еще почитает что‑нибудь – и дело в шляпе.

Этот человек обладал замечательным свойством – он умел производить впечатление. Белчер был уверен в своих организаторских способностях и легко внушал такую же уверенность окружающим, прежде чем они обнаруживали, какой урон он нанес делу. По правде сказать, едва ли существовал на свете человек, менее способный к организаторской деятельности. Как и многие политики, он считал, что главное – сначала разрушить всю промышленность или что бы оно там ни было, и, ввергнув в хаос, затем собрать снова, как сказал бы Омар Хайям, «сердечной ближе воле». Беда в том, что, когда наставало время строить, от Белчера не было никакого толку. Но люди обычно понимали это слишком поздно.

На каком‑то этапе своей карьеры он попал в Новую Зеландию, где так увлек администрацию одной из школ своими планами реорганизации учебного процесса, что его немедленно назначили директором. Спустя год ему предлагали крупную сумму денег, чтобы он отказался от должности – вовсе не из‑за какого‑нибудь бесчестного поступка с его стороны, а только лишь из‑за неразберихи, которую он создал, и ненависти, которую вызвал у окружающих. Сам он находил удовольствие в том, что называл «перспективным, современным, прогрессивным методом руководства». Как я уже сказала, фигурой он был весьма колоритной. Иногда его нельзя было не ненавидеть, иногда – не любить.

Однажды Белчер пришел к нам на ужин. К тому времени с картофельным бизнесом было покончено, и он поведал нам о своей очередной затее.

– Вы слышали о Всебританской имперской выставке, которая должна состояться через восемнадцать месяцев? Ее следует должным образом организовать. Нужно привести в боевую готовность доминионы, чтобы они активно участвовали в этом мероприятии. Я взял на себя важную миссию – от имени Британской империи отправляюсь в январе в кругосветное путешествие. – Он описал свой план в подробностях. – Кто мне нужен, так это партнер, который был бы советником по финансам. Ты как на этот счет, Арчи? У тебя всегда была голова на плечах. Ты ведь директорствовал в кливтонской школе, приобрел немалый опыт, работая в Сити. Ты именно тот, кто мне нужен.

– Но я не могу оставить работу, – ответил Арчи.

– Почему? Пусть твой начальник сам поработает. Скажи ему, что поездка позволит тебе приобрести необходимый опыт. Я думаю, он сохранит за тобой место.

Арчи сомневался, что мистер Гольдштейн поступит именно так.

– Тем не менее подумай, приятель. Я бы хотел видеть тебя своим попутчиком. Агата, конечно, тоже может ехать. Ведь она любит путешествовать, правда?

– Да, – односложно согласилась я.

– Маршрут будет такой. Сначала отправляемся в Южную Африку. Мы с тобой и секретарь, разумеется. С нами поедут еще Хэйемы. Ты знаком с Хэйемом? Это картофельный король из Восточной Англии. Отличный парень, мой большой друг. Он берет с собой жену и дочь. Но они поедут только до Южной Африки. Более долгого путешествия он себе позволить не может: у него здесь куча дел. Мы же после этого двинемся в Австралию, а оттуда – в Новую Зеландию. Там я беру небольшой отпуск – у меня в Новой Зеландии масса друзей; мне очень нравится эта страна. Быть может, мы отдохнем там с месячишко. А вы можете съездить на Гаваи, если захотите, в Гонолулу.

– Гонолулу! – выдохнула я. Это было как мечта, как сон.

– Затем дальше, в Канаду, а оттуда – домой. Все это займет месяцев десять. Ну как?

До нас только теперь дошло, что он не шутит. Мы стали тщательно обдумывать детали. Для Арчи поездка, разумеется, будет бесплатной, более того, он получит жалованье в размере тысячи фунтов. Если я решу ехать, почти все мои дорожные расходы снимаются, поскольку я жена Арчи, а женам предоставляется бесплатный проезд на судах и национальных железнодорожных линиях.

Мы лихорадочно стали изыскивать средства. В целом казалось, что мы уложимся. Тысяча фунтов жалованья Арчи пойдет на мое проживание в отелях и на наш месячный отдых в Гонолулу. Конечно, денег будет в обрез, но все же мы можем позволить себе эту поездку.

