Раздел II. Примитивизм уголовного права и процесса против примитивизма адвокатов

Глава 3. Реферат о примитивизме уголовного закона

Право есть любая стремящаяся к определённости и непротиворечивости система норм, подкрепленных реальной угрозой наказания со стороны властей. Не надо смущаться “карательной” сущности права. Всякая система норм подчиняется неким внутренним законам, которые в значительной степени независимы от человеческих желаний, – законам духа. Поскольку же право есть форма духа, существование всякого правового института должно иметь глубокие духовные основания; в противном случае данный институт не может считаться правовым, но его следует отнести к продуктам произвола. Ценность права в его стремлении к защите жизненных интересов людей. Наказание же, как исполнение санкции нормы права, не удовлетворяет потребности субъекта права, если, конечно, этот субъект права не является человеком со злобной и мстительной психикой. Но это уже не вопрос права, а предмет медицинского диагноза. Что есть преступление? По своему обыденному смыслу слово преступление означает переход за какую-то границу, выход за пределы чего-то дозволенного, нарушение допустимого. Более ста лет назад профессор Николай Степанович Таганцев писал: “Как показывает само наименование “преступление”, “проступок”, “преступное деяние”, “нарушение”, такое деяние должно заключать в себе переход, преступление за какой-то предел, отклонение и разрушение чего-либо” (Русское уголовное право. Том 1. – Тула: Автограф, 2001. С. 41). В своём фундаментальном труде “Русское уголовное право” профессор Н.С. Таганцев приводит следующие ответы разных правоведов на вопрос, “что же переступает или нарушает лицо, учинившее преступное деяние”:   (1) Преступное деяние – всякое нарушение уголовного закона (С. 41);   (2) преступление – есть деяние, запрещаемое законом под страхом наказания, иными словами, оно есть нарушение уголовного закона (С. 41);   (3) преступление есть нарушение закона, установленного для ограждения безопасности и благосостояния граждан (С. 42). Эти определения Николай Степанович считал неточными или неполными. Касательно первых двух определений, профессор Н.С. Таганцев приводит интересное и важное для нас мнение. Согласно этому мнению, выражение “предел, переступаемый преступником, составляет уголовный закон” заключает в себе очевидное недоразумение, поскольку положение уголовного закона, на основании которого приговаривается преступник, отождествляется с юридическим положением, которое преступник нарушает (С. 41). И делается вывод, что “закон, который нарушается, логически в идее и даже фактически по времени (обыкновенно, хотя и не всегда) должен предшествовать закону, по коему наказывается нарушитель” (С. 41–42). Первые два определения преступления имеют неблагоприятные последствия для народа, но удобны для людей от юстиции. Ибо такие определения позволяют:   (1) правоприменителям правоохранного и судебного ранга не знать положительного (диспозиционного) права, то есть права, устанавливающего надлежащее поведение граждан и органов власти, а достаточно быть знакомыми с “диспозициями” статей законов о наказаниях;   (2) оценивать допустимость поведения по интуиции и на основе собственного правосознания и представления о должном, не утруждая себя аналитической работой по преодолению абсурда логикой;   (3) пренебрегать увеличением профессиональной и, соответственно, интеллектуальной энтропии, нравственной деградации в сфере юстиции;   (4) назначать на должности судей юристов, только в общих чертах имеющих представление о положительном (диспозиционном) праве. Конституция России закрепила: Каждый имеет право на жизнь (часть 1 статья 20); Никто не должен подвергаться пыткам, насилию, другому жестокому или унижающему человеческое достоинство обращению или наказанию (часть 2 статья 21); Достоинство личности охраняется государством (часть 1 статья 21); Человек, его права и свободы являются высшей ценностью (статья 2 Конституции России). Итак, правомерное поведение, допустимый предел – не подвергать другого человека насилию. Нарушение этого допустимого предела может быть разным по видам, формам, содержанию и последствиям такого насилия. Формы, виды, содержание, последствия, то есть качественные и количественные характеристики неправомерного деяния, должны указываться в статьях уголовного закона, как непосредственно влияющих на размер (масштаб) наказания (санкции). Связь качественных и количественных характеристик неправомерного поведения с масштабом наказания функциональная. Эта связь охватывается частью правовой нормы – санкция. Указанные качественные и количественные характеристики неправомерного поведения и допустимо называть диспозицией (описанием) статьи уголовного закона (закона о наказаниях). Но такое описание не есть диспозиция нормы права, ибо относится только к разряду санкций. Как бы разнообразны ни были качественные и количественные характеристики в описании неправомерного поведения, преступлена всегда будет одна какая-нибудь диспозиция нормы права. Например, насилие. Нарушена диспозиция части 2 статьи 21 Конституции России. Убийство – преступлена диспозиция нормы, сформулированной в части 1 статьи 20 Конституции: “Каждый имеет право на жизнь”. Если кто-то совершил несколько убийств, то нарушил он одну диспозицию правовой нормы, а наказан будет за размер преступления (вреда) в соответствии со статьёй закона о наказаниях, которая предусматривает санкцию за несколько убийств.

Добавление. Преодолению примитивного восприятия уголовного закона и, как следствие, судейского произвола, не способствует и неуверенная, неопределённая, двусмысленная позиция Конституционного суда России, который всё же разделяет право на уголовный закон и законы “иной отраслевой принадлежности”, а также предполагает так называемую “сферу уголовно-правового регулирования”. Так, в пункте 2 Определения Конституционного Суда России от 10 июля 2003 г. N 270-О записано, что “Названные нормы уголовного [часть первая статьи 3, статья 10] и уголовно-процессуального [пункт 13 статьи 397] законов – при том что в силу специфики предметов правового регулирования они непосредственно закрепляют правовые последствия принятия именно уголовного закона, устраняющего или смягчающего уголовную ответственность, – не исключают возможность придания обратной силы законам иной отраслевой принадлежности в той мере, в какой этими законами ограничивается сфера уголовно-правового регулирования. Уголовный закон, будучи в силу своей правовой природы крайним средством, с помощью которого государство осуществляет реагирование на факты правонарушающего поведения, распространяет своё действие лишь на те сферы общественных отношений, регулирование которых с помощью правовых норм иной отраслевой принадлежности, в том числе норм, устанавливающих административную ответственность, оказывается недостаточным. Такой вывод подтверждается, в частности, положением части второй статьи 14 УК Российской Федерации, согласно которому не является преступлением действие (бездействие), хотя формально и содержащее признаки какого-либо деяния, предусмотренного Уголовным кодексом Российской Федерации, но в силу малозначительности не представляющее общественной опасности. Исходя из этого, декриминализация тех или иных деяний может осуществляться не только путём внесения соответствующих изменений в уголовное законодательство, но и путём отмены нормативных предписаний иной отраслевой принадлежности, к которым отсылали бланкетные нормы уголовного закона [Курсив наш. – Авт.], либо ограничения объёма уголовно-правового регулирования в результате законодательного признания какого-либо деяния не представляющим общественной опасности, свойственной именно преступлениям, и влекущим на данном основании административную или иную более мягкую ответственность” Суждение Определения, что уголовный закон есть крайнее правовое средство государственного реагирования на факты правонарушающего поведения, казалось бы, имеет законченную логическую форму и достаточно для уяснения назначения уголовного закона. Согласно этому суждению, уголовный закон содержит только перечень крайних, предельных, наивысших мер наказания (санкций) за правонарушающее поведение. Иные меры наказания за правонарушающее поведение, не крайние, содержатся в иных законах. В силу указанного суждения, уголовный закон есть совокупность санкций и не регулирует общественные отношения, подобно иным [диспозиционным] законам. Однако Конституционный суд указанному суждению противопоставляет иное суждение: уголовный закон распространяет своё действие лишь на те сферы общественных отношений, регулирование которых с помощью правовых норм иной отраслевой принадлежности оказывается недостаточным. Второе суждение превращает уголовный закон из свода санкций в закон, который регулирует пусть особые, но общественные отношения, то есть в [диспозиционный] закон. Согласно второму суждению, уголовный закон регулирует не все общественные отношения, а только отдельные. Причём эти отдельные сферы общественных отношений не регулируются исключительно уголовным законом. Такие отдельные сферы общественных отношений уголовный закон регулирует лишь постольку, поскольку их регулировать с помощью правовых норм иной отраслевой принадлежности оказывается недостаточным, то есть законы “иной отраслевой принадлежности” эти общественные отношения всё же регулируют. Получается, по синтаксису второго суждения, эти отдельные сферы общественных отношений обязательно регулируются и уголовным законом, и законами иной отраслевой принадлежности одновременно. Таким образом, согласно второму суждению, общественные отно470 шения в зависимости от основания правового регулирования делятся на два вида. Первый вид общественных отношений регулируется законами “иной отраслевой принадлежности”, а второй вид – уголовным законом и законами “иной отраслевой принадлежности” одновременно. Представлению о существовании особой сферы