Мы с Арчи уже дважды ненадолго ездили за границу отдохнуть: один раз – в Южную Францию, в Пиренеи, другой – в Швейцарию. Мы оба обожали путешествовать – мне, конечно же, привили вкус к странствиям родители, еще тогда, когда в семилетнем возрасте взяли с собой за границу. Я мечтала увидеть мир, но у меня были основания опасаться, что мечта моя не осуществится никогда. Мы теперь были связаны с деловыми кругами, а по моим наблюдениям, у делового человека отпуск никогда не превышает двух недель. За две недели далеко не уедешь. Я грезила Китаем и Японией, Индией и Гаваями, множеством других мест, но грезы мои оставались грезами и грозили остаться ими навсегда.

– Вопрос лишь в том, – сказал Арчи, – как отнесется к этой идее желтолицый.

Я выразила надежду, что он высоко ценит Арчи как работника. Арчи подозревал, что его начальник легко найдет на его место не менее ценного сотрудника – рынок рабочей силы по‑прежнему кишел безработными. Как бы то ни было, «старик‑желтолицый» не клюнул. Он пообещал лишь, что, может быть, снова возьмет Арчи на службу по его возвращении – это будет зависеть от обстоятельств, – но держать для него место все время он, разумеется, не может. Это было бы чересчур. Так что, если Арчи хочет пойти на риск, дело хозяйское. Мы обсудили ситуацию.

– Это риск, – сказала я. – Страшный риск.

– Да, риск. Я отдаю себе отчет в том, что мы можем вернуться в Англию без гроша в кармане, имея лишь ренту в сто фунтов на двоих и больше ничего, что работу найти будет трудно, – вероятно, даже труднее, чем теперь. С другой стороны, если не рисковать, никогда ничего и не достигнешь, ведь так? Все в основном зависит от тебя, – продолжал Арчи. – Что мы будем делать с Головастиком? – так мы называли в то время Розалинду, после того как однажды кто‑то так назвал ее в шутку.

– Москитик, – эта кличка с легкой руки ее сына накрепко пристала к моей сестре, – возьмет Головастика. Или мама – они будут счастливы. К тому же у нее есть няня. Нет, проблем не будет. Арчи, такой шанс нам больше никогда в жизни не выпадет, – с тоской сказала я.

Мы обдумывали все возможности без конца и со всех сторон.

– Ты‑то, разумеется, можешь ехать в любом случае, – говорила я, заставляя себя быть великодушной, – а я останусь. – При этом я смотрела на него, он – на меня.

– Я не оставлю тебя одну, – отвечал он. – Мне и путешествие будет не в радость. Нет, либо ты решаешься, и мы едем вместе, либо не едет никто, но последнее слово за тобой, потому что ты рискуешь больше, чем я.

И снова бесконечные обсуждения… Наконец я приняла точку зрения Арчи.

– Думаю, ты прав, – сказала я, – это наш шанс. Упустим – никогда себе не простим. Как ты сам любишь говорить, если не умеешь ловить удачу, стоит ли вообще жить.

Мы никогда не отличались осмотрительностью – поженились наперекор всем, а теперь собирались отправиться мир поглядеть, не задумываясь о том, что ждет нас по возвращении.

Дома все уладилось довольно просто. Квартиру удалось сдать с выгодой и за этот счет уплатить жалованье Джесси. Мама и сестра с восторгом согласились взять Розалинду с няней. Единственное осложнение возникло в последний момент, когда выяснилось, что мой брат Монти приезжает в отпуск из Африки. Сестра была вне себя оттого, что я уеду как раз в это время и не увижусь с ним.

– Твой единственный брат возвращается после стольких лет отсутствия, после ранения, полученного на войне, а ты отправляешься в кругосветное путешествие?! Я считаю это просто неприличным. Тебе следовало бы понимать, что брат важнее.

– Ну а я так не думаю, – отвечала я. – Для меня муж важнее. Он едет вокруг света, и я еду с ним. Жены должны следовать за своими мужьями повсюду.

– Монти твой единственный брат, и, быть может, ты не сможешь его увидеть еще много лет!

В конце концов она чуть было действительно не усовестила меня; но мама твердо оставалась на моей стороне.

– Обязанность жены быть рядом с мужем, – говорила она. – Муж всегда должен оставаться на первом месте, даже опережая детей, – а брат уже где‑то за ними. Помните: если слишком часто оставлять мужа одного, вы в конце концов его потеряете. А с таким мужчиной, как Арчи, нужно быть особенно осмотрительной.

– Уверена, что ты ошибаешься, – возмущалась я. – Арчи – самый верный человек на свете.

– Мужчинам никогда нельзя доверять, – возражала мать в истинно викторианском духе, – женщина обязана быть подле мужа везде; если ее нет рядом, у него возникает ощущение, что он вправе забыть ее.