уголовно-правового регулирования способствует утверждение Определения, что декриминализация тех или иных деяний может осуществляться не только путём внесения соответствующих изменений в уголовное законодательство, но и путём отмены нормативных предписаний иной отраслевой принадлежности, к которым отсылали бланкетные нормы уголовного закона. Это утверждение предполагает два способа или вида декриминализации деяния. Согласно первому способу, декриминализация деяния, то есть отмена применения к правонарушителю крайней (предельной) меры наказания (санкции) может последовать в силу исключения такой меры (санкции) из уголовного закона. Правонарушение [диспозиционного закона] есть, но санкции в её крайней (предельной, то есть уголовной) форме нет, поэтому деяние декриминализировано. Второй способ по первому впечатлению предполагает, что декриминализация деяния может осуществляться путём отмены нормативных предписаний иной отраслевой принадлежности. Действительно, законодатель отменил правовое регулирование в одной отдельно взятой сфере жизненных отношений, отдав эту сферу нормам морали. В силу того, что [диспозиционный] закон утратил силу, а точнее утратили силу только две части правовой нормы, а именно гипотеза и диспозиция, то уголовный закон не подлежит применению, так как в нём содержится только одна санкция из нормы. Санкция должна следовать за нарушением диспозиции, но при отсутствии диспозиции применение санкции есть абсурд. Санкция в самой себе не может содержать диспозицию и гипотезу. Однако из утверждения вытекает, что второй способ декриминализации деяния возможен в случае отмены не любых нормативных предписаний иной отраслевой принадлежности, а только таких, к которым отсылают бланкетные нормы уголовного закона. Следовательно, согласно данному утверждению, уголовный закон всё же регулирует отдельные сферы повседневной жизни людей. Ибо, согласно тому же утверждению, человек может быть подвергнут уголовному наказанию за нарушение закона “иной отраслевой принадлежности” только в том случае, если об этом законе говорится в “бланкетной норме” уголовного закона, и за нарушение самого уголовного закона, если его норма не “бланкетная”. Если судья при вынесении приговора решит, что норма уголовного закона не “бланкетная”, то судье можно вообще не знать никаких законов “иной отраслевой принадлежности” и никак эти законы в приговоре не рассматривать, а признавать подсудимого виновным или оправданным только в силу соответствия его деяния предписаниям “нормы” уголовного закона. Поскольку в уголовном законе в основном статьи сформулированы не как “бланкетные”, то судейский произвол не ограничен никакими законами “иной отраслевой принадлежности”. Получается, что не из нарушения диспозиции (правила поведения) [диспозиционного] закона следует санкция (наказание), а наличие известной меры наказания в уголовном законе даёт простор для фантазий о должном поведении обвиняемого. Уголовный закон становится только на одну треть видимым, а на две третьи невидимым законом. Санкция – видимая часть уголовного закона, так как она содержится в статьях особенной части уголовного закона; а гипотеза и диспозиция – невидимая часть уголовного закона, так как они существуют в представлениях обвинительного органа и суда, а не в [диспозиционных] законах, и увидеть их нельзя (см. главу “Арест”). Признание одновременно двух суждений об уголовном законе истинными есть абсурд. Конечно, этот абсурд можно не преодолевать, сославшись на абсурдную природу человека. Но если всё же преодолевать, то надо признать ложным второе суждение. Нет никаких сфер общественных отношений, которые регулировались бы сразу уголовным законом и законами “иной отраслевой принадлежности”. Никакие законы, в том числе уголовный, не регулируют, как, где и кому совершать правонарушающие действия. Поскольку всякое правонарушение лежит вне права, оно и есть неправо. В противном случае, если бы право регулировало порядок и виды совершения правонарушений, сами “правонарушения” стали бы правом и их, как право, можно было бы нарушать. Таким образом, абсурд был бы возведён в степень и приобрёл бы вид “правонарушение правонарушения”. Но сохранение в рассуждениях мыслей о существовании особых сфер уголовно-правового регулирования даёт простор судейскому произволу, а принцип правового государства сводит к бессильному либеральному лозунгу.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. “ДЕЛО ЙУКОСА” И НИСХОЖДЕНИЕ АДВОКАТОВ В БЕЗДНЫ ПРАВОСУДИЯ